Дорога в СССР. Как «западная» революция стала русской

7. Образ будущего СССР в марксизме и у Ленина

Едва ли не самой сложной задачей государства и общества является создание образа будущего. Образ будущего собирает людей в народ, обладающий волей. Предвидение позволяет проектировать будущее, осуществляя целеполагание. Это соединяет людей в народы и нации, наполняет действия каждого общим смыслом. В то же время образ будущего создает саму возможность движения (изменения), задавая ему направление.

Для создания образа будущего необходим поток идей особого типа – откровения (т. е. открытие будущего). Эта работа ума и чувства оформилась в древности. В истории была эпоха пророков. Это выдающиеся деятели, сочетавшие в своих речах религиозное, художественное и рациональное сознание. Их деятельность закладывала основы мировых религий. Пророки, «слышащие глас Божий», объясняли судьбы народов и человечества. Они приобретали такой авторитет, что их прорицания задавали матрицу для строительства культуры, политических систем и нравственных норм. Пророчество как способ построения образа будущего было и в Новое время. Такова была роль Маркса, который, судя по структуре своего учения, был прежде всего пророком.

Становление программы Ленина – поучительная война альтернативных «образов будущего». Ему пришлось спорить с пророком, которому внимало большинство интеллигенции России в предчувствии катастрофического преобразования жизнеустройства.

Первое большое столкновение произошло по вопросу о том, может ли в России победить социалистическая революция без предварительной революции пролетариата развитых промышленных стран. Речь шла об одной из центральных догм марксизма. Она была столь важна для всей конструкции учения Маркса, что он считал «преждевременную» революцию в России, выходящую за рамки буржуазно-демократической, явлением реакционным.

Уже в «Немецкой идеологии», которая была сжатым резюме всей доктрины марксизма, Маркс и Энгельс отвергали саму возможность социалистической революции, совершенной угнетенными народами в «отставших» незападных странах. Они писали: «Коммунизм эмпирически возможен только как действие господствующих народов, произведенное “сразу”, одновременно, что предполагает универсальное развитие производительной силы и связанного с ним мирового общения… Пролетариат может существовать, следовательно, только во всемирно-историческом смысле, подобно тому как коммунизм – его деяние – вообще возможен лишь как “всемирно историческое” существование» [23, с. 33–34].

Отсюда вывод, что, согласно учению марксизма, коммунистическая революция в России была невозможна по таким причинам:

– русские не входили в число «господствующих народов»;

– Россия не включилась в «универсальное развитие производительной силы» (то есть в единую систему западного капитализма);

– русский пролетариат еще не существовал «во всемирно-историческом смысле», а продолжал быть частью общинного крестьянского космоса;

– господствующие народы еще не произвели пролетарской революции «сразу», одновременно.

Ни одно из условий, сформулированных Марксом и Энгельсом как необходимые, не выполнялось к 1917 году.

Более того, развивая свою теорию пролетарской революции, Маркс много раз подчеркивал постулат глобализации капитализма, согласно которому капитализм должен реализовать свой потенциал во всемирном масштабе – так, чтобы весь мир стал бы подобием одной нации. Он пишет в «Капитале»: «Для того чтобы предмет нашего исследования был в его чистом виде, без мешающих побочных обстоятельств, мы должны весь торгующий мир рассматривать как одну нацию и предположить, что капиталистическое производство закрепилось повсеместно и овладело всеми отраслями производства» [16, с. 594].

Но Ленин мыслил как ученый – изучал историю и актуальную реальность, а из этого выводил наиболее вероятные тенденции. И так еще в августе 1915 г. высказал вывод: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран» [22].

Этот вывод был, по выражению Бурдье, «еретическим бунтом» против марксизма.

Тезис Ленина о возможности победы социализма в одной стране не был туманным пророчеством. Он вытекал из знания, полученного строгим анализом реального развития капитализма не как равномерного распространения во всемирном масштабе, а как неравновесной системы центр – периферия. Из него вытекало, что русским трудящимся нет смысла ждать революции «господствующих народов», поскольку они совместно со своей буржуазией эксплуатируют пролетариат периферии. И Ленин осознанно утверждал, что Россия станет социалистической без всемирной пролетарской революции.

В одной из последних работ 6 января 1923 г. он пишет: «Нам наши противники не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело насаждения социализма в недостаточной культурной стране. Но они ошиблись в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов), и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы все-таки теперь стоим. Для нас достаточно теперь этой культурной революции, чтобы оказаться вполне социалистической страной» [21].

Предметом предвидения здесь был стратегический вопрос национальной повестки дня России – СССР. Позиции стали радикальными, Троцкий писал в работе «Наша революция» (1922 г.): «Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни минуты».

Большинство в России (и уже в СССР) поверило Ленину, а не Троцкому.

Следующим основанием, по которому российские либералы и социал-демократы отвергали советский проект, был прогноз Маркса о том, каким будет тот уравнительный «казарменный коммунизм», если произойдет не пролетарская, а рабоче-крестьянская («народная») революция. Маркс так представлял «преждевременный» коммунизм, который возникает «без наличия развитого движения частной собственности», как это и было в России в начале ХХ века:

«Коммунизм в его первой форме… имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем на началах частной собственности не могут обладать все; …категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей…

Всеобщая и конституирующаяся, как власть, зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет… Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме… Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. …Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый коммунизм, есть только форма проявления гнусности частной собственности» [20, с. 114–115].

Эта футуралистическая конструкция укрепила антисоветские убеждения меньшевиков в 1917–1921 годах и интеллектуальной команды Горбачева и Ельцина в конце 80-х и начале 90-х годов ХХ века. Советский коммунизм был объявлен выражением зависти и жажды нивелирования, он якобы отрицал личность человека и весь мир культуры и цивилизации, он возвращал нас к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не дорос еще до частной собственности.

Советская власть уже на первом этапе успешно выполнила едва ли не главную задачу государства – задачу целеполагания, собирания общества на основе понятной цели объединяющего образа будущего. Г. Уэллс, назвав Ленина кремлевским мечтателем, в то же время признал, что его партия «была единственной организацией, которая давала людям единую установку, единый план действий, чувство взаимного доверия… Это было единственно возможное в России идейно сплоченное правительство» [24].

Другой узел противоречий относительно образа будущего России был связан с выбором цивилизационной траектории. Это было продолжение того же раскола, который разделил большевиков и меньшевиков после революции 1905 года. Речь шла об отношении к крестьянству и их требованию национализации земли. За этим расколом стояли разные представления о модернизации – или с опорой на структуры традиционного общества, или через культурную революцию как демонтаж этих структур. Представления крестьян о благой жизни (образ царства справедливости) были подробно изложены крестьянами в годы революции 1905–1907 годов, и перед социал-демократами стоял вопрос: принять их или следовать установкам марксизма.

На IV (объединительном) съезде РСДРП Ленин предложил принять требование национализации земли, которое было крестьянским лозунгом революции 1905 года. Это было настолько несовместимо с догмами марксизма, что против Ленина выступили не только меньшевики, но и почти все большевики. Сам Плеханов так понял поворот Ленина: «Ленин смотрит на национализацию [земли] глазами социалиста-революционера. Он начинает даже усваивать их терминологию – так, например, он распространяется о пресловутом народном творчестве. Приятно встретить старых знакомых, но неприятно видеть, что социал-демократы становятся на народническую точку зрения».

Взятый Лениным курс на союз рабочего класса и крестьянства был встречен в штыки не только ортодоксальными марксистами (как, например, Г.В. Плеханов), но и частью интеллигенции, близкой к большевикам. Действительно, принятие большевиками главных требований крестьян (национализация земли) и идеи советской государственности, идущей от опыта общинного самоуправления, означали важный отход от марксизма и от установки на усиление классовой структуры общества. Это чутко уловил А.М. Горький, который колебался между либерализмом и марксизмом. Он писал: «Когда в 17 году Ленин, приехав в Россию, опубликовал свои “тезисы”, я подумал, что этими тезисами он приносит всю ничтожную количественно, героическую качественно рать политически воспитанных рабочих и всю искренно революционную интеллигенцию в жертву русскому крестьянству» [19].

По сути, фракционная борьба в советском политическом руководстве отражала расхождения в вопросе о выборе цивилизационного пути, который даже после победы в гражданской войне не был «снят». Та борьба, которую «классовики» вели в годы НЭПа против лозунга «лицом к деревне» или в Пролеткульте, продолжала конфликт, вызванный Апрельскими тезисами.

Именно представления о мироощущении подавляющего большинства людей России в тот период, а не социальная теория, породили русскую революцию и предопределили ее характер. Ленин, когда решил сменить название партии с РСДРП(б) на РКП(б), понял, что революция занесла не туда, куда предполагали социал-демократы, – она не то чтобы «проскочила» социал-демократию, она пошла по своему, иному пути.

В этом и есть суть развода коммунистов с социал-демократами в России: массы сочли, что могут не проходить через страдания капитализма, а проскочить сразу в пострыночную жизнь. Идея народников (пусть обновленная) победила в большевизме, как не старался Ленин следовать за Марксом. В принципе, опыт СССР показал, что миновать «кавдинские ущелья капитализма» было возможно, но сейчас нас пытаются вернуть на «столбовую дорогу». Велик соблазн!

8. Русский либерализм: провалы кадетов

Немного об истории кадетов. Становление этой российской либеральной партии началось с издания в июле 1902 г. в Штутгарте нелегального журнала «Освобождение», редактором которого был известный философ, «легальный марксист» Б.П. Струве. В 1903 году возникли две организации – «Союз освобождения» и «Союз земцев-конституционалистов». Они и образовали партию на съезде в октябре 1905 года в Москве, на волне революции. Кадеты считали себя партией «внеклассовой» и отвергали идею социальной революции, хотя и признавали возможность, в крайнем случае, революции политической.

В столкновении мнений о выборе образа будущего для России кадеты были необходимым участником. Они очень многое поняли и объяснили. Кадеты были интеллектуальной «партией мнения». Они имели в своих рядах многих видных философов и экономистов, ученых и публицистов. Склонные к рефлексии, кадеты оставили множество ярких выступлений, которые в совокупности служат для нас важным свидетельством эпохи.

Философы кадетов в совокупности представляли интеллектуальное сообщество с очень широким диапазоном фундаментальных и актуальных проблем. Многие из них прошли школу марксизма, многие углубились в историю России и Запада, другие – в религию или науку. Они не были реакционерами и мещанами. Вот суждение академика В.И. Вернадского в момент формирования партии кадетов, членом ЦК которой он стал: «Социализм явился прямым и необходимым результатом роста научного мировоззрения; он представляет из себя, может быть, самую глубокую и могучую форму влияния научной мысли на ход общественной жизни, какая только наблюдалась до сих пор в истории человечества… Социализм вырос из науки и связан с ней тысячью нитей; бесспорно, он является ее детищем, и история его генезиса – в конце ХVIII, в первой половине ХIХ столетия – полна с этой точки зрения глубочайшего интереса» [101].

М. Вебер, внимательно изучая революцию 1905 года и концепции российских либералов, считал, что происходящие в России процессы имели важное значение для мирового обществоведения. Это было первое крупномасштабное столкновение крестьянского общества с наступающим на него современным капитализмом. Такое столкновение давало очень ценное знание как о капитализме, так и о его противнике – традиционном обществе. Вебер даже изучил русский язык, чтобы следить за ходом событий.

Анализируя проекты кадетов, Вебер предвидел, что в случае поражения монархии через прорванную кадетами плотину хлынет мощный антибуржуазный революционный поток, так что идеалы кадетов станут абсолютно недостижимы. Либеральная аграрная реформа, которую предлагали кадеты, «по всей вероятности, мощно усилит в экономической практике, как и в экономическом сознании масс, архаический, по своей сущности, коммунизм крестьян», – вот вывод Вебера. Таким образом, их реформа «должна замедлить развитие западноевропейской индивидуалистической культуры».

Вебер писал, что кадеты прокладывали дорогу как раз тем устремлениям, что устраняли их самих с политической арены. Так что кадетам, по словам Вебера, ничего не оставалось, кроме как надеяться, что их враг – царское правительство – не допустит реформы, за которую они боролись. Редкостная историческая ситуация, и нам было бы очень полезно разобрать ее сегодня. Неудача кадетов очень важна для понимания России.

Вне союза с «красными» кадеты не только не имели бы связи с массами, но и не представляли бы никакого серьезного партнера для власти. Связь кадетов с демократическим движением во время революции была, если можно так выразиться, идеальной, в ней не было социального субстрата. Кадеты в своих либерально-буржуазных устремлениях оказывались между входящими в конфликт классами и сословиями, не вбирая в себя силу никакого класса. Ленин отзывался о кадетах резко: «кадеты – могильные черви революции». Но если отвлечься от обидной фразеологии, то эта характеристика совпадает с самооценкой кадетов. Когда кадеты после поражения революции стали быстро сдвигаться вправо, он так писал о них: «Вы зовете себя партией народной свободы? Подите вы! Вы – партия мещанского обмана народной свободы, партия мещанских иллюзий насчет народной свободы… Вы – партия слов, а не дела, обещаний, а не исполнений, конституционных иллюзий, а не серьезной борьбы за настоящую (не бумажную только) конституцию» [26].

После Февраля кадеты сразу заняли главенствующее положение во Временном правительстве и фактически вырабатывали его программу. Милюков стал министром иностранных дел. Находясь во власти, они быстро сдвигались вправо, отходя даже от своих программных принципов. Так, будучи демократами и считая насилие принципиально неприемлемым средством, они летом 1917 года сделали ставку на военную диктатуру и участвовали в организации попытки военного переворота Л.Г. Корнилова. Это означало конец либерально-демократического проекта в России начала ХХ века. После провала Корниловского путча кадетов удалили из Временного правительства, и это резко ослабило и те партии, которые находились в коалиции с кадетами (прежде всего меньшевиков).

Строго говоря, Октябрьская революция была «реставрацией» после того, как в Феврале кадеты пустили революцию по буржуазно-либеральному пути. Этим и объясняется переход на сторону красных большого числа видных российских консерваторов и массовый переход рядовых членов Союза русского народа («черносотенцев»). С.Н. Булгаков в своем трактате «На пиру богов», в котором он «моделировал» расстановку социальных сил в революционной России, представил этот взгляд в рассуждениях Генерала: «Уж очень отвратительна одна эта мысль об окадеченной “конституционно-демократической” России. Нет, лучше уж большевики: style russe, сарынь на кичку! Да, из этого еще может толк выйти, им за один разгон Учредительного собрания, этой пошлости всероссийской, памятник надо возвести. А вот из мертвой хватки господ кадетов России живою не выбраться б» [25].

Историк-эмигрант А. Кустарев, изучавший «русские штудии» М. Вебера, пишет: «Самое, кажется, интересное в анализе Вебера – то, что он обнаружил драматический парадокс новейшей истории России. Русское общество в начале ХХ века оказалось в положении, когда оно было вынуждено одновременно “догонять” капитализм и “убегать” от него. Такое впечатление, что русские марксисты (особенно Ленин) вполне понимали это обстоятельство и принимали его во внимание в своих политических расчетах, а также в своей зачаточной теории социалистического общества. Их анализ ситуации во многих отношениях напоминает анализ Вебера» [18].

Это верное замечание, и надо только удивляться, что к сходным выводам Вебер и Ленин пришли, исходя из совершенно разных философских посылок.

9. «Империализм как высшая стадия капитализма» и ориентиры для революции

Накануне 1917 года Ленин, будучи в Цюрихе, написал очень важный труд «Империализм как высшая стадия капитализма». Заглавие академическое, а под ним актуальный анализ реальности и стратегический вывод для всех политических сил России, которые в этот момент втягивались в революционное столкновение. Более того, этот анализ и вывод показывали несостоятельность доктрины мировой пролетарской революции, разработанной Марксом и которой следовали западные социал-демократы и большинство марксистов в России (легальные марксисты партии кадетов, меньшевики и эсеры).

В этой работе, напечатанной в середине 1917 года в Петрограде, показывается неадекватность модели развития всемирной системы капитализма, из которой Маркс выводил теорию революции, и дается представление о модели мировой системы с центром метрополии капитализма и периферии – колониальных и зависимых стран, экономика которых «дополняет» хозяйство метрополии. В дополнение к совершенному В.И. Лениным ранее (после революции 1905–1907 гг.) отходу от марксистских представлений о крестьянстве «Империализм…» стал необходимым блоком для выработки концепции антикапиталистической революции «в одной стране» – вне зависимости от участия в ней пролетариата развитых капиталистических стран. Таким образом, «Империализм…» является текстом, представляющим ядро ленинизма как новой теории революции и руководства к действию.

Его внимательное изучение исключительно важно для нас сегодня для обсуждения и понимания следующих проблем: адекватности главных моделей марксизма (политэкономии, исторического материализма, роли пролетариата) в анализе развития и кризиса современного капитализма; характера русской революции и причины раскола российского левого движения в 1917 году; краха официальной советской идеологии и мирового левого движения в конце ХХ века; перспективы построения рыночной экономики на постсоветском пространстве; смысла глобализации и ее идеологического прикрытия.

Изданный летом 1917 года, «Империализм…» уже не мог быть внимательно прочитан и обсужден из‑за бурных событий момента, иначе бы он вызвал дополнительную ожесточенную критику в РСДРП сверх той, которая была нацелена на Апрельские тезисы. В этом труде Ленин прямо не вступает в полемику с положениями марксизма и даже не упоминает важных для темы работ.

В советском обществоведении «Империализм…» был дан неадекватно, главное было замаскировано. Тогда не решились признать расхождения официальной идеологии с марксизмом. Сегодня этот труд Ленина, почти полностью опирающийся на работы видных западных экономистов, может быть привлечен для дискуссии по принципиальным вопросам нынешней реформы в РФ. Он содержит хорошо подобранные и изложенные фактические сведения и аргументы, показывающие утопичность планов встраивания РФ в ядро «глобального капитализма». Труд Ленина ценен тем, что обнаруживает очевидность этой невозможности уже в начале ХХ века, когда шансов встроиться в ядро капиталистической системы было больше, чем сегодня[10].

Рассмотрим главные для нас положения. Как известно, влиятельной частью марксистов и начала, и конца ХХ века было принято положение Маркса о том, что прохождение всех стран через формацию капитализма неизбежно. Маркс писал в предисловии к первому изданию «Капитала»:

«Предметом моего исследования в настоящей работе является капиталистический способ производства и соответствующие ему отношения производства и обмена. Классической страной капитализма является до сих пор Англия. В этом причина, почему она служит главной иллюстрацией для моих теоретических выводов… Существенна здесь, сама по себе, не более или менее высокая ступень развития тех общественных антагонизмов, которые вытекают из общих законов капиталистического производства. Существенны сами эти законы, сами эти тенденции, действующие и осуществляющиеся с железной необходимостью. Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего» [16, с. 6, 9].

Ленин показывает, что переход капитализма в стадию империализма сделал такое развитие мировой системы невозможным – хотя бы потому, что монополии «центра» завладевают источниками сырья во все мире, пресекая тем самым возможность развития «туземного» капитализма[11]. Он пишет: «Концентрация дошла до того, что можно произвести приблизительный учет всем источникам сырых материалов (например, железнорудные земли) в данной стране и даже, как увидим, в ряде стран, во всем мире. Такой учет не только производится, но эти источники захватываются в одни руки гигантскими монополистическими союзами» [15, с. 320].

Более того, по мере развития капитализма возможности его возникновения и развития вне метрополии сокращаются. Ленин пишет: «Чем выше развитие капитализма, чем сильнее чувствуется недостаток сырья, чем острее конкуренция и погоня за источниками сырья во всем мире, тем отчаяннее борьба за приобретение колоний» [15, с. 380]. В действительности развитие «туземного» капитализма пресекалось Западом уже на первой стадии колониальных захватов. Он изъял и частично вывез из колоний тот «материал», из которого мог быть построен местный капитализм. Однако и в 1916 году констатация этого факта была делом очень важным – ведь либеральная интеллигенция всего мира не признает его до сих пор.

Сам же Ленин приводит данные, показывающие, что уже в ХIХ веке земельная собственность в Африке, Полинезии и Австралии была присвоена западными колониальными державами практически полностью, а в Азии – на 57 %. Без земельной собственности национального производственного капитализма возникнуть не могло. Присвоение земельной собственности в колониях происходило до стадии империализма, а завершилось в эпоху империализма.

Таким образом, из «Империализма…» прямо вытекал вывод, что уже в начале ХХ века всякая возможность индустриализации и модернизации на путях капитализма для тех стран, которые не попали в состав метрополии, была утрачена. Их уделом стала слаборазвитость. Единственную возможность обеспечить условия для своего экономического и социального развития для таких стран в тот момент могла дать только большая (по сути дела, именно мировая) антикапиталистическая революция. Как показала практика, плодами такой революции, которая и прокатилась по миру в первой половине ХХ века, смогли воспользоваться и некоторые страны, оставшиеся в «лоне капитализма».

Особый случай представляют сейчас страны, которые успешно используют для индустриализации и модернизации вывоз производственных мощностей и технологий западными ТНК в ходе изменения структуры разделения труда.

Ленин в «Империализме…» приводит много данных о масштабах изъятия ресурсов из зависимых стран финансовым капиталом Запада, то есть не через эквивалентный обмен на рынке товаров: «Доход рантье впятеро превышает доход от внешней торговли в самой “торговой” стране мира!» [15, с. 398]. «Народный доход Англии приблизительно удвоился с 1865 по 1898 г., а доход “от заграницы” за это время вырос в девять раз» [15, с. 403]. То есть в цикл расширенного воспроизводства экономики Запада непрерывно впрыскиваются огромные средства извне.

Маркс в «Капитале» ввел такое условие: «С целью рассмотреть объект нашего исследования во всей полноте, свободным от искажающего влияния побочных обстоятельств, мы представим весь мир в виде одной‑единственной нации и предположим, что капиталистическое производство установлено повсеместно и во всех отраслях промышленности» [16, с. 594].

Но уже в 1908 г. Роза Люксембург в работе «Накопление капитала» отмечала, что это условие не просто противоречит действительности, оно неприемлемо для самой модели Маркса и ведет к ложным заключениям. Цикл расширенного воспроизводства не может быть замкнут только благодаря труду занятых в нем рабочих, за счет их прибавочной стоимости – необходимы покупатели вне зоны капитализма. Очевидно, что работники, занятые в метрополии капитализма, могут купить только такую массу товаров, которая по стоимости равна стоимости их рабочей силы. А товары, в которых овеществлена прибавочная стоимость, должен купить кто‑то другой. Для метрополии необходимо непрерывное привлечение ресурсов извне капиталистической системы (из деревни, из колоний, из «третьего мира»). Дело не ограничивается «первоначальным накоплением», оно должно идти постоянно – сделанное Марксом предположение, что капитализм охватит весь мир, невыполнимо.

Анклавы капитализма, создаваемые с помощью капитала метрополии в периферийных обществах, качественно отличны от капитализма в ядре системы. Это – очаги дополняющей экономики, не интегрированные в народное хозяйство периферии и неспособные существовать в рамках капитализма на периферии при разрыве связей с метрополией. Опыт России начала ХХ века это показал с достаточной очевидностью. Тот капитализм, который развивался в России, загнал народное хозяйство в историческую ловушку – даже при весьма впечатляющих показателях своего развития (концентрация капитала, темпы роста, строительство железных дорог и т. п.).

Создавая на периферии анклавы современного производства, господствующий извне капитализм метрополии обязательно производил «демодернизацию» и даже архаизацию остальной части производственной системы. Россия в конце XIX и начале ХХ века была именно страной периферийного капитализма. А внутри нее крестьянство было как бы «внутренней колонией» – периферийной сферой собственных капиталистических укладов. Его необходимо было удержать в натуральном хозяйстве, чтобы оно, «самообеспечиваясь» при очень низком уровне потребления, добывало зерно и деньги, на которые можно было бы финансировать, например, строительство необходимых для капитализма железных дорог. Крестьяне были для капитализма той «природой», силы которой ничего не стоят для капиталиста.

Из приведенных в «Империализме…» данных об изъятии центром капитализма ресурсов периферии вытекает вывод о том, что рабочий класс промышленно развитых стран Запада не является революционным классом (строго говоря, не является и пролетариатом). Значит, присущее марксизму убеждение, что лишь мировая пролетарская революция может освободить народы от капиталистической эксплуатации, ошибочно. Этот вывод был важным доводом для ленинской теории революции, а затем и для советского проекта.

В «Империализме…» на данных западных экономистов показан масштаб перемещения основной массы физического труда, в том числе промышленного, из Западной Европы «на плечи темнокожего человечества», а также вовлечения всего рабочего класса Запада в эксплуатацию периферии. Так, известный английский экономист Дж. А. Гобсон пишет: «Господствующее государство использует свои провинции, колонии и зависимые страны для обогащения своего правящего класса и для подкупа своих низших классов, чтобы они оставались спокойными» [15, с. 400].

В.И. Ленин приводит красноречивые рассуждения идеологов империализма (например, С. Родса) о том, что разрешение социальных проблем в самой метрополии было едва ли не важнейшей целью эксплуатации зависимых стран («Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами»). Эту проблему Запад успешно решил – его «низшие классы» оказались подкупленными в достаточной мере, чтобы оставаться спокойными, что подтверждается цитатами из текстов как буржуазных экономистов, так и западных социал‑демократов.

Пожалуй, самой сильной иллюстрацией к этой теме служат приведенные В.И. Лениным высказывания Энгельса. Так, 7 октября 1858 г. (!) он писал Марксу: «Английский пролетариат фактически все более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по‑видимому, довести дело, в конце концов, до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно» [15, с. 405].

И это представление Энгельса, сложившееся к 1858 году, было устойчиво. 12 сентября 1882 года он пишет Каутскому, что «рабочие преспокойно пользуются вместе с ними [буржуазией] колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке».

Из этого прямо следовало, что уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма не приходилось, а революция в странах периферийного капитализма, к которым относилась и Россия, неизбежно приобретала не только антикапиталистический, но и национально‑освободительный характер.

Ленин, полемизируя с Каутским, высказал тезис, актуальный и сегодня: в ходе развития институты свободного рынка уступили место монополистическому финансово‑промышленному капиталу. Исходя из этого же методологического принципа, М. Вебер, обсуждая программу кадетов, имевшую целью построение в России либерального капитализма, сказал: «Уже поздно!» Капитализм изменился, и он не может допустить появления на его периферии системы, которая воспроизводила бы ранние формы капитализма метрополии. Новые, зрелые формы (монополистический капитализм) неминуемо сожрали бы зародыши ранних, «юных» форм буржуазного общества.

Именно поэтому революция в России была отрицанием капитализма. Английские рабочие эксплуатировали Индию, а русские рабочие и вся их деревенская родня были сами объектом эксплуатации со стороны западного капитала. И без революции вырваться из этого тупика оказалось невозможно – до революции были испробованы все щадящие проекты.

А. Грамши в статье 5 января 1918 г., которая называлась «Революция против “Капитала”», пишет об Октябрьской революции: «Это революция против “Капитала” Карла Маркса. “Капитал” Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата. Он неопровержимо доказывал фатальную необходимость формирования в России буржуазии, наступления эры капитализма и утверждения цивилизации западного типа… Но факты пересилили идеологию. Факты вызвали взрыв, который разнес на куски те схемы, согласно которым история России должна была следовать канонам исторического материализма. Большевики отвергли Маркса. Они доказали делом, своими завоеваниями, что каноны исторического материализма не такие железные, как могло казаться и казалось» [17].

Ленинская теория революции получила развитие на опыте подобных революций в других крестьянских странах. Ортодоксальные марксисты (Аксельрод, Засулич, Плеханов) посчитали, что в Феврале главная задача русской революции, поставленная Марксом и Энгельсом, выполнена. А с реакционной советской революцией надо бороться. Эта часть марксистов стала антиленинцами и заняла антисоветскую позицию.

10. Дискуссия о самоопределении в революции среди марксистов

Модель, созданная русскими марксистами с активной помощью Маркса и Энгельса для понимания России, была логична: Россия должна пройти тот же путь, что и Запад, – буржуазную революцию, развитие капитализма, разделение народа на классы, борьба которых приведет к пролетарской революции в момент, когда капитализм исчерпает свой потенциал и станет тормозить прогресс производительных сил. Так же поначалу считал и Ленин, мысливший в рамках политэкономии капитализма. Однако эта модель была неадекватна в принципе – не в мелочах, а в самой своей сути.

В 1914 г. Ленин вступил в очень тяжелый и трудный спор с марксистами (западными и российскими) по вопросу о праве наций на самоопределение. Одной из побудительных причин для этого был конфликт Маркса и Энгельса с предыдущим поколением русских революционеров. Как говорилось выше, Маркс и Энгельс представили реакционной саму назревающую революцию в России, если ее социальной базой станет, как предполагали народники, общинное крестьянство, а сама она произойдет не под руководством западного пролетариата.

Было ясно, что война прямо толкает Россию к революции, и для русских актуальным выражением их права на самоопределение было право на их революцию. Русским было необходимо право самим определить характер, движущие силы и организационные принципы революции, а не делать это «под контролем остальной Европы» и не дожидаться победоносной пролетарской революции на Западе. Но чтобы не входить в конфликт с марксистами России и Запада (или хотя бы смягчить этот конфликт), надо было в дискуссии утвердить этот общий принцип самоопределения наций.

Советское официальное обществоведение затушевало суть конфликта, но в тот момент эта суть была понятна. В большевизме марксисты увидели силу именно национальную, ставшую организационным ядром русского сопротивления Западу, который угрожал России превратить ее в периферию своей экономической и культурной системы.

Другая причина, по которой большевики утверждали «право наций на самоопределение», заключалась в необходимости сохранить как раз единство трудящихся всей Российской империи в революционной борьбе – и на этой основе произвести «пересборку» империи уже в виде будущего Советского Союза. Без признания этого права было бы невозможно, по выражению Ленина, нейтрализовать попытки «националистического мещанства» расколоть трудящихся разных национальностей.

Впоследствии опыт подтвердил правильность этого анализа. Попытавшись подавить сепаратизм национальных элит под флагом «единой и неделимой России», белые, по выражению историка, «напоролись на национализм и истекли кровью». Красные, напротив, собрали страну «снизу», как многонациональную «республику Советов», которая была выгодна трудящимся, поддержавшим общую Красную армию против своих «элит».

Ленин изложил все эти соображения в большой работе «О праве наций на самоопределение», написанной в феврале – мае 1914 года [27]. Было сказано, что это право не поощряет сепаратизм, а делается «именно в интересах успешной борьбы со всяческим национализмом всех наций… теснейшего слияния их в интернациональную общность, вопреки буржуазным стремлениям к национальной обособленности». В примечании Ленин поясняет: «Нетрудно понять, что признание марксистами всей России и в первую очередь великороссами права наций на отделение нисколько не исключает агитации против отделения со стороны марксистов той или иной угнетенной нации, как признание права на развод не исключает агитации в том или ином случае против развода» [27, с. 318].

Накануне Октябрьской революции Ленин подчеркнул: «Мы вовсе отделения не хотим. Мы хотим как можно более крупного государства, как можно более тесного союза, как можно большего числа наций, живущих по соседству с великорусами; мы хотим этого в интересах демократии и социализма, в интересах привлечения к борьбе пролетариата как можно большего числа трудящихся разных наций. Мы хотим революционно-пролетарского единства, соединения, а не разделения. Мы хотим революционного соединения, поэтому не ставим лозунга объединения всех и всяких государств вообще, ибо на очереди дня социальная революция ставит объединение только государств, перешедших и переходящих к социализму, освобождающихся колоний и т. д. …Мы хотим, чтобы республика русского (я бы не прочь сказать даже: великорусского, ибо это правильнее) народа привлекала к себе иные нации, но чем? Не насилием, а исключительно добровольным соглашением. Иначе нарушается единство и братский союз рабочих всех стран» [28].

Закончив Гражданскую войну и получив поддержку нерусского населения, советское правительство заняло вполне определенную позицию.

Сталин заявил в 1923 г.: «Следует иметь в виду, что, помимо права наций на самоопределение, существует также право рабочего класса на укрепление своей власти, и этому последнему право на самоопределение является подчиненным».

Но предыстория была драматической. Развитие революционного процесса в России находилось под пристальным вниманием и даже контролем Маркса и Энгельса. Очень интенсивными были их личные контакты с русскими революционерами того времени, очень жесткими были оценки даже их личностей.

Причиной неприятия идеи социалистической революции в крестьянской России было положение исторического материализма о правильной смене общественно-экономических формаций: «Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего». Но это было невозможно уже потому, что капитализм метрополий не допускал развития капитализма на своей периферии, и это Маркс прекрасно знал. Он пишет в «Капитале»: «Европейские государства… насильственно искореняли всякую промышленность в зависимых от них соседних странах, как, например, была искоренена англичанами шерстяная мануфактура в Ирландии» [16, с. 767].

Вообще, любой сбой в смене формаций запрещал получить пропуск в социализм. Энгельс пишет в «Анти-Дюринге»: «Рабство было открыто. Оно скоро сделалось господствующей формой производства у всех народов, которые в своем развитии пошли дальше древней общины… Мы вправе сказать: без античного рабства не было бы и современного социализма» [29, с. 185, 186].

Из этого утверждения Энгельса прямо вытекает, что Россия, не пройдя через рабство, не может сама освоить «современного социализма». «Грубому» общинному коммунизму, в котором русские народники видели культурное основание назревающей революции, Маркс уделял большое внимание с самых ранних этапов разработки его доктрины.

По этому вопросу раскол в среде российских марксистов был очень глубоким. Он продолжился после исчерпания в Гражданской войне конфликта большевиков с меньшевиками в форме конфликта «национал-большевиков» с «большевиками-космополитами» (которых представлял Троцкий).

Важно учесть еще и тот факт, что к концу ХIХ века марксизм стал блокировать разработку русской революционной доктрины тем, что постепенно изменил сам вектор своих устремлений, готовя почву для поворота социал-демократии от революции к реформизму.

В 1890 году уже и сам Энгельс считал, что дальнейшее развитие капитализма – в интересах господствующих народов. Он пишет в рабочую газету в Вене: «В настоящее время капитал и наемный труд неразрывно связаны друг с другом. Чем сильнее капитал, тем сильнее класс наемных рабочих, тем ближе, следовательно, конец господства капиталистов. Нашим немцам, а к ним я причисляю и венцев, я желаю поэтому поистине бурного развития капиталистического хозяйства и вовсе не желаю, чтобы оно коснело в состоянии застоя» [*32].

Вот и теория революции – нужно всемерно укреплять капитализм, потому что это приближает конец господства капиталистов!

Ну ладно, «господствующим народам» была не нужна революция – так запрещают бороться и другим народам. Евразиец лингвист Н.С. Трубецкой писал в книге «Европа и человечество» (1920): «Социализм, коммунизм, анархизм, все это “светлые идеалы грядущего высшего прогресса”, но только лишь тогда, когда их проповедует современный европеец. Когда же эти “идеалы” оказываются осуществленными в быте дикарей, они сейчас же обозначаются как проявление первобытной дикости» [31].

В рамках представлений о классовой борьбе марксистская методология не давала никаких оснований считать назревающую в России революцию преждевременной и тем более реакционной. В дебатах с социал-демократами Ленин это показал убедительно, и большевики посчитали, что никаких рациональных запретов на революцию нет. Было ясно, что внутренне противоречивое отношение Маркса и Энгельса к русской революции сводилось к следующему:

– они поддерживали революцию, не выходящую за рамки буржуазно-либеральных требований, свергающую царизм и уничтожающую Российскую империю; структура классовой базы такой революции была несущественна;

– они категорически отвергали рабоче-крестьянскую народную революцию, укрепляющую Россию и открывающую простор для ее модернизации на собственных цивилизационных основаниях, без повторения пройденного Западом пути.

Это стало причиной глубокого раскола среди российских марксистов. Руководитель партии эсеров В.М. Чернов в своих воспоминаниях пишет о либералах, социал-демократах и эсерах, собравшихся в коалиционном Временном правительстве: «Над всеми над ними тяготела, часто обеспложивая их работу, одна старая и, на мой взгляд, устаревшая догма. Она гласила, что русская революция обречена быть революцией чисто буржуазной и что всякая попытка выйти за эти естественные и неизбежные рамки будет вредной авантюрой… Соглашались на всё, только бы не переобременить плеч трудовой социалистической демократии противоестественной ответственностью за власть, которой догма велит оставаться чужой, буржуазной» [34].

11. Русофобия «прогрессивной» интеллигенции

Это специфическое условие, которое очень осложняло становление и развитие «русского коммунизма», вождем и учителем и стал Ленин. Ведь первые кадры большевиков все время общались и вели дискуссии с интеллигентами.

Этот сдвиг интеллигенции был усилен влиянием на ее сознание марксизма, который вплоть до 1907 года своим авторитетом сильно укреплял позиции западников, особенно после дискредитации народников. Хотя работы Маркса и Энгельса, исполненные русофобии, в России широкой гласности не предавались, косвенно они разлагающе действовали на национальное сознание интеллигенции.

Как вспоминает меньшевичка Лидия Дан, сестра Мартова, в 90-е годы ХIХ века для студента было «почти неприличным» не стать марксистом. Анализируя воспоминания Л. Дан о самой себе, своих братьях и сестрах, Л. Хеймсон делает вывод об установках этого типа меньшевиков «из санкт-петербургских кругов ассимилированной высокой еврейской культуры». Он выделяет такие позиции: «отношение превосходства к крестьянству» (при одновременном незнании его и деревни вообще), их глубоко городской взгляд на мир… их «книжный» характер («мы мало знали о жизни, у нас уже был сложившийся взгляд, заимствованный из книг») и превышающая все остальное их интеллектуальная элитарность».

Л. Хеймсон подчеркивает особую роль, которую сыграли в формировании мировоззрения меньшевистской молодежи марксистские произведения Г.В. Плеханова: «В этих работах молодежь, пришедшая в социал-демократию, нашла опору для своего бескомпромиссного отождествления с Западом и для своего не менее бескомпромиссного отвержения любых форм российской самобытности» [88][12].