Искупление вины

— Понимаю.

— Какой ваш псевдоним?

— Филин.

— А в армии вы кем были?

— Звание — сержант, должность — командир отделения.

— Мы делали запрос в вашу часть, там о вас отзываются хорошо. Считают, что вы пропали без вести. Биография у вас, я бы сказал, советская! Брат, вот, сражается на Волховском фронте. Сейчас ранен, лежит в госпитале…

— Что с ним?

— Прострелено плечо, но врачи говорят, что ничего страшного, так что скоро он вернется в строй. Как же так получилось, Михаил Николаевич, что вы перешли на сторону немцев и стали нашим врагом?

— Врагом я не стал… На моих руках нет крови советских граждан… И быть бы не могло. А пошел я в немецкую диверсионно-разведывательную школу затем, чтобы обрести свободу и вернуться в строй, где бы я мог быть полезен родине, — спокойным и ровным голосом проговорил Аверьянов и, немного помолчав, добавил: — С мертвого-то меня какой прок?

— Верно, никакого… Значит, не боитесь, что мы вас расстреляем?

— Не боюсь. Меня не расстреляют.

— Хм… Я бы на вашем месте так категорично не утверждал, — покачал головой Волостнов. — Я не собираюсь давать обещаний… Законы нашей страны строгие, но она может проявить великодушие, если вы действительно искренне раскаялись и желаете нам помочь победить врага… У меня к вам такой вопрос: если бы вы действительно пошли в «Абвер» только для того, чтобы вернуться на родину, тогда почему же вы не объявились сразу после выброски? Пару дней вы просто где-то отсиживались. Размышляли, как вам поступить дальше? И что вы делали все это время? Об этом тоже нам придется поговорить. А потом вы ведь не сами пришли, вас к нам доставил комендантский патруль.

— Было немного не так, товарищ майор, разрешите объяснить?

— Попробуйте, — откинулся на спинку стула Волостнов.

— Со мной было еще три человека. Все они — ярые враги Советской власти! Никто из них сдаваться не собирался. Меня могли просто убить, если бы я заикнулся о переходе на советскую сторону. Следовало действовать осторожно. К тому же никто меня не задерживал, я сам сдался патрулю на вокзале при первой же представившейся возможности и попросил, чтобы обо мне сообщили в районный комитет госбезопасности.

— Другие диверсанты видели, как вас арестовывают?

— Думаю, что да.

— Кто в вашей группе был командиром?

— Я был и командиром группы, и радистом.

— Вы говорите, что вас было четверо, но на станции вместе с вами оказалось трое. Где же еще один?

— Я его убил, — просто объявил Аверьянов, не отводя от Волостнова упрямого взгляда.

— Вот как… И почему?

— Он напал на меня. Если бы я этого не сделал, то сейчас мы бы с вами не разговаривали.

— И откуда такая неприязнь?

— Слишком много нас разъединяло. Он тоже из Вологды, так оказалось, что мы попали в одну диверсионно-разведывательную школу.

— Начальство знало, что вы не ладите?

— От них ничего не укроешь. Думаю, поэтому нас вместе и отправили.

— Как его звали?

— В школе он был под фамилией Свиридов, но в действительности его фамилия Тарасюк.

— И куда же вы дели труп?

— Оттащил в сторону и засыпал снегом.

— А что другим сказали?

— Сказал, что он местный и отправился в Вологду.

— И они вам поверили?

— Я постарался быть убедительным.

— Место, где зарыли труп, можете показать?

— Найти его будет несложно, оно видно прямо с дороги.

— Какую специальность имеют Лиходеев и Падышев?

— Диверсанты. Оба закончили Псковскую диверсионную школу.

Аверьянов выглядел открытым, не пытался юлить, не уходил от ответа, и его рассказ всецело совпадал с показаниями второго диверсанта. Неожиданно Волостнов поймал себя на мысли, что сочувствует ему. Вот ведь как бывает — служил, как положено, отстреливался до последнего патрона и по злому року оказался в плену. Будь судьба к нему более милосердной, вышел бы из окружения и продолжал бы воевать с немцами. Еще и награду бы получил!

Ошибиться майор не имел права. За время службы в контрразведке ему не однажды приходилось проводить допросы. Люди встречались разные. В каком-то случае приходилось расположить к себе, в других — прикрикнуть и даже запугать. Но сегодняшний допрос был особенным. С самого начала разговора он дал понять, что сведения задержанного важны, военная контрразведка в нем заинтересована. И если он будет до конца откровенен, то родина может простить прегрешения.

Потребовалось некоторое внутреннее усилие, чтобы отогнать это сочувствие, и следующий вопрос майор задал более нейтральным голосом:

— Хорошо… Вот что, Михаил Николаевич, предположим, я вам верю. А какой ваш позывной?

— Мой позывной — «Маз».

— Странно звучит. Что он означает?

Аверьянов слегка замешкался, а потом решительно ответил:

— Это первые буквы имени и фамилии моей девушки… Маруся Зотова.

— Она была для вас важна?

— Она важна для меня и сейчас. С ней я встречался еще до войны. — Михаил слегка улыбнулся и добавил: — Это было так давно, как будто бы в другой жизни. Когда после побега было решено нас расстрелять… Я знал, что меня не убьют, верил, что меня защищает Маруся. Прозвучал залп, я упал, меня уже засыпали землей, а потом я стал выкарабкиваться на поверхность. Во время расстрела присутствовал майор Петергоф, вот он меня и забрал к себе. Меня подлечили, а потом отправили в диверсионную школу.

— А какие позывные вашей «Абверкоманды»?

— «Петергоф». По фамилии руководителя нашей группы.

— Несложная комбинация, я думал, что «Абвер» работает потоньше.

— Они работают хитро, в этом им не откажешь, но позывной всегда можно поменять.

— Какие задачи ставило перед вами руководство «Абверкоманды»?

— Нам было поручено закрепиться на железной дороге. Завести среди служащих знакомства и следить за передвижением воинских составов к линии фронта. Желательно узнавать номера частей, каким вооружением обеспечены. Обращать внимание на орудия, военные грузы, боеприпасы, продовольствие. Если есть возможность, подсчитывать количество военной техники.

— Насколько рассчитана ваша командировка?

— На три недели. Если получится закрепиться, то командировку могут продлить.

— Где находится рация?

— Припрятали в лесу. Место приметное. Могу показать.

— Значит, вы готовы с нами работать и заслужить прощение?

— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Аверьянов без пафоса.

Почему-то верилось, что так оно и будет.

— У меня к вам есть просьба, товарищ майор.

— А не рано ли для просьб?

— Это очень личное.

— Слушаю.

— Мне бы хотелось повидаться с этой девушкой. Я не знаю, что с ней случилось. Наверняка она думает, что я погиб.

— И в каком же качестве вы у нее появитесь? Здравствуй, дорогая, я — немецкий диверсант, так, что ли?

— Можно что-нибудь придумать.

— Для того чтобы что-то придумывать, нужно сначала заслужить. За нее можете не переживать, у нее все в порядке.

— Вы знаете, о ком я говорю?

— Знаю, — сдержанно отвечал майор.

— Она… сейчас одна?

— После того как перестала получать от вас письма, она поехала в Горький к вашей матери справиться о вас и там узнала, что вы пропали без вести. Совсем недавно вышла замуж за капитана интендантской службы.

Аверьянов прикрыл глаза. Некоторое время он сидел неподвижно, думая о чем-то своем. А когда он вновь открыл глаза и заговорил, майор Волостнов вдруг почувствовал, что перед ним сидит совершенно другой человек, весь потухший, словно переживший только что большое горе.

— Почему от меня уходят все те, кого я люблю?! Я ведь выжил только потому, что у меня была она. А если ее уже для меня нет, меня больше ничего не держит на этом свете. Можете сразу расстрелять.

— Не торопитесь умирать, — чуть строже произнес майор. — Свободы я вам пока не обещаю, но встречу с ней организовать смогу. А там сами решайте, как вам следует поступать. Люди вы взрослые, сами разберетесь в своих отношениях. Но сначала вы мне должны сказать, когда связь с Центром?

— Радиоэфир должен был состояться два дня назад.

— То есть срок уже прошел?

— Есть резервное время. Центр будет выходить на связь еще с неделю. Дальше тянуть уже не стоит, будет подозрительно.

— И все-таки, почему я должен вам поверить?

— Только мне одному известен знак работы радиста под контролем.

— И что это за знак?

— Если радист работает под диктовку контрразведки, в конце второго предложения будет пропущена точка.

— Хорошо, мы подумаем, — кивнул Волостнов и, обратившись к конвойным, стоящим в дверях, распорядился: — Уведите задержанного!

Поднявшись, Аверьянов привычно заложил руки за спину и, сопровождаемый конвойными, зашагал к выходу. Неслышно закрылась дверь.

Майор подошел к сейфу и, вытащив из него пухлое дело семьи Аверьяновых, принялся внимательно вчитываться в текст, перелистывая страницы.

Семейство Аверьяновых в городе было довольно хорошо известно. Еще прадед, освободившись после отмены крепостного права, завел в Вологде ювелирную лавку. Небесталанный и рукастый, он мастерил ювелирные украшения, ожерелья, кольца, браслеты, серьги. Его изделия пользовались спросом по всей области. Так что слыл он человеком весьма уважаемым и был весьма состоятельным. Нередко с заказами к нему обращалось даже волостное начальство.

Впоследствии мастерскую унаследовал старший сын Макар, сумевший преумножить семейное дело, открыв еще четыре магазина. Далее ювелирное ремесло перешло к отцу Михаила, чье хозяйствование пало на семнадцатый год. Два магазина национализировали, третий приспособили под продовольственный склад, а в четвертом разместили жилищную контору. Пятый, сравнительно небольшой магазин, в силу каких-то причин, а может, по прихоти судьбы, оставили за ним, где он продолжил наследственный промысел.

Когда отец ушел на покой, то передал магазин младшему сыну, который унаследовал от предков самобытный талант и недюжинную тягу к творчеству. Особенно удавались ему кольца из серебра, которые он называл «оберегами». Их с удовольствием скупали молодожены, зная, что талант и старания мастера — хороший довесок к настоящей любви и уберегут любовный союз от напасти и дурного навета.

Михаил жил в старой части города: зеленой, очень тенистой, устроенной для покоя, где испокон веков стояли купеческие особняки, коих даже к началу войны, пусть изрядно пообветшавших, но оставалось немало. Здесь царило затишье, какого не встретишь в промышленной части города, — не слышно шума, не доносится грохот, нередкий подле заводов, лишь ветки разросшейся сирени могут робко постучать в окно, тревожа хрустальную тишину. Но это как бы не в счет…

Уложив аккуратно дело Аверьяновых обратно в сейф, Волостнов достал следующую папку, под номером «В-144/39». Дело Марии Никитичны Зотовой. Перевернул первую страницу. На разлинованный шероховатый лист была наклеена фотография привлекательной женщины, способной заворожить, околдовать и, подобно русалке, затащить в такой глубокий омут, из которого возврата не бывает.

Вот с этого места и началась темная полоса в судьбе Аверьянова — с чертополохами, с дурман-травой, с занозистыми колючками, о которые немудрено ободрать душу. А она кровоточила, зарастала коростой и снова получала нарывы. Все дело в том, что угораздило его влюбиться, да так, что белый свет становился не мил.

Лев Федорович пролистал еще несколько страниц. Далее — написанные на листочках разного формата — в клеточку и полоску — слегка пожелтевшие, вырванные из ученической тетради, со следами губной помады и жирных пятен, небрежно писавшиеся от руки — последовали многочисленные доносы. Их изучали, анализировали, давали им какую-то оценку, но написанные кляузы в ход не пускали. В них не было ничего, кроме безумной любви двух непохожих людей.

«…Считаю своим гражданским долгом как коммунист и патриот нашей Советской родины довести до вашего сведения, что моя соседка из семнадцатой квартиры ведет аморальной образ жизни, завела любовника и встречается с ним вечерами. Убедительно прошу вас принять соответствующие меры…»

Лев Федорович невольно усмехнулся, представив доброхота. Наверняка какой-нибудь бобыль, изнывающий от ревности.

Перевернув страницу, прочитал следующий донос:

«…если женщина ведет аморальный образ жизни и заводит себе любовника, то она склонна к измене родины. Органы должны присмотреться к этой дамочке, не удивлюсь, если она связана с немецкими шпионами…»

Далее был слегка помятый лист бумаги с небольшим жирным пятном в самом углу. Наполненные желчью слова как будто бы прожигали пальцы.

«…обращаюсь к вам уже в третий раз. Однако с вашей стороны не было принято никаких радикальных мер. Видела, как соседка из второго подъезда Маруся Зотова целовалась со своим любовником. Личность его установить не удалось, но он часто наведывается к ней по ночам. Прошу принять меры к пресечению аморального поведения гражданки Зотовой. Какой же она подает пример подрастающему поколению, которое строит наше коммунистическое будущее…»