Помоги проекту - поделись книгой:
Дальше поперла такая откровенная грязь, что читать больше не хотелось. Лев Федорович еще раз взглянул на фотографию Марии Зотовой. Видно, она и вправду особенная женщина, если вызывает такую бурю «народного негодования». Половина города облегченно бы вздохнула, если бы ее отправили куда-нибудь на поселения в Сибирь.
Следовало оформить «Протокол задержания». Без этого никак! Взяв лист бумаги, майор принялся писать:
«
Заверив протокол своей подписью, он положил его в папку и подошел к окну. На улице было темно. На душе безрадостно. С этого момента Михаил Аверьянов находился под угрозой расстрельного приговора. Пятьдесят восьмая статья, часть первая, измена родине. Дело нешуточное. Приговор будет отсрочен, потому что Аверьянов будет включен в оперативную игру, но гарантию на благоприятный исход никто не даст, приговор могут привести в любое время. И самое скверное, этому никто не сумеет воспрепятствовать…
Заложив ладони за голову, Михаил Аверьянов уставился в темный потолок. Не спалось, мучила бессонница. Хотелось забыться, хотя бы ненадолго, а там, если повезет, оказаться в довоенной родной Вологде, которую любил. Тихий, спокойный зеленый городок, где так тревожно шумят кронами высокие клены.
Куда же подевалось все то, что он пережил? Как будто бы и не было ничего. А ведь это не так. Все осталось, и от этих воспоминаний никуда не убежать. Но самое главное — сейчас у него была Маруся. Вера в ее любовь буквально вырвала его из могилы и дала возможность жить дальше. Мало кто из врачей в госпитале верил, что ему удастся выкарабкаться — ранение было тяжелым, кроме того, он потерял много крови. Однако немецкие врачи сумели его вылечить, поставить на ноги. Сделали практически невозможное, относились к нему заботливо, словно он был одним из них. Так что даже трудно сказать, враги они для него или нет… Во всяком случае, стреляли в него не немцы, а свои, перешедшие на сторону врага, чтобы спасти собственную шкуру. Такие люди способны пойти на любую подлость.
Закрыв глаза, он думал о Марии, об их будущей встрече, о том, какая у них впереди будет долгая совместная счастливая жизнь. Во всяком случае, в это следовало верить. Незаметно для себя Михаил уснул, согреваемый мыслями о Марусе.
Глава 11. Я всего лишь связной
Связника задержали на почте в 16.30, а уже через полчаса он давал признательные показания. Как выяснилось, биография у него была вполне типичная для немецкого агента. Настоящее его имя — Зиновий Васильевич Поздняков. Родился в Новочеркасске в 1915 году, в семье майора императорской армии. На исходе двадцатого года его семья иммигрировала в Югославию, где и осела.
Учился Поздняков на юридическом факультете Белградского университета, где вступил в национальную организацию русской молодежи, созданную немцами для координации действий русского студенчества. Позже возглавил одно из подразделений союза и попал в поле деятельности «Абвера». После короткого, но содержательного разговора с сотрудником отдела «Абвер-2» был завербован и направлен для подготовки в разведывательный центр. В 1937 году был переправлен в район Вологды и по подложным документам сумел устроиться в бригаду обходчиков на железную дорогу.
Поздняков прекрасно осознавал, что оттого, насколько он будет откровенен, зависит его жизнь. Игра в шпионов для него закончилась в тот самый момент, когда ему в лицо направили пахнущий жженым порохом ствол пистолета. За прошедшие сутки сполна успел вкусить реальность — наручники на руках и сырой воздух в узкой камере Управления государственной безопасности Вологодской области. После разговора с майором Волостновым он сдал еще две диверсионные группы, с которыми раз в месяц поддерживал связь, но тот, не сводя с него строгих глаз, сказал:
— Этого мало, чтобы сохранить жизнь. Нужно вспомнить что-то еще.
— Я всего лишь связной… Моя задача — способствовать расширению агентурной сети и наблюдать за железной дорогой, — испуганно говорил Поздняков. — На связь с Центром я выхожу один раз в неделю и докладываю о том, что произошло за это время.
— Что ты должен был передать в этот раз?
— После встречи с агентом Филином я должен передать радиограмму о том, что встретил группу в условленном месте.
Майор в упор рассматривал связника. Обыкновенный, ничего такого, что могло бы отличить его от ровесников. Белобрысый, конопатый, сухопарый. Нацепит на лацкан значок и вполне сойдет за примерного комсомольца. Именно такие, без всяких опознавательных примет, необходимы в любой разведке. На идейного борца с Советским Союзом он не тянул — ссылался на собственную глупость и говорил о том, что Национальный союз активно опекается фашистским режимом.
Перед майором сидел молодой перепуганный мужчина, который прекрасно осознавал, что игры в благородство закончены, сам он находится всего-то в шаге от расстрельной статьи, и жизнь его зависит оттого, насколько он будет красноречив.
— Что вы знаете о прибывшей группе? — задал Волостнов следующий вопрос.
— Мне известно, что это наиболее подготовленная и доверенная группа майора Гемприх-Петергофа… Он возлагает на эту группу большие надежды. В последней радиограмме меня попросили оказать ей должное содействие и определить куда-нибудь на подходящее место на первые несколько дней.
— Насколько хорошо вы знаете майора Гемприх-Петергофа?
— Достаточно хорошо, — после некоторого замешательства произнес Поздняков. — Он был одним из тех, кто нередко приходил на заседания молодежного союза. Представлялся как Андрей Петрович Петергоф. Думаю, что представлялся под вымышленным именем. Не уверен, что даже его фамилия Гемприх-Петергоф настоящая. Только значительно позже я узнал, что он работает в «Абвере».
— Когда именно узнали?
— Весной тридцать седьмого, — немного подумав, ответил Поздняков. — Именно тогда мне предложили пройти подготовку в школе агентуры для дальнейшей заброски в Советский Союз.
— И вы сразу согласились?
— Да… Мне показалось это предложение интересным. Хотелось поработать в России. Правда, Вологда далековато от тех мест, где я родился. Но меня грела мысль, что я все-таки побываю там.
— Побывали?
— Не довелось.
— На какой срок рассчитано ваше пребывание здесь?
— Первоначально рассчитывали на полгода, но потом руководство решило меня оставить, посчитав, что я прекрасно справляюсь со своими обязанностями.
— Что ж, будем надеяться, что вы и дальше будете справляться со своей работой, — серьезно проговорил Волостнов. — Какой ваш позывной?
— «Лаф».
— Почему «Лаф»?
— В переводе с английского это значит «любовь».
— Ах, вот оно что… Вполне романтично. Ну, вот что, «Лаф», нужно будет передать, что группу встретили и помогли отыскать квартиру на первое время. Когда выходите на связь?
— Сегодня вечером.
— Думаю, не нужно предупреждать, что от того, как вы передадите телеграмму, будет зависеть ваша жизнь.
— Я все понимаю, — угрюмо произнес Поздняков. — Только мне нужно вернуться домой и взять блокнот с кодами, чтобы зашифровать радиограмму.
Майор выдвинул ящик стола и положил на стол блокнот:
— Вот этот?
— Где вы его нашли? — удивился Поздняков.
— Хм… Там, где вы его и запрятали — в подвале за мешками картошки. А теперь шифруйте радиограмму, у нас не так много времени.
Было уже далеко за полночь, когда тяжелая металлическая дверь громко стукнула, и голос сержанта-надзирателя сурово произнес:
— На выход!
Лампочка была тусклой, едва горела, но в этот полуночный час она показалась ему невероятно яркой. Ее свет пробивал веки, давил на глаза, парализовывал волю, проникал в мозг. Казалось, что он не проспал даже секунды, но сейчас, услышав крик надзирателя, понял, что все-таки вздремнул, правда, неглубоко и очень тревожно.
— На расстрел, что ли? — вяло поинтересовался Аверьянов.
— Сейчас узнаешь, — усмехнувшись, сказал сержант.
Хоть и скверная задалась жизнь, но умирать как-то не хотелось. Не все в этой жизни было плохим, и потом, имелись определенные планы на ближайшие пятьдесят лет, и очень будет жаль, если им не дано осуществиться.
Досадно, конечно, что пришлось столько много перетерпеть, суметь выжить в плену, и все лишь для того, чтобы несколькими месяцами позже быть убитым от руки русского солдата. Но более всего было обидно то, что не удастся свидеться с Марусей. И это всего лишь в одном шаге от любимой!
Заложив руки за спину, Михаил вышел из камеры.
Пройдя по коридору, поднялись на этаж выше. С правой стороны находилась дверь во двор. Интересно, в какой именно момент пристрелят? Когда он будет идти по коридору или когда выведут во двор? А может, заведут в камеру, зачитают приговор…
Но его вели дальше, мимо череды кабинетов. «Значит, все-таки расстреливать не собираются», — подумал Аверьянов, но не испытал при этом ни радости, ни тем более печали, словно все переживания и эмоции остались в унылой, едва освещаемой камере. Все-таки ведут на допрос. Кому-то не спится в полуночный час, вот и решил скрасить опостылевшее дежурство разговором с «предателем Родины».
— Шагай к выходу!
А это что еще за новость?
Прошли мимо караульных, стоявших у входных дверей, и вышли на улицу. Было стыло. В лицо бил ветер с колючим снегом. Морозно до жути. У входа в Управление стояла «Эмка», дверь которой неожиданно распахнулась, и из салона выглянул майор Волостнов:
— Ну что встал? Садись в машину, застудишься!
Машина тут же тронулась с места, щедро брызнув упругим слежавшимся снегом.
— Расскажи подробности своего расстрела.
— Это было под Веймаром, немецкий старинный городишко. Там размещалась разведшкола, куда меня поначалу определили. Как-то я ляпнул по неосторожности что-то про Гитлера, и на меня донесли начальнику. Понял, что расстреляют, и решил бежать, — безучастно начал рассказывать Аверьянов. — Нас таких человек двадцать набралось. На что-то надеялись… Бежать решили во время стрельбы, чтобы оружие было. А куда там особенно убежишь… Всех отловили… Потом вывезли на грузовике на окраину и стали расстреливать по нескольку человек. Мне повезло немногим больше, чем другим, я оказался в последней четверке. Ждал своей очереди. Тогда мне хотелось, чтобы эта очередь на расстрел никогда не заканчивалась… А у немцев все отработано до мелочей. У них вообще второстепенных деталей не существует. Одни расстреливают, другие добивают тех, кто сумел уцелеть, третьи закапывают трупы. Работали, как настоящий конвейер. Все слаженно, все четко, как будто не людей убивают, а на огороде копаются. Дошла очередь и до нашей десятки. Поставили нас на краю ямы. И знаете, у меня вдруг возникло чувство, что меня не убьют. А тут как раз и солнце взошло, да так ярко палило, что прямо лицо обжигало, глаз не мог открыть, так и слепило.
В нескольких шагах от нас выстроилась расстрельная команда. Не знаю, кто они были, но только между собой разговаривали по-русски. Подошел щеголеватый немец, лейтенант. Молодой совсем, лет двадцати, наверное, а потом вдруг все пропало… Я даже не понял, в какой именно момент прозвучал залп. Далее что-то необъяснимое случилось, со мной прежде такого никогда не бывало. Даже не знаю, как объяснить… Если бы я был верующим, то обязательно перекрестился бы. Меня вдруг не стало, а потом вдруг откуда-то возник свет, я его даже сейчас вижу, он со стороны березового леса исходил, через кроны пробивался, и чей-то голос произнес: «Иди!» Ну, я и пошел, хотя идти было тяжело, что-то в ногах мне мешало. Только потом мне рассказали, что у меня ноги были ранены, грудь прострелена, а сам я был землей засыпан. Веса тогда во мне не было никакого, самый настоящий дистрофик! Да и сил более не оставалось, а я продолжал разгребать землю и из могилы выкарабкиваться. Поначалу хотели меня там же пристрелить, да майор Петергоф не разрешил. Сказал, что сделает из меня настоящего разведчика. В госпиталь потом доставили, врачи давали один шанс из ста на мое выздоровление. Но ничего… Выкарабкался!
— И что же тебе помогло? Не каждый может таким случаем… похвастаться.
— Маруся. Если бы не она, я бы не выжил. Как закрою глаза, так лицо ее вижу. Я бы на все пошел, чтобы снова повидаться с Марусей. Никогда не думал, что любовь может быть такой. Ведь до нее девушек у меня немало было… А тут как накрыло меня, ничего не мог с собой поделать…
— Интересную ты историю рассказал… — с задумчивым видом покачал головой Волостнов и добавил: — Встречу с Марусей пока не могу тебе устроить, сам понимаешь, ее сначала заслужить нужно, а вот показать, где она сейчас живет, это можно. Посмотри на угловые окна третьего этажа, — указал он на дом, стоявший рядом. — Теперь Маруся Радчикова живет здесь с детьми. С прежнего места съехала.
— Радчикова? С детьми?.. Вы что-то путаете, Лев Федорович, она Зосимова.
— Не путаю. Теперь она Радчикова. Вышла два месяца назад замуж за капитана интендантской службы.
— Присосался, собака! — проскрежетал зубами Михаил.
— Не будем никого судить. Кто мы такие… Два года назад у него умерла жена, один воспитывал малолетнего сына. Без женщины в доме тоже никак нельзя. Потом женился на Марусе, русские женщины жалостливые. Сразу после того, как расписались, пошел на фронт. Пропал без вести… Так что Маруся воспитывает двоих детей одна. Один — свой, а другой — ребенок мужа.
— Для меня это ничего не меняет, как любил Марусю, так и буду любить ее дальше. Только благодаря ей я и выжил, — глухо отозвался Михаил. — А что у нее было и с кем, меня не интересует.
Он приник к замерзшему стеклу. Окна горели тускло-желтым светом, в какой-то момент ему показалось, что за окошком мелькнула тень. Маруся! Хотелось закричать от накатившего счастья. Но нет, это всего лишь тень от дерева, мерно раскачивающегося на ветру.
Свет в окнах вдруг погас. Сказка закончилась: ни продолжения, ни счастливого конца. Полная неизвестность.
И все же грудь распирало от счастья при мысли, что он находится от Маруси всего-то на расстоянии трех десятков шагов. Пусть их разделяет каменная стена, но они в одном городе, а там судьба предоставит ему шанс быть рядом с любимой, и он его не упустит!
— Я сделаю все, что нужно, — произнес Аверьянов и не узнал собственного голоса, прозвучавшего хрипло и с надрывом. К горлу вдруг подкатил тугой спазм, не хватало еще разрыдаться. Вот ведь как бывает — в плену слезинки не уронил, а тут готов по-мальчишески разрыдаться.
Майор понял его состояние и, предусмотрительно отвернувшись, проговорил:
— Рацию мы нашли, она оказалась точно в том месте, где ты и указал.
— Мне нечего от вас скрывать, рассказал все, как было.
— Мы тебе поверили… Нужно будет передать по рации такое сообщение: «Приземлились благополучно, ждем дальнейших распоряжений». Не сложно?
— Не сложно… Только для достоверности вместо «ждем дальнейших распоряжений» я бы написал: «Приступили к работе». А дальше подписываюсь: «Маз». Круг наших обязанностей обозначен, от нас ждут результатов в ближайшие несколько дней.
— Если считаешь, что так лучше, значит, так и сделаем.
— Можно задать вам один вопрос? — спросил вдруг Аверьянов.
— Спрашивай, — разрешил Волостнов. — Если он действительно только один.
— Вы поймали других агентов?
— Не совсем… Падышев был застрелен при задержании. Не пожелал сдаваться, а вот Лиходеева задержали. Но потом было решено расстрелять. — Взглянув на наручные часы, майор добавил: — Расстреляли во дворе тюрьмы пятнадцать минут назад. Не хочешь спросить, по какой причине?
— И по какой же?
— Отвечу тебе так… Он был недостаточно откровенен с нами. Проверили его информацию по другим каналам, а она не подтвердилась. Так что у меня к тебе очень большая просьба, будь с нами предельно честен. Валера, — обратился Волостнов к водителю, — вези нас в Управление.
— Понял, товарищ майор, — ответил сухопарый молчаливый водитель.
Автомобиль, осветив фарами падающий снег, выехал на центральную улицу.
Глава 12. Кажется, «Абвер» клюнул
Настроение было дрянь. Прошла неделя, а группа Филина не давала о себе знать. Обер-лейтенант Филипп Голощекин выходил в обговоренное время на связь, но эфир молчал. На восьмой день ожидания, преисполненный тревоги, он вновь нацепил наушники и принялся быстро отстукивать позывные Филина. Где же они? Почему так долго молчат? Что могло произойти с группой? Ведь она была одна из самых подготовленных, курировал ее лично майор Гемприх-Петергоф.
Неожиданно через трескучие шумы эфира обер-лейтенант услышал ответ: «Я — Маз!
Я — Маз!»
Тонкое эфирное попискивание напоминало звуки любимой мелодии. Голощекин поплотнее прижал наушники к голове, вслушиваясь в позывные. Передаваемые сигналы звучали быстро и очень четко, что свидетельствовало о высокой квалификации радиста. Почерк передачи обер-лейтенант узнал сразу — он принадлежал Аверьянову, одному из лучших учеников школы.
Группа объявилась в тот самый момент, когда руководство почти перестало надеяться на благоприятный исход. Едва сдерживая крик восторга, он привычно застучал ключом: «Маз, вас слышу! Как у вас дела?»
Еще через несколько минут прозвучал ответ:
«
Расшифровав радиограмму, Голощекин немедленно поднялся к начальнику «Абверкоманды» майору Гемприх-Петергофу и, стараясь сдержать ликование, распиравшее грудь, выпалил:
— Группа Филина вышла на связь!
Майор стоял у окна и садовыми ножницами подрезал разросшийся в горшке куст розы. Он быстро повернулся к Голощекину и совсем по-приятельски произнес:
— Филипп, знаете, кем я бы хотел стать, если бы не закончил Александровское юнкерское училище?
— Надо полагать, что садовником, господин майор, — быстро нашелся с ответом обер-лейтенант.
Поделиться книгой: