Черное платье

— Жена дипломата — это звучит, как название должности.

— Это почти так и есть! Ты бы видела, как они себя здесь носят! А на самом деле… точно так же считают копейки, как и мы, техсостав. Хотя денег у них в десять раз больше.

Тем временем машина как-то незаметно оказалась в городе. Они ехали по довольно широкой и маловыразительной улице, по обеим сторонам которой росли высокие платаны. Проехали мимо огромного бетонного сооружения за металлической оградой, напоминавшего скорее огромных размеров дзот, и Лена сказала, что это российское посольство. Потом машина свернула влево, выехала на небольшую площадь, где Наташа успела разглядеть ресторан и напротив него — небольшую бензозаправку, сделала еще один поворот и оказалась на узкой улочке, в конце которой, в проеме между домами, Наташа с восторгом увидела верхний ярус Эйфелевой башни.

— Это — рю де ля Тур, улица Башни, — сказала Лена. — Здесь мы с тобой будем жить.

Она притормозила, повернула направо и въехала в подземный гараж, расположенный под одним из домов.

Наташе все казалось необычным: погруженный в полную темноту гараж (его этажи уходили глубоко под землю); поблескивающие в темноте бетонных боксов красивые автомобили; маленький лифт, обитый изнутри мягкой ковровой тканью, в котором они прямо из гаража поднялись на четвертый этаж, где жила Лена и где пришлось зажечь свет, так как в коридоре было совершенно темно.

Квартира оказалась небольшой, с крошечной кухней, где едва мог поместиться один человек, но в остальном напоминавшей московскую — наверное, за счет типовой стенки и давно вышедшего из моды старого советского дивана.

— Вот, — сказала Лена, показывая на стоящую в углу раскладушку. — Взяла у коменданта специально для тебя. Очень удобная, с матрасом. Располагайся.

Наташа кое-как побросала свои немногочисленные пожитки на полку, которую Лена освободила для нее в шкафу, и подошла к окну, выходившему в небольшой, но очень симпатичный закрытый дворик с тщательно выметенными асфальтовыми дорожками и аккуратно подстриженными газонами. Стены соседних домов были увиты плющом, поднимавшимся до самых крыш.

Потом Наташа приняла душ в красивой Ленкиной ванной кремового цвета, заставленной заманчивыми пузырьками и баночками, надела ее пушистый махровый халат и блаженно растянулась на диване:

— Поверить не могу…

Лена накрывала на стол.

Через час появилась жена дипломата, оказавшаяся энергичной сорокапятилетней брюнеткой с гладко зачесанными волосами и большими золотыми серьгами в ушах. Наташа с аппетитом поужинала и даже немного захмелела, выпив почти полбутылки розового вина. Откинувшись на спинку стула, она рассеянно слушала рассказы Ленкиной гостьи о недавно купленных тряпках. Впрочем, разговор довольно быстро изменил направление, и Наташа, с изумлением вслушиваясь в речь Нины Гавриловны (так звали гостью), вспомнила об обещанном Ленкой уроке здравомыслия.

— Леночка, — говорила та покровительственно, — мы здесь живем четвертый год, и это наша третья командировка, и, как вы догадываетесь, не последняя, потому что Ивана Степановича очень ценят в МИДе… При этом я никогда не позволю себе купить первое попавшееся молоко или яйца. Я иду в один магазин, где молоко стоит пять франков двадцать сантимов, потом в другой, где оно на пятнадцать сантимов дешевле, а в третьем, оказывается, его можно купить за четыре восемьдесят. Не смейтесь: на одном только молоке много не сэкономишь, но вы же берете много продуктов? А я и вовсе покупаю на четверых, представляете? Сорок сантимов сэкономишь на молоке, пятнадцать на масле, семь на яйцах, а всего за одну ходку — франков двадцать чистой экономии.

Наташа подумала: «Она сумасшедшая».

— А теперь посчитайте, — продолжала жена дипломата. — В магазин вы ходите не меньше трех раз в неделю, то есть в месяц двенадцать раз. Умножьте двадцать на двенадцать, получится двести сорок франков. И это за месяц! А за год? Почти три тысячи франков! Это же стоимость хорошего пальто или нескольких пар обуви. А вы говорите — ерунда! — В ее голосе звенело настоящее торжество.

«Лучше быть нищей, как я, чем иметь такое в голове», — подумала Наташа и зевнула.

Они выпили еще вина, и беседа приняла более игривый характер.

— Вы представляете, Нина Гавриловна, — затараторила Ленка, — эта дурочка познакомилась в самолете с красивым французом и не закадрила его.

Жена дипломата смерила Наташу взглядом, который означал что-то вроде «Где уж ей, бедной!», и тут же рассказала поучительную историю из собственной жизни — о том, как до замужества за ней ухаживал венгр. («Такой интересный мужчина!»), который учился в МГИМО и дарил ей цветы, но она предпочла ему своего Ивана Степановича и ничуть об этом не жалеет.

Наташа не выдержала:

— Не пора ли нам взглянуть на Париж?

Все засуетились и встали из-за стола. Нина Гавриловна церемонно попрощалась, сказав, что ей надо идти кормить мужа и дочерей, и подруги, попудрив носы, вышли из дома.

— Зачем ты сказала ей про француза? — недовольно спросила Наташа.

— А что такого? И потом, мне так надоело слушать ее поучения, что захотелось сменить пластинку. Вчера она даже выговаривала мне за то, что я за свой счет пригласила подругу, то есть тебя. Сказала, что это безумие.

— Это действительно безумие…

— Ну вот еще! Ты же возишься там с моей квартирой! Если бы не ты, разве я смогла бы накопить эти деньги?

— Ленка, ты даже не представляешь, что ты для меня сделала! Это я — твоя должница.

Они пересекли площадь Татгрэн.

— Мы пойдем во-он по той красивой улице, — сказала Лена. — Она называется авеню Виктор Гюго и ведет к Триумфальной арке и Елисейским полям. Там такие магазины!.. Правда, нам с тобой в них делать нечего — это для богатеньких, но посмотреть витрины нам ведь никто не запретит? Там дальше — я тебе покажу — выставлено такое потрясающее платье!.. Черное. Оно бы тебе фантастически пошло! Правда, стоит оно… — Лена закатила глаза. — Лучше не спрашивай.

— Я и не спрашиваю. Что это за церковь?

Лена пожала плечами.

— Понятия не имею! А там на углу — видишь? — потрясающий итальянский магазин. Безумно дорогой, но там такие костюмы… Наташка, тебе надо приодеться.

— У меня всего триста долларов.

— Знаешь, у меня с финансами обстоит не очень хорошо, потому что после покупки машины я… сама понимаешь, а квартирные деньги я хочу употребить на ремонт. Наташка, — она мечтательно вздохнула, — вернусь в Москву, сделаю евроремонт и тогда подумаю наконец о личной жизни.

— Как тебе удается все так замечательно распланировать? И главное — привести в исполнение…

— Эх, Натуленька, ты правильно выразилась, — вздохнула Ленка, — именно «привести в исполнение». Как расстрел. Я планирую, вычисляю, подсчитываю, а ведь мне уже тридцать пять… У тебя, по крайней мере, есть сын, а у меня — никого. И вряд ли уже будет. В лучшем случае я найду себе какого-нибудь подержанного мужика, который придет на все готовое — получит отремонтированную квартирку и какую-никакую машину. А будет ли любить?.. Кто ж его знает?.. И любит ли кто-нибудь кого-нибудь в наше время? Ты вот осталась одна, Татьяна твоя — одна, почти все мои подруги — одинокие несчастные бабы. А ведь и не дуры, и собой почти все недурны, а ты так просто красавица.

— Брось, какая я красавица! Это раньше я была ничего, а теперь… При такой жизни, как моя… Смотри, какие красивые балконные решетки!

— Не говори глупостей, ты — настоящая красавица. Тебя только надо немного приодеть, ты уж извини. Этот костюм дурацкий на тебе… Сколько у тебя денег? Триста долларов? Это, м-м, примерно, тысяча семьсот франков. Не бог знает как много, но все-таки кое-что. Я знаю одно местечко, где можно недорого купить что-нибудь приличное. Завтра поедем.

— Ленка, видишь ли, из этих денег — двести долларов от моего экс-мужа…

Ленка с живостью перебила ее:

— От Павловского? Ты же не хотела у него ничего просить? Вы что, помирились?

— Ничего мы не помирились! — рассердилась Наташа. — Сережка зачем-то сказал ему, что я еду в Париж. И, мне кажется, попросил для меня денег. И так радовался этим деньгам, что у меня язык не повернулся от них отказаться.

— Вот еще! — возмутилась Лена. — Он столько лет не платил алименты, что должен тебе в сто раз больше! И нечего себя за это корить. Дал, и хорошо. Как говорят, с паршивой овцы..

— Я об этом как-то не подумала, но все равно… А третья сотня — это мамины «похоронные» (ненавижу это выражение), которые она сняла с книжки. Ты понимаешь, что я не могу потратить их на себя? Сережа совсем раздет, а мама… Мама, конечно, ничего, как всегда, не просит и ничего не хочет, но я не могу ее не порадовать: хочу купить ей платье.

— Ты всегда думаешь о других! Это, конечно, похвально, но надо же когда-нибудь подумать и о себе! Ты считаешь, что Зинаида Федоровна сняла деньги с книжки, потому что хотела иметь какую-то дурацкую тряпку? Она сделала это для тебя, и она права — ты молодая красивая женщина и тебе надо устроить свою жизнь. А Сережа еще маленький, потерпит.

— Видишь ли, Ленка, завтра, пока ты свободна, я бы предпочла посмотреть Париж, а в понедельник или во вторник, когда ты все равно пойдешь на работу, я что-нибудь присмотрю.

— Наташка, вот! — Лена остановилась перед ярко освещенной витриной и дернула ее за рукав. — Смотри! То самое платье, о котором я тебе говорила!

Это было то, что называется «маленькое черное платье», очень простое и очень элегантное. Наташа, закрыв на секунду глаза, представила себя в нем.

— Пойдем, всех моих денег не хватит даже на пуговицу от него…

Она потащила подругу за собой, но та продолжала оборачиваться и причитать:

— Эх-эх, а ведь к нему еще нужны туфли и сумочка!

— Какой смысл мечтать о глупостях? Пошли скорей — вон арка!

— Ну, арка… Чего в ней хорошего, в этой арке?

— А где Елисейские Поля? Ах да, вижу! Пойдем скорее туда!

По Елисейским Полям в обоих направлениях медленно двигалась нарядная разноязыкая толпа. Наташа заметила африканцев в экзотических национальных одеждах, американцев с дорогими фотокамерами, японцев в очках и белых рубашках. В какой-то момент ей даже показалось, что она слышит русскую речь. Лена, не замолкая ни на минуту, показывала ей витрины дорогих магазинов, переполненные террасы кафе и комментировала туалеты проходящих мимо женщин, восхищаясь элегантностью француженок.

— Смотри, какая шляпа! Представляешь, пройтись в такой шляпе по Тверской!

— Для такой шляпы нужен соответствующий спутник, хотя бы такой, как у нее. А со спутниками у нас с тобой…

— Спутник не проблема. Вот, например, мой московский жилец, Виктор. Как он тебе?

— Никак. Посмотри, как красиво!

Они спустились по Елисейским Полям к площади Согласия.

— И напрасно! — продолжала Лена. — У него куча денег. Приехал из Волгограда, открыл свое дело и теперь собирается покупать квартиру в Москве.

— А где Елисейский дворец?

— Ты меня не слушаешь? Хочешь сказать, что для тебя он слишком примитивен? Попробуй найти другого. Что-то не очень это у тебя получалось до сих пор.

— Ничего, вот я приоденусь… — усмехнулась Наташа.

— Напрасно ты иронизируешь! Мужики в первую очередь обращают внимание на то, как женщина одета…

— А во вторую? Начинают интересоваться богатством души?

— С тобой невозможно разговаривать. Смотри, какие туфли! — Лена потащила ее к витрине. — Из крокодиловой кожи. Двенадцать тысяч, представляешь? Две тысячи долларов! Есть же люди, которые могут себе это позволить!

— Эти сады спроектированы Ленотром. Помнишь, мы в институте учили про него текст?

— Не очень. Это ты всегда была отличницей. В сущности, ведь это ты, а не я, должна была бы здесь работать.

— Если бы я была на твоем месте, — кто знает? — может быть, я тоже сидела бы после работы дома, а в выходные стирала и гладила. А так, я знаю, воспоминание об этом останется со мной до конца жизни. Ленка, ты сама не знаешь, какой подарок мне сделала…

Когда они повернули назад, было уже совсем темно. Они так устали, что идти к Эйфелевой башне сил не было даже у Наташи. Они немного посидели на скамейке под развесистым платаном и медленным шагом направились к дому.

* * *

— Наташка, ты совсем спишь, — сказала Лена, когда они вошли в квартиру. — Давай-ка скорей ложиться.

— Я вчера легла в два. Сперва собиралась, а потом мы с мамой сидели на кухне и говорили про Париж. — Наташа зевнула. — Бедная мама, ей так и не удалось нигде побывать. А проснулась в пять утра, боялась опоздать в аэропорт.

— Ты ложись, а я пока в душ. Я быстро.

Ленка бросила на расставленную раскладушку стопку белья, зажгла на тумбочке маленький ночничок и закрылась в ванной. Наташа, зевая, принялась стелить себе постель, потом открыла шкаф, чтобы достать ночную рубашку, и увидела коробку в красивой оберточной бумаге, которую ей всучили в аэропорту. «Я и забыла… Неужели духи?»

Наташа повертела коробку в руках, пытаясь сообразить, как ее открыть, чтобы не повредить обертку, которая могла для чего-нибудь пригодиться, и в конце концов, надорвав бумагу и тонкую картонную стенку, заглянула внутрь. Это были не духи. В плоской коробке были аккуратно упакованы три толстые пачки стодолларовых купюр, туго перевязанные банковскими лентами.

Наташа не верила своим глазам.

«Боже мой, что это? Это же деньги! — Она почувствовала, что ее бросило в жар. — Что же такое я им привезла? Какую „большую услугу“ им оказала?.. Наркотики! Ну, конечно, что же еще? За что еще платят такие деньги? Боже мой, боже мой… Нет, не может быть! Пакет, который я везла, был совсем маленький. Сто грамм? Меньше. Граммов пятьдесят, не больше. Такие деньги „курьерше“ за пятьдесят граммов наркотика? Не может быть… А, какие, собственно „такие“? Сколько здесь? Какая разница, не пересчитывать же их! Все равно много. Что делать? Сказать Ленке? Пойти в полицию? Здесь, в чужой стране? А если меня арестуют? Или выпроводят с позором? Да и что я скажу? Я же не знаю, что было в этом чертовом свертке! Они меня засмеют. Или посадят. Разве я имела право везти с собой неизвестно что? А Ленка? Она с ума сойдет. Они тут в посольстве всего боятся. Еще не хватало взваливать на нее свои проблемы! Позвонить в Москву? Ленка говорила, что здесь можно звонить прямо из автомата. Зачем? Спросить у него, что это за деньги? Он скажет, теперь ему скрывать нечего. Или солжет. И что я буду делать? Нет, звонить не буду, ничего это не даст. Просто привезу ему эти деньги и брошу в физиономию… Что же делать?..»

Она услышала, что Лена выключила воду. Она быстро потушила свет, легла, спрятав деньги и разорванную коробку под одеяло, и притворилась спящей. Ей хотелось как можно скорее остаться наедине со своими мыслями и по возможности спокойно обдумать положение. Ленка в шлепанцах прошаркала мимо нее и легла, скрипнув диванными пружинами.

— Спишь? — спросила она.

Наташа не ответила.

— Ну спи спокойно, — проговорила Лена и, сладко зевнув, повернулась к стене.

* * *

Лежа в темноте, Наташа старалась унять биение сердца, которое стучало так сильно, будто готово было выпрыгнуть у нее из груди. Она вытащила из-под себя пачки и сунула их под подушку, но даже так ей казалось, что они жгут ее, как раскаленное железо.

«Что же делать, что делать?..» Она подумала о матери: «Что бы сделала мама на моем месте? Ясно — что: пошла бы, ни минуты не раздумывая, „куда следует“. Она всю жизнь прожила в страхе. А последние тридцать с лишним лет еще и в нищете. После смерти отца. Да и при отце… Что у них было?»

Наташа вспомнила, как они жили после смерти отца, который умер в шестьдесят третьем году, когда ей было всего два года. Маминой зарплаты едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Вспомнила, как они стирали полиэтиленовые пакеты, остававшиеся от каких-то покупок, и сушили их в кухне, на веревке, пристегивая бельевыми прищепками. А банки и бутылки из-под молока? Ничего не выбрасывалось, мама все тщательно мыла, и маленькая Наташа ходила в соседний переулок, где принимали стеклотару и где всегда была огромная очередь. Она вспомнила, как ненавидела стоять в этой очереди и как бежала потом домой, заходя по дороге в булочную, и покупала там хлеб и сахар на полученные копейки. А чулки? Мама штопала ее чулки, которые носились годами, и Наташа всегда стеснялась снимать с себя обувь перед уроком физкультуры. А сколько лет мама носила одну и ту же пару обуви?..

Наташа вспомнила, как они жили на даче у тети Нины, папиной сестры, как мама ходила в магазин, а потом рассчитывалась с ней, отдавая ей часть купленных продуктов. Наташа до сих пор помнила клочки бумаги, на которых мама своим аккуратным почерком записывала расходы: хлеб — 13 копеек, молоко — 16, сливочное масло — 72… Всего — рубль одна копейка. Чтобы она когда-нибудь взяла чужое?.. Ей вспомнилось, что однажды, когда ей было десять лет, маме по ошибке дали в сберкассе большую сумму, чем следовало. Мама заметила это только дома и сразу побежала назад. Когда она, минуя очередь, подошла к окошку и объяснила, в чем дело, кассирша, полная пожилая женщина, охнула и, взявшись за грудь, разразилась благодарностями, и в этот момент Наташа отчетливо услышала, как в очереди кто-то назвал маму идиоткой…

И она сама такая же, как ее мать. Почему она отказалась от алиментов? Даже не отказалась, а просто ничего не сделала для того, чтобы их получать? Из гордости? Может быть, правы те, кто говорит, что надо жить по-другому? Еще говорят: «В наше время…» При чем тут время? Человеком надо оставаться в любое время. И что толку? Разве ее матери легче живется, оттого что она «человек»? Отдала ей свои последние деньги — можно себе представить, чего ей это стоило! Бедная мама!

А если взять не все, а хотя бы немного? Ровно столько, чтобы хватило на подарки и чтобы вернуть матери.

Ну да, спорила она сама с собой, а остальное куда она денет? Раздаст бедным? Выбросит в Сену? Положит под камень, как Раскольников? Или вернет бывшему мужу?

«Он меня знает, — думала Наташа, — он даже, наверное, не очень удивится. А может быть, Ленка права? Может, он хочет расплатиться со мной за все эти годы? Знает, что я ни за что не взяла бы у него, если бы он просто предложил, и решил сделать это таким образом?.. Ерунда, я же взяла у него двести долларов… Может, он только и ждет, что я швырну ему эти деньги в лицо?.. — Наташа усмехнулась и тут же подумала: — Что я буду делать, если их найдут на таможне? Как я объясню, откуда они у меня? Французы не станут со мной церемониться. Наши — тем более».

Она вздохнула, и вдруг ее на мгновение пронзило острое предчувствие счастья, и когда оно прошло, она стала ждать, не вернется ли оно опять. Но оно не возвращалось, и в голову снова полезли воспоминания.

Когда-то давно, еще в школе, ей нравился мальчик из параллельного класса, и как-то на танцах ей ужасно хотелось, чтобы он пригласил ее. Но мальчик не обращал на нее ни малейшего внимания и почти все время танцевал с ее одноклассницей, родители которой часто бывали за границей, — на ней было такое платье, о каком Наташа не могла даже мечтать. «Лезет же в голову такая ерунда!» — с досадой подумала она и повернулась на другой бок.

На Ленкиной тумбочке пискнули электронные часы — на светящемся циферблате было два.

«Мне тридцать три года. Я хожу в единственном костюме, купленном на вещевом рынке. У меня нет даже пары приличных туфель. Я не помню, когда последний раз делала себе маникюр. Если бы в самолете я не выглядела как чучело…»