Помоги проекту - поделись книгой:
— Ну вот, товарищ лейтенант, отслужу наконец-то действительную и укачу на свою Ставрополыцину.
— Укатишь, — ответил Трофименко. — Если фашисты позволят. Ты же информирован: о демобилизации не положено заикаться.
— Информирован. А всё ж таки немцы, соседушки, дадут мне спокойненько отбыть до дому… Я уже хромовые сапоги себе пошил. Пощеголяю по родине. — Он заскрипел хромом, с удовольствием вслушиваясь в этот скрип. — Неплохая обновка, товарищ лейтенант?
— Неплохая. — Трофименко был мрачноват, глядел сентябрём. — В самый раз на границу, в дождь, в грязищу…
— Ничего! — Гречаников любовно похлопал по голенищу. — Границы мы не боимся, ежели что… Да и то сказать: она у нас боевая, не зевай, и задержания у других-прочих были, а у меня — спокойненько. Ни одного задержания… Даже обидно! Не повезло, товарищ лейтенант!
Начальнику заставы разговор представлялся ненужным, пожалуй, никчёмным. Отвечать не хочется, но тут звонит телефон. Начальник берет трубку, становится собранным, сугубо официальным:
— Как намечено, товарищ подполковник… Учтём… Нет, изменений не будет… Выполним, товарищ подполковник… — Кладёт трубку на рычажок, молчит, затем через плечо бросает Гречаникову: — Необходимо подготовить мишени к завтрашним стрельбам.
— Есть! Разрешите идти? — Гречаников вскидывает руку к фуражке, чётко поворачивается и выходит из канцелярии.
А Трофименко не спеша достаёт из сейфа наставление, раскрывает книжечку. Всё знакомо, к стрельбам готов. Но он листает страницы, перечитывает раз, другой. И задумывается. На стрельбище завтра нужно выйти пораньше. Интересно, какая будет погода, не помешает ли? Сегодня целый день моросит дождик. Хоть ветра нет, и на том спасибо. Застава отстреляется успешно, он в этом уверен. А стрельбы важные, ответственные, это как бы репетиция перед инспекторской проверкой. Но проверку могут устроить и фашисты — войной. К этому скатываемся? И тогда придется стрелять не по мишеням, а по цепям живых фашистов. Разумеешь, Гречанинов Серёжа, что это такое? Ты давно отслужил свою действительную, а домой тебя не отпускают и не отпустят.
За окном шуршал дождь, капельки извилисто стекали по стеклу; сумрак наползал из оврага, вязко, прочно обволакивал заставу, скрадывал очертания забора, наблюдательной вышки, проволочного заграждения. «Надо бы сходить домой поужинать», — подумал Трофименко, не двигаясь с места.
Он доложил по телефону в штаб отряда о точном времени завтрашних стрельб и, подперев щеку кулаком, долго сидел, размышляя о Гречаиикове. Как и с остальными подчиненными, с Гречани-ковым Сергеем он не допускал сантиментов. Служба есть служба, охрана государственной границы — занятие, чуждое чувствительности, панибратству и тому подобному баловству. Но выделял парня: прочный, основательный, порядку и дисциплине предан. Дал рекомендации, когда тот вступал в кандидаты и члены партии, выдвинул в старшины взамен уволившегося по нездоровью сверхсрочника. Мечтает о гражданском пиджаке? До гражданки ли ныне…
На квартиру Трофименко пришёл, когда дочь и сын уже спали. Кира тряхнула кудряшками, совсем не сонно сказала с кровати:
— Ваня, мне одной холодно…
К ночи дождь усилился и вовсю барабанил по крыше. Гречаников прошёлся по канцелярии — он оставался за начальника, — пробормотал:
— Ну и погодка…
Вышел во двор, проверил службу часового, вернулся в канцелярию и, пока всё было спокойно, сел писать письмо. Он писал часто — и не только отцу с матерью. Гораздо чаще некой девахе на Ставроиолыцине. Вообще-то девах у него было в избытке, но такая — одна. В бумажнике есть её фотография, сама прислала. Хотя что на карточке увидишь? Разве увидишь, что коса у неё светлая и мягкая, как лён, глаза зелёные, как майская листва, а губы сочные, яркие, как ягоды рябины, которая по осени рдеет под окошком.
Гречаников разгладил лист тетрадной бумаги, погрыз кончик ручки, окунул в чернильницу, косо вывел: «Здравствуй, моя любимая…» В каждом письме он уверял её, что любит. И тем уверял себя. Писал: отслужит — поженятся. И почти верил в это. Втайне винился: избаловали меня девки, надо прибиваться к семейному берегу.
Сергей вздохнул, посмотрел на ходики: перевалило за полночь. Дописал письмо, сложил вчетверо, заклеил конверт, но адреса вывести не успел: дежурный доложил о сигнале тревоги с границы. Гречаников вбежал в казарму, зычно крикнул:
— В ружьё!
По телефону доложил начальнику заставы, тот приказал:
— На лошадей! К месту происшествия!
Гречаников и Гороховский бросились к пирамиде, к винтовкам, затем — во двор; к конюшне.
— Живей, Феликс! — крикнул Гречаников и неуклюже прыгнул на заплясавшую лошадь.
Часовой, торопясь, распахнул ворота, и конники вымахали с заставы, поскакали вдоль границы: впереди — Гречаников, чуть сзади — Гороховский. Дождь хлестал в лицо, впитывался в одежду, тонкими струйками тек за шиворот, винтовка колотилась о спину, из-под копыт лошади вылетали ошметки грязи, а Гречаников мысленно упрашивал: «Живей, Гнедко, живей! Чтоб не опоздать, чтоб перехватить их!»
Успели! Слева чернели сопредельные холмы, справа — проволочный забор. Лучи следовых фонарей выхватили из мрака нити колючей проволоки, столбы, дозорную тропу. И вдруг в снопе света — две фигуры: распластавшись, вжимаются в раскисшую землю. Но земля их не скрыла: белеют на черном фоне.
— Гороховский, нарушители! Держи под огнём!
На какое-то мгновение ложбина скрыла их, но, когда пограничники опять въехали на гребень, Гречаников, напружившись, прыгнул с лошади. Он угодил на проволочный забор, однако не почувствовал, как железные колючки впились ему в ноги и руки, рванули тело. Вскинув винтарь, он ринулся к лазутчикам:
— Встать! Руки вверх! Бросай оружие!
И столь внезапным было его появление здесь, рядом с ними, что нарушители растерялись, встали на колени, подняв руки. Гречаников ударом сапога отшвырнул от них пистолеты. А на подмогу уже спешил с фланга дозор Сурена Овсепяна. С заставы скакал лейтенант Трофименко с группой пограничников.
Нарушителям связали руки, и один из них, катая желваки, сказал Гречаникову:
— Откуда ты, проклятый, взялся? Как снег на голову… Жалко, не влепил в твою зелёную фуражку!
А второй промолчал, отвернулся.
На заставе Трофименко суховато сказал Гречаникову:
— Поздравляю.
— Спасибочки, товарищ лейтенант. Как по нотам получилось. Теперь и домой не стыдно заявиться!
И тут он обратил внимание на свои сапоги: сплошные лохмотья, колючая проволока не пощадила хрома. Гречаников ахнул, вроде бы шутейно схватился за голову. Но Трофименко видел, что ему не до шуток.
— Каюк обновке, — сказал Гречаников, смешно шлёпая изорванными сапогами по полу.
— Не горюй. Я дарю тебе свои… Хром что надо.
— Спасибочки, товарищ лейтенант, только я не приму. Вам самому нужны.
Трофименко его уговаривал, Гречаников стоял на своём: благодарствую на добром слове, но этого подарка не приму. А вскоре на заставу приехал начальник отряда. Он объявил благодарность участникам задержания, крепко пожал каждому руки. Гречаникову заметил:
— Что-то ты, старшина, кислый малость… Здоров ли?
Трофименко прищурился:
— Товарищ подполковник, разрешите вас на минуточку?
Они вышли в соседнюю комнату. Когда вернулись, начальник отряда с лукавой торжественностью проговорил:
— Кроме того, я награждаю старшину Гречаникова деньгами…
Денежная награда была как раз такой, чтобы сшить новые хромовые сапоги. И старшина Гречаников сшил их.
Теперь и от этих сапог — тоже ошмётки.
8
Гречаников трясся на мерине без телогрейки вместо седельца — куда-то запропастилась, — на голой спине, съезжая то вправо, то влево, отбивая себе зад. Но говорил мысленно: «Плевал я на это, лишь бы пошустрей пробраться к Давлетову и Антонову. Жми, милок! Аллюр три креста!». Мерин жал как мог, честно отрабатывал сухарь. Ехать пришлось тыловой просекой, кружным путем, выводившим на южный проселок, к Давлетову. Лейтенант рассчитал правильно: Давлетов со своей группой ближе, значит, скоренько может подойти к высоте, где бои. Антонов на северном просёлке подальше, подойдёт попозже, это Ничего, подкрепление всегда пригодится. Гречаников приведёт эту группу самолично, так приказано. Приказано — выполним.
Понятно, отбивать себе задницу — не самое приятное на свете. Куда приятнее быть механизатором, водить трактор, — этим, собственно, и собирался вновь заняться в родимом колхозе Серега Гречаников. Но соседушки-немцы учинили разбой, сварганили войну, ныне-то когда демобилизуешься? Уцелеть сперва надо бы, победить надо бы. Ладно, что про это! Трясись на своем мерине пошустрей и пошустрей исполняй задание лейтенанта.
Просека была старая, запущенная, ее пересекала более узкая и еще более старая, в островках кустарника, упираясь в горевший скит, — война выкурила монахов? На косогоре, вдали, горел-дымил сахарный заводик. Всё горит, всех выкуривают захватчики. Но пограничников никаким огнём не выжжешь. И вообще Красную Армию не победишь, мы себя ещё покажем. Разобьём врага!
Пустынная была просека, безлюдная, но Гречаников осматривался, пальца не спускал с крючка «шмайссера»: чуть что — врежет очередью, копыта откинешь. Ветер-верховик раскачивал деревья, низовик пылил воронками. Солнце жарило во всю ивановскую, влекло пить. Выпил, однако ж, водочки, занюхал рукавом, повеселел:
— Н-но, милок! Жми!
На просеке увидал чёрно-серое пятно, объехал его, на скаку определил: воронёнок, мёртвый. Сдох? Или война прикончила? Потому как все выжигает, всех убивает, на то она и война-стерва. Враг всему живому.
К высотке, занятой пограничниками Фёдора Давлетова, старшина подъезжал с тыла, выбравшись на просёлок. С высотки его давно заметили, сержант Давлетов вскочил на бруствер, замахал фуражкой. Гречаников тоже замахал фуражкой, осадил меринка. Спешился в кустарнике, после тряски на костлявом хребте вразвалку, враскорячку зашагал по склону. Навстречу ему бегом — Давлетов, почти квадратный крепыш, с мягкими бабьими чертами, белесый, словно альбинос. Глотая окончания слов так, что не все разберешь, спросил совсем не по-уставному:
— Что случилось! Как там у вас? Измаялись мы в неведении…
И старшина ответил не по-уставному:
— У нас хреново. Лейтенант приказал: собирай людей — и форсированным маршем, ежель сможете, бегом — на подмогу к нему… Ясно?
— Ясно, товарищ старшина.
— Сверни мне цигарку, руки дрожат, махорку просыплю… Мне ещё за Антоновым смотаться, лейтенант всех стягивает к себе…
— Понял, товарищ старшина. — Проглотив последние слоги, Давлетов короткими толстыми пальцами свернул самокрутку, ловко сунул в рот Гречаникову, чиркнул зажигалкой.
Старшина благодарно кивнул, пыхнув дымком:
— Подержи коня. — Взобрался на понурого мерина, повторил: — Ежель сможете — бегом к лейтенанту.
И поехал, подскакивая и колотясь задом. Вослед, в спину, торкались команды Феди Давлетова, голоса отзывавшихся сержанту бойцов, звяканье оружия, топот сапог, а казалось: слышит команды лейтенанта Трофименко, выстрелы и взрывы, стоны и ругань на безымянной высотке, крики в серо-зеленых немецких цепях посреди желтеющей ржи. «Как там у вас?» — «У нас хреново». Точно говорю: положение незавидное, но крепитесь, товарищ лейтенант, группа Давлетова поспешает на выручку, к группе Антонова я поспешаю, чтобы привести ее к вам же. Зря трепаться я не буду, старшина Гречаников Сергей Сидорович, поощренный перед войной начальником отряда деньгами на пошив хромовых сапог. И ныне поощренный начальником заставы: вы сами сказали, что представите к медали «За отвагу». Нужно лишь, чтоб не погибли ни старшина Гречаников, ни лейтенант Трофименко — только и всего…
Вдалеке, на востоке, за перекрестием просек, на холме лежало село с костелом, поближе — хуторок в садах, — всё не задетое войной, даже удивительно, что немцы их ещё не выжгли. Не пустить бы сюда, так и не выжгли бы. Они хотят всех нас, всю нашу жизнь советскую выжечь. Бить их смертным боем, иначе нам плохо будет. Что там, на высотке, у лейтенанта? Пальба, взрывы; и шум вроде нарастает. Беги, Давлетов, беги! Жми, Гнедко, жми!
Не замечая того, Гречаников зашептал:
— Продержитесь маненько, товарищ лейтенант… Продержитесь… А там будет порядок, вся застава гуртом соберётся. Выдюжим вместе…
Загоняя и клячу и себя, старшина подскакал к группе сержанта Антонова. Порфирий, старшинский дружок — коломенская верста, дядя, достань до колокольни, — возвысившись над окопом, как рослый бук, помахал ручищей, поманил. Дружки дружками, но что это значит, что за поведение, почему не соизволит спуститься!
Спешившись и привязав лошадь к дереву, Гречаников с кряхтением стал подниматься на горку — подъем был довольно крутой, приходилось хвататься за кусты багульника. Из-под раздолбанных сапог брызгали камешки, оползали, шурша, с чего-то напоминая шуршание ползущей змеи — ведь змеи ползают бесшумно. Поднявшись на высотку и едва глянув на открывшего рот Антонова, сразу все понял: от села по проселку пылили грузовики с пехотой. Вот так так! К этой высотке! Вот так да!
Гречаников мгновенно оценил обстановку: не переставая атаковать лейтенанта Трофименко, немцы пустили часть своих сил на Антонова, это счастье, что не успел увести отсюда пограничников. И мгновенно принял решение: уход отставить, дать бой, и он остается с группой Порфирия, командование примет на себя.
Снимая автомат с ремня, сказал:
— Порфиша, подпускаем грузовики шагов на сто. Залповым огнём — по переднему, затем — по заднему. Создаём пробку и лупим по остальным… Приём испытанный… Уразумел замысел?
— Уразумел.
— Залпы по моей команде… Пулемётчики надёжные?
— Будь здоров! С фланга лупцанут…
— Это хорошо — с фланга… Тож испытано…
Он в двух словах объяснил Порфирию, за чем прискакал к нему и к Давлетову, какое положение у лейтенанта. Подытожил:
— Там не пропустили фашиста и здесь не пропустим…
А сам подумал: «Что, ежели немцы и по южному проселку двинут, Давлетова я оттуда услал… Тогда выйдут к заставе в тыл, отрежут ее. Тогда лазаря запоём. Нет, запоём „Интернационал“…» И когда он в мыслях помянул «Интернационал», то успокоился, уверился в победе, в конечной победе, что бы там ни произошло с семнадцатой заставой. Советский Союз победить невозможно — вот истина. И они её докажут здесь, на этом месте. Умрут, а докажут, клятвы своей не нарушат: ни шагу назад.
И здорово было бы, если б хоть шаг вперёд! Опостылело пятиться от границы, уступать фашисту, оставлять ему землю на поругание. Настанет же день, когда сделаем этот шаг на запад, а за тем шагом ещё — столько, чтобы дотопать до города Берлина, где обитает фашистский главарь Гитлер. И так, наверное, будет…
Сквозь гул и грохот очередной немецкой атаки Трофименко услыхал — даже удивительно, как услыхал, — невнятный, прибитый расстоянием и гранатными взрывами у высоты и на высоте шум автомобильных моторов. Сперва он вообще ничего не услышал, просто что-то неожиданно встревожило, не относящееся к бою, который он сейчас вёл. Что-то постороннее и в то же время не постороннее. Что это? Трофименко с беспокойством огляделся, вслушался — слух постепенно воскресал, но всё-таки барахлил и тем не менее засёк этот отдаленный рокот. Трофименко поднёс бинокль. На его просёлке машин не было, на южном не было. А вот на северном увидел тупорылые, в камуфляжных разводах, с брезентовым верхом и открытые грузовики — в них автоматчики как селедки в бочке. Уши как будто то закладывало пробкой, то раскрывало, и Трофименко то не слышал автомобильных моторов, то слышал их. А глаза вовсе не подводили, в окулярах — меж дымными валами колонна грузовиков.
А-а, чтоб тебя! Промазал ты, лейтенант Трофименко, ошибся, посчитав, что немцы теперь по другим просёлкам не пойдут. По северному пошли, а группа Антонова уже снялась? Группа Давлетова с южного просёлка наверняка снялась, где-то на подходе. Немцы пойдут и по южному? Очень может быть. Сообразят наконец обойти нашу высоту, окружить, отрезать. Для нас это нежелательно, но и не так уж страшно; первую задачу выполнили — дали полку отойти, вторую выполняем — нанести противнику как можно большие потери. А там как-нибудь вывернемся, просочимся через немецкие порядки, уйдём вслед за армейцами. Как только дождёмся посыльного с приказом полковника Ружнева. Да, но проберется ли он, если попадем в окружение?
Промазал, ошибся! А возможно, и нет. Потому что не вызвать подмогу нельзя, самим, истекающим кровью, высоту не удержать. Конечно, знай он, что немцы двинутся по северному проселку, не снимал бы группу Антонова, ограничился бы группой Давлетова. Ах, да что там гадать. Действовал по обстановке и как подсказывал командирский опыт. А правильно или неправильно — разберемся после. Если унесем ноги из этого пекла. Он вспомнил, как к вечеру собирался привести себя в надлежащий вид — побриться, постираться, подшить свежий подворотничок и прочее в таком роде, — и усмехнулся.
Трофименко продолжал руководить боем, сам стрелял то короткими, то длинными очередями, временами оборачивался — не выходит ли из лесу посыльный, не выходят ли пограничники других заслонов. И увидел в конце концов: на окрайке леса, раздвигая кусты волчьей ягоды, объявился запыхавшийся сержант Давлетов, за ним гуськом его пограничники. Трофименко и обрадовался: вот она, подмога, и встревожился — южный просёлок оголен. Ну да ладно, чему быть, того не миновать. Пришел Давлетов — следовательно, немедля подключай его группу к бою. Упреждая сержанта, собиравшегося доложить о прибытии, Трофименко широко повел рукой: занимайте, мол, ячейки. И, преодолевая заикание, вдобавок прокричал:
— Растекайтесь по обороне! Пулемёт — на левый фланг!
Переведя дух, Давлетов рубанул:
— Есть, товарищ лейтенант!
Призывно махнул своим ребятам, и они поспрыгивали в траншею. Глядя им в спины, Трофименко подымал, что Давлетов Фёдор, как и все сержанты, —
Спрыгивая в траншею, растекаясь по обороне, вновь прибывшие что-то говорили друг другу и сержанту Давлетову — Трофименко не расслышал. А если б расслышал, то поблагодарил бы их хоть кивком. Ребята говорили:
— Ну, настал наш час… Не подкачаем…
— Прощай, сержант. Буду драться до последнего…
— Поможем хлопцам… Гляди, как им здесь туго пришлось…
— А гитлеров причешем! У меня ручпулемёт соскучился по работке! Чуешь, как лейтенант просветлел, увидавши нас? То-то ж! Бей паразитов!
— Не зря спешили на выручку… Придётся потрудиться, а?
— И здорово, что теперь мы с начальником заставы!
Наблюдая за боем и по возможности вмешиваясь в его течение, то есть командуя (хотя и понимая, что не все команды будут услышаны, да и те, что услышаны, тоже не все будут выполнены, бой есть бой, не всегда поддается управлению), Трофименко нет-нет да и посматривал в бинокль: что на северном проселке, не сворачивают ли немцы. Нет, не сворачивали, пылили прямо на высотку, с которой старшина Гречаоиков, по-видимому, увел группу Антонова. Пока она не прибыла.
Поделиться книгой: