Помоги проекту - поделись книгой:
Черное платье
Мария Шкатулова
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Эта история началась 28 февраля 1994 года, в тот день, когда из Парижа позвонила Лена Кораблева, ее лучшая подруга.
— Мама, возьми трубку — межгород! — крикнула Наташа из ванной и через минуту услышала голос Зинаиды Федоровны:
— Наташа, скорее! Париж!
Наташа бросилась к телефону, на ходу вытирая полотенцем мокрые волосы.
— Алло, Ленка, это ты?
— Наталья, привет! Как ты там? Я соскучилась до ужаса!
Её голос доносился через эфирные помехи и казался чужим.
— У нас все в порядке! Сама-то ты как?
— Все было бы прекрасно, если бы не мерзкая погода: вторую неделю льет дождь…
— Что ты мне про погоду? Ты про себя расскажи.
— Я же говорю: все отлично! Как там мой жилец?
— Нормально. Платит аккуратно — я только вчера с ним встречалась.
— Отлично! Я как раз по этому поводу тебе и звоню. Значит, так. Ты эти деньги в банк не клади…
— Как это? — перебила Наташа. — Я дома боюсь их держать! Во-первых, не дай Бог, ограбят, во-вторых, у меня у самой — ни гроша. Боюсь, как бы не ограбить самое себя — мне потом в жизни с долгами не разделаться!
— Что, совсем плохо?
— Не спрашивай! Зарплату задерживают, живем на мамину пенсию, так что, сама понимаешь… Сережке нужны были ботинки, так пришлось у Татьяны занимать.
— У Татьяны? Это с работы, что ли?
— Ну да.
— А бывший муженек?
— Ты же знаешь, я никогда ни о чем его не прошу! — с досадой проговорила Наташа.
— Ладно, про твою жизнь я все поняла. Теперь слушай: деньги в банк не носи — иди в ОВИР, оформляй загранпаспорт, покупай билет, и через два месяца жду тебя на неделю в Париж. Ты что, на какие шиши?
— Ты не поняла. У тебя когда день рождения?
— Уже забыла? Четвертого мая.
— Как раз и не забыла: паспорт и билеты — это подарок. Жить будешь у меня, прокормиться вдвоем — не проблема. Как только получишь паспорт, вышлю приглашение. И Татьяне долг отдай.
— Ты что, разбогатела?
— Брось, пожалуйста! Могу я раз в жизни лучшей подруге на день рождения подарить какие-то паршивые пятьсот долларов?
— Ты что, уже разревелась?
Наташа положила трубку и задумалась.
— Что с тобой? — спросила Зинаида Федоровна, входя в комнату. — Что-то случилось?
— Ленка приглашает меня в Париж… За ее счет.
— Да что ты! — Зинаида Федоровна всплеснула руками и села на старый кожаный диван. — Ну так поезжай… Когда еще представится такая возможность?..
— Неудобно, — пожала плечами Наташа. — У Ленки маленькая зарплата и командировка скоро кончается… И потом, в чем я поеду? У меня же ничего нет…
— В сером костюме…
Наташа поморщилась.
— Мам, я ношу его третий год… Он уже как тряпка. Впрочем, он и был-то…
— Давай что-нибудь купим! Платьице какое-нибудь…
— Лучше уж тогда джинсы. И кроссовки. Мои уже совсем развалились, а там придется много ходить…
— Вот именно! Ты же нигде не была!.. Бог с ними, с тряпками. Лучше подумай о том, что своими глазами увидишь Лувр, Нотр-Дам…
— Елисейские Поля!
— Может быть, Лена отвезет тебя в Версаль? Или Фонтенбло? У нее есть машина?
— Да что ты! Откуда!
— Ничего, съездите на автобусе! Туда же, наверное, ходит что-нибудь?
Наташа улыбнулась.
— Мамочка, конечно, ходит! Я даже думаю, там не надо стоять в очереди за билетом… как на Щелковской!
Наташа повесила полотенце на спинку стула и принялась расчесывать волосы, лихорадочно соображая, как поступить.
Туфель у нее тоже не было. Вернее, были, но старые и совершенно не модные — ехать в таких в Париж просто неприлично. Можно было бы, конечно, спросить Татьяну, срочно ли ей нужны деньги и, если нет, подождать немного с возвратом долга и купить новые? Все-таки Париж?.. Или, если повезет, Татьяна под это дело даст еще? Тогда можно было бы позволить себе маникюр и…
Наташа тряхнула головой и пощупала волосы — они были еще влажные — и принялась снова яростно тереть полотенцем. «К черту маникюр, к черту туфли! Поеду в чем есть и какая есть… Главное, увижу Париж… Повидаюсь с Ленкой… На неделю забуду о своих проблемах… А подарки? Надо же привезти что-нибудь Сереже… И маме… Господи, хоть бы немного денег!..»
Зима подходила к концу. Днем ненадолго вылезало неяркое февральское солнце, и огромные, покрытые черным налетом сугробы во дворе их дома на Сивцевом Вражке понемногу оседали. Сосульки под крышами угрожающе таяли, а по трубам, пугая прохожих, время от времени с грохотом обрушивался лед.
Сережа опаздывал: до звонка оставалось около пяти минут, но он не торопился — написать контрольную по химии шансов не было все равно. Может, прогулять?.. Тогда химичка потребует записку от матери или вкатит пару, и тогда мать не пустит на дискотеку, а они с ребятами договаривались пойти… Впрочем, в кармане все равно было пусто, а без денег там делать нечего. Тоска…
Тут он подумал, что можно было бы позвонить Дмитричу — сказать, что мать едет в Париж, и под это дело попросить денег ей на прикид. Может, он и даст, потому что, когда они виделись в последний раз, он что-то такое говорил… Если даст, он немного возьмет себе — мать все равно ничего не узнает, она с отцом никогда не разговаривает. Почему все-таки они разошлись?.. Мать красивая, даже сейчас, а ведь ей уже тридцать три. Если ее еще малость приодеть… А Дмитрич… Дмитрич — настоящий мужик…
Сережа вряд ли сумел бы объяснить, почему он никогда не называет его отцом, ни тем более «папой», а за глаза говорит: «Дмитрич» или «Ю. Д.». Тот был действительно «настоящим мужиком»: в нем чувствовалась сила, которой, как казалось Сереже, так часто не хватало ему самому, но, главное, Дмитрич был голова: он был прекрасным химиком и заведовал лабораторией в большом институте. Правда, он почему-то ни разу не предложил Сереже помочь, хотя тот и говорил, что у него с химией проблемы, но ведь он так занят?..
Впрочем, отец и не обижался — Сережа как-то заметил, что он тоже избегает называть его по имени, а говорит просто «Знаешь…» и «Понимаешь…». Наверное, они еще не привыкли друг к другу: ведь они встречаются немногим больше года. Может, это придет?.. Сереже так хотелось, чтобы отец на прощание пожимал ему руку чуть с большей теплотой…
Но деньги Ю.Д. иногда давал — один раз даже купил ему куртку, и Сереже показалось, что мать, узнав об этом, заплакала. Может быть, она все еще его любит? Иначе почему она так и не вышла замуж?
Он никогда не говорил с ней об этом. Не говорил, потому что боялся причинить ей боль — мать он любил. Но какую досаду он испытывал при мысли, что один из них, мать или отец, разрушил то, что могло бы быть для него таким счастьем, — нормальная семья, отец, его поддержка, его любовь. За мать он, конечно, глотку перегрызет, но все-таки с матерью обо всем не поговоришь — женщина есть женщина, что с нее взять?..
А деньги? Ну и деньги, конечно, почему бы и нет? Кто виноват в том, что он лишен всего этого? Неужели мать? Насколько он знает, встречаться с отцом он начал по его инициативе, и мать не возражала, вернее, молчала. Впрочем, и особенного восторга по этому поводу она не испытывала. Почему? Почему она никогда о нем не говорит?
Сережа шел, понуро опустив голову и подбрасывая ногой банку из-под импортного пива. Такие банки были еще относительной редкостью, и мать держала их на полочке в кухне в качестве украшения. Когда он подошел к школе, во дворе было уже пусто, и дворничиха Степановна, ворча, счищала со ступенек грязь большой алюминиевой лопатой.
Полтора месяца, которые Наташа потратила на оформление паспорта, пролетели как один день. Она просыпалась и засыпала с мыслью о Париже и даже сны видела одни и те же — то она что-то покупает в парижском магазине, но ей не хватает денег, чтобы расплатиться, то у нее их нет вовсе, и все, что она купила, куда-то исчезает в последний момент. «Это оттого, что у меня никогда не было ни денег, ни тряпок», — думала она.
Сейчас же она чувствовала себя почти богачкой — Зинаида Федоровна ради такого случая сняла со сберкнижки свои «похоронные», которые отказывалась снять, даже когда болела и когда были нужны дорогие лекарства. Наташа расплакалась, но деньги взяла, потому что понимала, как рада за нее мать, — думать о грустных вещах, когда за окном бушевала весна и ее ждал Париж, было невозможно…
Потом Сережа принес двести долларов от ее бывшего мужа — брать их она не хотела, но что-то в выражении Сережиных глаз подсказывало ей, что лучше не ломаться и взять, и она, вздохнув, сунула деньги в карман халата. «Куплю Сереже хороший костюм — он скоро кончает школу. А маме — шерстяное платье. И себе что-нибудь на лето… Может, когда-нибудь он сможет стать Сереже настоящим отцом?..»
Он позвонил ей за два дня до отъезда — попросил взять небольшую посылку и передать человеку, который подойдет к ней в аэропорту в Париже. И, как всегда, ее поразило, что звук его голоса парализует ее и лишает способности к сопротивлению. В его просьбе не было ничего предосудительного, но ей казалось, что, если бы он попросил ее о чем-нибудь невозможном, она бы все равно согласилась, несмотря ни на что. Впрочем, она тут же начала укорять себя в мнительности: «Все происходит оттого, что он
Думать о том, что от нее все равно не зависело, ей не хотелось, и она отгоняла от себя мысли о бывшем муже, которые назойливо преследовали ее на протяжении всего последнего года. Словом, она была в эйфории.
Когда Наташа приехала в Шереметьево, регистрация пассажиров на ее рейс еще не началась — она пристроилась со своим обшарпанным чемоданом где-то в стороне и, наблюдая за шумной толпой, думала: «И что меня сюда принесло в такую рань? Наверное, я стала как тетя Нина, которая всегда приезжает на вокзал за час до отхода поезда. Но тете Нине шестьдесят семь, и она всего боится. А мне — тридцать три… Ленка бы сказала, что это комплекс незащищенной женщины. И была бы права. Незащищенной и к тому же брошенной. Брошенной, как старый башмак… Да-да, как старый, рваный, никому не нужный башмак. Без пары».
Какие-то люди — элегантно одетая молодая женщина и двое мужчин в дорогих костюмах — остановились неподалеку от нее, и Наташа, чтобы отвлечься от непрошеных мыслей, стала прислушиваться к разговору. Они вспоминали какого-то Сеземана, который бросил жену и живет в Париже, и хохотали, и ей казалось, что у них невероятно счастливая и беззаботная жизнь и что поездка в Париж для них — то же самое, что для нее поездка с мамой в гости к тете Нине — на Трубную, а вовсе не событие вселенского масштаба.
Она почувствовала, что на глаза у нее наворачиваются слезы, и подумала, что напрасно отговорила Сережу ее проводить — сейчас ей было бы не так одиноко. Но тут же, вспомнив про Париж, она заставила себя успокоиться — раз уж она туда летит, то, может, не все еще так плохо в ее жизни?
Прошло полчаса. До регистрации оставалось несколько минут, и Наташа огляделась в поисках человека, который должен был передать ей посылку. Никого не заметив, она направилась к стойкам, где пассажиры заполняли таможенные декларации, достала ручку и приготовилась писать.
— Наталья Владимировна?
Наташа вздрогнула и обернулась — перед ней стоял невысокий мужчина средних лет с большим родимым пятном на правой щеке.
— Я от Юрия Дмитриевича…
— Как вы меня напугали! — выдохнула Наташа и тут же подумала: «Какой странный… Неужели он тоже ученый?»
— Извините, я не хотел.
Он достал из нагрудного кармана небольшой плоский сверток и протянул ей.
— Вот… Юрий Дмитриевич просил передать. Отдадите человеку, который подойдет к вам в аэропорту.
— Как он меня узнает?
— Не волнуйтесь, вас опишут по телефону.
— Кто?!
— Как кто? Юрий Дмитриевич.
— Ах да, конечно… Хорошо, давайте, я уберу в чемодан.
— В чемодан не надо — здесь очень важные документы. Если багаж потеряется, они тоже пропадут, а этого ни в коем случае…
— Разве багаж может потеряться? Его же регистрируют!
— У нас все может быть. Положите это в сумочку или в карман. Повторяю, здесь очень важные документы, и Юрий Дмитриевич просил, чтобы…
Человек явно нервничал и начинал сердиться.
— Хорошо-хорошо! — перебила она. — Не беспокойтесь!
«Что там такое, и почему он меня ни о чем не предупредил? Я бы не стала связываться! Впрочем, какое мне дело? Какие-то документы… Это его проблемы».
Она убрала сверток в сумочку и повернулась к столу, на котором лежала ее декларация.
— Вы случайно не знаете, как ее заполнять? — спросила она, но никто не ответил: когда она обернулась, человека с родимым пятном уже не было.
Дальше все прошло в страшной суете. Она выстояла в огромной очереди к таможеннику, симпатичному парню с рыжими волосами и веснушчатым лицом. Он отругал ее за неправильно заполненную декларацию, но когда она сказала, что летит за границу впервые и ничего не знает, улыбнулся, и ей показалось, что он похож на Сережу. Неожиданно для себя Наташа сказала ему об этом, и он улыбнулся снова.
Она взяла чемодан и перешла в следующую очередь, поменьше, — на регистрацию. Когда перед ней оставался один человек, она слегка замешкалась и вдруг почувствовала, что кто-то слегка задел ее чемоданом. Наташа обернулась. «Pardon, madame, excusez-moi!»[1] Это был иностранец в плаще и клетчатом шарфе. «Француз…» — рассеянно подумала она, слегка кивнула и тут же забыла о нем.
Регистрация прошла без малейших затруднений, потом был паспортный контроль, где ей уже никто не улыбался, и, наконец, она оказалась в просторном зале ожидания, где набралось довольно много пассажиров. Она села на банкетку, открыла сумочку, повертела в руках сверток и переложила его в пластиковый пакет, в котором лежал ее зонт.
Поделиться книгой: