Айгу! Они не едят личинок шелкопряда!

Что касается меня, то англичанкой я не смогла бы стать при всём желании, и дело не во владении языком, а как ни странно в поведении в обществе. По словам Хадиджи, англичане обожают свои манеры и демонстрируют их при любом удобном случае. На практике это выражалось в огромном количестве «спасибо», «извините» и «пожалуйста», с которых начиналось практически любое предложение. Я же в умении изысканно выражаться ушла недалеко от неандертальцев, но благодаря наставлениям Хадиджи сумела несколько поправить ситуацию: ввела в свой лексикон фразы «будьте так любезны» и «не соблаговолите ли», которыми доставала англичанку, употребляя в сочетании с «отвалить от меня со своими манерами». Но та лишь иронизировала, что отсутствие воспитания у неотёсанной русской деревенщины не оскорбляет королевское величество. В итоге мы здорово подружились и по вечерам вместе гуляли, своей необычной внешностью вызывая бурную реакцию у местного населения. Хадиджа поражала окружающих чёрной кожей, а я — стриженными практически под ноль волосами.

Что касается Питера, упомянутого ранее, то это был новый знакомый Зин, тоже китаец из Сунгай Петани. Настоящим его именем было Цзяо Фань или как-то так, а Питером он был в миру да ещё в социальных сетях. Вспоминая свою тайваньскую подругу Кэти, которая на самом деле оказалась Ючи, мы не сильно удивились такой метаморфозе с именем. Питер был мастер по дереву, притом не самый обычный. Об этом мы узнали в тот день, когда поехали на рынок, чтобы помочь Зин торговать овощами.

Вставать пришлось затемно. Старенький автомобиль был практически доверху заполнен корзинами, коробками и разными котомками, так что место нашлось лишь для одного пассажира при условии, что он держал здоровенный ящик с зеленью у себя на коленях. Так что я поехала вместе с Зинаидой и с ящиком, а Паша остался досыпать, рассчитывая впоследствии сесть на хвост дядюшке. На рынке было практически пусто, так что никто не мешал нам установить два низеньких столика и разложить товары на этом импровизированном прилавке. Ассортимент поражал воображение. Были у нас и фрукты: большой ящик с папайей, сметанные яблоки, саподилла размером с кулак, маленькая корзинка маракуйи и лаймы. Овощей было меньше: баклажаны, кабачки, корни ямса и сладкий картофель. Но больше всего было зелени, причём совершенно нам не знакомой за исключением укропа, мяты, шпината и базилика. Брали её охотнее всего. На этом ряд товаров не заканчивался. Было ещё ведёрко цветов факельного имбиря, удивительно похожих на тюльпаны. Их употребляют в пищу в свежем виде, нарезав колечками. От мамы Зин получила несколько бутылок домашнего кефира, а также напиток «Комбуча», известный в России как чайный гриб. Был лаймовый сироп, сваренный из выдавленного нашими с Хадиджей руками сока, а также самодельный уксус, сушёные травы для заваривания и целебный крем, умягчающий кожу лица и тела. Красиво все разложив, сами мы уселись на подстилку, предусмотрительно разостланную за прилавком, и стали ждать покупателей.

Цветы факельного имбиря, приготовленные на продажу.

Я-то думала, Зинаида станет зазывать народ: «Подходи, налетай! Вот коробочки с семенами лотоса, только вчера в пруду плавали! А вот пилюли на основе моринги, полезная замена кофе! Все свежее, вкусное, выращено своими руками безо всякой химии!». Но она молчала, предоставляя покупателям самим сделать свой выбор, и лишь отвечала на вопросы. Вскоре прилавок окружила толпа китайцев, которые начали громко галдеть — только успевай взвешивать! Я помогала заворачивать покупки в бумагу, но многие требовали пластиковые пакеты, которые Зин, озабоченная состоянием окружающей среды, выдавала неохотно. Одна тётенька пожаловалась на шпинат, что приобрела в прошлый раз — мол, все листья изъедены, много пришлось выкинуть. Другая, смеясь, кричала, что шпинат можно есть и так, и в итоге его купили обе. Наибольшей популярностью пользовалась зелень, но и на овощи имелся спрос. Напиток чайного гриба Зин давала попробовать, и это привлекало людей, а вот уксус никто так и не купил, хоть он и был приготовлен из каркаде и амбареллы.

За нашими спинами находилось кафе. Когда приехал дядюшка и привёз Пашу, мы сели пить чай со сгущённым молоком и есть блинчики с ореховой начинкой. Китаянка, принявшая заказ, показала цену на пальцах и громко засмеялась, радуясь своей изобретательности. По-английски здесь практически никто не говорил. Позавтракав, прошлись по рынку, а когда вернулись, обнаружили за столиком рядом с Зин долговязого китайца. Это и был Питер. Он жил неподалёку и пригласил нас вместе с дядюшкой к себе в гости. Увидев у него во дворе самый настоящий домик на дереве, дядюшка закричал: «Айюююю! У-у-у-у-у!» и с ловкостью обезьяны вскарабкался наверх: «Хэллоу! Хэллоу!». Спустившись, он залез в беседку, также построенную Питером, и стал кричать и махать рукой уже оттуда, а после осмотрел всю мебель, которую сумел найти. Вскарабкалась на дерево и я, осторожно ступая по узкой лестнице. В домике на полу лежали подушки, и там можно было даже лечь, вытянувшись в полный рост — прекрасное место для отдыха. А вот мебель производства Питера оказалась странной: в основном это были табуреты, выпиленные из пней, и сложно было представить себе интерьер или обстановку, куда они могли бы органично вписаться. Когда мы насмотрелись вдоволь, а дядюшкины «Айюююю!» окончательно иссякли, Питер отвёл всех обратно на рынок и угостил кофе. Зин познакомилась с ним совершенно случайно, и ей здорово повезло: высокий молчаливый парень был человеком, способным достроить беседку для массажа. Эта деревянная конструкция после нашего отъезда изменилась мало. С тех пор как мы семь месяцев назад положили в ней пол, строительство приостановилось. Нужно было сделать крышу, а это задача не из лёгких, тем более что Зин не хотела банальный крытый соломой шалаш в стиле Оливье. Она планировала совершить набег на заброшенный соседский дом, взять оттуда стройматериалы и возвести деревянную крышу, а потом покрыть её тяжёлой черепицей. Для этого требовался мастер. Питер с радостью взялся за дело: приезжал практически каждый день со своими инструментами и работал до самого вечера. Вот и в тот день, пока мы торговали на рынке, он допил кофе и отправился к Зин возиться с беседкой, куда мы уже успели натаскать черепицы и досок из соседского дома.

Вернувшись на рынок, мы стали снова помогать Зин в её нелёгком деле, хотя время было уже почти десять, и народу значительно поубавилось. У нашего прилавка разразился небольшой скандал: пришла хозяйка и стала требовать деньги, хотя за право торговать уже было уплачено. После долгого препирательства, сопровождаемого криками и размахиванием руками, было решено внести дополнительную плату, тем более речь шла о сумме меньше доллара. Однако принципиальность нашей китаянки не позволила ей согласиться с хозяйкой сразу. Швырнув деньги, она закричала, что в следующий раз не заплатит ни копейки, если ей не выдадут квитанцию или чек.

Настало время собирать товар и ехать домой. Нераспроданные остатки погрузили в машину, где стало гораздо больше места, чем прежде, так что поместился и Паша. Мы купили немного яблок, чтобы сварить китайцам кисель, и после короткого перерыва на сон в душном гараже стали его готовить. Много времени это не заняло, и через полчаса я уже поставила кружки, полные горячего густого напитка, перед дядюшкой, Зин и Хадиджей. Как ни странно, брезгливую англичанку уговаривать не пришлось, а вот китайцы с большой настороженностью стали пробовать кисель, причём сперва разузнали, из чего он сделан, а потом уже пригубили. Зин сказала, что это похоже на сопли, а вот дядюшка, к большому моему удивлению, проникся, и после традиционных возгласов: «Айююю! Хаучшы!», стал быстро черпать ложкой из кружки, поднесенной поближе ко рту, а потом и вторую опустошил такой же методой. В целом слизкий напиток, идентифицированный как «кисэл» за неумением произнести это слово иначе, понравился и в холодильнике долго не простоял.

Вернулась тётушка. Миниатюрная пожилая китаянка сразу же уселась на веранде с толстенной пачкой золочёной бумаги, которую, как я уже писала, здесь принято сворачивать в фантики и сжигать, чтобы умаслить умерших родных в загробном мире. С моей и Хадиджиной помощью дело стало продвигаться быстро, и когда два мешка были заполнены, тётушка отправилась в дом и принялась кухарить. К большому дядюшкиному удовольствию, к обеду она приготовила его любимую солёно-сушёную вонючую рыбу. Неожиданно это странное лакомство стало нравиться и мне, да и прочая тётушкина стряпня была, как обычно, выше всех похвал. За столом слово «хаучшы» не покидало наши уста.

К этому времени крючок и дешёвая акриловая пряжа, случайно купленные ещё полгода назад в Бангкоке, постепенно превратили меня в заядлую вязальщицу. Тётушке были вручены тёплые носки, связанные на Лангкави, со словами, что у нас, русских, принято ноги держать в тепле, и что если она простудится, то пусть непременно намажет ноги бальзамом «Звёздочка», подаренным дядюшке, и наденет на ночь мой подарок. Конечно, это не самая необходимая в тропической Малайзии вещь, но кроме носков я всё равно ничего вязать не умела. Тётушкины ножки оказались совсем крошечными, и в новых носках утопали, как в валенках. Хадиджа, завидев подарок, захотела такой и себе, и я успела до отъезда связать ещё одну пару, разъяснив ей, что вязание крючком никакой не исключительно карибский народный промысел, как она считала, а также и наш, исконно русский. Зинаида же, понаблюдав за тем, как снуёт туда-сюда крючок, сказала, что такое ей уж точно не по зубам. Для неё я связала несколько штук разных овощей: баклажан, морковь, свёклу и перец чили.

Наступил праздник — день коронации султана, который в Малайзии является выходным. Семейство Чоу пригласило в гости толпу китайцев. Тётушка наготовила разносолов — салат с шампиньонами и брокколи да суп на костях «ба ку тэ», и даже сварила курицу, одну из тех, что бегали во дворе. Дядюшка напоил желающих китайским чаем на веранде. После того, как тётушка с умилением продемонстрировала всем вязаную свёклу моего производства, пара китайцев отправилась помогать Питеру строить беседку, а большинство стало дуться в карты. Зрелище это было препотешное: играли они с большим азартом и шумом, хотя ставки были копеечные. Мы же занялись сооружением бамбуковой пирамиды в помощь побегам гороха, и большую часть дня провели под маракуйей, отщипывая сухие побеги у лозы. Зин сказала, что так листья получат больше света, а плоды будет лучше видно.

В другой день в гости зашёл уже знакомый нам малаец Тан, тот самый, что сочетал буддизм с любовью к охоте, и принёс новую порцию небывальщины и всяких врак. Например, он показал нам с Пашей фото себя на фоне клетки с удавом, очевидно сделанное в зоопарке, и стал хвастаться тем, что держит у себя разных опасных змей. На другой фотографии он стоял на фоне стены, сплошь увешанной охотничьими трофеями, в основном черепами животных, и сказал, что это у него дома, хотя интерьер скорее напоминал внутреннее убранство дворца. Показом фотографий старый пройдоха не ограничился, и долго рассказывал про свою трудную и опасную службу в полиции: «Теперь-то преступления совсем не раскрываются. А всё почему? Потому что подозреваемых больше нельзя бить! То ли дело в девяностые! Тогда, если вдруг кто отказывался говорить, стоило сунуть ему пару раз в морду, и дело сделано! А теперь, теперь всё плохо…». Также, сделав загадочное лицо, Тан поведал, что однажды на него навела порчу красивая женщина, конечно, предварительно отвергнутая, и он чуть не умер: «Пошёл я к монаху, а тот снял порчу с помощью ритуала, но наказал мне три дня быть осторожным и ни в коем случае не бить посуду, даже пластиковую чашку нельзя было расколоть — иначе не сработает! Пришлось сидеть всё это время в комнате, но зато заклятие спало». На прощание он предложил нам сфотографировать его фотографии на телефон, но мы с недоумением отказались, и малаец отправился восвояси.

Как-то раз тётушка нашла в ворохе вещей для стирки птенца, очевидно выпавшего из гнезда где-то под крышей дома. Все долго ахали и охали над ним, а потом дядюшка посадил найдёныша на куст, но родители боялись подлетать к нему из-за близости людей и только порхали с ветку на ветку с пронзительным писком. Упитанный пернатый младенец изо всех сил размахивал крыльями, но летать ещё не умел и самостоятельно спастись не мог. Тогда Паша сделал гнездо из половинки кокоса и посадил птенца под стреху сарая, подальше. И все вроде бы наладилось: птицы стали летать туда, и мы надеялись, что они своё чадо покормили. Но на следующий день, когда Паша, продолжающий беспокоиться за судьбу птенца, полез проверять, гнездо оказалось пустым. Хотелось бы думать, что родители просто перенесли своего отпрыска в другое, более безопасное место, но возможно, птенец снова свалился вниз и был съеден какой-нибудь из местных собак.

Спасённый птенец.

По традиции, сложившейся в доме Чоу, любого, присевшего за стол на веранде, дядюшка начинал поить чаем и потчевать китайскими сладостями, так что пришлось выучить новую фразу: «Уо хэн бао!», чтобы объяснить, что еда больше не лезет. По-китайски это значит: «Я сыт». Иначе он расстраивался и вопрошал: «Нот гуд?», и тогда мы убеждали его, что вовсе нет, и что это «Вели вели вели гуд!», а вот Хадиджа не стеснялась, и если предложенные яства ей не нравились, недовольным выражением лица сообщала об этом всему окружающему миру. Особенно она не любила красную фасоль, в Азии считающуюся десертом, а дядюшка всё время забывал и потчевал её паровыми булочками бао именно с этой начинкой. В итоге англичанка обкусывала тесто по краям, а серединка доставалась Паше, который никогда не брезговал доедать за другими, особенно если дело касалось сластей.

Время в гостеприимном доме Чоу пролетело, как и в прошлый раз, незаметно. На нашу смену приехали волонтёры из Вьетнама, а мы с Пашей решили последние два дня провести на Пенанге, на что китайцы с пониманием сказали: «А-а, жрать едете!». Это было отчасти правдой. Не зря же Джорджтаун является Меккой для любителей азиатской кухни, куда приезжают гурманы со всего мира. Оказалось, что туда же, на Пенанг, отправилась после расставания с Заинолом и венгерская волонтёрша Панни Барош. С ней мы провели целый вечер, напившись чаю сначала у китайцев, а потом и у индийцев. Было приятно вспомнить былые времена. В Джоржтауне Панни осела в очередном хостеле, где работала за еду и ночлег практически безо всякой коммуникации с принимающей стороной, но если мы бы от такого приёма сбежали через два дня, почтенную преподавательницу йоги ситуация абсолютно устраивала. После работы она ходила по барам и клубам, и рада была уже тому, что не надо платить за жильё. Выяснилось, что у нас с ней совершенно разные взгляды на волонтёрство в путешествии, и работать на ферме где-то в глуши, где нет тусовки, Панни не согласилась бы ни за какие коврижки. Тепло распрощавшись с ней, мы договорились, что если когда-нибудь будем в Будапеште, обязательно выйдем на связь.

На следующий день мы уехали на автобусе в Куала Лумпур, а оттуда вылетели в Корею, в город Пусан, чтобы в этой стране провести последние два месяца нашего путешествия, ещё полгода назад казавшегося бесконечным. Ночной перелёт был тяжёлым. Поспать удалось всего около часа. Утром мою случайную соседку, сидевшую у иллюминатора, вырвало на спинку стула перед ней, а я, вдыхая кислый запах рвоты, вспомнила, что в суете аэропорта забыла любимый шарф в пластмассовом боксе на досмотре. Добравшись до уже знакомого хостела в Пусане, мы воспользовались отсутствием хозяев, предусмотрительно оставивших ключи на стойке, и заселились раньше положенного времени часа на три. Иначе, боюсь, пришлось бы завалиться спать прямо на полу в коридоре.

Глава VIII. Корея

«Айскеке! Айскеке!». — Мой супруг, ёбо. — Слюнявый тапок. — Благородная отрыжка. — Из Кореи в Исландию на велосипеде. — Годзилла, пекарь местный. — Кепка, полная корней.

Корея в мае не потрясала тропической жарой, подобно Малайзии, а потому из рюкзаков были вытащены все тёплые вещи, включая тонкие пуховики. И если днём гулять было комфортно, то вечером мы, привыкшие к жаре, откровенно мёрзли и старались не выходить лишний раз на улицу. Корейцы, как ни странно, по большей части одевались очень легко, и некоторые девушки даже ходили с голыми ногами, быстро синеющими на холодном ветру и покрытыми гусиной кожей. Но солнце исправно выкатывалось на небосклон изо дня в день и прогревало воздух всё сильнее и сильнее.

Вид на Пусан с вершины горы.

Приехав в Корею в древних кроссовках с чужой ноги, найденных где-то в подвале у Заинола, мы наконец-то обзавелись новой обувью, которую тут же успешно испытали в деле. Оказалось, что в прохладную погоду прогулки по горам весьма приятны, и при этом не требуется брать с собой много воды, а достаточно маленькой бутылочки. На вершине можно было отдохнуть под пронизывающим насквозь ветром, а также съесть мороженое, которое часто предлагали предприимчивые корейцы криками: «Айскеке! Айскеке!», хотя лучше было бы выпить горячего чаю или кофе. Пусан с одной стороны окружён морем, а с другой — горами, и до них легко добраться пешком от многих станций метро. Каждый день мы покоряли новые вершины.

Корейцы — удивительный народ. Приезжих иностранцев они окружают трогательным вниманием и заботой. В вагоне метро бабульки с живым интересом взирали на процесс вязания варежек и что-то тарахтели на своём языке. Одна почтенная тётушка как-то раз даже взяла мой крючок, и всё для того, чтобы показать, что в Корее его держат совсем иначе, сильно растопырив пальцы. Туристов здесь, очевидно, считают если не неумехами, то однозначно наивными простачками, и нам часто содействовали в бытовых мелочах с материнской нежностью. То продавщица поможет Паше открыть упаковку с сосиской, то хозяйка харчевни нарежет кимчи ножницами на кусочки помельче да разделает цыплёнка, будто мы сами не можем. Несмотря на явный языковой барьер, многие корейцы с видимым удовольствием разговаривали с нами, хотя я знала буквально три слова и могла только сказать, откуда я, сколько мне лет, и что Паша — мой супруг, то есть как тут принято говорить, «ёбо».

У одного кафе мы обнаружили автомат, в котором за несколько монеток можно было самостоятельно изготовить леденец из жжёного сахара. Инструкция, написанная убористым шрифтом на корейском, состояла из восьми пунктов и была нам не под силу, но тут же появился мужик, который не только разменял деньги, но и взял на себя ответственность управлять процессом. Паша по его указке жал на разные кнопки, взяв маленькую металлическую кастрюльку на длинной ручке. Сначала откуда-то в неё высыпался сахар. Паша стал греть его на конфорке и мешать палочкой, а мужик подбадривал его, лопоча по-корейски: «Давай, давай! Мешай!», или что-то в этом роде. Когда сахар расплавился, была нажата очередная кнопка, и высыпался ещё какой-то порошок. Содержимое кастрюльки вспенилось и посветлело. Подбадривания стали интенсивнее, и мешать, очевидно, надо было ещё быстрее. Полученную жижу Паша вылил в специальную форму, положил туда же деревянную палочку и прижал сверху прессом. Когда массу остудило многократное нажатие новой кнопки, можно было забрать готовый леденец, который Паша тут же засунул в рот. Удовлетворённый таким финалом кореец удалился обратно в кафе.

Подумав, что маршрут уже в третий раз приводит нас в Пусан, мы решили поехать куда-нибудь, где ещё не были. Таким местом стал туристический городок Тон-Ён в паре часов езды на автобусе. Ночь в хостеле, проведённая в одной комнате с пятью корейскими хлопцами, храпящими, пускающими ветры и дышащими перегаром, была трудной. Совсем не выспавшись, встали мы поздно и решили залезть на небольшую гору, так как сил поначалу не было. Долго тащились вверх, кряхтя, как старики, но потом неожиданно для себя спустились с горы, залезли на холм, потом на ещё один, и ещё, и кружным путём вернулись обратно уже после заката, отмахав за день почти тридцать километров. Все следующие дни мы также ходили по горам, встречая по дороге массу дружелюбных корейцев. Кто-то даже сказал с уважением: «А-а, Рущщия!», и угостил нас шоколадом.

Конечно, поездка в Корею просто не могла обойтись без посещения Чеджу. В мае прогулки не осложнялись жарой, туманом и вечно моросящим дождём, так что было решено совершить восхождение на вулкан Халласан, возвышающийся в центре острова. Так уж получилось, что в тот же день вместе с нами отправились покорять вершину около трёхсот школьников во главе с директором школы, который по дороге традиционно угостил нас шоколадкой и почти сразу безнадёжно отстал. Подростки же запрудили практически всю десятикилометровую тропу, по которой то бежали, задыхаясь, то еле ползли, то и дело присаживаясь отдыхать. О том, что ходьба требует правильного темпа и ритма, они были не в курсе. Тащиться вверх по бесконечным ступенькам и камням с оравой подростков оказалось не самым приятным занятием. Пропуская молодёжь, мы потратили много времени, и ещё столько же простояли в очереди за водой на полпути к кратеру. Да и на вершине было очень людно и шумно. Зато потом народ как ветром сдуло, и спускались уже в более комфортной обстановке — даже дважды видели оленей, щиплющих травку в кустах неподалёку. Тем не менее долгий спуск стал тяжёлым испытанием для наших ног и в особенности коленей. Пешая тропа на Халласан пользуется большой популярностью среди туристов, но нам показалось, что затраченные усилия не стоят удовольствия, полученного в процессе.

За неделю, проведённую на Чеджу, удалось обойти практически весь юг и восток острова, поставив новый рекорд ходьбы — сорок километров за день. К середине мая погода установилась совершенно летняя, и прогулки приносили массу удовольствия. Но всё хорошее рано или поздно подходит к концу, и в один из дней мы сели на паром и уплыли в маленький городок Вандо на материке. В Корее паромы всегда имеют пассажирские отсеки с подогреваемым полом, где можно сесть, разувшись, или даже лечь. Это самый пол, а точнее система его подогрева под названием «ондоль» — интересная особенность корейской культуры, не раз выручавшая. Например, на хурмовой ферме удалось высушить одежду после стирки, просто разложив её на полу. Пять часов, проведённых в плавании, прошли незаметно. Паша в тепле сразу задремал, а я читала книгу, в то время как корейцы шумно беседовали, поедая свои нехитрые закуски. Сойдя с парома, мы окунулись в суету портовой жизни. Сам город оставил тягостное впечатление. За те полчаса, что мы ходили по улице в поисках еды и ночлега, не раз слышали русскую речь, только это были не туристы — что им делать в никому не известном Вандо — а люди, приезжающие нелегально на заработки. «Не надо! Будет только хуже! — сказал один пьяный голос другому, и это тяжёлое напутствие будто камнем ударило в спину. На следующее утро мы сели на автобус и уехали в город Наджу, чтобы провести следующие две недели на одной из ферм, приглашающих волонтёров в рамках сотрудничества с организацией WWOOF Korea.

Хозяин фермы, улыбчивый кореец, притом, как оказалось, совсем не молодой, встретил нас на своём паркетном внедорожнике, купленном по случаю за сущие копейки. Звали его Сон. Вернее, так он представился, а звали его на самом деле Сон Су, потому что у корейцев все имена двусложные. А фамилия Сон Су, состоящая из одного слога, была Им. Также у него имелась жена, родители, а ещё взрослые сыновья, в чью комнату нас и подселили, так как она пустовала: один из парней жил отдельно со своей девушкой, а другой служил в армии. Квартира располагалась над цехом, в котором трудились все члены семейства Им и несколько наёмных работников.

Нас, новоприбывших волонтёров, сразу посадили за стол вместе с родителями Сон Су и накормили обедом, состоящим из варёного риса и корейских закусок, представленных в ассортименте. На столе под стеклом лежала карта мира, на которой корейский полуостров не только располагался по центру, но и не делился на две Кореи, а представлял собой одну, единую страну, столицей которой являлся Сеул. Над столом висел календарь, который сразу привлёк наше внимание: под некоторыми из дней были схематичные изображения грузовиков. Мы долго думали, что бы это могло быть, и пришли к выводу, что таким образом обозначены дни вывоза мусора, но правда оказалась куда интереснее. Оказывается, так были отмечены наиболее удачные дни для переезда, определяемые по лунному календарю. Корейцы — люди суеверные и считают, что в определённые дни злые духи, обитающие в жилищах, спят, и при переезде не перебираются на новое место вместе с людьми. Что касается еды, то среди присутствующих наибольшей популярностью пользовались маленькие крабы, которых ели целиком, прямо с панцирем. Съела несколько штук и я. Позже выяснилось, что хитин вызывает у меня сильную аллергическую реакцию, а точнее сыпь по всему телу.

Оставшуюся часть дня мы провели в своей комнате: сначала вместе занимались уборкой, а потом я в панике глотала таблетки от аллергии и старалась не чесаться. Вечер пятницы таким образом пролетел незаметно. В выходные Сон Су волонтёров работой не утруждал, так что в субботу мы поехали вместе с ним осматривать окрестности, причём кореец отдал нам машину, а сам отправился летать на параплане. Конечно, у Паши имелись автомобильные права, да только не при себе, но проблем с представителями закона не возникло. На внедорожнике мы доехали до ближайшего туристического городка, где и гуляли, а позже вернулись и забрали довольного Сон Су. Летать с ним на параплане мы все равно не стали бы ни за какие коврижки — уж больно это головокружительное в прямом смысле слова занятие.

В воскресенье съездили вдвоём в Кванджу на автобусе, а с понедельника потянулись трудовые будни, оказавшиеся трудными и даже порой непосильными. И дело не в том, что Сон Су заставлял нас трудиться, не покладая рук, а даже совсем наоборот: работы на ферме и в цеху для волонтёров практически не было. Большую часть времени мы сидели в своей комнате с книгами и вязанием в ожидании, когда нас позовут работать. Иногда везло и Сон Су кричал под окном: «Ана! По!» — таким образом я сокращала своё имя Анастасия, делая его удобным и понятным для азиатов, а Паша упорно представлялся как Пол, и эту версию его имени никто произнести нормально не мог. Мы выходили на зов и наслаждались делами: чаще всего нам давали поработать в цеху. Например, рубить капусту, собранную в парниках неподалёку. Свежие овощи мешками загружали в специальные агрегаты, где они парились под давлением с большой температурой. На следующий день от сочных ломтей капусты оставалась лишь тёмная жижа, а вся жидкость полученная в процессе, разливалась по пакетам. Корейцы называли это «сок» и пили ради пользы, якобы приносимой здоровью, хотя от долгой варки там наверняка не оставалось витаминов. Таким образом вываривали не только капусту, но и баклажаны, и лук. Мы же вовсе отказывались пить эти отвары, на вкус довольно противные, и считали, что это ничто иное как порча продуктов.

Один раз нас отвезли на поле, где уже трудились две старушки преклонного возраста, нанятые Сон Су. Вместе мы застелили грядки чёрным полиэтиленом, как принято в Корее, потом проделали в нём ряд отверстий и засеяли поле кунжутом. К сожалению, работать нам позволили всего пару часов — по непонятной причине семейство Им стеснялось нагружать волонтёров. Бывало, что мы целый день ждали, но Сон Су так и не выходил под окно. Количество прочитанных книг и связанных крючком носков росло и росло.

Мать и отец Сон Су вставали рано и завтракать садились около семи утра. Первые несколько дней матушка спозаранку стучалась в нашу дверь с криками: «Мокча! Пан моголе!» и прочими корейскими непонятными возгласами, явно сигнализирующими о предстоящей трапезе. Мы вылезали из постели и шли завтракать неизменным рисом и закусками, отчаянно зевая. Сон Су, если звал нас работать, то делал это не раньше одиннадцати, и все время между завтраком и предполагаемым началом рабочего дня мы либо отчаянно скучали и маялись, либо и вовсе спали. Но позже, когда мама Сон Су окончательно утратила к нам интерес по причине языкового барьера, нас перестали звать есть, и можно было распоряжаться расписанием приёмов пищи самостоятельно. Тем более что для того, чтобы позавтракать, не надо было готовить: в рисоварке всегда был тёплый рис, а в холодильнике — корейские соления и кимчи. Другой пищи здесь практически не употребляли. Корейцы, особенно в возрасте, чрезвычайно консервативны в еде. В один из дней мы в этом убедились на собственном примере.

Заприметив в магазине фермерской продукции, куда нас привёз Сон Су, свежую свёклу, мы решили наварить борща. Красный суп «порыщи», конечно, не самое ординарное блюдо для местного народа. И дело даже не в его цвете и не в том, что он варится со свёклой. В процессе приготовления используются помидоры, которые в Азии считаются ягодами десертными, сладкими, и их скорее встретишь во фруктовом салате или в компоте, чем в супе. Когда борщ был готов, Сон Су позвал к обеду, помимо родителей, двух старушек, помогающих ему в полевой работе, и ещё какого-то незнакомого старика. С подозрением уставившись на плошки с красной жидкостью, корейцы стали выяснять, что это за варево такое. Обнаружив, что суп варился с участием помидоров, старушки пробовать его отказались, а мужчины всё-таки рискнули, и в итоге каждый с удовольствием навернул по две миски. Когда Сон Су стал настаивать, чтобы почтенные кореянки тоже попробовали борщ, одна из старушек сказала: «Я ем рис, кимчи, редьку, хрустящую морскую капусту и анчоусы, и этого вполне достаточно». Мама Сон Су из солидарности с женской половиной тоже не стала есть красный суп, но потом, вечером, все-таки попробовала, и даже признала, что это вкусно. Ну а мы, устав от ежедневного употребления риса три раза в день, какое-то время питались одним борщом, которого наварили от души, с избытком.

У Сон Су была большая белая собака по кличке Анжа, обладающая весёлым нравом, но слегка дурковатая. Больше всего на свете она обожала играть с людьми, наступая лапами им на ноги, нежно кусаясь огромной влажной пастью и вовсю толкаясь. Каждый человек, выходящий из цеха, становился объектом её внимания, и обязан был либо толкаться и прыгать, либо пытаться отнять у Анжа любимую игрушку — слюнявый и изрядно погрызенный тапок. Кроме неё были и ещё собаки, одна из которых недавно ощенилась, и потомство стали раздавать соседям. Как-то раз, когда мы слонялись по цеху, пришёл молодой кореец и забрал одного чёрного мохнатого щенка, в благодарность оставив три больших бутылки сока — явно собственного производства. Один из них оказался томатным и сладким, и нам, привыкшим к солёному, пить его было очень непривычно — наверное, так же, как корейцам есть борщ. Во второй бутылке находилось рисовое молочко, в холодном виде просто превосходное, а в третьей — виноградный сок отменного качества. Сон Су и его семейство дары эти как-то проигнорировали, и содержимое всех бутылок досталось в итоге нам. Хочу отдельно отметить для тех читателей, кто волнуется о судьбе щенков: в современной Корее собак едят немногие, и те предпочитают это делать в специальных заведениях. А такие корейцы, кто, как Сон Су, держит собак дома, не едят их вовсе, и сосед тоже этого делать не собирался.

Сон Су разливает кунжутное масло по бутылкам.

После того, как мы несколько дней кряду промаялись без работы, Сон Су наконец-то придумал, чем занять своих волонтёров. Он достал откуда-то агрегат для очистки орехов, и сначала мы с его помощью обработали каштаны, а потом целых три мешка орехов «пича», на вкус напоминающих кедровые, а на вид — миндальные, с матовой и очень прочной скорлупой. Процесс занял несколько дней. Машина, призванная облегчить этот тяжкий труд, лущила орехи не идеально, и их приходилось перебирать и дочищать вручную. Зато стоимость сырья в результате возрастала неимоверно. Масло, полученное из этих орешков, расфасовывали в крошечные бутылочки с пипетками, настолько оно было дорогое. Совершенно не известные западному потребителю, орехи «пича» в Корее ценятся и за вкусовые качества, и за целебные свойства. Хотя мы до сих пор считаем, что если корейцам дать попробовать кедровые, это кардинально изменит их взгляд на то, каким должен быть настоящий орех. Сжевав несколько штучек из любопытства, в процессе лущения мы их даже и не ели, хотя могли. А вот корейцы, проходя мимо, то и дело таскали у нас из тазов очищенные орешки и совали себе в рот.

Основной продукцией цеха Сон Су являлось масло кунжута и периллы. Оба эти растения в Корее чрезвычайно популярны, а масло активно используется для готовки, хоть и понемногу, так как обладает сильным ароматом. Почти каждый день в цеху жарили семена кунжута или периллы в специальных шкафах, а потом гидравлический пресс выжимал из них масло. Капля за каплей оно стекало в металлический кувшин. Сон Су и его жена разливали готовый продукт по бутылкам и сразу отправляли их почтой либо везли в магазин. Мы помогали клеить этикетки и проставлять дату изготовления. В процессе было замечено, что корейцы в работе очень торопливы: они стараются делать всё как можно быстрее. Это стремление было бы похвальным, если бы в результате спешки не страдало качество. Не одну коробку пришлось распотрошить и перепаковать заново из-за ошибок, и думаю, что если бы Сон Су с женой так не спешили, с работой они управлялись бы быстрее. Позже мы выяснили, что в таком темпе трудятся многие корейцы, часто доводя себя до изнеможения, и сформулировали для себя их жизненное кредо: «Если не устал — значит не работал».

Кроме лущения орехов в цеху, была для нас и другая работа — сбор молодых побегов папоротника в поле. Корейцы называют эти упругие стебли «косари» с ударением на второй слог, и используют их для приготовления разных блюд, предварительно высушив. Поле принадлежало пожилому корейцу, другу Сон Су, который жил неподалёку в маленьком традиционном доме из дерева и красной глины. Когда мы приехали в первый раз, он угостил нас самодельным напитком из имбиря с мёдом. Собирать папоротник было нетрудно: ходи себе да срывай побеги. Корейцы делали это, согнувшись в три погибели, ну а мы старались не нагружать поясницу и больше приседали на корточки. Поэтому уставали больше, но зато после работы не болела спина. Сон Су в сборе участвовал редко, и обычно мы ездили к старику с его женой и её подругой. Кореянки папоротника собирали больше нас, так как по своему обыкновению страшно торопились. Угнаться за ними было совершенно невозможно, да мы и не старались, а просто получали удовольствие от работы на природе. Поле находилось в предгорье, и воздух был удивительно свежим и чистым. Дойдя до леса, я случайно вспугнула фазана, который с истошным криком улетел и сразу затерялся среди деревьев.

Иногда после сбора папоротника нас везли не домой, а в буддийский храм, где у подруги жены Сон Су были знакомые. Сначала мы обедали в трапезной — конечно, рисом и соленьями, а после пили чай с настоятелем. Это был мужчина немолодой, очень спокойный. Он довольно бегло говорил по-английски. Узнав, что мы однажды жили в буддийском монастыре в Таиланде, монах пригласил нас в один из самых крупных храмов в Корее, где иностранцам за немалые деньги предлагалось попробовать себя в монашеской жизни, конечно, скорее ради развлечения. Указав ему на то, что подобные программы предназначены для богатых туристов, мы посетовали на дороговизну, и настоятель уточнил: «Если вы любите работать, можете оставаться бесплатно». Но по большей части мы молчали и пили чай, а монах рассказывал что-то по-корейски размеренным тоном, вздыхая и качая головой. Иногда из его уст вырывалась благородная отрыжка. В храме и его окрестностях царила тишина, нарушаемая лишь пением птиц. Когда Паша, наткнувшись на кухне на какой-то небольшой гонг, со свойственным ему любопытством музыканта начал было в него колотить, ему ласково погрозили пальцем: «Не шуми!».

Старик, хозяин папоротникового поля, как-то раз пригласил Сон Су и нас заодно на ужин. Имя его мы так и не узнали, так как в Корее обращаться друг к другу по имени могут только самые близкие, а всем остальным согласно этикету положено использовать специальные слова. Паше полагалось называть почтенного корейца «хённим», а мне — «оппа». И то, и другое, значит «старший брат» и используется в качестве обращения к знакомому мужчине старшего возраста, только первое слово употребляют мужчины, а второе — женщины. На ужин оппа приготовил наш любимый суп из целого цыплёнка с кореньями и рисом, и мы вчетвером умяли его за милую душу, а потом долго сидели за столом и болтали. Сон Су и его товарищ активно выпивали и к концу вечера совсем раскраснелись и развеселились. В кромешной тьме леса то и дело вспыхивали и гасли огни светлячков. Приехала жена Сон Су и привезла на десерт дыню, но скоро распрощалась и отправилась по своим делам. Везти пьяного фермера домой пришлось Паше, чьи автомобильные права к тому времени уже были просрочены. Тепло простившись со стариком, мы доехали до дома и тихонько пробрались в свою комнату на втором этаже, чтобы не будить родителей.

В другой раз Сон Су предложил нам посмотреть, как он будет заниматься корейскими традиционными танцами. Звучало это интригующе, и мы с радостью согласились. Вечером он отвёз нас в город и припарковался на стоянке университета, в кампусе которого проходили занятия. В просторном зале уже собралось человек семь корейцев, одетых как попало. Каждый из них щеголял шляпой, напоминающей тореадорскую, при этом голова была предварительно обмотана платком, чтобы убор сидел более плотно. Шляпы имели важную отличительную особенность: у каждой к вершине тульи был приделан прозрачный пластиковый прут на шарнире, а к нему — бумажная лента длиной метра два. Кручение головой приводило к тому, что прут тоже начинал вращаться, а лента при этом выписывала круги и восьмёрки. Когда корейцы начали прыгать и скакать по залу, вращая головами, мне пришлось зажать рот руками, чтобы не засмеяться в голос: настолько это было потешно. К счастью, на нас никто не обращал особого внимания.

Традиционные корейские танцы.

Сон Су с абсолютно серьёзным выражением лица встал перед зеркалом и укрепил на своей голове шляпу, а потом отошёл в угол и принялся крутить головой, да так активно, что мы испугались, что она оторвётся от усердия. Преподаватель тем временем показывал другим ученикам, как правильно скакать. Один из корейцев, помимо шляпы, имел деревянный бубен, в который стучал на ходу, а другой оказался настолько ловок, что в процессе умудрялся вращать на палке диск. Что касается нас, то мы поспешили покинуть этот паноптикум, чтобы случайно не заржать и не смутить тем самым танцоров. Прогулявшись по городу, мы съели по мороженому, а потом долго гуляли кругами по университетскому стадиону вместе с толпой корейцев, ожидая, пока Сон Су напрыгается вдоволь и отвезёт нас домой.

Сходить в Корее на рыбалку было моей давней мечтой, и благодаря Сон Су и его семье она наконец-то осуществилась. В субботу мы вместе поехали на машине в Мокпо — портовый город в часе езды от фермы. По дороге нам купили пару удилищ. Усевшись на раскладные стульчики, мы стали рыбачить прямо с портового причала, забрасывая удочки под борт стоящей напротив баржи. В качестве наживки использовались страшные на вид щетинистые черви, которых полагалось брать в перчатках, чтобы не укусили. Рыба не клевала, но никаких попыток изменить ситуацию корейцы не предпринимали: не использовали прикормку или другие типы наживки, не меняли место ловли. Стало очевидно, что рыбалка для них это вид семейного отдыха, для которого улов не принципиален, а достаточно просто сидеть с удочкой и общаться со своими близкими, попивая пиво. Так что нет ничего удивительного в том, что за целый день мы ничего не поймали, кроме пары крошечных ершей да маленького угря, который уделал мне все руки слизью, пока снимала его с крючка. Больше всего удовольствия от рыбалки получила собака Анжа — она радостно скакала по причалу, пока не свалилась от усталости. Кроме нас, в порт пришли ловить десятки корейцев со своими семьями, и клёв у них отсутствовал точно так же, но это никого не смущало.

Из-за того, что работы для нас было мало, время тянулось удивительно долго. Две недели показались месяцем, и ближе к концу мы уже ждали следующего волонтёрства с нетерпением. В последний день Сон Су взял нас с собой в город на встречу с приятелями. Это была плохая идея, так как единственной целью данного мероприятия являлась выпивка, и двое непьющих участников оказались, как можно было ожидать, весьма некстати. Сон Су нашёл своих друзей, как было уговорено, на главной площади Кванджу, и в глазах у всей троицы зажёгся огонь предвкушения попойки. Радостно улыбаясь и смеясь, они стали ходить по улицам в поисках подходящего заведения, и выбрали одно до крайности затрапезное. Внутри уже сидело немало людей в разной степени подпития, причём хозяйка, разносящая еду и напитки, тоже не упускала случая пропустить рюмку-другую. Какой-то пожилой кореец, изрядно набравшийся, громко выяснял отношения со своим соседом, заглушая криками шум толпы. Мы нашли свободный столик и сели.

К этому времени мы уже были голодны, как черти, потому что не стали ужинать осточертевшим рисом и соленьями, рассчитывая поесть в городе. Но в кабаке выбор блюд был более чем скромным: большая часть предлагавшейся в меню снеди являлась закусками под алкоголь. Сон Су и его друзья заказали агучим — рыбу-удильщика, тушёную в остром соусе, а для нас нашёлся только самгетан — суп с целым цыплёнком, фаршированным рисом и чесноком. В Корее совместная трапеза крайне важна для социального взаимодействия между людьми, и мы наверняка поступили некрасиво, заказав индивидуальные блюда, но в меню больше не нашлось ничего съедобного. Тем более что это нарушение этикета оказалось совершенно незначительным по сравнению с нашей следующей выходкой: когда корейцы поставили перед нами стаканы и наполнили их рисовой водкой пополам с пивом, как у них принято, мы наотрез отказались пить. Этот демарш, как нам показалось, изрядно подпортил вечер, и впечатление это не смог развеять даже вкусный куриный суп. Из-за языкового барьера общаться мы ни с кем толком не могли, и в итоге разговаривали только между собой, стараясь орать друг другу прямо в ухо — иначе ничего не было слышно из-за шума. Корейцы очевидно смущались из-за сложившейся странной ситуации и выпили не так уж и много. Изначально Сон Су собирался, как он сам сказал, напиться, но в итоге даже сам сел за руль. Ехали в молчании: всем было неловко.

На следующий день Сон Су отвёз нас на станцию, причём из-за пробок, а также из-за его мамы, которая потребовала заодно отвезти её в магазин, мы чуть не пропустили свой автобус. Прощание вышло таким же неловким, как весь предыдущий вечер. Даже носки, подаренные мной накануне, не помогли сгладить ситуацию. Почему он позвал нас с собой на ту злополучную встречу, если знал, что мы совсем не употребляем спиртное, осталось загадкой. Взвалив рюкзаки на плечи, мы сдержанно поблагодарили Сон Су и уехали в уже хорошо знакомый Чжансу, чтобы вновь встретиться с Чо и Чон Сон на ферме «Сто цветов».

Чо забрал нас со станции на своей старенькой малолитражке, за год ставшей ещё более побитой и потрёпанной. Мимо проносились знакомые горы, дома и мосты. Впервые за долгое время мы почувствовали себя дома. Чо смеялся и рассказывал последние новости: в Корее прошли президентские выборы, и это хорошо, и урожай в этом году тоже прекрасный, да и вообще дела идут замечательно. Комната нам досталась всё та же, что и в прошлом году. Оставив в ней свои рюкзаки, мы пошли в дом знакомиться с Бьёрг — девушкой-волонтёром из Исландии, а также дарить хозяевам подарки: крем для рук и пилюли на основе моринги, изготовленные Зинаидой собственноручно, связанные мной носки и варежки, а ещё шоколадные конфеты с острова Чеджу. Несмотря на то, что время было послеобеденное, работой нас нагружать не стали, но Чон Сон приготовила продукты для борща, который мы в итоге сварили на ужин. Красный суп «порыщи», как обычно, съеден был с превеликим удовольствием. Свёкла в этом году уродилась просто загляденье, и суп из неё, пусть даже на воде, обладал ярким и насыщенным вкусом.

Выучившись на собственных ошибках прошлого года, неунывающие фермеры внесли коррективы в свою работу. Если тогда урожай брокколи был практически подчистую уничтожен гусеницами, теперь молодые побеги были защищены от бабочек сетью и тем самым спасены. Да и вообще, все грядки выглядели шикарно: кусты гороха пестрели стручками, стебли лука, казалось, лопались от сочности, а клубни картофеля так и выпирали из земли. Дела шли хорошо. Семейство Чо обзавелось необходимыми в хозяйстве вещами: новым бойлером, обогревающим дом, всё так же работавшим на деревянных катышках, а также электромобилем, на котором перевозить собранный урожай было куда легче, чем на себе, да ещё в горку. В этом году клиентов набралось целых сто тридцать семь человек, причём подписка длилась не две недели, как в прошлый раз, а всего два дня — так много было желающих получать по почте экологически чистые овощи с фермы «Сто цветов». Чо сказал, что это благодаря фотографиям, которые сделал Паша, а я считаю, что всё дело в овощах, выращенных заботливыми руками.

Чон Сон готовится упаковывать зелёный горошек.

Незадолго до нашего визита от ребят уехала пара веганов из Дании, проживших на ферме почти месяц. Чтобы не смущать гостей, Чон Сон в ту пору практически не готовила мясные блюда, и Чо уже было стал считать себя вегетарианцем. Но с нашим приездом на столе стали появляться то пельмени, то курица, причём практически каждый день — и после однообразной еды в семье Сон Су это был просто праздник какой-то. Как-то раз устроили барбекю на веранде. Чо поджарил ломтики свинины на гриле, а Чон Сон выставила на стол свежие листья салата и мамину домашнюю соевую пасту, которой не было равных. Приговаривая: «Я — вегетарианец!», Чо принялся уплетать мясо, и, конечно, не обошлось без его интересных и поучительных историй: «В Корее большая проблема — алкоголь, а все оттого, что корейцы любят поработать и выпить. Каждый второй — трудоголик и алкоголик. Но все меняется к лучшему! Два года назад в Корее практически везде было принято работать и в субботу тоже, а теперь уже не везде. И работали раньше по четырнадцать, а то и двадцать часов в день, и ещё надо было обязательно выпивать с коллегами и партнёрами — это тоже работа». До того как уехать из города и стать фермером, Чо был пиар-менеджер и отвечал за массу разных вещей. Даже приходилось брать уроки пения и танцев, чтобы не осрамиться перед людьми в караоке — ведь там корейцы не только ведут переговоры, но и заключают важные сделки, наклюкавшись рисовой водки соджу пополам с пивом. Но это, конечно, было давно. После еды стали пить чай с пирожными, купленными Чон Сон в магазине. На обёртках с обратной стороны были изображены сценки из офисной жизни корейцев. Мне попалась такая картинка: босс, сидящий за столом, говорит своей подчинённой: «Сегодня после работы пойдём выпивать!», а она в отчаянии хватается за голову.

Собрав и высушив несколько охапок какой-то разновидности мяты, мы настригли её ножницами и таким образом получили аналог чая. Корейцы очень любят травяные настои: в магазине выбор зелёного чая невелик, а чёрный попадается и того реже. Как-то раз мы купили коробку с гордой надписью «Ор Кыреи», что по-корейски значит «Эрл Грей», а внутри оказалось какое-то сено. Зато покупателям предлагается широкий выбор трав и семян для заваривания. Тут тебе и рис, и кукурузные рыльца, ячмень, разные корешки, цветочки, и даже гречка. Корейцы её не едят, а расфасовывают в чайные пакетики, а потом пьют. Что касается мяты, то она оказалась удивительно духовитой, и по вечерам мы частенько чаёвничали, запивая настоем печенье, приготовленное Бьёрг.

В Исландии, как вы по всей вероятности знаете, живут исландцы, и всего-то их триста тысяч человек. Так что я считаю, что нам повезло встретить Бьёрг. Для неё это был первый опыт волонтёрства, конечно, удачный — за год странствий мы встретили лишь одно место, которое могло бы тягаться с фермой «Сто цветов» — дом Зинаиды и её дядюшки с тётушкой. Исландка много рассказывала про свою страну: например, у них нет ни змей, ни комаров, а также нет армии. И овец на острове больше, чем людей: восемьсот тысяч голов против трёхсот тысяч населения. А ещё в Исландии всё очень дорого, причём настолько, что мы только ахали и охали, удивляясь ценам на обычные продукты, такие как хлеб и молоко. Однажды поздно вечером, когда было уже совсем темно, Чо и Чон Сон позвали нас гулять. Дорога шла вдоль леса, и то здесь, то там, в кустах вспыхивали маленькие огоньки. В тот день Бьёрг впервые увидела светлячков — оказалось, что в Исландии их тоже нет, как и комаров, и змей.

В другой раз я налепила вареников с картошкой и капустой, причём и тесто, и начинку делала сама. Всем понравилось, и Чон Сон сказала, что это очень корейское блюдо, и у них тоже популярны пельмени с картошкой. Совместными усилиями слопали две большие миски, полные вареников, которые поливали соусами. Один был из соевой пасты пополам с майонезом, а другой из майонеза с чесноком. Как раз на грядках поспела кинза, и с ней, свежей, вареники оказались ещё вкуснее. Кстати, кинзу любят совсем не многие корейцы: как-то раз Чон Сон и Чо отправили её клиентам, и получили немало гневных отзывов — что это ещё такое за вонючая трава. Так что весь урожай придётся употребить самим, ну да с волонтёрской помощью это не так и трудно.

Учитель Ю Ки Нам, друг Чо и Чон Сон, пригласил нас с Бьёрг посетить местную школу, где был организован так называемый мультикультурный кружок для учащихся средних классов. Благодаря тому, что на ферме «Сто цветов» не переводились волонтёры, Ки Нам имел возможность практически каждую неделю знакомить детей с культурой разных стран. Делалось это просто: сначала гости показывали на большом экране презентацию о Родине и рассказывали разные интересные факты из жизни своего народа, а потом дети задавали им вопросы. Целый вечер мы потратили на подготовку визуального материала, а на следующий день приехал Ки Нам и отвёз нас в школу, а Чо и Чон Сон остались дальше упаковывать горох и стебли чеснока, чтобы отправить клиентам.

По приезде в школу первым делом мы все переобулись, оставив свои кроссовки в специально для этого предназначенных шкафчиках, откуда предварительно забрали казённые тапочки. Для гостей школы, а также тех, кто забыл дома сменку, эти тапки были просто незаменимы. Время было обеденное, и Ки Нам повёл нас в столовую подкрепиться. Там стоял невообразимый гомон и гвалт! Практически все столы были заняты детьми, которые бурно реагировали на присутствие иностранцев: махали руками и кричали: «Хэллоу! Хэллоу!». Взяв подносы с углублениями под суп и рис, мы встали в очередь. Еда не заставила себя долго ждать — поварихи щедро навалили на подносы карри с рисом, налили суп, положили пельмени и крайне острое кимчи. Также каждому был выдан маленький пакетик яблочного сока — уезд Чжансу славится своими яблоками. Еда была сытной и довольно вкусной. После трапезы мы сложили подносы в стопку и сдали их на мойку, а сами пошли в конец зала, чтобы выпить тёплого ячменного отвара из большого бака. До занятий кружка оставалось ещё время, так что Ки Нам предложил зайти в учительскую.

По дороге осматривали школу: была там и библиотека, и музыкальный класс. Повсюду носились дети, многие из которых подходили поздороваться. В учительской сидели молодые вьетнамцы, практиканты, с которыми мы поболтали о Вьетнаме и его традициях, пока Ки Нам готовил чай, оказавшийся отваром молодых листочков полыни. Время летело незаметно, и после того, как прозвенел звонок, настала пора отправляться на занятия мультикультурного кружка. Проходили они в отдельной просторной комнате с большим экраном, на котором можно было показывать презентации и видео. Прибежали дети и стали знакомиться с нами, задавая вопросы по-английски, очевидно, по наущению Ки Нама: «Какой ваш любимый вид спорта?», «Какая у вас любимая еда?». Я отвечала: «Волейбол», а потом: «Калькуксу» — это корейская домашняя лапша. «О-о-о! Калькуксу!» — удивлялись школьники.

Первой стала выступать Бьёрг. Дети, конечно, по-английски почти совсем не говорили, и Ки Нам переводил всё, что она рассказывала. Например, что в Исландии можно увидеть северное сияние, что там выращивают много бананов, а ещё что их национальным блюдом является голова овцы. «Что, вот так, целиком едите голову овцы?» — удивился Ки Нам. Дети с интересом слушали рассказ, а потом настала наша очередь. Мы рассказали про то, какая Россия большая — в неё поместится целых сто семьдесят Южных Корей. Показали традиционные русские костюмы, Снегурочку с Дедом Морозом и Чебурашку. Выяснилось, что в Корее такого персонажа, как Дед Мороз, не существует вовсе, так как в Новый Год у них родители дарят деньги, а потом все вместе едят суп с рисовыми клёцками. Зато в Исландии Дедов Морозов оказалось целых тринадцать штук! Также мы упомянули еду, в частности наши блины, которые напоминают корейский пачжон, только начинка заворачивается отдельно, а не жарится вместе с тестом. В финале мы даже спели песню «Голубой вагон» под аккомпанемент гитары, которую Паша прихватил с собой, одолжив у Чон Сон.

После выступления дети стали задавать вопросы. Первый был такой: какие у вас в России есть привидения? Очевидно, имелись в виду страшные сказочные персонажи, так что мы вспомнили Бабу Ягу и даже показали небольшое видео с Георгием Милляром в этой роли. Оказалось, что аналогичный герой, Мантэ Харабоджи, существует и в корейском фольклоре, только это не бабушка, а дедушка, но тоже злой и ест детей. Потом одна девочка спросила про Щелкунчика, и мы объяснили, что это такой русский балет по мотивам нерусской сказки, и я написала в её тетради слово «Щелкунчик» корейскими буквами. На этом собрание мультикультурного клуба закончилось. Сфотографировавшись с детьми на память, мы вернулись в учительскую, где продолжилось распитие полынного отвара. Заметив наш интерес к корейским чайным напиткам, Ки Нам предложил съездить в чайную, где он, собственно, и купил эту самую полынь.

Чайная располагалась в сельской местности, где-то на отшибе, и ехали мы туда долго. По дороге Ки Нам рассказал, что держит её семейная пара, причём чаем занимается муж, в прошлом — буддийский монах, выучившийся этому делу в монастырях. Чайный домик был построен из красной глины в традиционном корейском стиле. Внутри оказалось светло и очень уютно. Ассортимент различных травяных отваров поражал воображение, и мы предоставили право выбора Ки Наму, который остановился на сушёных листьях шелковицы, а ещё угостил нас корейским мороженым с красной фасолью. В Азии она готовится с сахаром и почитается за десерт; Паша периодически баловал себя то булочками, то мороженым с такой начинкой, ну а я до сих пор считаю, что фасоли место в супе. Чай оказался вкусным, и мы вчетвером здорово провели время, болтая о том, о сём, и уплетая мороженое ложка за ложкой. А после Ки Нам купил нам по пакету сушёной полыни, чтобы мы могли заваривать её дома. Но и это было ещё не всё — близилось время ужина.

Забрав Мин Сук, жену Ки Нама, у школы, где она к тому времени уже закончила свои дела, мы поехали искать старую, прошлогоднюю тыкву. Учителя объяснили, что это — лучшее средство для восстановления организма после затяжной болезни. Мин Сук недавно переболела гриппом, и варёные ломти старой тыквы явно должны были сыграть немаловажную роль в её выздоровлении. Да только найти летом прошлогодние овощи оказалось не так легко. После того, как в очередном магазине развели руками, пришлось оставить эту затею. Один продавец, правда, сказал, что старая тыква была у него дома, да совсем прогнила.

Для корейцев еда — важный социальный процесс, и выбору заведения для совместной трапезы уделяется немало внимания. Посовещавшись, учителя предложили на ужин жареную курицу и суп чонгукчжан и, не услышав возражений, отвезли нас в кафе. Погода к тому времени окончательно испортилась. На горы наползали низкие облака, из которых непрестанно накрапывал дождь, и температура упала градусов до десяти. К счастью, кафе оказалось в традиционном корейском стиле, то есть сидеть полагалось на полу, притом подогреваемом. Всем стало хорошо и тепло. Воспользовавшись случаем, я вручила Ки Наму и Мин Сук подарки, связанные своими руками: ему — носки, а ей — варежки. Зимы в Чжансу холодные и снежные; Чо и Чон Сон в это время благоразумно уезжают путешествовать в тёплые страны, ну а учителям хочешь не хочешь, надо ходить на работу. Вязаные носки будут неплохим подспорьем в морозную пору.

Приехал Чо, к сожалению, в одиночестве — жена его осталась дома хлопотать по хозяйству, да и не успела она ещё проголодаться после обеда. Но у Чо с аппетитом был полный порядок — этот парень мог не только свою еду осилить, но и за соседями по столу доесть, если те не справлялись с корейскими порциями. На ферме «Сто цветов» на его плечи ложилась обязанность следить за тем, чтобы никакая еда не пропадала, и с ней Чо справлялся на все сто, доедая за всеми, притом с большим аппетитом и радостью. Так что поужинать в пять часов вечера после обеда в час для него было раз плюнуть.

Тем временем Ки Нам мечтательно рассуждал, что новый президент Кореи очень хороший человек, и, возможно, ему удастся объединить Север и Юг. В ту пору российские газеты пестрели сообщениями о напряжённой обстановке между двумя Кореями, и нас даже отговаривали туда ехать. На деле же ни Сон Су, ни Чо с Чон Сон, ни другие корейцы, которых мы спрашивали, не опасались возможного обострения отношений со своими соседями: «Это всё американцы нагнетают обстановку». Так вот, Ки Нам сказал, что давно мечтает путешествовать по земле, но сейчас не может, так как Южная Корея со всех сторон окружена морем, а пересекать границу Северной Кореи нельзя, но если новый президент постарается, то и это станет доступно: «Тогда я поеду в Исландию на велосипеде через Россию». Бьёрг, впрочем, немного подпортила мечту учителя, заметив, что Исландия — это остров, а я добавила, что кимчи и перцовую пасту ему придётся прихватить с собой, так как путь неблизкий. Немного подумав, Ки Нам согласился вместо велосипеда воспользоваться поездом.

Тем временем Чо уплетал жареную курицу, которую корейцы делают удивительно хрустящей снаружи и сочной внутри, и подшучивал над своими друзьями. Понятное дело, что за ужин платить положено было Ки Наму, во-первых, как самому старшему, а во-вторых, как самому богатому среди присутствующих. Богатство это вызывало у Чо искреннее восхищение: «И один-то учитель уже хорошо, а пара учителей — ходячий банк, так принято говорить» — смеялся он. Позже мы тихонько поинтересовались, сколько же зарабатывают Ки Нам с Мин Сук, и Чо, подумав, сказал, что в сельской местности зарплата учителя может быть около трёх, а то и четырёх тысяч долларов в месяц. И добавил серьёзным тоном, что несмотря на это, друзья его не так и богаты, а всё потому, что до сих пор помогают деньгами своим уже взрослым детям: «В Корее это большая проблема, что родители так сильно заботятся о сыновьях и дочерях — те никак сами не могут встать на ноги и ленятся работать».

Когда мы уговорили всю жареную курицу, принесли чонгукчжан, который в англоязычной части интернета известен как «суп мертвеца». О нём ходит такая легенда: якобы молодые корейцы, переехавшие в Германию обучения ради, затеяли варить этот суп у себя дома, а соседи вызвали полицию — думали, что студенты кого-то убили и спрятали в подвале. Дело в том, что готовится он на основе ферментированной соевой пасты и потому имеет неприятный запах. Да только аромат этот напоминает скорее несвежие носки и никак не ассоциируется с тухлятиной. Чонгукчжан мы с Пашей любили, а вот Бьёрг есть его не смогла. Но ей повезло: так как все уже наелись, было решено заказать лишь три миски супа на шестерых, и в партнёры ей достался Чо, легко осиливший всю порцию целиком. Духовитый, горячий и очень насыщенный чонгукчжан был идеальным завершением трапезы, тем более в такую промозглую погоду. Чо сказал, что суп этот полезен для лица, и, зажмурившись, провёл рукой по собственной щеке, как будто кожа на ней в момент стала идеально гладкой.

Распрощавшись с учителями, мы поблагодарили их поехали обратно на ферму на машине Чо. Смеркалось. По дороге Чо рассказал, что в Корее возраст ребёнка принято отсчитывать не с момента рождения, как у нас, а с самого зачатия, причём девять месяцев идёт за год. Таким образом, когда малыш рождается, ему автоматически становится год, но и это ещё не всё. Возраст увеличивается не в день рождения, как принято у нас, а в Новый Год, и это значит, что в Корее ребёнку, появившемуся на свет в конце декабря, в январе становится два годика. У нас же, по российским правилам, ему будет всего несколько дней. Поэтому, если вы в Корее, имеет смысл прибавить себе год возраста, как принято у местных.

Однажды вечером мы затеяли игру в «Гоу-стоп», причём Чо сам играть не стал, а вместо этого привёл соседа, по его словам, большого мастера. Оказалось, что Бьёрг знакома с правилами, так что в итоге образовалась такая тройка игроков: я, исландка и корейский корифей. Чо достал горсть монет из копилки и раздал их, потому что играть надо обязательно на деньги, пусть и небольшие. Несмотря на то, что Бьёрг путала масти и кидала карты невпопад, а также не умела считать очки, ей дьявольски везло. Сосед не сумел выиграть ни одного кона и даже вынужден был добавить пару купюр из кошелька, а я осталась при своих. Под конец кореец сказал: «Если мужчина садится играть с женщинами, то всегда проигрывает» и ушёл, оставив нам выигрыш на мороженое. А я попросила Чо привести нового мастера, потому что старый оказался никуда не годен, а он долго смеялся, удивляясь, как это Бьёрг сумела обыграть соседа.

Через пару дней Бьёрг собралась уезжать. Утром, после того, как мы высадили салат в грядки, Чо и Чон Сон накрыли на стол на веранде, но вместо обычного отвара ячменя или мяты подали рисовое вино макголи, чтобы исландка могла ещё раз прикоснуться к культурным традициям Кореи. Здесь принято употреблять алкоголь и днем тоже. Часто, поднимаясь на гору, мы видели группы корейцев, усевшихся в кружок и наслаждающихся рисовым вином и нехитрой снедью. Для фермеров это тоже обычное дело, и хотя Чо и Чон Сон практически не пьют, корейцы с более консервативными взглядами, уверена, никогда не откажутся пропустить стаканчик вина. Странно только, что после дневных возлияний они умудряются продолжать работать со своей обычной прытью.

Чо на сборе урожая.

Пока мы отдыхали, Чо рассказал очередную историю. Как-то раз к ним должна была приехать одна девушка в качестве волонтёра, притом очень молодая. Прибыла она не одна, а в сопровождении отца, который очевидно не мог оставить чадо без надзора, и уж тем более не в компании малознакомых фермеров. Конечно, о визите своём отец — пастор местной церкви, не предупредил, ну да ладно, место для него нашлось. Вскоре выяснилось, что по воскресеньям новоиспечённые волонтёры посещали церковь, причём сначала даже требовали, чтобы Чо их туда возил на машине, но, встретив сопротивление, настаивать не стали и в итоге добирались сами на автобусе. После первого такого посещения дорогие гости вернулись не одни: вместе с ними прибыла целая когорта миссионеров, жаждущих обратить заблудших дикарей в лоно Церкви. Но ничего не вышло: Чо поклонился и сказал: «Извините, но я — буддист», и миссионеры отправились восвояси.

Через пару дней после того, как Бьёрг уехала, стали собираться в дорогу и мы. Путешествие, изначально казавшееся бесконечным, близилось к своему завершению. Следующее место, где планировалось провести две недели, было последним в череде разных волонтёрских проектов, в которых мы так или иначе приняли участие. Находилось оно в провинции Чхунчхон-Пукто неподалёку от города Даньянг. Чо сказал, что это очень красивая область, и что они с Чон Сон планировали обосноваться именно там, а не в Чжансу, да только это оказалось не по карману. Распрощавшись с нашими друзьями, мы пожелали им отличного урожая, хотя и без того было понятно, что в этом году фермеры добились значительных успехов по сравнению с предыдущим. В Даньянг ехали на трёх автобусах с пересадками. Местом, выбранным для завершения нашего волонтёрства в Корее, была даже не ферма, а целая деревня под названием Хандеми, притом не простая, а лучшая среди прочих туристических деревень образовательной направленности.

В Южной Корее с малого возраста принято готовить детей к взрослой жизни. Если не поступишь в хороший университет, потом не найдёшь достойную работу. Если не будешь учиться в хорошей школе, не поступишь в университет. По сути зубрить приходится с младых ногтей. Поэтому для многих подростков обычным делом являются так называемые «зубрильни» — школы для подготовки к вступительным экзаменам в какое-нибудь престижное место, куда ходят каждый день после уроков и возвращаются домой в одно время с работающими взрослыми. Такой ритм выдерживают не все. Хандеми была когда-то обычной деревушкой, затерянной среди гор, но когда местный предприниматель открыл на её базе принципиально новую школу с проживанием и полным пансионом, всё изменилось. Родители, выбирающие для своих детей другой, более традиционный образ жизни, отправляли своих отпрысков туда, чтобы те в свободное от учёбы время учились игре на музыкальных инструментах, лазали по пещерам, катались на велосипедах, занимались сельским хозяйством и дышали свежим воздухом. Во время нашего визита в Хандеми таких детей там было около двадцати пяти. Помимо собственно школы, в деревне предлагались десятки образовательно-развлекательных программ как для школьников (собирание винограда, копание картофеля, купание в горной реке), так и для взрослых (работа в поле, барбекю и выпивка с ночёвкой). Вся эта веселуха, конечно, была далеко не бесплатной, и рассчитана исключительно на корейцев, зато иностранцам вроде нас предлагалось поучаствовать в волонтёрской программе, чем мы с удовольствием и воспользовались.

Правда, сначала всё пошло наперекосяк. В назначенное время нас не встретили на станции, и после продолжительной тряски в трёх автобусах ждать ещё час было тяжело и грустно. Наконец наш хост соблаговолил приехать на своём оранжевом микроавтобусе, полном детей, и забрал нас, на ходу придумывая отговорки, почему это случилось так поздно. Мороженое, видом и вкусом напоминающее сладкий картофель батат, или, как его называют в Корее, «когума», несколько сгладило первое впечатление. Но мы сразу поняли, что здесь, как и на хурмовой ферме «Тагам», тоже существуют глобальные организационные проблемы, связанные, как водится, с тем, что многочисленные обязанности распределены между немногочисленными сотрудниками, с ними категорически не справляющимися. Это слегка удручало, но деваться было некуда.

Нашим проводником в мир деревенского образовательного туризма стал немолодой кореец, чьё имя я вспомнить не могу, так как все в общении с ним использовали прозвище Йонгари, что значит, как он сказал, «Годзилла». Йонгари был сыном владельца бизнес-империи Хандеми, с которым мы практически сразу же имели честь познакомиться. Отец его был бодр, энергичен и подтянут, как и полагается корейцу в возрасте. Он, само собой, не представился, но чуть позже я выяснила у других волонтёров, что имя владельца деревни было Дон Ги, и обращаться к нему следовало Дон Ги Сэм — слово «сэм» используется в Корее для неформального обращения к учителю. Для себя же я в итоге остановилась на прозвище Тонкий Сэм. Ну не называть же мне было его «оппа», в самом деле.

Помимо нас, в Хандеми было ещё двое волонтёров, причём оба оказались французами. От всех прежде встреченных нами французов этих отличало владение английским языком, что не могло не радовать. А так, как и все волонтёры Оливье, они много курили, были плохо подготовлены к жизни на ферме, да и к здоровью своему относились наплевательски. Старший из них, Стефан, к моменту нашего появления уже умудрился пропороть ступню об острый камень, работая в поле в тапочках, но своей обуви оставался верен и резиновые сапоги надевать не желал. Второй француз, студент по имени Антуан, периодически страдал от болей в желудке и поедал горстями таблетки, но как только его состояние улучшалось, начинал налегать на острую корейскую пищу, из-за чего снова страдал животом и в этой связи частенько был вынужден есть пустой рис. С ребятами мы быстро подружились.

Стефан, в отличие от нас, работников фотоиндустрии, и от Антуана, студента инженерного института, был профессиональным путешественником. Большую часть времени он проводил на разных волонтёрских проектах, причём если просуммировать все его визиты в Хандеми, получится около года — настолько это место полюбилось французу. Зарабатывал деньги на путешествие он, не отходя от кассы: если средства к существованию кончались, устраивался на работу в бар или кассиром в магазин, а иногда и просто разнорабочим, само собой, нелегально. Пополнив бюджет, Стефан снова возвращался к любимому делу. Его хобби было плетение фенечек, и этому занятию француз посвящал массу свободного времени. Имелся у него и вязальный крючок, да только вязать им получалось из рук вон плохо, несмотря на мои советы и подсказки. Что касается внешности, то Стефан щеголял длинными волосами, свалянные в дреды, и также, как и мы с Пашей, ходил в шароварах, вызывая удивление у практически всех встреченных корейцев. Дело в том, что в Корее такую одежду носят исключительно старушки.

Антуан же в силу молодости имел мало интересов, простирающихся за пределы музыки и выпивки. По выходным он ездил на автобусе в Сеул, где предавался обильным возлияниям, да так активно, что иной раз просыпался на улице, не понимая, где он. В Сеуле такое периодически случается с многими. В Хандеми Антуан приехал на каникулы и не располагал таким количеством времени, как мы в начале поездки, и тем более как Стефан, а потому стремился брать от жизни всё и сразу. Благодаря французам у Йонгари всегда были собутыльники, и нас это полностью устраивало, так как портить с очередным корейцем отношения на почве выпивки, а точнее, отказа от неё, совершенно не хотелось.

Нас поселили в общежитие для учащихся среднего школьного возраста, предоставив маленькое помещение с гордой надписью: «Комната учителя», где места хватало с трудом, а вся обстановка была пропитана застарелым запахом кишечных газов. Единственное окно выходило на рисовое поле и было наглухо затянуто сеткой от комаров. Французы жили в аналогичном помещении этажом выше, и там же располагалась общая комната для старшеклассников, которых в Хандеми было около десятка. К счастью для нас, все они уходили рано утром и возвращались из школы поздно вечером, около восьми. Всё время, пока ребята находились в общежитии, они истошно орали, носились со второго этажа на первый и обратно, с грохотом бились об стены и в целом вели себя так, как и подобает подросткам.

Учитывая немалое количество народа, постоянно проживающего в Хандеми, а также туристическую направленность деревни, кормление было организованно в массовом порядке — посредством столовой. Каждый день с семи до девяти утра, с половины первого до трёх пополудни и с шести до восьми вечера можно было поесть риса с традиционными корейскими закусками, а также отведать горячие блюда и суп. К сожалению, большая часть еды, предлагавшейся в Хандеми, была безбожно острой. Даже такой замечательный во всех отношениях продукт, как сушёная хурма, они умудрялись портить, выдерживая её в соусе на основе красного перца вместе с сушёными анчоусами. Зато каждый день давали мясо, и хоть оно тоже поражало остротой, можно было его сполоснуть в стакане с горячей водой и таким образом сделать пригодным к употреблению в пищу. Корейцы лишь посмеивались, глядя, как мы мучаемся с их национальной кухней. Конечно, были и приятные исключения. Например, раз в неделю на завтрак давали не рис, а тосты, кукурузные хлопья и молоко. И иногда на обед или ужин выносили гору салатных листьев, соевую пасту твенчжан и варёное мясо. В такие дни мы подолгу сидели в столовой, наслаждаясь едой. А когда везло меньше, питались варёным рисом и тем, что удавалось отмыть от перца.

Ещё в первый день, когда Йонгари оказался не в состоянии забрать нас вовремя с автобусной станции, мы заподозрили, что в Хандеми существуют явные организационные проблемы, и это оказалось правдой. У волонтёров не было фиксированного расписания, и после завтрака частенько приходилось сидеть и ждать, пока нас нагрузят какими-нибудь делами. Само собой, никто никогда не знал, чем придётся заниматься, и это осложняло подготовку. Например, неясно было, надевать ли резиновые сапоги или достаточно тапочек. Зато работа могла быть абсолютно любой, и это разнообразие радовало. Первые три дня мы посвятили древней корейской дровяной пароварке под названием самгутгуи.

Представьте себе здоровенную яму полукруглой формы, выложенную изнутри кирпичами. Дно её сперва необходимо выстелить скомканной бумагой. Затем внутрь укладываются поленья, да не просто так, а чтобы образовалось четыре воздуховода — по одному с каждой стороны. Дальше в яму кладут солому, ещё дрова, сверху — ветки, а потом эта куча закладывается камнями, как большими, так и малыми. Камера, куда полагается помещать продукты, находится по соседству с ямой и сообщается с ней посредством нескольких отверстий, через которые проникает пар. Но до этой стадии ещё нужно дожить. В первый день мы занимались тем, что выгребали песок, золу, угли и прогоревшие поленья пополам с камнями, оставшиеся внутри после очередного мероприятия. Песок необходимо было распределить вокруг ямы кольцом, камни — разложить в три большие кучи, а всё остальное — вынести и выбросить. Таким образом за время, отводившееся нам на труд, удалось очистить одну яму из трёх, а остальными двумя занялся Анис — наёмный рабочий из Непала, такой усердный, что в одиночку стоил, пожалуй, десятка волонтёров.