Горожане. Удивительные истории из жизни людей города Е.

«Солнце русской драматургии» – сказал о нём кто-то всерьёз или в шутку. Для него, впрочем, шутка и всерьёз – как тот двусторонний пуховик, который вдруг появился у каждого в театре. Наставляя юных пьесописов, он говорит, что если в первом действии зрители смеются, а во втором плачут, значит, у них всё получилось. А если нет – пишите сначала. Солнце русской драматургии – сокращённо СРД, так он подписывает свои первые книги, сборники пьес.

Когда старик Букашкин бродил по Екатеринбургу в фуфайке с надписью «I am a great Russian poet», его многие спрашивали: «Зачем это?» – и получали ответ:

– Иначе не поймут!

Пьесы наш герой пишет ровно как заведённый. «Рогатка», «Мурлин Мурло», «Сказка о мёртвой царевне»… Пьесы – как дети, рождаешь их в муках, выводишь в свет, а они потом радуют тебя, кормят, помогают, не дают поверить, что жизнь прожита зря… «Рогатку» он повёз на семинар драматургов в Пицунду – и только ленивый его не разругал, не раскритиковал. Лишь одна Людмила Улицкая, никому тогда ещё не известная, сказала:

– Коля, не слушай никого! Можешь спокойно помирать, потому что главную пьесу в своей жизни ты уже написал.

Ну, насчёт «помирать» она, конечно, погорячилась. Хотя о смерти он думает так же часто, как герои всех его пьес: там если не похороны, так поминки, если не убийство, так самоубийство…

В пьесе «Играем в фанты» каждая тварь дрожащая имела право. В «Рогатке» жизнь измерялась любовью – пусть и не такой, с какой привыкли иметь дело участники драматургического семинара. 1989 год – Роман Виктюк поставил спектакль по «Рогатке», 1990 год – Галина Волчек вывела «Мурлин Мурло» на сцену «Современника». О его пьесах пишут серьёзные литературоведческие работы: обсуждают мениппею, «максимальное обнажение физиологического остова словесной семантики», драматургический дискурс. Пьесы разлетелись по всему миру – Италия, Швеция, Германия, Австралия. На разных языках играют артисты, на одном и том же – смеётся и плачет зритель.

Теперь наш герой много путешествует, получает стипендии – живёт подолгу в Европе, играет в гамбургском театре по гамбургскому счёту роль Антона Павловича Чехова. Земной шар оказался не таким уж и большим – вчера Пресногорьков-ка, сегодня Уругвай и Аргентина, и всюду жизнь, и хотя люди, конечно, разные, но чувства у них – одинаковые. Объездив весь белый свет, раскрасив его живыми впечатлениями – как контурную карту на уроке географии, – он понял, что нет города лучше Екатеринбурга – ни в Уругвае, ни в Австралии, ни в Германии. И что работать надо там, где холодно.

В 1993 году на площади 1905 года стоял высокий молодой человек – ну ладно, уже не очень молодой. Первое занятие на курсе будущих драматургов театрального института начнётся через полчаса – бывший студент ударится оземь и станет преподавателем. Солнце русской драматургии взойдёт для молодых да ранних – и будет всходить каждый день. Светить всегда, светить везде – то есть не жадничать, не скрывать секретов, учить, ругать, критиковать, радоваться чужим успехам, как своим: что ж, у него обнаружился ещё и этот талант. Скоро театральная критика начнёт взволнованно рассуждать о появлении «уральской драматургической школы» – из этого гнезда вылетят Василий Сигарев, Олег Богаев, Ярослава Пулинович… Сам он тем временем присматривается к новой роли – артист, прозаик, драматург и преподаватель сдвинулись к краешку, чтобы освободить место режиссёру. Роль сядет, как влитая! Как те тюбетейки, которые он теперь носит, – во-первых, красиво, во-вторых, скрывают неизбежные потери. Екатеринбуржцы реагируют на его тюбетейки по-разному: кто улыбается, кто с пониманием кивает, а один торговец на рынке сделал ему недавно большую скидку – потому что мусульман!

Пьесы, студенты, его собственные спектакли в Театре драмы – «Полонез Огинского», «Корабль дураков», «Куриная слепота», «Уйди-уйди»… Критики получили возможность сравнивать драматурга с режиссёром и артистом, описывая одного и того же человека, – и это ещё не всё о нём.

В 1994 году в Екатеринбурге прошёл фестиваль, названный в его честь – «Коляда PLAYS». Восемнадцать театров, российских и заграничных, привезли на Урал спектакли по его пьесам. И так будет отныне каждый год. Ведущий авторской программы «Чёрная касса» на Свердловском телевидении. Главный редактор литературного журнала «Урал» – когда он занял этот будто бы почётный пост, долго не мог найти ни слов, ни денег: всё пришлось делать, как всегда, самому. Ремонт помещений, непригодных для обитания, погрузка журналов в машину – сам. Развезти по киоскам – сам. Искать новых авторов – ну, это тем более сам.

Однажды, как тот петух, навозну кучу разрывая, откопал среди рукописей, присланных в редакцию (тех самых, что не рецензируются и не возвращаются), рассказ, подписанный женским именем. Хороший рассказ, будем печатать!

Вот так девочка, ходившая в 1988 году по пятам за «Картинником», стала писателем.

По чистой случайности происходят только неслучайные вещи. «А пьесы вы писать не пробовали?» Николаю Коляде кажется, что все могут писать пьесы – и вот уже молодая писательница заявляется к нему на занятия, на тот самый курс драматургов, где среди прочих сидит, по-мальчишески прикрыв щёку ладонью, Василий Сигарев. Ровно через пять минут он станет знаменитым.

– Сегодня я прочитаю пьесу, которую сочинил один из вас, – буднично говорит Николай Коляда. – Она будет называться «Пластилин».

Вообще-то, у Сигарева было другое название, но Коляде виднее.

– Эта пьеса, – продолжает Коляда. – станет событием, и её будут ставить во всех театрах мира.

Писательница думает, ну прямо уж так-таки во всех! Краска разливается по щекам будущей знаменитости. А после чтения уже никто ни в чём не сомневается… Ни одногруппники Сигарева, ни он сам в своём успехе, ни вольнослушательница.

В Екатеринбурге, как в любом другом городе, за эти годы случилось много такого, что может стать романом – или пьесой. Это ведь только кажется, что города стоят на месте. И что люди не меняются. И что испытание медными трубами проходит легче и приятнее, чем огненно-водные процедуры. Медными трубами по голове – не пробовали?

«У этого Коляды всё одинаковое». «Чернуха». «Балаган». «Самодеятельность». «Зачем у него артисты так громко орут?» «Мне этой грязи и в жизни хватает, а в театре хотелось бы чего-то более приятного». «Вы бы хоть предупреждали, что у вас матерятся и курят на сцене, я, между прочим, с ребёнком пришла». «Надо запретить такое ставить, театр – это место для красоты, а не для этого ужаса». «Я проплакала весь спектакль от первой до последней минуты, а вообще-то я не плакала уже три года. Спасибо!» «Вы гений, не уезжайте из города!». «“Амиго” – это про меня». «“Персидская сирень” – это про меня». «“Полонез Огинского” – это про меня». «Откуда вы всё это знаете?!»

Лёгкий нрав, умение договариваться и сохранять добрые отношения – это не про Коляду. Энергия созидания не имеет ничего общего с ласковыми лучами солнышка, сколь угодно рисуй его на титульных листах книжек (а у него вышло много книг, он их уже не считает). Он ругается с начальством и орёт на артистов, добиваясь одному ему известного результата. Из театра драмы вскоре придётся уйти – чтобы начать всё заново (только бы не начать снова пить!), тем более сейчас он хорошо представляет себе, что и как начинать.

Буратино хотел подарить папе Карло новую куртку, а подарил – театр. У Николая Коляды нет знакомых Буратин – сплошные Карабасы-Барабасы, но театр ему нужен не меньше, чем папе Карло, неужели в городе этого не понимают? Ну хоть какое-нибудь помещение, пусть даже самое завалящее? Нарисую солнышко, подберу монетку на улице, будуулыбаться-улыбаться-улыбаться, говорить «спасибо» и «пожалуйста», сочиню ещё сто тысяч пьес к уже готовым восьмидесяти, обучу мильён студентов, заработаю денег для «Урала», а в свободное время буду обустраивать это помещение, да хоть бы подвал, что, в Екатеринбурге не осталось свободных подвалов?! Ах, какой бы он сделал театр – сам бы всё сделал, он всё умеет, зря, что ли, столько лет прожил? Самое главное у него уже есть – он сам, его пьесы, артисты, которые пойдут за ним в огонь-воду, готовые получить медными трубами по голове – контрольный удар. Олег Ягодин – кажется, типичный характерный актёр, в котором скрывается главный герой-любовник-отверженный-подонок-спаситель. Гамлета он у меня будет играть, слышите, Гамлета! Красавица Ирина Ермолова, о которой есть ещё много чего сказать помимо того, что она красавица, – все его несчастные тётки из пьес, одинокие, не то что недолюбленные – вообще ни разу не любленные – это она! Да всё что угодно сыграет – хоть проститутку с бланшем, хоть Бланш Дюбуа! Будут её называть у меня – Блянш…

Кажется, ну вот что ему ещё нужно, если и так уже всё есть? Бывшие коллеги от зависти грызут по ночам свои почётные грамоты. Деньги, слава, признание, любовь зрителей и ненависть критиков. Пьесы пишет как из пулемёта, и там и сям лауреат, почётный деятель, призовые статуэтки, наверное, некуда складывать!

Чужой успех – как чужая жена. Наверняка ничего не знаешь, проверить затруднительно, но от зависти скулы сводит. Ещё и театр ему. Щас!

Но ведь какими трудами, боже мой, всё доставалось… Ничего не дали просто так, всё приходилось зарабатывать, отбирать у судьбы, сидеть с совиными глазами перед чистым листом бумаги – жутким, как смерть. Удача то поманит, то к чёрту пошлёт, то любит, то не любит…

Вот если бы у него был свой театр, звонок не трубил бы там рассерженным голосом, а играл бы мелодию «Пусть всегда будет солнце!».

Ему бы здание – ах, какой бы он сделал театр! Ни одной мелочи не забудет – театр начнётся с вешалки, билетов, уютного фойе, самовара для зрителей, звонков к началу… Бог в деталях, чёрт в мелочах – кому молиться, кому жаловаться на то, что театр всё никак не начинается? Языческому богу-однофамильцу – Коляде?

И вот уже добрейший папа Карло на глазах превращается в Карабаса-Барабаса, но лишних зданий в городе по-прежнему нет. Для вас, Николай Владимирович, нет.

В Екатеринбурге царит строительный разгул – новые здания, блескучие небоскрёбы вырастают за спиной у трогательных двухэтажных особнячков. Угрожающе сопят, готовятся дать пинка – прошло ваше время, освободите площадь! Жителям нужны торговые центры в шаговой доступности – шаг вправо, шаг влево, и чтобы всюду торговые центры.

Четвёртого декабря 2001 года, в свой день рождения, он получает документы Некоммерческого партнёрства «Коляда-Театр». Невеста без места, театр – без вешалок и собственного помещения, зато с репертуаром, артистами и зрителями. Сначала Коляда ставит спектакли в Театре драмы, потом на сцене Малого драматического театра «Театрон». Впервые прикасается к классической драматургии, точнее, хватает классическую драматургию за шкирку и трясёт, пока из неё не высыплются один за другим все штампы, пока не выветрится пафос… Шекспир, Ажар, обожаемые Чехов и Теннесси Уильямс – наряды для артистов покупаются на вещевых рынках, декорации складываются из тысячи мелочей. Пробки от бутылок, говяжьи кости, дешёвые репродукции всем известных картин, мещанские коврики, какие-то тряпки, утильсырьё, мусор! Как здесь не вспомнить «теорию помойки» старика Букашкина – «авангардисты-постмодернисты хотят из музея помойку сделать, а мы из помойки – музей!». «Картинник» под руководством панка-скомороха раскрашивал серые мусорные ящики (главный лозунг – «На помойку – с чистой совестью!), Коляда превращал театральную сцену в царство будто бы ненужных предметов, каждый из которых имел свой смысл и предназначение.

Как режиссёр он безжалостнее драматурга. Актёры на сцене и зрители в зале на каждом спектакле несутся навстречу друг другу, как поезда из школьного учебника: поезда, у которых отказали тормоза. Столкновение, удар, и, я извиняюсь, всё-таки катарсис.

Вначале зрителей оглушают – гремящей музыкой, топотом, грохотом, хоровым пением, криками ворон, собачьим лаем… Артисты выходят почти как цирковые – на парад. Маршируют, танцуют, гримасничают, кривляются, прыгают, как черти на сковородке! (Никакого уважения к храму искусств, к почтенным театральным авторитетам, которых от этих колядок скручивает в дугу!)

Потом начинается действие – и зрители смеются, потому что это очень смешно – смотреть на себя со стороны. Некоторые хохочут так, что слёзы из глаз… И вот когда все уже плачут от смеха, начинается драма, а может быть, даже трагедия. Зритель оглушён и ослеплён, обезоружен смехом – тёплый и доверчивый человек в тёмном зале вдруг получает прямой удар в область души.

Некоторые не выдерживают – уходят после антракта.

Остальные (их большинство) занимают очередь в кассу – купить билет на следующий спектакль.

Для своего театра Коляда готов на всё – идеи рождаются одна за другой. На сцене «Театрона» он впервые устраивает «Суп-Театр» – переосмысленный ужин в каморке папы Карло, тайная вечеря с капустником. Варит суп, усаживает зрителей на сцену – древняя формула «Хлеба и зрелищ!» превращается в живую метафору Проводит конкурс драматургов «Евразия» – со временем это будет Самый Серьёзный Драматургический Конкурс страны, он в этом не сомневается, как и в том, что у театра однажды появится собственное здание. У Коляды лёгкая рука – всё им придуманное живёт, цветёт и приносит плоды. Жаль, что некоторых плодов приходится ждать так долго…

В мае 2004 года с Колядой Н.В. заключают договор на три года аренды – город расщедрился, выделив частному театру Солнца Русской Драматургии подвал (а как иначе?) Краеведческого музея на проспекте Ленина. Если встать лицом, слева – легендарная гостиница «Исеть», памятник конструктивизма. Справа – памятник маршалу Жукову на очень хорошо оснащённом коне (женщины стараются не смотреть, но всё равно обязательно смотрят). А прямо – вход в театр.

Боже, как он счастлив! Свой собственный театр на целых три года – да он!.. Да мы!.. Да что тут говорить, если делать надо… В подвале воды по колено, нет ни света, ни тепла. Нужно вывозить мусор, строить сцену, ставить кресла для зрителей. В единственный выходной лететь на старенькой машине в Пресногорьковку, рассказывать родным о том, что у него теперь, подумайте только, есть свой театр. Мама качает головой – ты, сынок, этот халат сними, а то все наши подумают, что тебе носить нечего. Только это не халат – пальто вельветовое, модное! Ну да разве в этом дело… Пусть родные ничего не понимают, всё равно они рады, что младший пробился, в люди вышел, директором театра будет работать!

Директор, хозяин, режиссёр, драматург, артист – редко, но выходит на сцену. Ставит спектакли по своим новым пьесам – «Кармен жива», «Птица Феникс», «Ревизор», «Тутанхамон», «Амиго», «Нежность», а ещё по пьесам своих учеников – «Чёрное молоко» знаменитого Сигарева, «Клаустрофобия» Костенко. Превращает всем известные сказки – «Карлсона», «Хоттабыча», «Золушку» – в постановки для аудитории дошкольного возраста. Зимой играют новогодние колядки – артистам денег заработать, имя оправдать! Тогда же появляются «Театр в бойлерной», где актёры читают пьесы молодых драматургов, «Кино-Коляда» – через дорогу, в здании киностудии, показывают старые свердловские фильмы, «Колядаскоп» – раскрашенная будка перед театром, где куклы разговаривают с детьми и дарят им звёздочку для исполнения желаний.

Что касается желаний самого Николая Коляды – то пусть всегда будет солнце, пусть всё останется так, как сейчас, когда свободных мест в зале нет, и речь идёт о гастролях, и пишутся новые пьесы.

Helas! Человек предполагает, а город – располагает. Располагает жилищным фондом и строго следит за сроком соблюдения аренды. Три года прошло – выметайтесь. Собирайте свои коврики и пробки, фальшивые медвежьи шкуры и кабанью голову, баночки от кошачьих консервов, звёздочки, которые исполняют желания, и прочую мишуру, не имеющую отношения к высокому искусству (оно – дальше по проспекту Ленина, слева опера, справа – музкомедия).

Наверное, им предложат взамен что-то другое, правда же? Ничего подобного, просто – выметайтесь. Никому нет дела до чуда рождения спектакля, когда делаешь один шаг вперёд, три назад и снова нащупываешь, отыскиваешь единственное верное решение, которому поверят зрители… Нет дела до немецкой туристки, которую будущая писательница привела на спектакль «Ревизор», – немка плакала в фойе навзрыд:

– Теперь я поняла русскую трагедию! Женщина всегда работает, мужчина всегда пьяный!

Нет дела до того, что всё в своём театре Коляда делал на собственные деньги – то, что приносили ему пьесы, тут же уходило сюда. Ни спонсоров, ни помощи, ни даже обещаний.

Суды, захват здания, баррикады, ОМОН, ультиматумы, угрозы, а параллельно с этим – первые успешные гастроли в Москве.

– Мы с вами ещё и в Париже играть будем! – грозился Коляда.

Будут. Спустя несколько лет «Гамлет» в театре «Одеон» на левом берегу пройдёт с триумфальным успехом, при аншлагах и аплодисментах. Тот самый «Гамлет», где вместо жалкого черепка Йорика из рук Олега Ягодина падает целая груда костей животного происхождения (как их перевозили через таможню – отдельная история). Быть или не быть театру, который, как выяснилось, совсем не нужен городу (в отличие от свободного подвала на проспекте Ленина)?

Четырнадцатого июля 2006 года, в день взятия Бастилии, в театре устроили показательный погром – выходы заколочены, окна закрашены белой краской, сцена сломана, и всюду таблички: «Ремонт». Спустя четыре дня артистам разрешили забрать из театра личные вещи – и когда они увидели, во что превратился их дом, то объявили голодовку.

Через сутки город сдался. Арбитражный суд запретил новым арендаторам выселять «Коляда-Театр» до рассмотрения дела в суде. Четвёртого августа Коляда Н.В. получил ключи от деревянного дома XIX века на улице Тургенева. Если встать лицом, слева будет Вознесенский собор, а справа – улица Первомайская.

Новое помещение театра оказалось ещё запущеннее прежнего, но ведь это наше, своё! Да я… Да мы… И да капо.[1]

В Екатеринбурге это здание прозвали «избушкой Коляды». Заходишь внутрь – и попадаешь к кому-то в гости. В фойе стоят старинные буфеты и честные зеркала, громадный обшарпанный глобус, пишущие машинки, стены завешены вышивками и картинами… Зал крохотный, вентиляция плохая – но это всё мелочи, зрители приходят сюда каждый вечер, студенты толпятся в проходах… В репертуаре – «Гамлет», «Король Лир», «Женитьба», «Безымянная звезда», «Трамвай “Желание”», новые пьесы Коляды и его учеников. Годы несутся, Коляде уже пятьдесят. Его узнают на улицах и в честь юбилея предлагают выпустить почтовый конверт с портретом.

– И обязательно напишите: «Ура, мне пятьдесят!», – предлагает юбиляр.

Журнал «Урал» возглавляет теперь его бывший ученик Олег Богаев, жизнь по-прежнему состоит из тысячи важных мелочей, и всё, что происходит с ним наяву, следует прямиком в пьесы, а оттуда – на сцену. Олег Ягодин, Ирина Ермолова, несколько других артистов получают премии «Золотая Маска», «Браво!» и звание заслуженных. Гастроли, фестивали, киносъёмки…

Лишь в 2014 году, уже будучи признанным во всём мире, «Коляда-Театр» наконец получает новое – настоящее! – здание. Бывший кинотеатр «Искра» на проспекте Ленина. Два зала – Малахитовый и Гранатовый, гардероб и даже буфет, где работают не занятые на сцене артисты.

Горят оранжевые буквы вывески «Коляда-Театр». Зрители заходят в зал под мелодию песни «Пусть всегда будет солнце!». Ровно через пять минут их оглушат, ослепят, рассмешат – и разобьют сердце, потому что все истинные чувства начинаются с боли.

5

Старик Букашкин исполнял собственные песни под аккомпанемент балалайки, не зная нот. Стал самым известным уличным художником Свердловска, не умея рисовать (доски, росписи, фрески создавались единомышленниками – по его указу и под строгим присмотром). Не будучи признанным поэтом, превратился в автора с высоким индексом цитирования… Все его прорывы начинались с отрицательной частицы «не». Преуспевающий инженер с завидной карьерой бросил всё, что имел, – и устроился дворником по месту бывшей службы, а когда его выгнали из подвала-мастерской, разрисовывал помойные ящики Екатеринбурга.

Николай Коляда шёл по направлению «в точности до наоборот»: выучился на артиста, получил диплом профессионального литератора, стал педагогом, режиссёром и директором театра.

Знакомы они не были, ходили по разным улицам Екатеринбурга – и даже оказавшись в очередной 1905-й раз на площади 1905 года, Солнце Русской Драматургии разминулось с Великим Русским поэтом.

Букашкин собирал грибы рядом с Оперным театром и варил из них в мастерской супчики. Тем же вечером Коляда ставил на плиту громадную кастрюлю с борщом для «Суп-Театра». Мастерская на Толмачёва была заставлена и завалена бесценным хламом, точно как реквизиторские в избушке на Тургенева. Шапка с бубенцами съезжала на лоб Букашкина, Коляда поправлял тюбетейку. Девяносто пьес и пять тысяч стихов… Журналисты ходили по пятам за тем и за другим – самый модный вопрос сезона: «А вот лично вы в Бога верите?»

– Все в Бога верят, – сказал Букашкин.

– А ведь Бог есть, Жанна, есть, доча… Я думала – нету, и вдруг поняла – а ведь есть. Вот я умираю, он меня забирает, потому что он знает, что мне нельзя сначала начинать, уезжать, понимаешь? – говорит Коляда устами одной своей героини.

Букашкин болел астмой, в последние годы жизни он сильно сдал – ходил даже не с одной тросточкой, а с двумя. Знаменитая борода поседела, и теперь он был похож не на библейского пророка, но, скорее, на мудрого монастырского старца из тех, к которым так просто не попадёшь, судьбу не узнаешь. И надо ли её знать, судьбу?

С достоинством нести хочу своё ничто —Чтобы встречаемый в пути подумать мог:А что?Жест – во!

Время от времени Букашкин возвращался к любимой математике, решая с внуком задачки, – и так увлекался, что объявлял о возвращении технической музы. А незадолго до смерти скомороха научили набирать эсэмэс-сообщения – и он отправлял друзьям-знакомым, прежним своим «картинникам» рифмованные приветствия. Одно такое сообщение пришло адресату – Эдуарду Поленцу – через две недели после похорон Букашкина:

ТВОЙ НЕПРИХОД, ПУСТЬ БЕЗ ПРЕДУБЕЖДЕНИЙ,ПОВОДОМ БУДЕТ ДЛЯ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЙ!

Те, кто разрисовывал досочки и пел в сквере у Пассажа, неизбежно отдалились от Букашкина – как взрослые дети, покидающие родителей. Это и понятно – не будешь ведь всю жизнь играть на балалайке! Букашкин – свердловский Питер Пэн и Капитан Крюк в одном лице – не обижался, но чувствовал, что повзрослевшему, точнее – заматеревшему, сытому городу он больше вроде как и не нужен. Журналисты теперь спрашивали у него другое:

– Правда, что вы самый известный в городе бомж?

– Я совершенно не бомж, – объяснял Букашкин, – я, скорее, бич.

Как жизнь ни изуродует нам лица,Они прекрасны, если веселиться.

О смерти Бука писал так же часто, как о жизни:

«Все живут на белом свете,Потому что белый свет,Все живут на белом свете,Все…А я вот больше нет…»«Утром каждым счастлив я —Жив опять, привет, друзья!До чего же хорошо —Жизнь прожил и жив ещё!»«У всех, естественно, есть тайны,Другим которых не доверишь;А честно если говорить,И у меня такая тайна есть…А если бы она была не тайной,То я бы выразил её примерно так:“И вроде бы живой, а жить хочу”».«Живу, пока живётся,А если и умру,То полностью и весьИ знать о том не буду…»«Я жить хочу ещё так долго,Пока-пока-пока-пока,Пока зовётся Волгой Волга,Великорусская река!»

Желанной долгой жизни Букашкину не досталось – в 2005 году, в возрасте шестидесяти пяти лет, он умер в квартире жены, на руках у внука. Последние слова его были удивлённые: «Я умираю?» Ихь штербе…

Похоронили старика Букашкина в одной могиле с инженером Малахиным – на Широкореченском кладбище. Суровый серый памятник из габбро – а на нём разноцветные буквы – БУКАШКИН.

В 2000 году снесли дом, где хранился архив скомороха, кое-что успели вывезти, но большая часть оказалась погребена под новым зданием банка (банков у нас не меньше, чем торговых центров). Фрески на помойных ящиках, гаражах и трансформаторных будках поблёкли от времени, закрашены, смыты… Непостижима скорость, с которой забывают ушедших те, кто остался в живых, – эту скорость не рассчитает даже самый одарённый математик.

Но только не в том случае, если речь идёт о старике Букашкине!

В память о нём бывшие «картинники» расписали дворы на Ленина, 5.

Доски с картинками перекочевали в музейные собрания и частные коллекции.

Александр Шабуров – бывший «менеджер» «Картинника», а ныне – известный художник – издал монографию о Буке. Катя Шолохова – муза и подруга – написала чудесные воспоминания. В университете открылся, подумать только, Музей Б.У. Кашкина, а профессор, доктор филологических наук В.В. Блажес посвятил его творчеству научную статью, где подробно объяснил и доказал: Букашкин никакой не скоморох! Он – бала-ГУР!

Критики начали рассуждать о том, что Букашкин мог стать известным детским поэтом, проводили параллели с обэриутами и Приговым. Заявляли, что у него есть настоящие шедевры:

Не зря Ульянов, в скобках Ленин(Н. Крупская – его жена),Не ведая ни сна, ни лени,Садил детей колени на…Когда на Ленинских горахОни по вечерам сидели,Когда на будущее – ах! —Они без устали глядели…Когда Людвиг вокруг звучал —Соната, номер двадцать третий, —Их ум в грядущем различалРитм марширующих столетий,Чьи дети, ножек не жалея,Идут ко входу Мавзолея.

«Скарамох» Букашкин игнорировал правила и заново изобретал действительность. Сейчас сказали бы – дауншифтер, но тогда таких слов не знали, как и многих других, непременно вдохновивших бы старика на новые вирши. А какой была бы его страница на фейсбуке (обязательно была бы!) – можно только мечтать.

Самое главное – мечтать. Мечты обязательно исполняются – жаль, что чаще всего после смерти.

Летом 2015 года бесконечностью уже и не пахнет – все вокруг готовятся не то к началу войны, не то к концу света. Великая трагедия – и великое счастье человека в том, что годы меняют только его внешность: разрисовывают лица морщинами, как досочки – красками, ссутуливают плечи, отбирают молодость, но внутри мы всё те же, какими были в шестнадцать лет.

Кем они были, Коляда и Букашкин, для той давнишней девочки, которая преследовала «Картинник» и, жмурясь от страха, ждала ответ из редакции «Урала»?

Кем они стали для меня?

Постоять на разрушенных ступеньках ДК имени Свердлова – потом пройти через площадь 1905 года, стараясь не смотреть на новый «Пассаж». Пересечь улицу 8 Марта, спуститься к Плотнике и вспомнить, как это было страшно – впервые прикоснуться кистью к доске.

Слева – музкомедия, справа – оперный, вверх по проспекту – мой любимый «Коляда-Театр». Сегодня играют «Амиго». Николай Коляда сияет как солнце, подписывая программки.

Зрители будут вначале смеяться, потом – плакать, после чего им разобьют сердце и, на прощанье, скажут со сцены главные слова:

– Думайте о радости, только она остаётся, только она одна, слышите?!

А больше и нет ничего, кроме радости.

Разве что тысяча важных мелочей.

Весёлый бог работы

1, 3 Белла Дижур – муза поэта, мать скульптора

2, 4, 5 Эрнст Неизвестный – мастер, вернувшийся с того света