Помоги проекту - поделись книгой:
– Как вы относитесь к случившемуся в Гринсборо?
Я смутилась, вспоминая наш Женский колледж в Гринс-боро. Потом до меня дошел смысл вопроса.
– Вы о протесте в кафетерии «Вулворт»?
– Да. Каково ваше мнение?
Я насторожилась. Мнение мнением, но вдруг честный ответ будет стоить мне места? Впрочем, соврать я бы не смогла.
– По-моему, они настоящие храбрецы. – Я имела в виду негритянских студентов, осмелившихся сесть за стойку для белых. На память пришли фонтанчики с питьевой водой «для цветных» и «для белых», которые я заметила в холле, пока шла на прием к миссис Веркмен.
– По-моему, все люди достойны одинакового уважения и должны обладать равными правами.
– Идеалистка! – сказала она с улыбкой.
– Если приверженность демократическим принципам и есть определение идеалистки, то да, я идеалистка.
– Боюсь, эта работа способна превратить вас в реалистку, что достойно сожаления. Ваши идеи скоро получат широкое распространение на Юге. Сами увидите, что натворили века неравенства с вашей чернокожей клиентурой. Да и белые, честно говоря, будут немногим лучше. Самое трудное для нас – находить общий язык с людьми, сильно отличающимися от нас происхождением, независимо от расы. Вы обнаружите, что главный источник трудностей – чрезвычайно низкий интеллект многих из них.
– Я люблю преодолевать трудности, – заявила я вполне серьезно.
– Оставайтесь верны своим идеалам, – сказала она. – Не забывайте про них в работе, и да поможет вам Господь!
– Я принята?!
– Да, мисс Макки. Будете получать сто восемьдесят пять долларов в месяц. Сможете начать через две недели, с понедельника?
Меня приятно удивила сумма: я готовилась к меньшей. Потом я осознала, с какой даты меня просят приступить к работе, и удрученно помотала головой.
– Как раз в ту субботу у меня венчание.
– Ах да… – Она повернулась к календарю. – А потом, надо полагать, медовый месяц?
– Всего неделя. Я могла бы начать неделей позже. Тоже с понедельника.
– Так тому и быть. Вы замените меня. Наш директор уходит на пенсию, и я займу его место.
– Поздравляю!
– Спасибо. – Она засмеялась. – Я буду скучать по практической работе, зато постараюсь изменить что-то к лучшему в управлении. Итак… – Она снова покосилась на календарь. – Вы приступаете к работе с понедельника, через три недели. Сначала я буду вас сопровождать, чтобы вы познакомились с некоторыми подопечными. Наша совместная работа продлится всего две недели: сами увидите, как нам недостает сотрудников. Одеваться скромно, повседневно. Сама я предпочитаю работать «в поле» в брюках и несколько лет назад принудила управление ослабить дресс-код. Можете тоже носить брюки, если хотите. Приобретите примерно такой портфель. – Она подняла с пола свой – из потертой коричневой кожи, с медной застежкой. Такой был у моего отца. Мне понравилась мысль, что и я стану владелицей такого же портфеля.
– Хорошо.
Она бросила на меня предостерегающий взгляд.
– Готовьтесь к большой нагрузке. На данный момент я веду шестьдесят дел, хотя не сразу все на вас навьючу.
– Где это? – спросила я. – В какой части Рейли?
– Это вовсе не в Рейли, – ответила она. – Графство Грейс. Сельские семьи.
Графство Грейс?.. Вот не ожидала!
– Для вас это проблема?
– Нет, просто неожиданность. Никогда раньше не бывала в графстве Грейс, разве что проезжала по пути на пляж. – Это была неправда, но сказать правду значило бы рисковать разрыдаться.
– Придется проводить много времени за рулем. Как вам это?
– Обожаю ездить! – ответила я, думая про себя: «Где именно в графстве Грейс?»
– Как я погляжу, вы – страстная натура, мисс Макки. Ваш профессор был прав. Мне это по душе. Но мотаться туда-обратно придется каждый день. Ваш кабинет будет, конечно, в самом графстве. В Ридли. Мой тоже там, просто здесь проще проводить собеседования с кандидатами.
– Ничего страшного, у меня есть машина.
– Где вы живете?
– Сейчас в Камерон-Парке, с матерью. Но с женихом, то есть с мужем, мы будем жить в Хейс-Бартон.
– Надо же! – Она расширила глаза. – Вот и чудесно.
Она встала, я тоже. Она проводила меня до двери кабинета.
– Глядя на вас, я вспоминаю себя в ваши годы, – проговорила миссис Веркмен, открывая мне дверь. – Правда, вы более… хрупкая, что ли. Меня это беспокоит. Работа может вас ожесточить.
– Я могу быть очень сильной, – ответила я, гадая, чем себя выдала. При упоминании графства Грейс у меня и вправду подкосились ноги.
– Там видно будет, – сказала она. – Счастливой свадьбы!
Я ехала домой счастливая и одновременно напуганная. Позвонить Роберту на работу и обрадовать его сообщением, что меня приняли, нечего было и думать. Надо было дождаться вечера и упомянуть об этом вскользь, как о чем-то малозначительном. Только бы избежать лавины вопросов! Но с кем-то я должна была всем этим поделиться. Поэтому я поехала в библиотеку. Мать как раз отдыхала на скамейке перед входом, читая книгу и дымя сигаретой. Я села с ней рядом, она удивленно подняла на меня глаза.
– Угадай, кого взяли на работу?!
– Тебя?! – Она опустила книгу на колени кверху обложкой. – В социальное обеспечение?
Я кивнула и взяла ее сигарету, чтобы разок затянуться. Я не была заядлой курильщицей. Роберту не нравился табачный дым, и при нем я никогда не курила. Правда, иногда он с удовольствием позволял себе сигару.
– Что ж, поздравляю, милая, – сказала она, хотя испытывала к моему рабочему рвению противоречивые чувства.
– У меня будут собственные подопечные, – похвасталась я, отдавая ей сигарету. – Я буду зарабатывать сто восемьдесят пять долларов в месяц!
– Где именно ты будешь работать?
Я пожала плечами.
– Пока точно не знаю. Где-то за городом. – Я убрала ей за ухо выбившуюся прядь седых волос. Пока что не стану распространяться про графство Грейс. Мама после аварии так полностью и не оправилась. Теперь я почти не вижу, чтобы она улыбалась. Не хотелось лишний раз ее огорчать.
Свободной рукой она погладила меня по плечу.
– Папа так гордился бы тобой! – сказала она. – Надеюсь, Роберт тоже тобой гордится. Он знает, какое сокровище ему досталось?
– МАМА! – Я засмеялась, услышав в ее голосе волнение. Мне стало бы неудобно, если бы эти ее слова кто-нибудь подслушал, а с другой стороны, как же хорошо, когда тебя любят! Я поцеловала ее в щеку. – Поеду покупать рабочую одежду. Увидимся вечером дома?
– Как много перемен! – пробормотала она, словно не расслышала. – Ты больше не будешь жить дома, выйдешь замуж, пойдешь работать… – Она покачала головой. – Мне будет тебя сильно не хватать.
– До меня будет всего две мили, – подбодрила я маму, встревоженная грустью в ее голосе.
– Вот моя детка и выросла, – молвила она со вздохом. Может, это было просто мое воображение, но мне почудилось, что она думает о втором своем ребенке. О той, у кого не было шансов вырасти. Что ж, я буду расти сразу за двоих.
4
Айви
С нашей кровати мне был виден освещенный луной циферблат заводных часов на комоде. Я не сводила с них глаз. 11.00. 11.15. 11.30. Я ждала одиннадцати сорока пяти, боясь, что от усталости меня разморит сон. Вечером мне пришлось дать бой Нонни, чтобы она сдала анализ мочи на сахар. Она с каждым днем все больше упрямилась и отказывалась кипятить использованные пробирки, утверждая, что достаточно простого споласкивания. Правда, для нее даже толком пописать в пробирку и то было проблемой. Первую она просто уронила в дыру в уборной, вторую разбила о кухонный пол. После этого медсестра Энн принесла нам сразу две, чтобы была запасная, а я велела Нонни сначала писать в чашку, а потом переливать мочу в пробирку.
Глядя, как она ест банановый пудинг, я сходила с ума. Было ясно, что утром ее моча в пробирке будет зеленой. Я уже сомневалась, кто в доме взрослый. Кончилось тем, что она забыла синие таблетки для анализов на кухонном столе, откуда малыш Уильям запросто мог бы их схватить. Медсестра предупреждала, что, если это случится, они выжгут все у него внутри. После этого я стала следить за Нонни как коршун, чтобы не сомневаться, что после анализа она убрала таблетки куда следует – на полочку высоко над раковиной.
11.35. Уильям загулил во сне. Мне хотелось верить, что он видит счастливый сон. Лежавшая рядом с ним на другом краю кровати Мэри Элла дышала совсем неслышно. Если бы я не знала, что она здесь, ни за что не догадалась бы, что нас в постели трое.
Мэри Элла тоже мотала мне вечером нервы: говорила, что ей совсем худо, что она, может быть, вообще при смерти. Пока я складывала выстиранное белье, она качала малыша в гостиной, крепко прижав его к себе. Нонни всегда говорила, что Мэри Элла – вылитая мать, и хотя она отказывалась уточнить, что имеет в виду, я догадывалась, что в этом нет ничего хорошего. Когда Мэри Элла говорила, что ей худо, я начинала бояться, что она опять выкинет свой фокус: заведет еще одного ребенка. Нового ребенка я уже не потяну.
11.45. Наконец-то! Я проворно вскочила и засунула свою подушку под простыню, как делала всегда, когда сбегала ночью: не чтобы изобразить, что я в постели, а чтобы помешать малышу Уильяму скатиться во сне с кровати. Он спал очень беспокойно. Мэри Элла тоже: иногда я будила ее своим вставанием, хотя производила не больше шума, чем бабочка. До ее бодрствования мне не было дела: она знала, куда я иду. Не знала одна Нонни. Все эти годы, почти всю жизнь, я убегала, радуясь, что Нонни из пушки не разбудишь. Пусть хоть весь дом сгорит – она все равно не проснется. Это было мне на руку: я должна была прокрасться мимо старого дивана в гостиной, на котором она спала. В этот раз в темноте ее было не разглядеть, но она так громко храпела, что трясся шаткий пол – я чувствовала это босыми ступнями.
Я выскочила из дома в одной ночной рубашке. В более прохладную погоду я либо одевалась перед уходом, либо ложилась одетой, но эта ночь была такой душной, что о шортах и рубашке даже подумать было страшно: ткань сразу прилипла бы к потному телу. Покидая дом с фонарем в руке и устремляясь по тропинке к ручью, я наслаждалась прикосновением тонкой ткани. Ветерок задирал рубашку, я чувствовала себя голой и не могла дождаться встречи с Генри Алленом.
На самом деле фонарь был мне ни к чему: достаточно было луны, освещавшей дорогу, которую я знала наизусть. Вокруг благоухала жимолость, и я, как всегда, сорвала несколько цветущих побегов. Я бегала по этой тропинке по ночам с самого детства. Раньше мы с Генри Алленом боялись леса: населяли его разными чудищами и пугали друг друга рассказами про привидения. Возбуждение осталось, только теперь оно было совсем другого рода.
Генри Аллен уже был на месте: сидел на мшистом берегу со своим неизменным транзистором, по которому Элвис Пресли пел «Now or never»[3]. Он уже расстелил колкое шерстяное одеяло, и я растянулась на нем. Генри Аллен был копией своего отца в молодости: тот же рост, та же стройность, та же темная шевелюра. Правда, Гардинер-старший был кареглазым и носил очки, а у его сына глаза были голубые, и в очках он не нуждался. Вечно ему на глаза падали волосы, так было и сейчас. Мне нравилось убирать волосы с его лба. Годился любой повод, лишь бы до него дотронуться. Неудивительно, ведь я была в него влюблена.
– Я принес тебе вишневый пирог нашей Дезире. – Он посветил своим фонариком на тарелку в вощеной бумаге.
– Она его не хватится?
– Просто решит, что я добрался до пирога. Тут много: хватит и для тебя, и для Мэри Эллы, и для Нонни. Может, и вашему Уильяму останется, если потоньше порезать.
– Ты такой славный! – умилилась я. – Только Нонни нельзя. Придется спрятать. Она уже слопала банановый пудинг, который прислал твой папа.
– Да, я забыл про ее сахар.
Я заметила на одеяле большую плоскую коробку.
– Что там у тебя? – Я направила на коробку луч своего фонаря.
– Новая книга про Калифорнию, – ответил он, и я увидела, что никакая это не коробка.
– Ты побывал в передвижной книжной лавке? – Он никогда их не пропускал, как ни трудно было вырваться из дому в страду.
– Конечно! – Он осветил фонариком обложку.
– Никогда не видела таких огромных книг! – Я погладила глянцевую суперобложку. На ней красовались скалы, море, все тонуло в тумане. Вид был загадочный и чудесный, мне так туда захотелось – прямо до тошноты! Графство Грейс тоже красивое – одних деревьев сколько, поля меняют цвет в зависимости от времени года, но до Калифорнии нашим краям, ясное дело, как до луны.
– Иди сюда! – позвал он, переворачиваясь на живот. – Давай покажу.
Я плюхнулась на живот рядом с ним. Он открыл книгу и стал светить фонариком на страницы. В жизни не видала такой красотищи! Генри Аллен побывал в Калифорнии в восьмилетнем возрасте и с тех пор твердил, что никогда этого не забудет и обязательно когда-нибудь туда переселится. Лишь бы убраться подальше от нашего графства! Он говорил, что здесь ему душно. Мне тоже было знакомо это чувство. Иногда я вставала утром с ощущением, что в легких совсем нет воздуха. У нас была мечта: пожениться и зажить семьей в Калифорнии. Я не знала в точности, когда она зародилась. Кажется, мы мастерили в лесу луки и стрелы и сами не заметили, как в разговоре всплыла женитьба. Больше всего на свете я любила мечтать, как заживу в прекрасной Калифорнии с Генри Алленом в роли его жены и как мы будем каждый год возить наших детей в Диснейленд. Эта мечта помогала мне в самые тяжкие дни. Медсестра Энн сказала, что мне нельзя заводить детей из-за моих припадков, хотя они вроде бы прекратились. Я давно перестала принимать лекарства и отлично себя чувствовала, поэтому не беспокоилась об этом.
– Вот мост Золотые Ворота. – Генри Аллен посветил на огромный оранжевый мост, выступавший из тумана.
– В Калифорнии часто бывает туман, – заметила я, вручая ему цветок жимолости.
– Чаще там, в Сан-Франциско. – Он вынул из цветка серединку и всосал из нее мед. – Красиво, правда?
– Ты ходил по этому мосту?
– Нет, но когда-нибудь обязательно по нему пройду. Ты тоже. – Он толкнул меня плечом, и я хихикнула.
По радио завели песенку «Крохотный супермини-бикини в желтый горошек»[4], и мы оба прыснули. Эта песенка неизменно нас смешила.
– На калифорнийском пляже ты могла бы щеголять в бикини, – сказал он.
– Как туда доберешься без машины? – спросила я. Генри Аллен иногда водил один из отцовских пикапов, но не могли же мы на нем уехать!
– Раз мы мечтаем о жизни в Калифорнии, то ничто не мешает нам помечтать об автомобиле, – сказал Генри Аллен и перевернул страницу. На новой фотографии была ярмарка. Люди уплетали хот-доги и крутились на чертовом колесе. Вдали виднелся океан.
– Помню, однажды твой отец повез меня, тебя и Мэри Эллу на ярмарку штата. А ты помнишь?
– Никогда не забуду, как меня затошнило на «русских горках»! – фыркнула я.
– Все равно хорошие были деньки! Чего только твой папа не придумывал! Помнишь, как он возил нас и Джорданов за сеном?
Я что-то проворчала в ответ. Мысли об отце нагоняли на меня грусть.
– Он сделал это просто так, для удовольствия. Я хочу быть таким отцом, как он, а не как мой отец. От моего веселья не дождешься. Одна работа на уме!
Мне Гардинер-старший нравился, и мне не хотелось, чтобы Генри Аллен судил его слишком строго.
– Может, с моим папой потому было так весело, что тогда мы были еще малы, чтобы заставлять нас работать?
– Может быть, – согласился Генри Аллен. – Но все равно я лучше помню свое детство с ним, чем с родным отцом.
Как это мило с его стороны, подумалось мне. Я прижалась щекой к его плечу.
– Ему бы понравилось, что мы вместе, – сказала я. Я обратила внимание, что он не упоминает мою мать. Кому нужна такая мать? Я указала на книгу.
– Что на следующей странице?
Так мы пролистали всю книгу. Там были деревья, развесистые, что твоя табакосушильня, затянутые туманом скалы Биг-Сур, камни посреди океана, на которых отдыхали тюлени и большие черные птицы. И даже пальмы. Как в одном месте могло уместиться столько красоты? Он переворачивал страницы, и у меня в груди нарастало нетерпение. Мне хотелось попасть внутрь этой книги, хотелось этой замечательной жизни. По словам Генри Аллена, в Калифорнии все богачи, у всех собственные бассейны. Я размечталась, что Калифорния находится рядышком с нашим графством, что прямо завтра я смогу там побывать…
– В каком месте ты хочешь жить? – спросил меня Генри Аллен.
Поделиться книгой: