Помоги проекту - поделись книгой:
Настала пора возвращаться на материк. В Ханое было прохладно и пасмурно. Жёлтое от смога небо затянули низкие облака. Мы приехали всего на один день, чтобы на следующий уже проститься с Вьетнамом. Вылет в Бангкок был ранний. Выйдя из отеля затемно, мы прошли по тихим улицам Ханоя мимо озера Возвращённого Меча и вьетнамцев, делающих зарядку, а местами и справляющих нужду в кустах. Люди на площади, собравшиеся толпой, синхронно размахивали руками и ногами под музыку, занимаясь утренней гимнастикой. Повсюду гордо торчали красные флаги со звездой. Мы старательно обошли метущих землю дворников и уехали в аэропорт на городском автобусе, а потом вылетели в Таиланд со всем своим барахлом, включая Пашину гитару, купленную ещё в Хошимине, обклеенную со всех сторон наклейками и надписями «хрупкое». Из Вьетнама я увозила обструктивный бронхит, подхваченный под соплами кондиционеров, а Паша — пневмонию, о которой на тот момент не знал. Гитара по прилёту оказалась разбитой.
Глава VII. Таиланд
Я люблю Бангкок искренне, всей душой, и за четыре месяца, что мы там не были, успела соскучиться. Контраст с Вьетнамом — поразительный! На улицах не было тысяч непрерывно движущихся мопедов и мотоциклов, и были тротуары. Большая часть товаров, продающихся на улицах и в магазинах, имела ценник, и продавцы не задирали стоимость втрое просто потому, что моё лицо было белее, чем у них. Конечно, и в Таиланде так хорошо далеко не везде, но в Бангкоке нам нравилось всё, включая трущобы. Впрочем, встреча с этим городом была короткой, как никогда.
Два дня мы жили в хостеле, забронированном по случаю с огромной скидкой. Он оказался капсульным — а это всё равно что тренироваться спать в гробу — занятие, которое не входит в число моих любимых. Две ночи мы мирились с шумными соседями, громко галдящими, хлопающими дверьми, забрызгивающими мочой стульчак, забывающими трезвонящий телефон в кровати и даже рыдающими в коридоре. Спать удавалось лишь тогда, когда возвращались все гуляки, то есть часов с двух ночи и до утра, а потом народ снова начинал шуршать пакетиками и кашлять. Пожалуй, не все хостелы ужасны, но этот, дающий пользоваться стиральной машиной в обмен на хвалебный отзыв, был просто чудовищным. Выселившись в полдень, мы сначала на метро, а потом на автобусе добрались до аэропорта и улетели в Сураттани, отдав на досмотре забытый в рюкзаке кухонный нож, который трижды проигнорировали безалаберные вьетнамцы. Следующие две недели планировалось жить на ферме, и не просто на ферме, а на каучуковой плантации.
Тайка по имени Аой и её подруга с ногой в гипсе встретили нас в аэропорту. Мы вышли из зала получения багажа последними, потратив излишне много времени на обдирание плёнки с рюкзака, намотанной для пущей сохранности. Аой оказалась милой женщиной средних лет с модными, густо начерченными на лице бровями, и трогательными едва заметными усиками на верхней губе. Её торопливый английский с проглоченными окончаниями слов мы разбирали с большим трудом. Тайка рассказала, что ферма очень большая, и принадлежит она её отцу, который уже стар и с хозяйством справляется плохо. Если каучук, приносящий доход, они ещё как-то собирают, впрочем, не без помощи родственников, то на всё остальное сил уже не хватает. Поэтому она приглашает добровольцев, которые помогали бы содержать участок, прилегающий к дому, в чистоте и порядке. Это звучало, как работа, вполне подходящая для нас двоих. Так в итоге и оказалось.
Использовав один выходной для поездки в госпиталь, мы вылечили Пашину пневмонию антибиотиками совершенно бесплатно благодаря новой страховке — предыдущая стала бесполезной ввиду банкротства компании, её продавшей. А мой обструктивный бронхит, также привезённый из Вьетнама, исцелился без посторонней помощи. Аой любезно отвезла нас в город и даже оставила в своём доме переночевать. Таунхаус недалеко от центра Сураттани, в котором она жила со своей сестрой, похожей на неё как две капли воды, был куплен шесть лет назад. У нас появилось подозрение, что именно тогда в доме и была произведена последняя генеральная уборка и ремонт: стена за плитой почернела от копоти, оконные рамы и люстра были грязными, а шкафчик под раковиной и вовсе был сломан и заклеен скотчем. Помимо двух таек, в доме жили десятки комаров, а также, судя по паутине на потолке, многочисленные пауки. Нам выделили отдельную комнату, где на пол постелили одеяло и накрыли затхлой простынёй. Позже, моясь в душе, на одной из полочек я нашла открытый пакетик тамаринда, давно забытый и уже успевший заплесневеть. Но и эта древность пахла лучше, чем наше постельное белье.
Нас не очень-то смутила неухоженность дома Аой, так как женщиной она была простой и выросла в деревне. В ту пору электричество там ещё не провели, и маленькая тайка каждое утро вставала затемно, чтобы успеть в школу, до которой шла около десяти километров по раздолбанной дороге. Теперь, конечно, всё было иначе. Но в деревенских домах такой же порядок, как в городских, не наведёшь, да и воды на это дело не напасёшься. Раз привыкнув к бардаку, Аой жила так, как ей было удобно, вместе с комарами и пауками. Дома она появлялась редко, будучи вечно занятой на работе в ресторане «Дом Пад Тай» на окраине Сураттани. Это было делом всей её жизни, можно считать, перешедшим по наследству, так как соус для лапши пад тай готовила мать Аой по старинному семейному рецепту.
Цех, в котором делали соус, находился там же, где и наш гостевой домик, а именно — рядом с плантацией каучуковых деревьев в тридцати километрах от города, в часе быстрой ходьбы от шоссе и ближайшего магазина. Добраться туда можно было по грунтовой дороге, сильно размытой после дождей, поливавших Сураттани предыдущие два месяца. Низенькая малолитражка Аой скребла днищем по камням, но до места назначения нас довезла без происшествий. Две недели назад в доме жили украинские волонтёры, которые выкрасили все поверхности в голубой и жёлтый, а ещё почему-то в оранжевый. Теперь он стоял пустой и мрачный; пол был сплошь усеян черными катышками, которые гекконы сбрасывали с потолка вниз, испражняясь. В нашем распоряжении оказалось целых три комнаты, в одной из которых мы спали на матрасе, положенном прямо на пол. Другая выполняла роль гостиной и кабинета, где я написала главы о Камбодже и Вьетнаме, а третьей мы не пользовались за ненадобностью. В этой комнате на старой кровати могли бы разместиться ещё двое волонтёров, но так как ферма находилась не рядом с морем или каким другим объектом внимания туристов, желающих не было.
Первая половина дня была потрачена на уборку жилых помещений от пыли и продуктов жизнедеятельности гекконов, а вторая — на подметание пространства вокруг дома и сгребание в кучи сухих листьев. На следующий день уже можно было приступать к работе, и первым заданием Аой оказалась зачистка заднего двора, а затем и большого участка сбоку от дома от сорняков. Вооружившись тяпками, мы приступили к этому нехитрому, но трудоёмкому занятию. Каждый день территория, освобождённая от посторонней поросли, расширялась. И это при том, что мы старались не вкалывать слишком уж усердно, следуя наставлениям Аой: «Только не перетрудитесь! Работайте понемногу, как будто вы у себя дома». Это был разумный совет, учитывая жару, каждый день наползающую на провинцию Сураттани с раннего утра. С одиннадцати и до трёх пополудни работать было совершенно невозможно, и это время разумнее всего было проводить в домике. Подставив разгорячённые тела потокам воздуха, разгоняемого двумя вентиляторами, мы сидели на старом, скособоченном диване и занимались своими делами.
Остальное время было посвящено борьбе за человеческое существование в условиях сурового деревенского быта. Если в России мы, не задумываясь, открывали кран с водой, то здесь приходилось экономить драгоценную влагу. Чтобы наполнить большой бак, откуда вода поступала по трубам во все необходимые места, отец Аой вызывал специальную машину с цистерной. Вводить его в лишние расходы совсем не хотелось, и мы внимательно закрывали кран, пока намыливали руки, и старались не расходовать воду попусту. Как и в доме Зин, и на ферме у Оливье, мыться приходилось с помощью ковшика и большого ведра. Таким же методом смывался и унитаз. Холодный душ после жаркого дня бодрил дух и закалял тело, только надо было следить за временем и не дожидаться заката, иначе мыться приходилось вместе с комарами.
Еду готовили самостоятельно с помощью рисоварки да небольшого электрического вока, умевшего раскаляться за считанные секунды до такой температуры, при которой вся еда, положенная внутрь, моментально сгорала и намертво прилипала к дну. Рисоварка же умела нагреваться либо очень сильно, либо совсем слабо, и переключалась между этими двумя режимами по своему усмотрению. Сначала получалось из рук вон плохо, но позже, когда удалось выпросить у Аой хотя бы масло, мы стали и жарить, и тушить, а не только варить. В плане выдачи продуктов тайка оказалась весьма экономной, так что первое время мы жили с минимумом необходимого: половинкой курицы с головой и одной лапой, древней рисовой лапшой и рисом, маленькой баночкой джема и упаковкой хлеба, а также морковью и огурцами. Изобретая, как приготовить обед и ужин из ничего, мы промучились почти неделю. Выручил отец Аой, который проинспектировал наш скудный запас продуктов и через несколько часов привёз большой пакет яиц и кукурузные подушечки с шоколадной начинкой. Оставшиеся до выходного дни мы питались яйцами всмятку на завтрак, яичницей на обед и омлетом на воде на ужин. А потом стали покупать всё необходимое самостоятельно, да и Аой сообразила, что работников не стоит морить голодом. С той поры зажили, как короли: каждый день ели курицу, разные овощи и даже спагетти, пили соевое молоко, а на десерт открывали упаковку вафель или печенья. Иногда пекли картошку в углях и ели её просто так, с солью, перемазываясь с головы до ног в золе. Всё, что мы хотели, и чего не покупала для нас Аой, оказалось проще приобрести самим, чем объяснять, почему нам это нужно. Это можно было сделать в воскресенье, когда тайка забирала нас на день в город.
В первый из таких выходных она отвезла нас на плавучий рынок и тут же уехала по делам. Предоставленные сами себе, мы прекрасно провели время: бродили по рядам, пробовали тайские лакомства и напитки, а потом поужинали супом с куриными лапами, разваренными до совершенной мягкости. Паша купил себе местный десерт, который мы назвали «рисовое баунти» — рис, запечённый с кокосовым молоком и сахаром в банановом листе, а я с удовольствием отведала компот из каркаде. Не забыли и гостинец для Аой — хрустящие вафельные трубочки. Разнообразию блюд, представленных на рынке, не было предела. С каждого лотка покупателей манили аппетитные яства: шашлычки из курицы и свинины или поджаристые колбаски, креветки, мидии и крабы, а для обладателей тощих кошельков имелись лапша, клейкий рис, карри в ассортименте, пельмени и многочисленный выбор закусок «на зубок». Можно было набрать у разных торговцев понравившейся еды и съесть её, сидя на скамейке на набережной. Продавались и продукты для готовки, причём чаще всего рыба, выловленная тут же в реке. Я воспользовалась случаем и приобрела целый килограмм кислого тамаринда, из которого планировала сварить подобие компота. Продавец удивился, продав за раз такое количество не самого любимого иностранцами продукта, а потом ещё и обрадовался, получив обратно лишние двадцать бат. Я всегда старалась внимательно пересчитывать сдачу именно по этой причине — торговцы частенько ошибались не в свою пользу.
На следующий день Аой снова отвезла нас на ферму. Выгрузив из багажника многочисленные пакеты с едой, мы были во всеоружии. И если чего-то и не хватало в домике в лесу, так это не еды, а москитной сетки над кроватью. С комарами в комнате мы успешно боролись с помощью специального спрея и фумигатора, но от крупных насекомых это не спасало. Регулярно в комнате, а то и в обуви обнаруживались скорпионы и мохнатые пауки размером с сигаретную пачку. Этих пришельцев приходилось аккуратно ловить с помощью большой банки и выдворять на улицу, но они упорно возвращались снова и снова. С москитной сеткой можно было бы не беспокоиться, что однажды проснёшься оттого, что на лице сидит паук, но её, к сожалению, не было. Приходилось надеяться, что наши гости благоразумны и никакого непотребства учинять не станут, а будут себе тихонько сидеть на стене или пусть даже в кроссовке. Так в итоге и оказалось: кроме комаров и муравьёв нас никто так и не покусал. Правда, однажды ночью я резко проснулась и села в постели, не понимая, что происходит, озираясь в кромешной темноте. Оказалось, что по стене недалеко от моей головы ползал небольшой чёрный скорпион, которого мы, как и прочих визитёров, осторожно выдворили на улицу.
Первая неделя на ферме была нелёгкой, так как мы не привыкли к такому, мягко говоря, прохладному отношению принимающей стороны: Аой просто отвезла нас в дом и оставила там жить в одиночестве, прерываемом только короткими визитами угрюмого отца. Какое-то время мы даже обижались на недостаток внимания с её стороны и отсутствие необходимых вещей, таких как москитная сетка или достаточное количество продуктов. Но потом поняли, насколько тихо, спокойно и хорошо живётся в этой лесной хижине, и решили остаться дольше, чем планировали изначально. И всего-то нужно было не ждать, пока тебе дадут то, что нужно, а просто просить жизненно важное, а всё остальное покупать самостоятельно. Оказалось, что если сказать Аой, то появляется и питьевая вода, и картошка, и яйца, и курица, и даже сахар для тамариндового компота. А излишества, такие как соевое молоко, фрукты или мороженое, было очень легко купить самим, притом за недорого. Осознав это, мы стали жить хорошо и комфортно.
Каждый день мы знакомились с новыми представителями мира насекомых и животных, который не переставал удивлять своим многообразием. Это были и прыгающие пауки, и огромные древесные кузнечики с лапками на присосках, и богомолы, и бабочки, и зелёные бронированные жуки, а ещё древесные лягушки и улитки. По меньшей мере три разновидности ос строили свои глиняные кувшинчики в нашем домике, заполняя внутреннее пространство парализованными пауками и гусеницами. Молодые осы, едва вылетев из своих гнёзд, тут же принимались таскать глину и строить новые жилища. Глядя на них, я думала: «А как же пожить для себя? Только-только встали на ноги, и сразу в ипотеку!».
Древесная лягушка отложила икру в ведре с водой, и из неё вывелись головастики. А однажды к нам на огонёк зашла самка жука-трилобита, напоминающая инопланетный космический корабль о шести ногах. Долго мы рассматривали это странное существо и всё никак не могли поверить, что оно реально существует на этом свете. По вечерам к ярким лампам на веранде сползались гекконы, охотящиеся на мелких мошек и комаров, а по ночам, когда мы спали в комнате, снаружи истерично пиликали сверчки и цикады. В кромешной темноте вспыхивали и гасли светлячки. Живые насекомые ели друг друга, а мёртвых утаскивали пауки или разбирали на составные части муравьи. Всё в природе было недолговечным. На деревьях отрастали новые листья, а старые осыпались, и необходимость их каждый день подметать воспитывала в нас терпение и спокойствие.
Несмотря на то, что волонтёрский дом находился в каучуковом лесу, сбором и добыванием каучука занималась исключительно семья Аой, а именно её отец, тётя, дядя и племянник. Вчетвером они обходили все деревья, у каждого надрезая кору, чтобы молочно-белый сок стекал в прикреплённую к стволу кокосовую скорлупку или глиняный горшочек. Когда ёмкости наполнялись, их опорожняли, и процесс начинался по новой. Сборщики каучука работают ночью, пока прохладно. Они торопятся надрезать деревья до рассвета, так как под воздействием солнца и тепла латекс быстро сворачивается. Каучуковые деревья и масличные пальмы активно выращиваются по всей провинции Сураттани. Семья Аой продаёт собранный каучук в Китай, ну а пальмовое масло здесь повсюду, даже на кухне, как у нас — подсолнечное. Конечно выращивание каучука интереснее прополки, но ходить в чащу было страшновато ввиду отсутствия резиновых сапог. А ну как наступишь случайно на змею? Так что на лес поглядывали издали, но в целом процесс удалось изучить детально благодаря близости многих каучуковых деревьев к домику.
Однажды утром мы проснулись от жуткого грохота. Оказалось, что отец Аой начал добывать кокосовую стружку с помощью специальной машины с вращающимся наконечником, к которому нужно было прижимать половинку кокоса скорлупой наружу. Полученный продукт он пропустил сквозь другой агрегат, добыв таким образом целую кастрюлю свежего кокосового молока, и перешёл к третьей машине, предназначенной для измельчения продуктов. В эту давилку он сперва отправил ведро сушёного перца, предусмотрительно замоченного на ночь, соль, несколько горстей чеснока, а ещё охапку чили. А потом, увидев интерес Паши к процессу, посадил его давить небольшой мешок почищенного лука. Аромат пошёл такой, что мне пришлось покинуть помещение, иначе глаза немилосердно слезились. А Паша взахлёб рыдал, сидя над давилкой, чем изрядно повеселил старика. Методом пробы мы выяснили, что перец в большом ведре был совершенно не острым и использовался только для аромата и вкуса, но не для придания готовому продукту жгучих свойств. Для этого было достаточно положить немного чили вместе с семенами. Все измельчённые продукты имели резкий вкус и запах, и, будучи приготовленными вместе, представляли собой кулинарный изыск, придуманный кем-то из родственников много поколений назад.
Тут появилась мать Аой, или, как она сама себя назвала, мам Ой — милая пожилая женщина с широкой улыбкой на морщинистом лице, продолжательница семейного дела по продаже соуса для лапши пад тай. Настала пора ей браться за работу. Под огромным сорокалитровым воком разожгли газ, и внутрь налили масло. Чуть позже туда отправилась луково-чесночная и перечная смесь пополам с креветочной пастой. Пока Паша мешал содержимое вока лопаткой, я помогала матушке Аой очистить тамаринд от семян. В вок вылили кастрюлю кокосового молока и засыпали несколько килограммов пальмового и тростникового сахара. Тут и тамаринд подоспел! Соусу дали как следует покипеть, а потом мам Ой, попробовав жидкость маленькой ложкой, добавила ещё соли и выключила вок. Отлив немного готового продукта в чашку, она пошла готовить для нас лапшу пад тай, тем самым лишив меня возможности есть одно из самых популярных блюд в Таиланде. Дело в том, что её соус задал чрезвычайно высокий стандарт, и не думаю, что смогу купить что-то столь же выдающееся у уличных торговцев.
За домом был сад, в котором летом росли любимые нами фрукты — саподилла, манго, рамбутаны и даже дурианы. Но мы посетили ферму Аой в феврале, и в это внесезонное время ветви деревьев не клонились к земле под тяжестью спелых плодов. Совсем наоборот, ни одного фрукта не было на этих деревьях, даже самого завалящего. К счастью, отсутствие плодов компенсировалось наличием пруда, расположенного сразу за садом. В нем водилась рыба, хотя добыть её было не так просто, как рвать фрукты. Но мы решили попробовать, тем более что неподалёку нашлись и два удилища, представляющие собой длинные палки с тонкой капроновой бечёвкой вместо лески и огромными крючками. Роль поплавка играл кусочек пенопласта, а грузила не было вообще, так как тяжёлые крючки и сами прекрасно шли на дно. Первая попытка рыбачить на червя ничем не увенчалась, только я случайно вытащила крошечную рыбёшку, зацепив её за глаз.
Вторая попытка была более продуктивной: не успели мы закинуть удочки, как Паша выудил небольшого, с ладонь, сомика. Отец Аой как раз приехал на своём мопеде и, увидев рыбу, показал нам большой палец. И хотя это был единственный улов в тот день, опыт поимки сома вдохновил нас на новые подвиги. За несколько дней были перепробованы все виды наживки: черви, гусеницы, кузнечики, хлебный мякиш и даже парализованные пауки из глиняного домика осы. Но рыба клевать не хотела, только мальки назойливо объедали наживку, оставляя нас раз за разом с пустыми крючками. Съездив в очередной выходной в Сураттани, мы купили новые крючки и моток лески в магазине, где все товары продавались по бросовой цене. И если леска ещё хоть как-то годилась для рыбалки, крючки оказались хлипкими и ломались при любой ощутимой нагрузке. Поймать таким образом удалось только одну-единственную маленькую рыбку, которую мы с ощущением безысходности насадили на большой крючок и забросили в воду без поплавка и грузила, так, лишь бы что-то сделать.
Каково же было наше удивление на следующий день, когда на конце бечёвки оказалась добыча, да ещё какая! Это был небольшой, на полкило, змееголов — хищная рыба, очень вкусная в варёном виде или приготовленная на пару. Подержав предварительно в морозилке, мы разделали и почистили змееголова, а потом сварили его в электрическом воке. В это время в пруд уже были закинуты четыре аналогичные снасти, так как всё утро, пока рыба замерзала в холодильнике, мы упорно ловили мелкую рыбёшку на хлебный мякиш. Тут пригодилась и тонкая леска, и маленькие крючки. Пойманных живцов забрасывали в воду в надежде на повторение успеха. Но рыбы — существа капризные, и по неведомой нам причине снасти не принесли улова ни вечером, ни на следующий день, ни впредь.
Большую часть времени мы были предоставлены сами себе. Матушка Аой приезжала примерно раз в неделю, чтобы приготовить очередную порцию своего великолепного соуса, а отец заезжал ненадолго раз или два в день. Сама же Аой была чрезвычайно занята на работе и почти всё время проводила в городе. Пользуясь одиночеством, мы спокойно исследовали ферму. На заднем дворе лежала большая груда кокосов, из которых отец Аой добывал молоко в дни изготовления соуса. Вооружившись клещами, попробовали расковырять один и мы. Это оказалось делом нелёгким, но днем ранее Аой сказала, что в Сураттани растут кокосы, лучше которых не сыщешь во всём Таиланде, и информацию эту необходимо было проверить. Сняв зелёную толстую оболочку клещами, мы сперва грохнули орех об пол, чтобы слить жидкость, а потом раскололи молотком на две половинки. Мякоть оказалась очень жёсткой и совсем не сочной. Есть её, твёрдую, была сплошная мука. Совсем другое дело — кокосовое молоко! Отец Аой как-то раз дал нам попробовать кружечку, пока оно было свежее, тёплое, только из-под пресса. Ох и вкусно! Но ради одного вскрытого кокоса не было смысла заводить дробилку, так что его пришлось стыдливо прикопать в саду.
Первое время отец Аой держался по отношению к нам настороженно, но постепенно лёд растаял. Я подарила старику смешной чехол для очков, связанный на спицах из красной и синей пряжи, а он постоянно оставлял под окном то спелый ананас, срезанный в лесу, то бананы. Один раз он даже принёс нам половинку запечённой курицы и две бутылки колы, которую мы к тому времени не пили уже довольно давно. Прихлёбывать этот сладкий холодный напиток в жаркий день было ни с чем не сравнимым удовольствием! Что касается ананаса, то сперва он показался нам недозрелым, и мы оставили его полежать денёк-другой. На что отец Аой подумал, скорее всего, что глупые фаранги (так тайцы называют иностранцев) не умеют даже разделать ананас, и сделал это сам — на следующий день нас ждала тарелка с сочными ломтями, которые мы с большим удовольствием тут же съели. Со своей стороны, мы старались выполнять все задания, что давала Аой, понимая, что помогаем облегчить старику жизнь. Да и приятнее жить на ферме, когда вокруг красиво и чисто, а не заросло сорняками. Постепенно выпололи весь участок вокруг дома, сожгли найденный мусор и сухие ветки, подрезали разросшиеся кусты.
Подошёл к концу февраль. В медитационном центре при храме Суан Мокх, расположенном в сорока километрах от Сураттани, в последний день каждого месяца проводилась регистрация участников, желающих провести десять дней в условиях настоящего тайского монастыря без связи с окружающим миром. Существует много причин, почему туда едут люди: во-первых, отдохнуть от современного общества с его суетой, во-вторых, познать себя и стать более осознанными, в третьих, научиться медитации, так сказать, из первых рук. Кто-то едет решать личные проблемы таким причудливым образом, а кто-то просто следует за трендом и желает публиковать себя, сидящим в позе лотоса, в социальных сетях. У нас была чёткая, давно сформированная цель: ввести практику медитации в обыденную жизнь и сделать её такой же необходимой привычкой, как утренняя зарядка. Самостоятельно это сделать не выходило никак, и монастырь был хорошим шансом изменить ситуацию. Попросив Аой отвезти нас в город, мы оставили у неё все лишние вещи, включая ноутбук, и поехали на автобусе в храм. Кондуктор со значением сказал: «О-о, Суан Мокх!», а потом помог выйти в нужном месте на шоссе.
Медитационный ретрит на базе храма Суан Мокх является одним из самых популярных в Таиланде, и желающих туда попасть очень много. Никакой предварительной записи не существует, и нужно лишь приехать на регистрацию в последний день месяца, начиная с семи утра. И желательно не опаздывать, так как группа набирается быстро, и тем, кто приехал поздно, могут банально отказать. Проведя ночь в комфортном гостевом доме неподалёку, ровно в шесть утра мы вышли на дорогу с рюкзаками и пешком отправились в медитационный центр, до которого идти было чуть больше километра. По пути нас обогнал грузовичок сонгтео, типичный представитель тайского общественного транспорта, в котором были прижаты друг к другу около пятнадцати человек, все с поклажей. Таким образом будущие участники ретрита, приехавшие на поезде, добирались до места назначения. Железнодорожная станция располагалась всего в нескольких километрах от храма. Не раз нас обгоняли разные машины, и когда мы дошли до центра, там уже собралась пёстрая толпа. Тайцев среди участников не было, так как ретрит проводился на английском языке, то есть специально для иностранцев. Хотя чуть позже появилась одна тайка, сопровождая дородного мужчину в возрасте. Но на третий день она не вынесла монастырского колорита и уехала восвояси.
На подобных мероприятиях всегда высок процент людей, сбегающих раньше их окончания. Происходит это в силу либо недостаточной информированности о том, что будет происходить, либо отсутствия должной подготовки. Многие уезжают, осознав бессмысленность своего пребывания в монастыре, тем более что вместо этого можно сидеть на пляже с бутылкой пива в одной руке и сигаретой в другой. Средний возраст участников по нашей примерной оценке составлял что-то около двадцати пяти лет. Большая часть людей, собравшихся в регистрационном зале, были совсем молодыми. Многие из них щеголяли цветастыми шароварами и футболками со знаком «Ом», у некоторых волосы были искусно сваляны в дреды, а у кого-то на теле пестрели загадочные символы татуировок. Популярен был и пирсинг, особенно почему-то в носу, и выбритые виски у девушек. А молодые люди носили самые разные бороды и усы, а также длинные волосы. Когда открылся небольшой магазинчик, расположенный тут же, в столовой, где проходила регистрация, к нему выстроилась немалая очередь. Самыми ходовыми товарами стали туалетная бумага, лосьон от комаров, длинные широкие штаны и футболки с рукавом. Значительная часть молодёжи не имела при себе одежды, закрывающей плечи и колени, и её пришлось покупать, чтобы соблюсти дресс-код. Я на всякий случай уточнила у мирянки, работающей при центре, годится ли моя футболка, украшенная принтом с борцами-рестлерами, обнажёнными по пояс, и получила утвердительный ответ.
После всех формальностей, включающих интервью и заполнение нудной анкеты, я отдала паспорт вместе с обязательным пожертвованием и получила взамен ключ от кельи, ставшей моим убежищем на все десять дней ретрита. В главном женском общежитии таких комнат было около шестидесяти, и к концу регистрации оно заполнилось полностью. Помимо ключа и замка, запирающего дверь, мне предоставили москитную сетку, тонкий шерстяной плед, саронг, бутылку для воды и лампу под одну тонкую свечу. В келье размером два на три метра большую часть занимала деревянная кровать с положенной на неё циновкой и деревянным бруском, выполняющим роль подушки. Общежитие представляло собой бетонную кишку из аналогичных комнат, описывающую полный квадрат. В центре него располагался дворик с большим раскидистым деревом, где было запрещено загорать, но можно было сушить выстиранную одежду на предусмотрительно протянутых верёвках. Здесь же находились и туалетные кабинки в достаточном количестве, и бетонные большие ёмкости с тазами и вёдрами для стирки, и своеобразная душевая — три больших бассейна, наполненных водой. Мыться полагалось, окатывая себя водой из ковшика. При этом нагота была строго запрещена, и женщинам приходилось надевать на себя саронг (кусок ткани, сшитой в кольцо), закрывающий тело от подмышек до колен. В нем было бы удобно мыться, если бы у человека было три руки: одна придерживает саронг, другая намыливает тело, а третья смывает пену водой. А вот с двумя руками возникали проблемы. Во время мытья у дам периодически оголялись разные части тела. Но правило есть правило, и его никто нарушать не рисковал. Мылись, замотанные в тряпки, как положено целомудренным людям. Мужской половине, по словам Паши, повезло больше: им достаточно было носить шорты, но кое-кто посещал душ и в семейных трусах.
Правил было море. Во-первых, требовалось неукоснительно соблюдать распорядок дня, начиная с подъёма в четыре утра по звонку колокола и заканчивая отбоем с выключением света в половину десятого вечера. Каждый день был насыщен событиями, и свободного времени оставалось не так много. Большинство участников ретрита использовали его для сна, которого страшно не хватало. Было запрещено ложиться и лежать где угодно на территории центра, за исключением собственной комнаты, а ещё заниматься физическими упражнениями, включая бег. Учитывая тот факт, что все участники давали обет молчания на десять дней, разговаривать тоже было запрещено, хотя при необходимости можно было обратиться к сотрудникам центра за помощью. Конечно, ретрит не был бы ретритом (это слово с английского переводится как уход, уединение), если бы участники были вольны ходить, где им вздумается. Так что покидать территорию центра, само собой, строго воспрещалось. И конечно, не обошлось без буддийских принципов, обязательных к соблюдению: нельзя было убивать никого, включая комаров, красть, употреблять одурманивающие вещества, петь, танцевать, слушать музыку, украшать лицо и тело. На любую сексуальную активность также налагалось вето, но самым сложным для выполнения правилом был запрет на твёрдую пищу после полудня, а точнее после обеда в половину первого. При этом приносить свою еду и напитки на территорию центра тоже было запрещено. Два оставшихся принципа было соблюдать проще: запрет на сидение на роскошных сиденьях и лежание на мягких перинах было легко выполнить ввиду отсутствия оных, а правило не вредить окружающим посредством речи соблюдалось автоматически с обетом молчания.
Ближе к вечеру дня регистрации, когда участники ознакомились с правилами и условиями дальнейшего пребывания, аббат Аджан По собрал всех в медитационном зале. Туда несколько часов назад я, следуя указаниям мирян, помогающим процессу регистрации, отнесла взятые на складе коврик, подушку и скамеечку для медитации, таким образом застолбив себе место. Конечно, когда все собрались, на этом месте уже сидела какая-то молодая особа, не озаботившаяся добыванием своего собственного коврика. Таких было довольно много, но так как обет молчания ещё не вступил в силу, блудных участников удалось направить на склад, где они брали подушки и скамеечки, занимая места в конце зала. Постепенно заполнились почти все ряды, и это означало, что участников приехало больше ста, а точнее около ста двадцати. Старенький Аджан По произнёс небольшую речь, которую в силу его неразборчивого английского практически никто не понял, а после этого обет молчания вступил в силу. Миряне, помогающие монахам в проведении ретрита, также напомнили участникам о необходимости соблюдения правил. В частности, что когда прозвенит колокольчик, можно будет пойти в столовую пить чай, но при этом обувь надо оставлять не перед входом, а сбоку, чтобы не загораживать другим людям путь. Когда дошло дело до чаепития, я слегка замешкалась, а потому подошла к столовой в числе последних. И даже почти не удивилась, увидев, что вход в неё был полностью перегорожен чужими тапочками.
Основной целью ретрита было «развитие осознанности посредством медитации на дыхание», из чего я сделала вывод, что люди приезжают не для того, чтобы десять дней спать на деревянной подушке, а за развитием этой самой осознанности. Это не так уж и трудно: всего-то, прежде чем что-то делать, надо задуматься: «А что это я собираюсь делать? А зачем? А какие последствия это будет иметь?», и главное: «Не причиню ли я неудобств кому-нибудь своими действиями?». Насколько лучше был бы мир, если бы все в нём каждый раз задавали себе этот вопрос! На поверку оказалось, что участники ретрита являются не более осознанными, чем обычные люди в среднем, и они точно так же игнорируют процесс смывания унитаза, хлопают дверьми с размаху и наваливают за обедом в свою тарелку арбуз, которого при таком подходе хватает далеко не всем. И всё-таки каждый раз, когда я была свидетелем трамвайного хамства или банального бытового эгоизма, в моем мозгу как будто загоралась красная лампочка, и невидимый ведущий громко объявлял несуществующей аудитории: «Осознанность!». Особенно часто это происходило в туалете. Участники раз за разом оставляли в унитазе либо следы своей жизнедеятельности, либо, если всё-таки смывали за собой, мокрое сиденье. Мне стоило серьёзных нравственных усилий поднимать его раз за разом, прежде чем смывать воду, черпая её ковшиком из ведра. Ведь в следующий раз, когда я приду сюда, оно снова будет опущенным и — мокрым! С другой стороны, хотелось надеяться, что на курсе развития осознанности ситуация изменится к лучшему через несколько дней. Так оно и вышло. Только не потому, что несознательные товарищи стали осознанными и перестали тайком жрать конфеты у себя в комнате, обгаживать унитазы, расхватывать фрукты за обедом, полоскать обувь в ванночке для ног и совать мыльные руки в общий бассейн с водой для мытья. Они просто стали уезжать, не выдержав скудной монастырской пищи, отсутствия сна на дощатой кровати и скуки на медитациях. Свои дурные привычки участники, покидающие центр в первых рядах, увозили с собой. С каждым днем народу становилось всё меньше, арбуза уже хватало всем, а туалеты становились чище и чище прямо на глазах.
Распорядок дня в монастыре был строг и несправедлив к любителям поспать подольше, к которым отношусь и я. В четыре утра бой колокола вырывал участников ретрита из сна. Через полчаса, натыкаясь в темноте на корни деревьев либо подсвечивая путь фонариком, они собирались в зале на утренние чтения о дхарме — сути всего буддийского учения. После наступало время для медитации сидя, а потом и для занятий йогой. Женская половина была всегда разделена с мужской, и если все собирались в одном месте, то представители слабого пола сидели с одной стороны, а сильного — с другой. Групповая йога у женщин была организовано довольно бестолково, так как из-за большого количества людей ведущую было видно и слышно очень плохо. На других участниц ориентироваться было и вовсе невозможно, настолько беспорядочно они размахивали руками и ногами, зевая и путая право и лево. В последующие дни я предпочитала заниматься самостоятельно в отдельном зале, стоящем на сваях над небольшим прудом. В это время было всё ещё темно, и во мраке просматривались разве что силуэты женщин, принимающих причудливые позы. Тишину нарушало лишь дыхание да порой случайное извержение газов из задов йогинь, непривычных к монастырской еде.
С рассветом все возвращались обратно в медитационный зал, где снова садились на свои коврики, подушки и скамеечки — кто на колени, кто со скрещёнными ногами враскоряку, а кто, как ваша покорная слуга, клал голову на ноги, задранные к ушам, и тихонько дремал. Причиной такого недостойного бхиккху (так Будда называл своих последователей) поведения было не только отсутствие достаточного количества сна, но и специфика процесса медитации: расслабляясь, организм начинал проваливаться в дремоту. Даже монах, сидевший на постаменте в качестве примера окружающим, то и дело клевал носом. Что уж говорить о нас, простых смертных!
В восемь утра снова звонил колокол, принося хорошие известия: наступало время для завтрака! Участники ретрита шли в столовую, стараясь не топтать муравьёв и не бежать, а шагать осознанно и неторопливо. Получалось не у всех. Последняя твёрдая пища, попавшая в желудок двадцать часов назад за обедом, уже давно была переварена, и тело требовало жрать. На завтрак давали жидкую рисовую кашу, а также одно-два блюда из овощей и соевого сыра тофу. Диета была вегетарианской, но не очень строгой: в вечернем какао попадалось молоко, а к обеду иногда выносили солёные утиные яйца. На десерт предлагались свежие или вяленые, очень сладкие бананы. Наполнив свои тарелки, все ждали, когда одна из мирянок прочитает вслух небольшой философский текст, делающий приём пищи более осмысленным. Каждое предложение полагалось повторять за ней хором, скандируя, что мы едим не для удовольствия и уж тем более не ради ожирения, а единственно ради поддержания в теле жизни и здоровья. После секундной паузы ложки начинали дружно скрести по тарелкам.
Кофе и чай были под запретом, но в столовой всегда можно было выпить слабый травянистый отвар из большого бака. Правда, на чай он походил не больше, чем пластилин напоминает шоколад. После принятия пищи каждый мыл свою миску, ложку и кружку по системе, знакомой нам ещё с фермы Оливье, то есть в пяти тазиках. Объедки с помощью небольшого количества воды сливали в ведро, а миску сначала мыли жёсткой губкой в простой воде, потом — в мыльной, а потом два раза споласкивали в чистой. Вымытую таким образом посуду складывали на полку, где она благополучно сохла до следующего раза. Наличие в организме прививок от гепатита А и брюшного тифа позволяло не задумываться о том, насколько гигиенична такая процедура. В конце концов, так моют посуду практически во всей Азии, и если тайцы ещё живы, значит и с нами всё будет в порядке! Но мыть руки перед едой я не забывала ни при каких условиях, даже в полусне и с голодухи.
После завтрака наступало свободное время, которое одни использовали для сна, а другие — для выполнения своих обязанностей, полученных во время регистрации на ретрит. Из обширного списка дел нужно было выбрать одно на своё усмотрение, при этом прибывшие первыми получали преимущество в выборе. Лично я после обеда протирала столы влажной тряпкой, пока другие участники проделывали то же самое на мужской стороне, а также подметали пол. Кто-то мыл туалеты, а кто-то ванночки для омовения ног. Работа была и в медитационных залах, и в общежитиях, и везде нужно было мыть, подметать и сгребать листья. Первые дни народ как-то тушевался, многие разъехались, но потом обязанности перераспределили, и работа закипела.
Ровно в десять утра колокол призывал молодёжь обратно в медитационный зал, чтобы слушать наставления занудливого монаха, чей голос раздавался из динамиков. Это была важная информация, но поданная столь неинтересным манером, что вслушиваться в эти монологи стоило поистине титанического труда. После того, как очередная запись заканчивалась, наступало время для медитации сидя, во время которой перед участниками стояло сразу несколько невыполнимых задач: во-первых, не думать ни о чём, кроме своего дыхания, во-вторых, расслабившись, не уснуть, а в-третьих, уснув, не упасть. Были и те, кто страдал от болей в спине и ногах от постоянного сидения на полу. К счастью, уже через полчаса сидячая медитация сменялась ходячей, во время которой все разбредались по территории монастыря и вышагивали, кто во что горазд.
Я сразу поставила крест на медитации во время ходьбы, так как для моего активного и подвижного разума это было слишком насыщенным событиями действием, чтобы не думать и концентрироваться на дыхании. Мысли выстреливали, как из пулемёта, одна за другой: трах-тах-тах! Мельком увидев других участников ретрита, я моментально придумывала им прозвища, иногда довольно обидные. Не желающий медитировать ум старался вовсю, подсовывая мысли и идеи одну за другой: «Вон идёт Дональд Трамп!» — это про немолодого мужчину в возрасте, похожего на американского президента разве что цветом волос. Другой немолодой участник получил циничную кличку «Крипигай» (creepy guy — жуткий тип, анг.) благодаря своей неторопливой, как у богомола, манере передвигаться. Другие же, так и не удостоившиеся персональной идентификации с моей стороны, вызывали целую бурю мыслей одним своим видом.
В самый первый день, до принятия обета молчания, одна девушка обратилась к нам: «Вы что, русские?!». Подтвердив этот факт, мы услышали: «Я не знала, что здесь есть русские!», на что ответили, что русские здесь не только мы, но также и ещё несколько человек. Девушка этим фактом явно была расстроена: «Вот и доверяй после этого отзывам!», и мы решили более не досаждать ей своими славянскими лицами и речью. Но если стремление отдыхать в отелях без соотечественников я могу понять, то неужели кто-то считает, что и в тайском монастыре большое скопление русских грозит попойками с медведями и безудержной игре на балалайках? А если нет, то какая разница, с кем молчать десять дней и черпать рисовую баланду из бака за завтраком? На эти вопросы ответ я так и не узнала, так как девушка покинула ретрит за несколько дней до его окончания, найдя себе компанию молодых людей для поездки на острова. Но до своего скоропостижного отъезда она успела поразить меня неповторимым стилем медитации во время ходьбы, который я назвала «Сеятель». Даже сейчас, когда пишу эти строки, изнутри неудержимо рвётся смех, настолько нелепо это выглядело. Представьте себе очень медленную, лучше даже сказать замедленную ходьбу на полусогнутых ногах, подобно раку или крабу. При этом руки попеременно выпрастываются вперёд ладонями вверх на уровне живота, будто рассыпают на землю невидимые семена. Сеятель лишил меня последней надежды на успех в медитации во время ходьбы, так как при любой попытке сосредоточиться в голове всплывал образ человека, вышагивающего вперёд, не разгибая колени, да ещё и с воображаемыми семенами в каждой горсти. Смех, да и только!
Медитация в шаге снова сменялась сидением на коврике и попыткам сосредоточиться на дыхании. В полдень колокол оповещал всех о том, что настало время обеда. Второй приём пищи был последним, а потому особенно важным. Еда, как правило, была более сытной: неизменный варёный рис сопровождали суп или рагу из овощей, иногда жареная лапша или карри, своей остротой вышибающее слёзы из глаз. На десерт полагались свежие сезонные фрукты, чаще всего арбуз. Самые просветлённые участники ретрита не стеснялись и заполняли тарелки спелыми ломтями, оставляя менее расторопных с носом. По этой причине я ни разу за десять дней не попробовала ананас, которого было ещё меньше, чем арбуза. Но мы же не есть сюда приехали, в конце концов. Лучше совсем не видеть фруктов, чем нестись на обед, сломя голову, и толкаться в очереди. Осознанность!
Послеобеденный перерыв неизменно заканчивался с очередным ударом колокола, и наставало время для новой медитационной сессии. Сидение сменялось ходьбой, и наоборот. Приятное разнообразие в эту череду попыток сосредоточения вносило чтение нараспев буддийских сутр на древнем языке пали, которое каждый день в пять часов вечера проводил монах Тан Медхи. Это был сутулый улыбчивый таец, постоянно сыплющий забавными поучительными историями. Вместо того, чтобы читать сутры одну за другой, он рассказывал, как один монах сидел в туалете и случайно достиг просветления, да так обрадовался, что выскочил наружу, забыв надеть штаны. Или советовал бросить курить и перейти на сигареты Будды, имея в виду практику анапанасати — той самой концентрации на дыхании, которой мы посвящали большую часть свободного времени. Одна история была очень длинной и запутанной: была в ней и лягушка, проглотившая слона, и смеющаяся птица Кукабурра из Австралии. В перерывах между своими поучительными притчами Тан Медхи торопливо читал нараспев сутры, сопровождаемый нашими нестройными голосами. В этом нелёгком деле помогали книжечки с текстом на пали и английском, но получалось всё равно из рук вон плохо. Настолько, что после одного особенно фальшивого куплета монах рассмеялся и три раза произнёс слово: «Гармония!», как будто она может появиться по призыву.
Тан Медхи много рассказывал о страдании, которое постоянно окружает любого порядочного буддиста. Сочувственно глядел он на тех бхиккху, которые, по его мнению, тяготились происходящим и рвались на праздный остров Пханган, где каждый месяц проводятся молодёжные вечеринки в честь полной луны: «Марихуана — страдание, и волшебные грибы — страдание!» — мягко увещевал присутствующих монах. Страдание было везде и всюду. Не мог он, к примеру, даже с третьего раза выговорить сложное английское слово «birth» — тут же возденет глаза к небу и выдохнет: «И тут — страдание!». Выяснилось, что тайцы отдают в монастырь непослушных детей, чтобы монахи научили их уму-разуму. Что-то вроде исправительной колонии для несовершеннолетних. Поживёт негодник в монастыре пару месяцев, поест рисовую кашу раз в день, поспит на деревянной подушке — авось и шалить перестанет. Иногда, когда Тан Медхи не рассказывал, он пел, причем не сутры, а какую-то свою личную песенку, звучавшую так: «Тидидиди тидидиди».
Удар колокола в шесть часов многим приносил облегчение. Самая тяжёлая и насыщенная практикой часть дня заканчивалась, и наступало время для маленьких удовольствий. Таким было вечернее чаепитие. Несмотря на то, что твёрдая пища была под запретом, с несколькими кружками сладкого горячего шоколада с молоком можно было подпитать тело немалым количеством калорий. Какао любили больше всего. Не раз я видела огорчение на лицах, когда в баке оказывался кислый компот из тамаринда или сладкий травяной отвар. Но тратить время, прохлаждаясь с кружечкой горячего напитка, было нельзя. Вечером хотелось спать меньше, чем утром, а потому вместо сна можно было воспользоваться естественным бассейном с горячей водой из минерального источника. Он располагался рядом с женским общежитием. Днем это удовольствие было под запретом из-за жары, но после чаепития ничто не мешало влезть в саронг, скромно прикрыть плечи полотенцем и окунуться в горячую воду. В такие минуты я даже шёпотом нарушала обет молчания, хотя навряд ли междометие «Ойя!» может считаться полноценной коммуникацией.
Горячие источники пользовались огромной популярностью. Стоило приходить как можно раньше, пока самые просветлённые девы не заблокировали своими телами вход в бассейн, рассевшись перед ним на ступеньках. Если это всё-таки происходило, можно было, конечно, негромко покашлять, но столь неоднозначный сигнал никаких позитивных изменений в расположение тел не вносил. А попросить: «Дамы, подвиньтесь, пожалуйста», было нельзя. Именно в горячих источниках обет молчания приносил максимум неудобств. Как-то раз я погрузилась в воду, и пузырь воздуха, оказавшийся под саронгом, с громким бульканьем вырвался наружу. Глядя на изумлённые женские лица, я пожалела, что нельзя сказать: «Спокойно! Это всего лишь воздух!», и лишь подняла брови и помахала рукой перед лицом. Но только позже до меня дошло, что это был жест, скорее сигнализирующий окружающим об испорченном воздухе, нежели наоборот.
Одна почтенная пожилая дама, которая приехала на ретрит уже во второй раз, горячие источники посещала дважды в день: после завтрака и вечернего чаепития. Такая же пунктуальность была ей свойственна во время визитов в столовую и на занятиях йогой. Что касается медитаций, то их старушка игнорировала практически целиком, в свободное от банных процедур и принятия пищи время отсыпаясь у себя в комнате либо вальяжно прогуливаясь по территории монастыря. Очевидно, для неё ретрит был крайне дешёвым способом отдохнуть в санатории с полупансионом и минеральными горячими ваннами дважды в день. Можно сказать, Карловы Вары, только подушка деревянная!
Вечерний перерыв заканчивался в половину восьмого. Участники ретрита в очередной раз собирались на своих насиженных местах в медитационном зале, распространяя аромат лосьона от комаров на основе цитронеллы. Опаздывающие мешали сосредоточиться более пунктуальным, шумно вытряхивая свои коврики и ослепляя соседей светом фонарей. Через полчаса весь этот цирк перемещался на открытое пространство: начиналась медитационная ходьба вокруг пруда. При этом обувь и фонарики были под запретом, но разрешалось нести зажжённую свечу в лампе. Выстроившись в длинную цепочку, просветлённая молодёжь старалась идти гуськом, но получалось из рук вон плохо. Я воспринимала происходящее как прогулку перед сном, весело помахивала лампой и пыталась не врезаться в спину впереди идущего. Медитировать в такой компании было невозможно. Вместо того, чтобы поддерживать постоянную скорость, участники то ускоряли шаг, то наоборот, замедляли его, создавая заторы на поворотах и преодолевая прямые участки почти бегом. Наконец, ведомые монахами, все снова рассаживались по местам для ещё одной получасовой сессии медитации сидя.
Ровно в девять колокол звонил в последний раз. Это означало, что можно упасть на циновку и погрузиться в здоровый, свободный от попыток сконцентрироваться на дыхании сон. Если в другое время новоиспечённые бхиккху ещё сохраняли человеческое лицо и оставались сидеть, пока медитационный зал не покинут монахи, то в темноте выдержка им изменяла. Пулей участники ретрита неслись в свои кельи, наплевав на то, что это являлось неуважительным по отношению к старенькому аббату и другим монахам. Какие монахи-шмонахи, если голова так и тянется к деревянной подушке! Когда я, выдержав необходимую паузу, добиралась до общежития, жизнь в нем уже угасала. Большинство участниц запирались в своих комнатах и выключали свет, в то время как нерасторопные особы курсировали между душевой и туалетом с зубной щёткой за щекой. Кто-то устраивал инспекцию своей каморки с фонариком и неизменно обнаруживал на стене то паука, то исполинского геккона, и тогда начиналась свистопляска с метлой и прочими инструментами ловли животных и насекомых. Обычно таким образом удавалось загнать супостата в соседнюю комнату, но не более того. Правда, пару раз я ловила больших пауков, гонимых истеричными особами, и выпускала снаружи, пока их не угробили ненароком. Наконец воцарялась долгожданная тишина, и все засыпали. Из многих комнат доносился отчаянный кашель. Видимо, мыться холодной водой из ковшика было нешуточным испытанием для иммунитета городских жительниц. Многие заболевали и на медитациях громко шмыгали заложенным носом, мешая окружающим сосредоточиться.
Каждый следующий день напоминал предыдущий. За обедом, ожидая, пока все наполнят свои миски, я пересчитывала людей на женской половине. Их число неизменно уменьшалось. Причём, те, кто уезжал, часто оказывались даже сознательнее оставшихся. Ближе к концу ретрита среди участников сформировалась группа нарушителей, игнорировавших распорядок дня ради своего комфорта. Вместо того, чтобы клевать носом на утренней медитации и корячиться со всеми остальными на йоге, они оставались в общежитии, где беспрепятственно отсыпались. Вместо медитаций сидя, нелюбимых многими за необходимость долгое время находиться в одной позе, они бесцельно шатались по округе или сидели, развалившись, на траве возле пруда, созерцая безмятежную гладь воды. Зато на завтрак и обед нарушители режима не опаздывали никогда, а чаще приходили раньше других, придирчиво выбирая самые аппетитные куски и не отказывая себе в лишнем ломтике арбуза. На чтении сутр они в лучшем случае сидели с закрытым ртом, а в худшем просто уходили и ждали, когда в столовой вынесут бак с горячим какао. Ну а поздно вечером, в темноте, ряды новоиспечённых бхиккху несли ещё большие потери. На ходьбу вокруг пруда собиралось от силы две трети участников. Само собой, несознательные граждане нарушали не только распорядок дня, но и все правила, которые им не нравились. Поэтому мусорный бак возле женского общежития ломился от конфетных обёрток и упаковок из-под сладкого молока, и к концу ретрита больше напоминал муравейник.
Тем, кто изначально соблюдал все предписания, было ещё сложнее держать себя в руках, видя такой бардак. Однако ближе к концу разъехались и нарушители, так как их неизбежно настигала скука: если в медитационном центре не медитировать, то что остаётся? Многих подкосил девятый день, когда участникам предлагалось пожить ещё более монашеской жизнью — вместо двух приёмов пищи был всего один. Видимо, запасы шоколада и конфет истощились окончательно, и тогда уехало сразу человек пятнадцать. Остальным стало легче. На десятый день в монастыре остались только самые сознательные личности за редким исключением. Уехала даже пожилая любительница горячих источников. Я позже поняла, почему — в последний день после обеда всех отправляли на пару часов заниматься общественно-полезным трудом, и посещавшая ретрит во второй раз дама об этом прекрасно знала. В отличие от спа процедур, сгребание скошенной травы в стога ей было чуждо, так что покинуть монастырь пораньше было самым разумным выходом. Отчалила вместе с ней и другая дама в возрасте, та, что во время медитаций вязала на спицах. В итоге из тех, кто воспринимал ретрит как дешёвый гостевой дом с двухразовым питанием, не осталось практически никого.
На следующий день, когда ретрит закончился, уехали и мы, получив обратно паспорта и ценные вещи, а также бесценный опыт. Регулярные медитации и молчание в течение десяти дней в условиях монастырского быта оказались очень полезными для обоих. А если бы мне при раздаче свойств характера отсыпали поболее человеколюбия, то можно было бы и друзей завести, но не сложилось. С другими участниками, покидающими ретрит, нам всё равно оказалось не по пути: большинство ехало в аэропорт либо прямиком на острова, и мы были немногими среди тех, кто отправился в Сураттани. На ферме Аой за время нашего отсутствия успели отрасти практически все выполотые сорняки. Следующие две недели мы безуспешно боролись с растительностью, но противник оказался сильнее, и к моменту отъезда удалось лишь расчистить небольшое пространство в саду, а участок вокруг дома зарос, будто его никогда и не пропалывали.
Распрощавшись с Аой, мы уехали в местечко Кханом в ста километрах к югу от Сураттани, где катались на велосипедах, ели фрукты и гуляли по пляжу, а потом настала пора двигаться дальше.
Глава VIII. Малайзия
Напитанный студёным кондиционированным воздухом борт унёс нас на остров Лангкави, что в Малайзии. Ехать было страшновато: по письмам, которыми мы обменивались с пожилым малайзийцем по имени Заинол, создалось впечатление, что он мягко говоря прижимист. А нам предстояло две недели заниматься волонтёрством на его виллах, сдаваемых в аренду богатым туристам. Но альтернатив не было, так как из доброго десятка сообщений, направленных разным людям, лишь одно вернулось обратно с ответом, и это был никто иной как Заинол. Да и восторженные отзывы предыдущих добровольцев, усеивающие его страницу в интернете, изрядно притупили нашу бдительность.
Сначала предполагалось, что по приезде мы возьмём такси. Это было удивительно, так как обычно принимающая сторона встречает волонтёров на автобусной станции или в аэропорту, чтобы, во-первых, проявить гостеприимство, а во-вторых, не вводить бедолаг в лишние расходы. Но через пару дней пришло новое письмо, в котором Заинол попросил подождать его перед кафе «Старбакс» в зале прилёта — и он нас обязательно заберёт, прибыв рейсом из Куала Лумпура на полтора часа позже нашего. В итоге встреча состоялась даже раньше намеченного времени. Заинол, которого я почему-то представляла губастым чернокожим лет сорока, оказался невысоким малайцем крайне преклонного возраста и щеголял в мусульманских одеждах, как и большинство жителей Лангкави. Он и его жена Азиза забрали нас на стареньком мерседесе и отвезли в своё, не побоюсь этого слова, родовое поместье. Пока ехали, Заинол ввёл новоприбывших в курс дела: жить будем на чердаке, на завтрак дают хлеб с маргарином и джемом, на обед — денежное пособие, а ужин остаётся на нашей совести и никак не спонсируется. Работать же предстоит пять часов в день с получасовым перерывом на кофе. Было странно, что добровольных работников оставляют без ужина, но к тому моменту, наволонтёрствовавшись в разных местах с разными людьми, мы уже были готовы питаться за свой счёт и даже платить принимающей стороне, была бы интересная работа да общение. Кто бы мог подумать, что с этим будут проблемы?
На холме среди джунглей, вдали от туристических толп, богатый архитектор Заинол по собственному дизайн-проекту выстроил с десяток вилл с видом на море для сдачи в аренду, и было это двадцать лет назад. Сейчас часть этих вилл принадлежит другим владельцам, которые распоряжаются жильём по своему усмотрению, пять сдаются отдыхающим, и две занимает Заинол и его семейство. Нас же поселили в исполинского размера мансарде в отдельно стоящем здании, к которому примыкали столь же огромная кухня и ещё более просторная веранда. Место изначально задумывалось как ресторан, но в какой-то момент, а вернее, когда строительство уже завершалось, Заинол подумал: «Постойте, господа! Ведь что же это выходит? Если открою ресторан, сюда с улицы народ начнёт шастать. Как же приватность гостей на виллах?» — и заведению не суждено было увидеть свет. Стройку моментально свернули, а уже готовые комнаты стали использовать для нужд волонтёров и наёмных рабочих. К моменту нашего приезда была занята лишь одна — парой индонезийских наймитов, которые, очевидно, работали в полную силу и даже получали зарплату в отличие от волонтёров, трудящихся до часу дня и получающих хлеб с маслом на завтрак, полтора доллара каждый — на обед, и шиш на ужин. В выходные же дни, которых полагалось два в неделю, волонтёры не получали вообще никакого довольствия и были целиком предоставлены сами себе.
Кроме нас, на восторженные отзывы с Заиноловой страницы польстилась венгерская волонтёрша Панни Барош, которая провела на виллах больше месяца. За её трудолюбие Заинол, которого Панни почему-то звала Заниолем, поселил её в более приличных апартаментах с кондиционером и даже своим балконом, куда периодически наведывались очковые лангуры — трогательные обезьяны, питающиеся листвой и фруктами. Панни было тридцать девять лет, она преподавала йогу и имела крайне небольшой и не то чтобы очень удачный опыт волонтёрства. Что в Непале, что в Таиланде до этого, она работала в хостелах, где пыталась давать уроки, но владельцев и их гостей больше интересовало курение марихуаны, нежели йога. Заинол, или Заниоль в Панниной интерпретации, йогой не интересовался вовсе, а хотел он, чтобы почтенная преподавательница занималась уборкой на виллах. И мне полагалось стать её верной напарницей в этом нелёгком деле.
Паша же перешёл под начало Заинолова зятя по имени Патрик. Тот, до того как женился на дочери старого мусульманина, был католиком, но в соответствии с законами Малайзии был вынужден сменить религию. Так он бросил употреблять алкоголь, потому что мусульманам не положено, но зато приобрёл привычку курить траву, которой, судя по налитым кровью глазам, предавался постоянно. Только не подумайте, что мусульманам положено курить марихуану — напротив, за употребление и распространение наркотиков полагаются строжайшие наказания вплоть до смертной казни. Видно, для Патрика людской закон был не так страшен, как божественный. Пашиному появлению он искренне обрадовался, так как весь предыдущий месяц ввиду отсутствия волонтёров был вынужден сам чистить бассейн каждое утро. А теперь мог сколько угодно болтать с индонезийскими наймитами и висеть в гамаке на пляже.
В первый рабочий день Панни ввела меня в курс дела. Как оказалось, в наши обязанности входили уборка вилл после выселения и перед заселением гостей, а также стирка и сушка постельного белья, полотенец, покрывал и ковриков. На ближайшее время пылесос, швабра и тряпка стали моими основными рабочими инструментами. Панни, за почти два месяца осилившая все премудрости работы горничной, научила меня застилать кровати особым образом: как нижняя простыня, на которой полагается спать, так и верхняя, предназначенная для укрывания, заправлялись накрепко под матрас, а сверху водружалось огромное покрывало. Гостям, чтобы пролезть между этими двумя простынями, наверняка приходилось изрядно побороться. И если им удавалось разорить постель, на следующий день, пока туристы наслаждались поездками на лодке или пляжным отдыхом, мы приходили и делали всё, как было. До сих пор для меня остаётся загадкой, почему этот плотный бутерброд из постельного белья является стандартом отельной индустрии.
Перемещаясь между виллами, мы волокли за собой то пылесос, то ведро, то ворох постельного белья, и к окончанию смены совершенно выбивались из сил. Не помогали ни вентиляторы, ни кондиционеры, нещадно сушившие воздух. Паша тоже трудился, не покладая рук, и после чистки бассейна подметал дорожки под палящим солнцем. Первое время я чувствовала себя откровенно неуютно, открывая входную дверь очередной виллы своим ключом, чтобы в отсутствие гостей вынести их мусорные ведра, заправить постели и перемыть посуду в раковине. Внезапно свалившиеся обязанности уборщицы были неприятной неожиданностью. Занимаясь работой и карьерой на протяжении последних семи лет, что живём вместе, мы с Пашей всегда охотно делегировали домашние дела наёмному персоналу. Нашу квартиру регулярно убирала почтенная дама, обладательница прекрасной белоснежной шубы, которая этим делом зарабатывала очень и очень неплохие деньги. И нам и в голову не пришло бы, что где-то в далёкой Малайзии богатый архитектор по имени Заинол жалеет средств на профессиональную уборку, приглашая бездельников из разных стран.
Через неделю мы не выдержали и позвали арендодателя на разговор. «Заинол!» — сказали мы: «Негоже тебе, с нашими-то способностями, нагружать нас чисткой бассейна и чужих раковин. Дай покопаться в саду, дай расчистить дорожку в джунглях, дай, на худой конец, сфотографировать, как положено, твои виллы. Люди за это платят деньги, и немалые, а ты получишь отличные снимки совершенно бесплатно!». Заинол пошевелил бровями и согласился: «Конечно, конечно! Вот только разъедутся гости, и будет у вас достаточно времени на другие дела!». Это обещание оказалось банальным враньём. В услугах фотографов он не нуждался, да и в саду всё росло само по себе, а нужны Заинолу были горничная и чистильщик бассейнов. Но мы об этом не знали и наивно строили планы, как и в какой час лучше снимать интерьеры, с какого места фотографировать панораму, и так много всего навыдумывали, что решили остаться вместо двух недель до конца месяца. Тем более что Патрик пообещал свозить нас на морскую рыбалку, но, само собой, тоже наврал.
Если не учитывать снисходительное отношение Заинола с Патриком, а также муторную и неинтересную работу, которую Паше приходилось делать в одиночестве, а мне — в компании Панни Барош, место было отличным. Никогда мы ещё не жили в такой огромной комнате, хоть и потребовалось три дня, чтобы отмыть всю грязь и пыль. Кухня была полностью оборудованной для готовки, и в многочисленных шкафчиках прятались такие приборы, как соковыжималка и медленноварка, иначе именуемая крокпотом. Духовка с разболтанной дверцей отлично давала жару, и мы практически каждый день в ней что-то пекли, в основном пироги с капустой на дрожжевом тесте, а однажды и сладкий рулет с кокосовым джемом. Дорожка, практически полностью расчищенная предыдущими волонтёрами, спускалась от вилл к пляжу. Купаться там было неприятно из-за илистого дна, но зато в отлив на берегу можно было собирать съедобные ракушки, которые мы полными пакетами таскали обратно наверх и тушили с ароматными травами из Заинолова сада. А вот дорога в магазин была нелёгкой — три с половиной километра по жаре, а потом обратно с полными рюкзаками, причём надо было забраться на холм и отогнать наглых макак, стерегущих людей возле мусорных баков. По дороге туда мы волокли с собой мешок с объедками и прочим мусором. Заинол с Патриком вывозили только отходы жизнедеятельности гостей, а волонтёры должны были свой мусор носить на помойку сами. Конечно, не обязательно было это делать пешком — в аренду предлагался мопед, правда, по цене, не сильно отличной от тех, что давали уличные агентства.
Лангкави — остров пляжный, но единственный пляж, находящийся в пешей доступности, Ченанг, совершенно не впечатлил. По серому песку гоняли внедорожники, волны рассекали водные мотоциклы. Визжащих китайцев возили вдоль берега на банане, а европейцы, изрядно поддав, валялись на своих полотенцах, периодически бегая купаться в мутную воду. Лангкави является зоной беспошлинной торговли, и потому дешёвый алкоголь здесь льётся рекой, соблазняя отдыхающих распивать спиртное с самого утра. Позже, поглядев на фотографии пляжа в интернете, я обнаружила, что часть туристов подкрашивает грязно-серый песок в фоторедакторе, превращая его в практически белый. Но если фотографиями можно ввести в заблуждение, то глаз не обманешь — воочию Ченанг производил довольно печальное впечатление, и большую часть свободного времени мы проводили не на пляже, а на своей террасе, где пили чай с соевым молоком и лакомились свежим пирогом, не забывая угощать индонезийцев и Панни.
Шло время. Я научилась делать лебедей и слонов из полотенец и в целом освоила все обязанности по поддержанию вилл в чистоте. Паша исправно драил бассейн и подметал дорожки. В определённый момент стало совершенно очевидно, что ни Заинол, ни его семейство не интересуется нами, как личностями, и наш труд просто экономит владельцу вилл деньги. За всё время пребывания на Лангкави Заинол ни разу не сел с нами за один стол, чтобы разделить еду, не задал ни одного вопроса о нас и нашей стране, и в целом вёл себя по-господски, хоть и активно делал вид, что это не так. Например, приносил разные малайские сладости, оставшиеся с завтрака гостей, и однажды даже свозил на местный рынок и угостил блинчиками с дуриановым соусом. Конечно, всё, что мы купили, пришлось есть в одиночестве — делить пищу с батраками было выше достоинства пожилого архитектора. И правда, никаким волонтёрством там и не пахло: мы были самыми обыкновенными батраками, причём недалёкими — вместо того, чтобы работать за приличные деньги, трудились за кусок хлеба с маслом и три жалких доллара в день.
За всё время, проведённое в путешествии, я смогла сформулировать главное правило, позволяющее отличить волонтёрство, приносящее радость и удовольствие, от бесплатного труда, приносящего хозяину пользу, а батраку — лишь боль в спине и усталых руках. Всё дело в том, как осуществляется работа — совместно или порознь, и то же самое с едой. Если добровольцы трудятся и едят сами по себе, давая возможность принимающей стороне расслабляться и отдыхать, да ещё и экономить на найме персонала, это самое настоящее батрачество. Основное его отличие от волонтёрства в том, что оно не приносит абсолютно никакого удовольствия. Вот и мы, несмотря на шикарные условия проживания, решили уезжать. И тут же очень кстати пришло письмо от Зин: изначально мы просились приехать именно к ней, но наша любимая китаянка в апреле собиралась на конференцию в Куала Лумпур и не могла нас принять. К счастью, мероприятие отменилось, и Зин написала: «Приезжайте! Обнимаю!», и Заинолу с его виллами суждено было остаться без работников.
Но для начала об этом надо было как-то сказать. И день был выбран самый неподходящий, как раз когда Заинол решил сделать очередной щедрый жест и пригласил нас в поездку по островам на лодке вместе с гостями. Ему, конечно, это ничего не стоило, так как два места в любом случае были свободны. Утром прижимистый архитектор не поленился найти нас и предупредил, чтобы перед поездкой мы не забыли пообедать. Чуть позже стало ясно, зачем. После тяжёлой рабочей смены, когда нужно было успеть сменить постельное белье в двух виллах и убрать целых три этажа после выселения группы китайцев из девяти человек, мы встретились с Заинолом на парковке. Он отвёз нас в порт на своей машине, а гости следовали за нами на своей, прокатной. По дороге он остановился и купил сандвичи, чтобы все могли устроить пикник на острове. Все, кроме нас: «Вы же пообедали?» — нисколько не смущаясь, спросил жадный малаец.
Несмотря на явное нежелание Заинола обращаться с нами по-человечески, поездка была прекрасной. Ситуацию спасли гости — большая семья, состоящая из двух пожилых супружеских пар, одной малайской и одной британской, их детей, женатых друг на друге, а также маленького ребёнка, родившегося в результате этого межнационального союза. Что англичане, что малайзийцы общались с нами с неподдельным интересом и без всякого превосходства, несмотря на то, что ещё пару часов назад мы меняли им простыни. Особенно милой оказалась малайская тётушка. За время, проведённое вместе, мы успели обсудить права мусульманок на ношение хиджаба, а также путешествия по России на поезде.
Улучив минутку, когда Заинол остался в одиночестве, мы, смущаясь, подошли к нему и сообщили, что вынуждены уехать. Если он и расстроился, то виду не подал и лишь покивал головой. На следующий день мы уплыли на пароме на материк. Прощались сухо, но без обиды и раздражения: в конце концов, мы сами сюда приехали, совершив осознанный выбор. И будь Заинол чуточку добрее и душевнее, это могло бы быть прекрасным волонтёрством. Пока шли с вещами мимо прачечной, увидели незнакомую девушку, занятую уборкой. Видимо, жадный малаец раскошелился-таки на наёмную силу — не мыть же самому полы.
Две недели назад, когда мы ехали в аэропорт, чтобы улететь в Малайзию, таец за рулём такси, услышав, что собираемся на Лангкави, сказал: «Вы едете в Алистар». Я не стала спорить, а лишь перебирала на языке это красивое слово — Алистар, не понимая, что оно значит. Само собой, в место с таким названием мы не собирались, но таец в итоге оказался прав. Загадочный Алистар оказался городом Алор Сетар, в котором мы, сойдя с парома, сели на автобус до Сунгай Петани. Подождав немного на станции, мы наконец-то встретились с Зин.
Семь месяцев прошло с тех пор, как мы гостили у семейства Чоу. С тех пор многое изменилось. Конечно, дядюшка все так же блистал щербатой улыбкой, а Зин крутилась с утра до вечера, не покладая рук. Фотография, подаренная нами, так и стояла на семейном алтаре. Бригада зомби-собак в прежнем составе населяла двор, распространяя запах псины. Старенький Сенпай, обритый наголо, выглядел лучше, чем прежде — болячки его практически зажили. Пекинес Хэппи еле волочил лапы, как и раньше, и смотрелся кадавром на фоне остальных, более здоровых собак. В этом плане всё было по-старому. Зато на ферме изменилось практически всё. Если раньше плодоносили лишь фруктовые деревья, то теперь большая часть участка была покрыта грядками, дающими не только всходы, но и урожай. Каждую неделю Зин ездила на рынок, чтобы продать свои собственные овощи и зелень. Куры полностью перешли под командование дядюшки, а что касается тётушки, то она на время уехала навестить больную мать. Фред, боевой товарищ Зин, отправился погостить в Америку, и снова нам не удалось с ним познакомиться. А комнату на чердаке, в которой раньше жили мы, теперь занимала чернокожая девушка-волонтёр из Англии по имени Хадиджа. Поэтому Зин поселила нас в закуток в гараже, где через стенку от дядюшкиного старого «митсубиси» лежал старый матрас, прикрытый москитной сеткой. Бросив рюкзаки, мы сели за стол на веранде, задрав коленки наверх, как дядюшка. А он тут же налил всем по чашечке пуэра и сказал, а Зин перевела: «Давненько вы не пили чай в этом доме».
В связи с отсутствием тётушки готовка легла на плечи женской половины дома, а именно Зин и Хадиджи. Готовить ни та, ни другая, особенно не умели и не любили, так что моё предложение сменить их у плиты оказалось встречено с радостью. Дядюшке, в принципе, было всё равно — старый консерватор питался в основном варёным рисом, и если его нечем было закусить, не особенно расстраивался. Но мы тем не менее старались ему угодить и часто в этом преуспевали. Съездив на следующий день в магазин и купив необходимые для готовки продукты, я взялась за дело.
Готовить для китайцев — тяжёлый труд. Если в России можно наварить борща да нажарить котлет, а потом есть всё это ещё несколько дней, разогревая по необходимости, то здесь такой фокус не удался бы. Семейство Чоу с презрением относилось к еде из холодильника, считая её невкусной. Поэтому блюда, не съеденные за обедом, стояли на столе до ужина, а если и после этого что-то оставалось, то шло на корм курам. Во время трапезы каждый получал тарелку риса, а всю остальную еду, разложенную по плошкам, нужно было брать палочками или вилкой. Само собой, одним блюдом было ограничиваться нельзя. Тётушка всегда готовила как минимум четыре разных закуски, и я старалась от неё не отставать, выдавая хотя бы две или три. Наткнувшись в магазине на майонез, приготовила салат «столичный», также известный как «оливье», заменив колбасу на соевые сосиски, а солёные огурцы на маринованный лук. Дядюшка с большим подозрением взглянул на это странное блюдо, схватил палочками совсем чуть-чуть и съел, перемешав с большим количеством риса. Не думаю, что ему в итоге удалось оценить вкус салата. Зато тайский суп том ям, приготовленный из свежих трав и кореньев с огорода Зин, произвёл фурор.
О том, как я искала эти коренья, следует рассказать отдельно. Для приготовления супа том ям необходимы галангал — корень, видом напоминающий имбирь, но имеющий совершенно особенный, «парфюмерный» запах; листья каффир-лайма, плоды которого, в отличие от обычного лайма, не употребляются в пищу; лемонграсс — длинные мясистые стебли с резким ароматом, отдалённо напоминающим лимон. В тот день Зинаида уехала на рынок, оставив следующие указания: «Каффир-лайм растёт возле туалета, лемонграсса полно везде, а галангал найдёшь там, где две банановые пальмы, практически у самого ямсового поля. С первыми двумя ингредиентами проблем не возникло, а вот галангал найти никак не удавалось. Сперва я по ошибке едва не выкопала имбирь, затем — куркуму, так как листья у всех этих растений относительно похожи друг на друга. Потом обошла весь участок в поисках ямсового поля и двух банановых пальм, но неуловимый галангал так и не обнаружила. Пришлось звонить Зин. Она засмеялась и сказала: «Иди прямо мимо курятника и у беседки поверни налево. Пройди по тропинке через сад, где растёт маракуйя. Видишь две банановые пальмы? Справа от них есть заборчик. А теперь поднырни под него, и увидишь галангал!». Действительно, искомый куст рос совершенно скрытым от посторонних глаз, и без дополнительных пояснений найти его было бы практически нереально. Вооружившись лопатой и прочими инструментами, я стала копать, но почва была удивительно твёрдой и каменистой, так что дело практически не продвигалось. Корень оказался толщиной чуть ли не с руку и уходил куда-то вглубь. Погнув маленькую лопату и практически сорвав серп с рукоятки, я потратила целых полчаса на то, чтобы сначала откопать, а потом отрезать кусок галангала, достаточный для приготовления супа. Выбравшись из-под забора, вся потная, грязная, я с триумфом сжимала корень ногтями с чёрной каймой и улыбалась, как дурочка.
За ужином дядюшка сперва с подозрением смотрел на кастрюлю с том ямом, но как только попробовал ложку, сразу закричал: «Айююю! Хаучшы!», и принялся уплетать суп. Первое слово он использовал сплошь и рядом, выражая таким образом удивление либо восторг, а второе по-китайски значит «вкусно». Зин перевела, что такого супа дядюшка готов съесть пять тарелок, но на деле он уговорил только две. У остальных участников трапезы том ям тоже вызвал приступ хорошего аппетита, хоть и сварен был на воде, а не на бульоне, как я люблю. Но свежие овощи и травы, выращенные заботливыми руками Зинаиды, были диво как хороши и придали супу потрясающий вкус.
За полгода, что мы не виделись с дядюшкой, его английский словарный запас, хоть и незначительно, но вырос. Кроме слов «китайский чай» и «есть» он освоил целое словосочетание «очень хорошо», которое на китайский манер произносил как «вели вели вели гуд» с одновременной демонстрацией поднятого вверх большого пальца руки. Подозреваю, что здесь не обошлось без влияния Хадиджи, чья красота и жизнелюбие дядюшку совершенно пленили.
Родители Хадиджи родом были откуда-то с Карибов, а потом переехали в Лондон. Сама она, как и мы, решила путешествовать по Азии, но быстро устала, постоянно сталкиваясь с навязчивым вниманием окружающих в связи с чернотой её кожи. Да и туризм приелся. «Страна другая, дерьмо всё то же» — метко охарактеризовала Хадиджа происходящее и осела на ферме у Зин до конца поездки. Нам это показалось в высшей степени удивительным, так как она была до крайности брезглива и испытывала неприязнь практически ко всем животным, в особенности собакам. Спартанские условия в замызганном доме семейства Чоу вкупе со стаей облезлых дворняг должны были отпугнуть Хадиджу, но, видимо, дядюшкино обаяние оказалось сильнее, и она осталась. Мне так и не удалось толком разобраться в характере этой девушки, так как многое в ней было странным и нелогичным. Например, она наотрез отказывалась прикасаться губами к чашке, из которой пил кто-то ещё, но нисколько не брезговала чужой обувью и частенько рассекала по двору в моих видавших виды резиновых тапках. Также она не пила из кружек, предпочитая им стаканы, не ела говядину из-за того, что где-то когда-то была эпидемия коровьего бешенства, и выковыривала из тарелки лук, наморщив нос. Любимым писателем Хадиджи оказался Достоевский, и не один час я потратила на то, чтобы записать в её записную книжку разные русские имена, как кириллицей, так и латиницей. Любимое имя было Алёша, хотя информация о том, что это уменьшительное от Алексей, была воспринята с удивлением.
Очевидно, из-за влияния Достоевского Россия искренне интересовала Хадиджу, хотя это не мешало ей считать русских «засранцами». Конечно, такое отношение касалось в основном политики и образа нашего народа в СМИ, так как я была первой русской, с которой ей удалось пообщаться лично. Уверив Хадиджу, что англичане, прославившиеся пьянством на курортах по всему миру, не меньшие «засранцы» в наших глазах, я рассказала ей о русских традициях, культуре и еде, осыпаемая десятками разных вопросов. Англичанка хотела знать про нас всё, и надеюсь, что за десять дней, что мы провели вместе, я смогла приоткрыть завесу над таким непостижимым явлением, как русская душа.
Думаю, что не будь Хадиджа чернокожей, она вполне могла бы сойти за русскую, так как была особой жизнерадостной, бойкой и за словом в карман не лезла. Например, когда приятель Зин, Питер, в шутку предложил ей выйти за него замуж, она, не моргнув глазом, ответила: «Конечно, Питер, я выйду за тебя, только пойду сперва спрыгну с обрыва». «Khadija, you don’t reach into your pocket for words» — сказала я и попыталась объяснить смысл фразы «не лезть в карман за словом», а она ответила аналогичной: «You don’t mince your words» и пояснила её значение. Раньше я ошибочно считала, что это значит «жевать слова», иначе говоря «мямлить», а оказалось, что это просто умение смягчать формулировки так, чтобы они ненароком кого не обидели или не задели. В моём случае это умение отсутствовало, по крайней мере так считала Хадиджа. Не исключено, что она ушла недалеко от истины.
Поделиться книгой: