Октябрь

У тех, кто находился в Ставке в Могилеве, тоже стало наконец появляться смутное подозрение, что дела идут не совсем так, как следует. Николай II приказал генералу Иванову вернуться для восстановления порядка в столицу с ударным отрядом георгиевских кавалеров. Тем не менее ни царь, ни один из его советников так и не предприняли никаких мер по передислокации войск с ближайшего к Петрограду фронта. Сам генерал Иванов готовился к своему новому поручению с неуместной мечтательностью и тоской по дому, отправив адъютанта покупать подарки для всех своих друзей в Петрограде.

Восстание распространялось волнами по всей стране.

Ближе всего находился Кронштадт, один из форпостов вооруженных сил страны. Кронштадт был военно-морской базой Петрограда и городом-крепостью, в котором проживало 50 000 человек. Это были военно-морские экипажи, солдаты и молодые матросы, некоторое количество торговцев и рабочих. Все они находились за высокими крепостными стенами неприступных батарей и фортов на крошечном острове Котлин в Финском заливе. Офицеры Кронштадта славились своей жестокостью, граничащей с садизмом. Всего лишь семь лет назад несколько сотен матросов были казнены после подавленного мятежа, и память об этом была еще свежа.

Теперь матросы узнали о восстании. Им виден был дым пожарищ и слышна стрельба в Петрограде. Они немедленно приняли решение присоединиться к восставшим.

Поздно вечером 27 февраля в огромном Мариинском дворце, расположенном на Исаакиевской площади напротив собора, прошло последнее заседание кабинета министров царской России. К тому моменту город окончательно перешел в руки восставших. Министры признали этот свершившийся факт, подписав прошение об отставке, чем и окончили свое бесславное правление. Но это уже была лишь пустая формальность.

Александр Керенский, прекрасный оратор, имевший большое влияние среди представителей левых сил, энергичный и честолюбивый человек, который в то время был чуть старше тридцати пяти, стал незаменимым членом Временного комитета Государственной думы. Он руководил объединением военнослужащих и подчинением их Временному комитету, устанавливая таким образом своего рода порядок в городе. Он лично разъезжал по воинским частям Петрограда и выступал перед солдатами, объявляя им о создании в Государственной думе революционного штаба и убеждая взбудораженных восставших солдат, что Госдума теперь за них.

Жребий брошен. Столкнувшийся с анархией и устрашенный ее возможными последствиями Временный комитет, несмотря на то что многие его члены испытывали и нерешительность, и преданность царю, понимал, что ему придется взять на себя управление страной. Комитет опубликовал заявление о том, что «он берет в свои руки восстановление государственного и общественного порядка и создание правительства, соответствующего чаяниям народа».

Родзянко был одним из тех членов Временного комитета, который в этот решающий момент испытывал весьма противоречивые чувства. Однако остроумный и язвительный Василий Шульгин, консервативно настроенный член комитета, четко и кратко, без сантиментов, обрисовал ситуацию. «Если мы не возьмем власть, – сказал он, – то ее возьмут другие, те, которые уже избрали на фабриках нескольких негодяев».

Он, конечно, намекал на заседавший по соседству комитет, который тоже ставил перед собой задачу урегулировать ситуацию в городе и был готов взять власть в свои руки – Совет рабочих и солдатских депутатов. Началось время, когда одновременно существовали эти две конфликтующие между собой, накладывающиеся друг на друга политические и социальные силы, два мировоззрения.

Тишину залов и коридоров Таврического дворца, который всегда был цитаделью чиновничьего бюрократизма, порой нарушала лишь неловко оброненная на пол докладная записка. Здесь всегда царили опрятность и порядок. Теперь Таврический превратился в военный лагерь. В главном Круглом зале лежал труп солдата. Сотни его живых товарищей расположились на постой в коридорах дворца, сидели на корточках у самодельных печей, пили чай, курили и терли уставшие глаза, чтобы решительно посмотреть в лицо контр революции, которой тут все так боялись. Коридоры дворца провоняли потом, грязью и порохом. Кабинеты превратились в замусоренные склады провизии и оружия. Один конференц-зал был завален награбленными мешками с ячменем. Сверху на эти мешки была брошена истекавшая кровью мертвая свинья.

Отличавшийся брезгливостью Родзянко, как вспоминал его коллега, депутат Станкевич, протискивался мимо кучки взлохмаченных солдат, «сохраняя величественное достоинство, но с выражением глубокого страдания, застывшим на его бледном лице». Он старательно огибал расставленный вдоль стен хлам и наваленный на скрещении коридоров мусор. В своих мемуарах Шульгин откровенно высказал все, что он думал. Народные массы, которые свергли царскую власть и теперь имели наглость делить с ним это роскошное рабочее место, были для него «тупыми, грубыми, бесовскими».

«Пулеметов! – мечтал он. – Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе».

Такими настроениями были пронизаны впредь отношения между думским комитетом Василия Шульгина и Советом, который был избран этими неотесанными обитателями коридоров и им подобными. Сложилось так называемое двоевластие, хоть это название скорее вводит в заблуждение.

Почти так же быстро, как и депутаты Государственной думы, Совет создал свою Военную комиссию, которая отдавала приказы стихийно собравшимся в отряды солдатам Петрограда, чтобы подготовить их к предстоящим столкновениям с верными царю подразделениями. Но 28 февраля, в два часа ночи, Михаил Родзянко и октябрист, член Военной комиссии думского комитета полковник Борис Энгельгардт направились по коридорам дворца к месту заседания Совета, чтобы объявить ему о том, что его Военная комиссия обязана подчиняться думской.

Многие члены Совета были возмущены подобными притязаниями. Их также серьезно обеспокоило требование передать власть представителям буржуазии. Именно во время этого напряженного противостояния там вновь появился Керенский.

Он был, безусловно, своим человеком в обоих лагерях, он был в своей стихии. Керенский вошел туда, напряженный, но уверенный в себе. Он мгновенно завладел вниманием всех присутствующих. В своей пылкой речи, обращенной к членам Совета, он убеждал их согласиться на участие в этой коалиции, заверяя, что гарантирует, что представители восставшего народа будут осуществлять надзор за Комиссией Государственной думы.

И его доводы нашли отклик в сердцах слушателей. Дело в том, что большинство членов только что сформированной комиссии Совета понимали и чувствовали, что история пока еще не принадлежит им. Именно поэтому они допускали и воспринимали как должное наличие некоторых необходимых ограничений, своеобразного «тормозного механизма» для своей роли, своей власти. Это было пока лишь зачатком их странной политики самоограничения, получившей в дальнейшем свое развитие.

В ранние часы 28 февраля Комитет Совета разослал листовки следующего содержания:

«Временный комитет Государственной думы при помощи Военной комиссии организует армию и назначает начальников ее частей. Не желая мешать борьбе со старой силой, Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов не рекомендует солдатам отказываться от сохранения прочной организации и подчинения распоряжениям Военной комиссии и назначенных ею начальников».

«Не желая мешать борьбе со старой властью» – в этом проявилась нерешительность сторонников социализма, согласно которому альянс с буржуазией стратегически необходим и при всей непредсказуемости развития событий они все же должны были пройти определенные стадии. Сторонники социализма были уверены, что сначала к власти должна прийти буржуазия, и поэтому препятствовали слишком энергичному установлению власти социалистов в не готовой к социализму стране.

Мастерски завуалировав свое историческое беспокойство запутанным двойным отрицанием «не рекомендует солдатам отказываться от сохранения прочной организации», Военная комиссия Совета была, таким образом, поглощена думской комиссией. Получив поддержку представителей народных масс, именно думская комиссия отдавала приказы восставшим солдатам вернуться в свои гарнизоны и вновь подчиниться своим офицерам.

В предрассветной темноте, окутанные папиросным дымом, измученные члены Временного комитета Госдумы продолжали решать неотложные вопросы государственного управления. Оказавшись втянутыми по воле истории в тайное противодействие царскому режиму и лично монарху, они поневоле стали революционным правительством. Комитет в срочном порядке издал распоряжения о назначении комиссаров на вакантные должности руководителей различных министерств.

Временному комитету стало известно о том, какие приказы отдал царь генералу Иванову. Он считал своим долгом не допустить в столицу его войска, получившие приказ подавить революцию. Также нельзя было допустить, чтобы Николай II вернулся в Царское Село в окрестностях Петербурга, где жила семья государя и куда монарх уже направлялся, желая воссоединиться с женой и детьми.

В 3.20 Военная комиссия стала спешно брать под свой контроль все вокзалы Петрограда и все линии железной дороги, по которым шел поток людей и грузов, оружия, топлива и продовольствия, информации, слухов и политической агитации. Железная дорога была кровеносной системой новой власти.

* * *

Наступило двадцать восьмое февраля. День, как сказал Лев Троцкий, «восторгов, объятий, радостных слез». Солнце взошло уже над другим Петербургом.

Стрельба еще не совсем стихла. То там, то здесь еще раздавались отрывистые звуки выстрелов. Именно в этот последний день, в день поражения защитников старого режима, произошли жестокие погромы и другие бесчинства.

Последние форпосты прежней власти остались в здании Главного штаба, в Адмиралтействе, в огромном и великолепном Зимнем дворце, охраняемом сборищем пустоглазых статуй на крыше. В отеле «Астория» укрылись высокопоставленные военные со своими семьями, за их безопасность отвечали сохранившие верность солдаты. Когда на улицах стали собираться ликующие толпы, среди них прошел слух, что в отеле находятся снайперы. Первой реакцией толпы было замешательство. Потом бурная радость победителей сменилась на такую же буйную ярость. В толпе закричали, что кто-то стрелял из окон. Было ли это так на самом деле? Вскоре это было уже не важно, ничего уже нельзя было поделать – революционные солдаты начали палить по окнам и стенам отеля. В это время их товарищи ворвались в позолоченный вестибюль отеля и открыли там огонь, а верные прежнему режиму солдаты стали отстреливаться в ответ.

Перестрелка шла долго, это было впечатляющее и ужасное зрелище: шквал выстрелов, пули рикошетили от стен, взметая куски штукатурки и щепки, осколки позолоты; остро пахло порохом, на расшитых золотом мундирах проступала кровь. Когда дым наконец рассеялся, оказалось, что в перестрелке убито несколько десятков офицеров.

Военная комиссия взяла под свой контроль Центральную телефонную станцию, Главпочтамт и Центральный телеграф. Член Государственной думы большевик Александр Бубликов во главе отряда из пятидесяти солдат направился в Министерство транспорта. Он арестовал всех, кто там находился, включая бывшего министра путей сообщения Эдуарда Кригер-Войновского, и держал под арестом до тех пор, пока они не присягнули на верность Временному комитету Государственной думы. После этого Бубликов отправил телеграфом на все железнодорожные станции России сообщение о том, что произошла революция. Весть об этом разлетелась по проводам электрическими сигналами телеграфного шифра. В своем послании он призвал всех железнодорожников переходить на сторону революции с «удвоенной энергией».

На самом деле Временный комитет не располагал той властью, о которой рассказывал в своей телеграмме Бубликов. Его послание было насквозь театральным, и оно произвело мощное воздействие на аудиторию. Весть о революции распространяла и саму революцию, пусть и с запозданием на несколько дней долетев до самых дальних уголков обширной территории страны.

Самые маленькие группы и собрания активно строили планы на будущее страны. Латыши, финны, поляки и другие народности как на своей национальной территории, так и за ее пределами обсуждали новые формы политической структуры России. В Москве, втором после Петрограда по масштабам и значимости политическом и культурном центре страны, эти обсуждения велись особенно интенсивно. Революция, которая началась там позже, чем в столице, казалось, стремительно наверстывала упущенное. Объявленная накануне всеобщая забастовка, так практически и не начавшаяся в первый день, теперь охватила весь город. Рабочие врывались в полицейские участки, захватывали имевшееся там оружие и арестовывали офицеров полиции. Толпы восставших брали приступом тюрьмы и освобождали заключенных.

«Было бы не совсем верно называть это массовым гипнозом, – писал в своих мемуарах Эдуард Дунэ, который в 1917 году был московским подростком, связанным с радикально настроенными революционерами. – Настроение толпы передавалось от одного к другому как электрический импульс, как неожиданный смех, спонтанное проявление радости или гнева». Он был уверен, что большинство москвичей «тем утром еще молились за здравие императорской семьи, а теперь они кричали: «Долой царя!» – и не скрывали своего радостного презрения к нему».

На Яузском мосту полиция стойко удерживала огромную массу людей, пытавшихся прорваться сквозь полицейский кордон. Рабочий-металлург по фамилии Астахов прокричал полицейским, чтобы они отступили. Но офицер полиции, вспылив, в ответ выстрелил в рабочего и убил его. Так появился один из первых героев-мучеников Февральской революции, которых в целом оказалось поразительно мало.

Разъяренная толпа прорвала полицейский кордон, швырнув в Яузу офицера, который стрелял в рабочего, и продолжала двигаться к центру города. Там москвичи собрались на демонстрацию в честь установления нового режима. «Старый режим в Москве поистине пал сам собою, – писал предприниматель Павел Бурышкин, кадет, – и никто его не защищал и не пытался этого и делать».

Но и в праздновании новой свободы была классовая дифференциация. В магазине Хокера в тот вечер раскупили весь красный ситец на ленты. «У состоятельных, хорошо одетых людей ленты и банты были размером со столовую салфетку, – писал Эдуард Дунэ, – и другие люди говорили им: «Почему вы так скупы? Поделитесь с нами. Теперь у нас равенство и братство».

В Петрограде Временный комитет Государственной думы приказал арестовать бывших министров и других высокопоставленных руководителей. Этот «приказ» был, по сути, своеобразным обращением к революционным массам. Им часто и не нужно было устраивать облавы на представителей прежней власти, которые боялись нового режима, но все же считали, что будут в большей безопасности под арестом у вновь назначенных руководителей, чем в руках грубой уличной толпы, творящей самосуд. Царские министры, такие, как ненавистный Александр Протопопов, бывший министр внутренних дел, направились к Таврическому дворцу, торопясь сдаться под арест. Офицеры полиции выстроились в очередь под стенами дворца, умоляя заключить их под стражу.

И поскольку Временный комитет Государственной думы еще в первые часы двадцать восьмого февраля временно взял на себя властные полномочия, когда Петроград еще не полностью перешел под его руководство, то все новые и новые заводы и воинские части проводили собрания и голосовали за своих представителей в Петроградский Совет, орган управления, который стал к тому времени формулировать свои планы и требования.

Новые делегаты в подавляющем большинстве были от групп умеренных социалистов, менее десяти процентов голосов досталось большевикам, самому революционному, максималистскому крылу эсеров и небольшой, но воинственно настроенной группе – межрайонцам.

Крайне левые межрайонцы были недавно сформировавшейся радикальной группой. Ее образовали Константин Юренев, большевики Елена Адамович и А. М. Новоселов, меньшевик Николай Егоров и другие революционеры, испытывавшие глубокое разочарование в связи с углублявшимся расколом в русском марксизме. Они смогли наладить взаимопонимание и принять в свои ряды представителей пролетариата и интеллигенции, в том числе Юрия Ларина, Моисея Урицкого, Давида Рязанова, Анатолия Луначарского и даже самого Льва Троцкого.

Анатолий Луначарский был свободомыслящим, эрудированным человеком, блестящим критиком, писателем и оратором. Это был очень деликатный человек, его любили за тонкость чувств и яркость интеллекта, он долгое время был противником механистической ортодоксии, критикуя за нее Плеханова и меньшевиков. Вместо этого он отстаивал этический, эстетический марксизм, проповедовал даже «богостроительство», атеистическую религию безбожия, обожествление самого человечества. За это и за другие прегрешения против марксистской теории Анатолия Луначарского ранее критиковал Ленин. Но к 1917 году Анатолий Луначарский и его товарищи были практически внешней фракцией большевиков.

Партийное единство для межрайонцев вскоре перестало иметь первостепенную важность по сравнению с ключевым вопросом о войне. К «оборончеству» они относились крайне негативно. Константин Юренев с гордостью вспоминал, что наряду с другими яркими и независимыми мыслителями из числа революционеров межрайонцы были единственной группой, которая издавала «листовки на самых ранних этапах революции». Еще двадцать седьмого февраля агитаторы-межрайонцы призвали рабочих голосовать за делегатов в Совет, по поводу которого они испытывали большее воодушевление, чем большевики на тот момент.

Механизмы выбора делегатов были составлены наспех, поэтому делегаты от солдат в скором времени оказались переизбраны. Для тех из них, кто все еще испытывал головокружение от свободы, Совет был родной организацией: несмотря на вмешательство Керенского, многие солдаты не доверяли Временному комитету Государственной думы, поскольку он выступал в поддержку офицеров, против которых они подняли мятеж.

В самом Временном комитете, вынужденно принявшем властные функции, не было единства относительно того, к чему следовало стремиться. Среди его членов были и те, кто еще надеялся на установление конституционной монархии, и те, кому история дала недвусмысленно понять, что такая возможность стала нереальной, какой бы желанной она ни казалась когда-то, равно как и те, кто не только понимал, что республика необходима, но и желал ее установления всей душой.

А вот в Кронштадте двадцать восьмое февраля не было днем восторга и радостных слез. В этом небольшом, расположенном на острове городке этот день стал днем революции.

Солдаты третьего пехотного полка кронштадтской крепости покинули свои казармы на Павловской улице под звуки «Марсельезы», которую играл полковой оркестр. За ними последовали солдаты-новобранцы из торпедо-минного отряда. По пути они застрелили офицера. Затем к ним присоединились матросы Первого Балтийского флота, затем гарнизон крепости, затем новые матросы. Мятеж подняли экипажи учебных кораблей в окованной железом гавани. «Не нахожу возможным принять меры к усмирению с тем составом, который имеется в гарнизоне, – кратко доложил своему начальству командующий гарнизоном вице-адмирал Курош, – так как не могу поручиться ни за одну часть».

Солдаты ходили демонстрациями по улицам и по главной Якорной площади. Со штыками наперевес они рассредоточились по всему обширному гарнизону и казармам, повторяя путь, который проделали ранее казненные кронштадтские мятежники. Нескольких уважаемых офицеров солдаты взяли под свою защиту, остальных притащили на площадь, бросили в канаву и там, в грязи, застрелили. Всего было казнено около пятидесяти офицеров. Многим удалось бежать, либо они были брошены в застенки Кронштадтской тюрьмы.

Матросы не знали, что они отстают на один день от большой земли, что они присоединяются к уже свершившейся революции. Они были уверены, что вслед за этим выступлением на них обрушится удар верных царскому режиму войск, и их жестокость была, конечно же, проявлением мести. Наряду с этим она также была вызвана острой потребностью и насущной необходимостью успеть сделать что-то, прежде чем произойдет это наводящее ужас сражение, классовая война. Восстановить дисциплину теперь уже не смог бы ни один офицер.

«Это не бунт, товарищ адмирал! – выкрикнул в этот день один из матросов. – Это революция!»

В сентябре 1916 года генерал-губернатор Кронштадта адмирал Вирен сообщил своему руководству, что «достаточно одного толчка из Петрограда, и Кронштадт… выступит против меня, офицерства, правительства, кого хотите. Крепость – форменный пороховой заряд, в котором догорает фитиль». Не прошло и полгода, как в глухой ночной час на рубеже между февралем и мартом адмирала Вирена вытащили из дома в одной рубашке.

Он выпрямился и проревел знакомый приказ: «Смирно!» На этот раз матросы и солдаты лишь рассмеялись.

Они погнали его, дрожащего, в одном нижнем белье по морскому ветру, на Якорную площадь. Там ему велели посмотреть на великий памятник адмиралу Макарову, на постаменте которого был выбит его девиз: «Помни войну». Адмирал Вирен отказался повиноваться. Тогда кронштадтские матросы закололи его штыками – но тот погиб, глядя им прямо в глаза.

Царь провел последний день февраля, колеся по рельсам по замерзшей России. Он путешествовал в роскоши, его поезд был дворцом на колесах. Вагоны с позолоченными интерьерами в стиле барокко, вагон-кухня, спальня, обставленная изысканным гарнитуром филигранной работы, роскошный кабинет карельской березы с обивкой из коричневой кожи, вишнево-красный ковер ехали и ехали, чуть покачиваясь, среди застывших от мороза окрестностей до самой темноты. Ночью поезд прибыл на станцию Малая Вишера, в какой-то сотне миль от Петербурга. Но телеграмма Бубликова сделала свое дело: вдоль линии железной дороги на станции стояли революционные войска.

Железнодорожные власти получили распоряжения Временного комитета перевести поезд на другой путь, попытаться вернуть царя по железной дороге, направить его, если получится, в Петроград, где его ожидали те, кто его сверг. По железной дороге ему можно было вернуться назад. Николай II и его свита, настороженные той путаной информацией об обстановке, которую они получили на станции, поспешно изменили свои планы. Торопливо постукивая на стрелках, царский поезд быстро выехал со станции и направился не в Царское Село, а в штаб Северного фронта в старинном русском городе Пскове. Николай надеялся, что оттуда, может быть, ему удастся найти путь в какое-то более подходящее место и, возможно, даже обрести поддержку со стороны каких-нибудь верных ему воинских частей.

Однако тот, кого уже фактически свергли, слишком поздно направлялся в ночную тьму искать поддержки.

Глава 3

Март: «постольку-поскольку…»

Глубокой ночью, когда февраль уже кончился, после переговоров по телеграфу с председателем Временного комитета Государственной думы Родзянко о ситуации в столице начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев отправил телеграмму генерал-адъютанту Иванову. Он приказал ему не продвигаться с войсками к городу, как планировалось ранее, поскольку «в Петрограде восстановлен полный мир».

Это совершенно не соответствовало истинному положению дел. Однако генерал Алексеев и думский комитет сделали данное заявление, исходя из необходимости воспрепятствовать шагам по подавлению восстания, обреченным на провал. Таким образом, вызревал заговор против Романовых.

1 марта Исполком Петросовета вновь собрался в Таврическом дворце в 11 часов утра на непростое заседание, чтобы обсудить вопрос о власти. Некоторые из депутатов из числа правых высказывались за сотрудничество с думским комитетом. Согласно их исторической и политической теории необходимость передачи власти Временному правительству не подлежала сомнению. Однако левое меньшинство Исполкома (три большевика, два эсера из крайне левого крыла партии и один межрайонец) призвали создать вместо этого «временное революционное правительство» без депутатов Государственной думы. Это весьма напоминало ленинскую довоенную позицию: тогда в то время, как меньшевики настаивали на необходимости для пролетариата и марксистов воздерживаться от сотрудничества с (неизбежным) буржуазным правительством, Ленин, напротив, выступал за временное революционное правительство под руководством пролетариата как оптимальное средство обеспечения (опять-таки, неизбежной) буржуазно-демократической революции.

По сути дела, несмотря на прозвучавший призыв со стороны меньшинства Исполкома Петросовета, большевики как партия не были едины в своем подходе как к самому Петросовету (некоторые из большевистских активистов по-прежнему были к нему настроены скептически), так и к вопросам о государственной власти. В тот день, когда левый Выборгский районный комитет большевиков агитировал на бурливших улицах за «временное революционное правительство», Центральный Комитет большевистской партии пытался обуздать эти недисциплинированные действия.

Исполком Петросовета выделил лишь один час для обсуждения и принятия решения относительно формы послереволюционной власти. Это было смехотворное ограничение: обсуждение продлилось гораздо дольше. Под сводами большого зала Таврического дворца сотни делегатов Петросовета, собравшихся на его заседание, ждали решения Исполкома. Нетерпение росло, гул в зале нарастал. После полудня Исполком поручил меньшевику Скобелеву обратиться к депутатам Петросовета с просьбой выделить дополнительное время для принятия необходимого решения.

Однако стоило ему только начать свою речь, как его резко прервали. Двери в зал распахнулись, и внутрь ввалилась толпа солдат. Пришедшие бурно выражали свое недовольство, а члены Исполкома наконец обрели дар речи и присоединились к собравшимся.

Как оказалось, выражавшие недовольство солдаты пришли спросить у Петросовета: как им следует ответить на требование председателя Временного комитета Государственной думы Родзянко разоружиться? Как им надо поступить с офицерами, против которых солдаты настроены настолько агрессивно, что готовы расправиться с ними? И должны ли они подчиняться Петросовету – или же думскому комитету?

Крики толпы в зале не оставили никаких сомнений в том, что ни о каком разоружении не могло быть и речи. Однозначно.

Решение о роспуске Военной комиссии Петросовета путем ее слияния с аналогичным органом Временного комитета Государственной думы, однако, вызвало острые споры. Представители левых громко возмущались, характеризуя подобный шаг как предательство. Защищая решение от имени Исполкома, Николай Соколов, бывший большевик, аргументировал необходимость его принятия военным опытом и «исторической ролью» буржуазии.

Прозвучавшие аргументы возымели действие, и стороны постепенно стали приходить к взаимному согласию. «Контрреволюционным» офицерам доверять нельзя, однако командование со стороны умеренных офицеров вполне приемлемо – хотя только на поле боя. В ходе завязавшейся дискуссии один из солдат Преображенского полка рассказал, как он со своими товарищами избрали полковой комитет.

Выборные офицеры. Эта идея понравилась и получила поддержку.

Наконец Петросовет подготовил проект резолюции. В нем была подчеркнута важная роль солдатских комитетов. В этой связи было предложено ввести в войсковых частях демократию Советов солдатских депутатов в сочетании с поддержанием солдатами воинской дисциплины при исполнении ими своих служебных обязанностей. Участники заседания заявили, что солдаты должны направить своих представителей в Военную комиссию Временного комитета Государственной думы и подчиняться ее распоряжениям «за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов».

В этом вопросе, при согласовании которого было выдвинуто весьма необычное условие, тесно переплелись – но не смешались – радикализм и готовность к примирению и согласию.

Вновь проявив решительность, солдаты выдвинули ультиматум главе Военной комиссии Временного комитета Государственной думы полковнику Энгельгардту. Они потребовали, чтобы он отдал приказ о выборах (как он позже вспоминал) «младших офицеров». Однако возглавлявший Временный комитет Государственной думы Родзянко от имени думского комитета немедленно отклонил это «левацкое» требование, предоставив полковнику Энгельгардту возможность изыскивать способы утихомирить разъяренных солдат.

Однако перетягивание каната еще не было завершено: в тот же вечер, заручившись поддержкой Петросовета, солдаты вновь обратились в Военную комиссию думского комитета, потребовав от полковника Энгельгардта, чтобы им было предоставлено право совместно с Временным комитетом Государственной думы выработать правила руководства войсками. Когда он отверг эту очередную инициативу, солдаты ушли, не скрывая своего возмущения.

«Тем лучше! – воскликнул один из них. – Тогда мы сами напишем их!»

В 6 часов вечера переполненный Исполком Петросовета (в него вошли также новые представители от солдат, большевики, меньшевики, эсеры, независимые делегаты и один кадет) возобновил прения о власти. Умеренные делегаты вновь призвали к активному сотрудничеству с думским комитетом. Однако, как вспоминал Николай Суханов, независимый делегат из числа интеллигентов, близкий к левому крылу меньшевиков, преобладало мнение о том, что задача Петросовета заключалась, скорее, в том, чтобы заставить либеральную буржуазию взять власть. Согласно концепции меньшевиков, либеральная буржуазия в конечном итоге являлась необходимым фактором неизбежной (и неизбежно буржуазной) революции. И чрезмерно жесткие условия для достижения компромисса, безусловно, могли отпугнуть робкого буржуа-либерала от выполнения своей исторической роли.

Руководствуясь данной концепцией, Исполком Петросовета выработал девять условий своей поддержки Временного правительства:

1) амнистия для политических и религиозных заключенных;

2) свобода слова, печати и забастовок;

3) создание демократической республики путем всеобщих, справедливых, прямых выборов (к участию допускалось только мужское население) путем тайного голосования;

4) подготовка к созыву Учредительного собрания как этап формирования постоянного правительства;

5) замена полиции народной милицией;

6) выборы в местные административные органы в соответствии с третьим пунктом;

7) ликвидация сословных, религиозных и национальных ограничений;

8) самоуправление в армии, включая выборы офицеров;

9) запрет на вывод из Петрограда или разоружение революционных воинских частей.

Принципиальным моментом являлось то, что, подтверждая возложенную на себя роль надзорного органа, Исполнительный комитет проголосовал также (тринадцать против восьми) за то, чтобы его члены не входили в состав Временного правительства, которое должен был сформировать думский комитет.

Это были достаточно умеренные требования. Левые представители вели себя в основном спокойно. Главным источником хаоса являлись большевики, которые никак не могли определиться относительно того, как бы им вновь продемонстрировать свой главный отличительный признак: последовательное неприятие либерализма.

Наиболее радикальными пунктами в предложенном списке были те, которые касались армии. Они были внесены по требованию солдатских депутатов, рассерженных неуступчивостью полковника Энгельгардта. И пока не отошедших от гнева.

Измученный Исполком делегировал к солдатам своих представителей, чтобы помочь тем сформулировать свои особые требования. Все сгрудились в небольшой комнатке, Соколов сгорбился над неосвещенным столом, записывая солдатские требования (для чего еще было необходимо перевести их на юридический язык). Спустя полчаса на свет появилось то, что Лев Троцкий позже назовет «хартией вольностей революционной армии» и «единственным достойным документом Февральской революции». Этот документ был создан не Исполкомом Петросовета, а самими солдатами. Это был Приказ № 1.

Он состоял из семи пунктов:

1) создание в воинских частях выборных солдатских комитетов;

2) избрание солдатских депутатов в Петросовет;

3) подчинение солдат в политических действиях Петросовету;

4) подчинение солдат Военной комиссии Временного комитета Государственной думы – за исключением тех случаев (вновь, так как это особенно важно), когда они противоречат приказам и постановлениям Совета;