Кровавый гимн

– Но он должен был… – начал Квинн. – Я видел его на похоронах тетушки Куин, и мне показалось, он хочет предупредить меня о чем-то. Это был его долг. Но какое это теперь имеет значение?

– Не делись с ней своей кровью, – сказал я ему. – Пусть ваш разум будет открыт друг для друга. Конечно, слова не утратят своего значения, не важно, насколько полно каждый из вас читает мысли другого. Только не обменивайтесь кровью. Чуть переборщите – и потеряете способность общаться мысленно.

Мона протянула ко мне руки. Я обнял ее и прижал к себе. Меня восхищала сила, которую она успела обрести. Я испытывал скорее смиренное восхищение Темной Кровью, нежели гордость от того, что успешно совершил обряд. Я добродушно рассмеялся, поцеловал прелестное дитя, и она вернула мне поцелуй.

Если вы спросите, что именно в ее облике покорило меня, я отвечу: зеленые глаза. Я и представить не мог, как они потускнели за время болезни. Но теперь, вырвав Мону из лап смерти, я увидел россыпь веснушек на ее лице, блеск белоснежных зубов, когда она улыбалась, и яркое сияние глаз.

Несмотря на возрождение и вновь обретенную магическую силу, Мона была хрупкой малышкой. Она вызывала во мне нежность, а это удавалось далеко не многим.

Однако, как это ни печально, пора было закругляться с восторженными речами. Надо было заняться делом.

– Ладно, любовь моя, – сказал я. – Тебе предстоит перенести еще один, теперь уже последний, приступ боли. Квинн будет рядом и поможет тебе. Отведи ее в душ, Квинн. Но сначала позаботься об одежде для девочки. Впрочем, оставь это мне. Я скажу Жасмин, что Моне нужны джинсы и рубашка.

Мона рассмеялась, с ней случилась едва ли не истерика.

– Мы вынуждены существовать одновременно в обыденных и магических обстоятельствах, – ответил я на ее смех. – Привыкай.

Квинн был серьезен и внимателен. Он подошел к столу, набрал по внутренней связи номер кухни и распорядился, чтобы Большая Рамона принесла одежду для Моны и оставила ее возле дверей спальни. Отлично. На ферме Блэквуд каждый исполнял предписанные ему обязанности.

Все еще не до конца оправившаяся от потрясения Мона вдруг задумалась, а потом спросила, нельзя ли ей надеть белое платье. Может быть, внизу, в комнате тетушки Куин, найдется белое платье?

– Белое платье… – На Мону будто снизошло поэтическое настроение и вместе с образом утопившейся Офелии прочно окутало ее сознание. – И еще кружева, – добавила она. – Пожалуйста, Квинн, если никто не будет против…

Квинн снова поднял трубку телефона и отдал еще одно распоряжение.

– Да, принесите наверх наряды тетушки Куин, – терпеливо объяснял он Рамоне. – Только белые. Ты знаешь, что Жасмин не наденет белое платье. Да, для Моны. Если тетушкины вещи никто не будет носить, их в конце концов упакуют и уберут подальше. На чердак. Тетушка Куин любила Мону. Прекрати плакать. Я знаю. Знаю. Но Мона не может разгуливать в жутком больничном халате. И когда-нибудь, лет через пятьдесят, Томми и Жером распакуют эти вещи и будут ломать голову, не зная, что с ними делать… Просто принеси все наверх.

Обернувшись, он встретился глазами с Моной и запнулся, будто не мог поверить своим глазам. На лице его отразился ужас, словно он только в этот момент осознал, что произошло, что он сделал. Квинн пробормотал что-то о белых кружевах, отошел от стола и обнял Мону. Мне не хотелось читать его мысли.

– Это всего лишь смерть плоти, Офелия, ничего страшного, ты справишься, – сказал он. – Я пройду это испытание вместе с тобой. Я не брошу тебя. А после этого боль уйдет. И появится жажда. Но боли больше не будет. Никогда.

Он не мог прижать ее к себе достаточно близко.

– И я всегда буду видеть так, как вижу сейчас? – спросила Мона. Упоминание о смерти ее мало обеспокоило.

– Да, – ответил Квинн.

– Я не боюсь, – искренне заверила Мона.

Но она еще не до конца понимала, что с ней произошло. И в глубине души, в той ее части, которую я не открывал для Квинна и которая была недоступна для Моны, я знал, что в действительности она не могла быть согласна на это. Она просто не представляла, что ее ждет.

Что это значило для меня? Почему я придаю этому такое большое значение?

Да потому, что я умертвил ее душу.

Я обрек Мону на вечное пребывание на земле, как были обречены на это все мы, и с этого момента обязан сделать все возможное, чтобы она заняла достойное место в наших рядах. А когда Мона наконец осознает, кем стала, она может лишиться рассудка. Помните, что я говорил вам о Меррик?

Те, кто стремится стать вампиром, сходят с ума гораздо быстрее, чем те, кто, как я, получил Темную Кровь против воли.

Однако у меня не было времени на подобного рода рассуждения.

– Они здесь! – взволнованно воскликнула Мона. – Они внизу! Вы слышите их?

Как и у всех новообращенных, эмоции у нее зашкаливали.

– Не бойся, милая девочка, – сказал я. – Я ими займусь.

Мону встревожил шум, доносившийся из парадной гостиной. Прибыли Мэйфейры. Взвинченная Жасмин ходила взад и вперед. Маленький Жером катался по перилам винтовой лестницы. Квинн тоже услышал голоса.

Это были Роуан Мэйфейр и отец Кевин Мэйфейр. Они приехали со «скорой» и с медсестрой, чтобы увезти Мону обратно в больницу или хотя бы выяснить, жива ли она.

Так вот в чем дело! Наконец-то я понял! Поэтому они и не спешили. Они думали, что Мона уже умерла.

И были правы. Она умерла.

Глава 4

Я открыл дверь спальни.

Квинн и Мона уже скрылись в ванной комнате.

На пороге стояла Большая Рамона – бабушка Жасмин – со стопкой одежды в руках. Я увидел перед собой крайне обеспокоенную хрупкую седовласую женщину с миловидным лицом, в отглаженном белом фартуке.

– Вам нужно все это для бедной девочки? Только не хватайте как попало, у меня все аккуратно сложено!

Я отступил в сторону, Рамона промаршировала через спальню и аккуратно положила стопку одежды на усыпанную цветами кровать.

– Вот. Здесь еще белье и тапочки, – торжественно объявила она.

Из ванной доносился плеск воды. Рамона покачала головой.

– Не могу поверить, что эта девочка еще дышит, – ворчала она, проходя мимо меня на обратном пути к двери. – Это просто чудо какое-то. А ее родня прислала сюда отца Кевина со святым миро – он там, внизу. Конечно, всем известно, что Квинн любит Мону, но в каком Евангелии сказано, что вы можете позволить человеку умереть в вашем доме? А тут еще больная мать Квинна… Вы ведь знаете о ней? Да, она куда-то сбежала. Представляете, Пэтси встала с кровати и ушла…

(В памяти мелькнул образ Пэтси – матери Квинна, исполнительницы песен в стиле кантри, с взлохмаченными волосами и ярко накрашенными ногтями, умиравшей от СПИДа в комнате напротив спальни Квинна. Когда я последний раз видел Пэтси, она давно уже не вставала, чтобы раскрасить лицо, как индеец перед битвой, надеть кожаный костюм с бахромой, высокие сапоги и отправиться куда-нибудь из дома. Это миловидное существо, лежавшее на диване в белой ночной сорочке, было преисполнено абсурдной и неистребимой ненависти к Квинну, порожденной извращенным чувством соперничества и детской ревности женщины, которой было всего шестнадцать, когда она родила Квинна. Теперь эта женщина исчезла.)

– … И все свои лекарства оставила, такая больная, – продолжала между тем Рамона. – Ох, Пэтси, Пэтси! И тетушка Куин только-только сошла в могилу. А тут появляется это рыжее дитя. Ну и дела!

– А что, если Мона умерла, – предположил я, – и Квинн обмывает ее труп в ванной?

Большая Рамона прыснула и прикрыла рот рукой, а потом зыркнула на меня своими бесцветными глазами.

– Да вы сущий дьявол. Почище Квинна. Только не думайте, будто я не знаю, чем они там занимаются. А вдруг она возьмет и умрет прямо там – что тогда? Нам придется обтирать ее досуха полотенцами и укладывать на кровать, будто ничего такого не было, и…

– Что ж, тогда она будет действительно чистой. – Я пожал плечами.

Большая Рамона удержалась от нового смешка и покачала головой, но, едва оказавшись за дверью, дала волю эмоциям и пошла по коридору, посмеиваясь и болтая сама с собой:

– И мать его сбежала, а она совсем больная, и никто не знает, где она, а эти Мэйфейры внизу, странно, что они не привезли с собой шерифа…

Все еще продолжая ворчать, Большая Рамона, этот Ангел Горячего Кофе, вошла в спальню в конце коридора, где Нэш тихо разговаривал с Томми, не перестававшим оплакивать горькую утрату – смерть тетушки Куин.

Я вдруг отчетливо осознал, что успел сильно привязаться ко всем этим людям. Теперь я понимал, почему Квинн настоял на том, чтобы остаться в этом доме и как можно дольше притворяться смертным, почему ферма Блэквуд не отпускает его.

Однако пришло время призвать на помощь всю свою изворотливость и обеспечить Моне небольшую передышку, каким-то образом объяснить ее отсутствие ведьмам, ожидавшим на первом этаже.

К тому же мне было любопытно взглянуть на эти существа в гостиной, на этих неустрашимых медиумов, которые не хуже вампиров дурачили окружающих, прикидываясь обыкновенными людьми, в то время как все их существование было покрыто завесой тайн.

Я поспешил вниз по винтовой лестнице, по пути подхватил летевшего с перил маленького Жерома в не по размеру больших теннисках – как раз вовремя, чтобы спасти его от неминуемой смерти, ибо в противном случае он упал бы с десятифутовой высоты на мраморный пол, – и передал его в руки взволнованной Жасмин. Жестом показав ей, что все будет в порядке, я вошел в прохладную переднюю гостиную.

Доктор Роуан Мэйфейр, основатель и глава Мэйфейровского медицинского центра, сидела в одном из кресел красного дерева (девятнадцатый век, рококо, черный лак и бархат). Когда я вошел, она резко, как марионетка, которую дернули за нитку, повернула голову в мою сторону.

Как я уже говорил, мы однажды встречались с ней на заупокойной мессе по тетушке Куин в церкви Успения Богоматери. Если быть точным, я сидел в опасной близости от нее – на скамье напротив. Но тогда у меня была отличная маскировка: вполне обычная, соответствующая времени и месту одежда и солнечные очки. А теперь перед ней стоял истинный Князь Тьмы в сюртуке и сорочке, отделанной кружевом ручной работы. К тому же я забыл надеть солнечные очки – легкомысленное упущение.

В церкви я не успел как следует разглядеть Роуан, но сейчас был очарован ею с первого взгляда и, честно говоря, смущен этим обстоятельством, ибо привык очаровывать, а не очаровываться.

Искусно вылепленное овальное лицо Роуан с огромными серыми глазами и безупречно очерченным ртом было чистым, как у девочки, и не нуждалось в косметике, чтобы подчеркнуть его прелесть. На ней был строгий брючный костюм из серой шерсти и красный шарф, концы которого она заправила за лацканы пиджака. Короткие пепельные волосы завивались внутрь на уровне плавной линии подбородка.

Поймав на себе ее внимательный, напряженный взгляд, я почувствовал, что она пытается проникнуть в мой накрепко запертый от посторонних разум, и ощутил пробежавший по спине холодок.

Роуан рассчитывала с легкостью прочесть мои мысли, но ожидания ее не оправдались. Кроме того, ей никак не удавалось разрушить выставленный мною барьер и узнать, что происходит на втором этаже. Роуан это не нравилось. Выражаясь возвышенным языком, она пребывала в глубокой скорби. Наткнувшись на непреодолимые препятствия, она переключила внимание на мой внешний вид, но не на эксцентричный наряд или небрежную прическу, а на детали, явственно свидетельствовавшие о моей истинной сущности: едва заметное свечение кожи и чересчур яркую голубизну глаз.

Необходимо было как можно скорее начать разговор.

Однако позвольте сначала сказать несколько слов о втором госте, который в тот момент стоял у камина, об отце Кевине.

Как и Мону, Природа одарила его темно-зелеными глазами и рыжими волосами. Отец Кевин вполне мог быть старшим братом девочки: их генетическая близость не вызывала сомнений. Примерно одного со мной роста, около шести футов, хорошо сложен, в черной сутане с белым воротничком…

В отличие от Роуан отец Кевин не обладал ведьмовским даром, но его сверхъестественные способности были весьма высоки. Без труда прочитав его мысли, я узнал, что он считает меня существом странным и надеется, что Мона уже мертва.

Я высек из памяти искру воспоминаний о нем: священник, служащий мессу, стоит с потиром в руках. Это моя кровь.

И неожиданно, сам не знаю почему, я перенесся в свое детство, в деревушку во Франции, в старинную церковь, где священник вот так же стоял с потиром в руках и говорил те же самые слова. Охваченный воспоминаниями о своей смертной жизни, пугающе отчетливыми и яркими, я на мгновение утратил ощущение времени. Я видел монастырь, в котором учился и был счастлив и где так надеялся стать монахом. О, это было ужасно!

Но тут до меня вдруг дошло, что доктор Мэйфейр перехватывает мои видения. Я поспешил вновь закрыть от нее свой разум и встряхнулся.

Полумрак, царивший в гостиной, действовал мне на нервы. И тут я наткнулся взглядом на неподвижную фигуру дяди Джулиена – объемную, совершенно непрозрачную.

Опять! Что ему здесь надо? В отлично скроенном, щегольском сером костюме, он стоял в дальнем углу гостиной, скрестив руки на груди, и с нескрываемой враждебностью смотрел на меня. Он был абсолютно реален.

– Что с вами? – спросила доктор Мэйфейр, сверля меня пристальным взглядом.

Низкий, хрипловатый голос. Чувственный.

– А вы не видите в этой комнате призрака? – брякнул я, не подумав, ибо явственно видел стоявшего в углу призрака, и только потом сообразил, что зрелище это никому, кроме меня, не доступно. Сияющее, самоуверенное пугало явилось по мою душу.

– Нет, я ничего не вижу, – спокойно ответила Роуан. – А что, здесь присутствует призрак, которого я должна видеть?

Женщины с таким хрипловатым голосом всегда обладают особым шармом.

– В этом доме действительно обитают призраки, – согласился отец Кевин с типичным для янки бостонским выговором. – Думаю, вам, как другу Квинна, это известно.

– О да, – кивнул я. – Просто никак не могу к ним привыкнуть. Они пугают меня. И ангелы тоже.

– А разве не вы провели обряд экзорцизма, чтобы избавиться от Гоблина?

Вопрос священника застал меня врасплох.

– Да, и это сработало. – Я с удовольствием сменил тему разговора. – Гоблин покинул этот дом, и Квинн наконец-то от него освободился.

Дядя Джулиен не шелохнулся.

– Где она? – спросила Роуан, конечно же имея в виду Мону.

– Мона хочет остаться здесь, – сказал я. – Что тут непонятного? – Я пересек комнату и сел на стул лицом к Роуан, так, чтобы торшер оказался у меня за спиной. Таким образом, лицо мое оставалось в тени, а я мог видеть всех, включая своего заклятого врага в углу. – Она не хочет умирать в Мэйфейровском центре. У нее хватило сил сесть за руль и доехать сюда. Вы знаете Мону. Сейчас она наверху с Квинном. Доверьтесь нам. Оставьте ее здесь. Мы о ней позаботимся. Можно вызвать на помощь старую сиделку тетушки Куин.

Роуан смотрела на меня как на сумасшедшего.

– Вы понимаете, насколько это будет тяжело? – Она вздохнула, и невероятная усталость отразилась на ее лице. Но только на мгновение. – Вы осознаете все последствия?

– Вы ведь привезли с собой кислород и морфий? – Я глянул через плечо на машину «скорой помощи», стоявшую у парадного крыльца. – Оставьте их нам. Синди, сиделка, сумеет в случае необходимости ими воспользоваться.

Роуан приподняла брови. И снова тень усталости пробежала по ее лицу. Но доктор Мэйфейр была сильной женщиной. Она пыталась разгадать меня. Ничто во мне не пугало ее и не отталкивало. А я находил ее прекрасной. В ее глазах светился незаурядный ум.

– Квинн, вероятно, не в состоянии понять, какую ношу на себя взваливает, – тихо заговорила она. – Я не хочу, чтобы он страдал. Не хочу, чтобы Мона умирала в муках. Вы понимаете меня?

– Конечно, – ответил я. – Поверьте, мы позвоним вам, когда придет время.

Роуан склонила голову и тут же снова вскинула на меня взгляд.

– Нет, вы не понимаете. – Ее хрипловатый голос был полон тревоги. – Нет никаких разумных объяснений тому, что она до сих пор жива.

– Но таково ее желание. Она больше не чувствует боли и хочет отдохнуть, – упорствовал я и добавил, но уже мысленно: «Это правда. Теперь нет причин за нее беспокоиться».

– Этого не может быть, – прошептала Роуан, и что-то в ее лице вдруг переменилось. – Кто вы? – уже громче спросила она, и хрипотца в ее низком голосе только подчеркнула серьезность вопроса.

Я был околдован и никак не мог освободиться от чар этой женщины. По спине снова пробежал холодок. В гостиной было слишком темно. Следовало попросить Жасмин зажечь люстру.

– Мое имя не имеет значения, – ответил я, с трудом выдавливая из себя каждое слово.

В чем секрет этой женщины? Почему ее обезоруживающая красота волнует и пугает одновременно? Я хотел заглянуть в ее душу, но она была слишком умна, чтобы это позволить. И все же я успел понять, что Роуан хранит в себе целый букет тайн, что она как-то связана с монстром, ребенком Моны, которого я видел в ходе Обряда Тьмы, и много что еще.

Я вдруг понял, что Роуан скрывает нечто ужасное для нее самой, что сохранность этой тайны и мучительные мысли о ней кардинальным образом влияют на ее собственное сознание, а источником неистощимой энергии этой потрясающей женщины в значительной степени служит всепоглощающее чувство вины. Я жаждал узнать, в чем же состоит эта тайна, проникнуть в ее суть, пусть даже на краткое мгновение. Я бы что угодно отдал…

Роуан отвернулась, явно смущенная моим чересчур пристальным взглядом, и наша мысленная связь прервалась. Однако я успел уловить ее безмолвное объяснение: «Власть над жизнью и смертью».

– Прежде чем уехать, я должен увидеть Мону, – заговорил вдруг отец Кевин. – К тому же мне необходимо побеседовать с Квинном об экзорцизме. Поймите, ведь я тоже видел Гоблина. Я беспокоюсь о них обоих. Скажите Моне, что мы здесь…

Оказывается, он уже сидел на стуле напротив меня, а я даже не заметил.