Невеста без места

Боярин Мирята был близко и видел, подъехал насупленный.

— Ты бы велел взять пса на ремень, боярин, — кметь говорил виновато, знал ведь, что к собаке этой у кариярцев отношение особое, — лошади молодые есть, понесут еще. А ну как э… боярышня Огнява покалечилась бы?

Волкобой стоял в стороне и виновато помахивал хвостом.

— Надо будет — и велю, — сердито на него глянув, пообещал боярин и поскакал в начало обоза.

Немного позже Вельку, которая снова ехала рядом с Чаяной, догнал Ириней.

— Огнява, значит, — он коротко мазнул по ней взглядом, — а тебе подходит, хоть не такая ты и рыжая! — и тоже уехал вперед.

Чаяне он ничего не сказал и даже не взглянул на нее никак. Велька искоса, с некоторым чувством вины — кто знает, за что! — посмотрела на сестру, та сидела в седле прямо и с величавым спокойствием, как истинная княжна.

А Волкобой — тот подевался куда-то до самой Дубавы-веси.

До сумерек они успели. Ждали их в Дубаве, все уж готово было, и на столы собрали богато, весь двор ими перегородили, и банька горячая стояла. За столом ничего нового: Ириней сел подальше, с кметями, смеялся там, спорил громко, далеко было слышно. Велемил с Яробраном в очередь развлекали Чаяну беседой о всякой всячине и быстро ей надоели, она еле скрывала досаду. К счастью, долго засиживаться боярыня Милава Воевна не дала, увела подопечных наверх, в горницу, приговаривая, что спать-отдыхать пора, утром вставать рано.

Дубавские хоромы были много меньше, чем в Верилоге. Княжны и ближние боярыни разместились в одной горнице на лавках, девкам-челядинкам тут же на полу тюфяки положили. И уже спать бы, да уговор с Любицей остался неисполненным. А волосками со шкуры Волкобоя разжиться так и не удалось.

Любица руками развела, шепнула, что ничего, успеется. Но Вельке не терпелось. Сон сморил женщин на удивление быстро, наверное, последняя перед отъездом ночь у всех выдалась беспокойной. Когда старшая боярыня задремала, княженка тихонько встала, набросила верхицу. Любица тоже не спала, приподнялась на локте, Велька ей рукой показала — жди, дескать, я скоро. Вышла тихо, дверь не скрипнула.

Мужчины все разместились внизу, кто на лавках, кто на полу, многие кмети на дворе легли кто где, а некоторые еще сидели за столами. Стемнело уже, половину столов убрали, на те, что остались, ключница распорядилась лампады масляные поставить, и еще костер во дворе зажгли. Вокруг лампад мошкара так и вилась, да кому это мешало медами угощаться? Вилась мошкара, мотыльки ночные, некоторые рядом валялись, на столе, опаленные, мертвые. Велька поежилась. Пламя и ее тоже манило, ласкало словно, когда осторожно касаешься, а задержишь руку у пламени — обжигало больно. Как же иначе. Суть пламени в этом. Зазеваешься — и волхвовку огневую съест, как простую девку, как любого человека. Велька умела пальцами без огнива пламя зажечь, и все равно его опасалась.

Боярин Мирята у края стола сидел, пустую чашу в пальцах перекатывал, задумался о чем-то. На княженку глянул, вздрогнул:

— Чего тут бродишь, душа-боярышня? Случилось чего?

— Все хорошо, ничего не случилось, — поспешно заверила Велька.

А пса нигде не было.

— Я Волкобоя ищу, не видал ли ты его, Мирята Ведении?

— А небось дрыхнет уже где-нибудь, неслух! — махнул рукой боярин, усмехнулся по-доброму. — Спать иди, боярышня. Нечего тебе одной в потемках по двору ходить. Заплутаешь еще.

Велька могла бы ему сказать, что это терема ее отца и она тут не впервой, уж как-нибудь не заплутает, хоть и в потемках. И впрямь, она уже сюда приезжала с князем и жила дней по нескольку. Места тут хорошие, рыбные ловли рядом дивные просто, да и кабанов в лесу, наверное, немало гуляет — прошедшая зима не студеная выдалась, и желудей было много.

— А пойду я провожу боярышню, Веденич, — откуда-то из темени выступил Ириней, — до самой светелки доведу, поберегу, а то, и верно, не заблудилась бы.

— А, ну да. От таких обережников красных девиц только и беречь, — хмыкнул боярин и отвернулся.

Больше прекословить не стал. Зачем? Все одно она невеста, ему или братьям, вот пусть парни между собой и рядятся. Кто не оплошает, тот и молодец, в самом-то деле. А Ириней не дитя малое, понимает что к чему. Старшего своего они уважают и дорогу ему преступать не станут. К тому же он, боярин, при мамках да служанках княжнам точно не нянька.

Ириней пошел следом за Велькой, близко пошел, но ее не касаясь. Через клеть, где со всех сторон уже раздавался богатырский храп, до лестницы, и по ступенькам скрипучим наверх. И не замечалось вроде раньше, что ступеньки так скрипят! Над ними, высоко — окно, свет из него льется лунный, то есть такой, с каким мудрено что-то разглядеть.

На середине лестницы Велька внезапно остановилась, извернулась ловко, чтобы с княжичем не столкнуться. Повернулась к нему. Тот замер, удивленный, но тут же улыбнулся, бровь приподнял:

— Что такое, Огнявушка? Никак поцеловать меня решила, чтобы спалось слаще? — пошутил.

— А поговорить — можно? — сказала она тихонько, так, чтобы ни сверху, из горницы, не услышали, ни снизу.

— Лучше бы поцеловать, — он с усмешкой опустил взгляд и тоже голос понизил: — Но давай поговорим, отчего же нельзя.

— Э… вот что, княжич, мне интересно, — неловко все же было княженке такие разговоры разговаривать, — ты меня в меньшицы звал. Зачем-то. Звал?

— Звал, — не стал отрицать княжич, — и знаю зачем. Ты тоже небось знаешь, зачем девок в жены берут.

— В меньшицы, — уточнила Велька, — в старшие жены я тебе не нужна, да? Не слишком нравлюсь? Или просто у тебя нареченная есть… ну… то есть обещался уже кому? Я хочу сказать — есть у тебя уже княжна?

Прямо спросить, почему он на них с сестрой смотреть не желает, она, понятно, не осмелилась. Получается, то же самое и спросила, только исподволь. А почему вообще заговорила — так жаль было случай упускать. Лучше уж понимать, что происходит. А то Чаяна ей обручья драгоценные сулит за одну только надежду Иринею понравиться.

Ириней не сразу ответил. Велька к темноте попривыкла и видела, что глаза его блестели и что он улыбался.

— Глупенькая ты, — сказал Ириней, и только.

— Когда-нибудь поумнею, — ответила она, чувствуя, как щеки от досады жаром налились… а может, и еще отчего-то, — еще постарею и зубы порастеряю, — и хотела уже убежать, но он поймал за руку, задержал.

— Погоди, лиса моя распрекрасная, — сказал он, — расспрашиваешь вот, а скажи, ты сама-то хочешь моей княжной быть? Мне женой? Моих детей матерью — хочешь?

— Какая разница, что я хочу! — воскликнула Велька, позабыв на миг, что тихо надобно разговаривать. — Меня родители вам отдали, я еду, чтобы замуж выходить. Ты про себя ответь!

— Ответить, есть ли у меня нареченная? Отвечаю: нет. Никому не обещался. Впрочем, это отцу забота, с кем решит родниться, оттуда и сосватает. Из Верилога вот он очень уж невестку хотел, а получит аж двух. Тебе-то самой из нас кто больше по нраву?

— Не знаю я, — Велька отвернулась.

— Ну, а коли не знаешь, то и разговора нет. Я себе могу холопку купить, полонянку, да хоть не одну, серебра у меня хватит. Ей тоже разницы не будет, под чье одеяло ложиться, сделает, как велят. Поняла, о чем я?

Велька молчала, и княжич, снова взяв ее за руку, сказал мягче:

— Ты не торопись. Никто ведь не понукает, не принуждает быстрее решать. Дорога у нас впереди долгая, знай думай да присматривайся. А если в Карияре захочешь мне обручье отдать, я возьму. Раньше не надо. Поняла, лиска? Дома, в Карияре.

Она кивнула — поняла.

— Пришлась ты мне по душе, лиска. Но у тебя нынче в сердечке другой, не я. Или ошибаюсь?

Велька только головой покачала, растерянная, сбитая с толку:

— Прости, княжич. Доброй ночи тебе, — и побежала наверх.

Около плотно притворенной двери в горницу остановилась, оглянулась: Ириней спускался, уже внизу был. Он оглядываться не стал.

Поговорили. Лучше бы ей не затевать таких разговоров! И что же, надо было сказать, что, дескать, сестре-княжне ты, княжич, очень уж по нраву, и не приглядеться ли тебе к Чаяне? Глупо было бы. Ведь он только что сказал, что обручье у нее в Карияре возьмет, если она захочет отдать. То есть он сначала подождет, не уговорит ли ее еще кто отдать обручье, а если не случится этого, сам попросит? В последнюю очередь? Обещался он ей, получается, вот так странно?

И как же это понимать?

А рука у княжича Иринея сильная, жесткая, мозолистая, как у всякого воина. И опять Венко вспомнился, у него руки такие же были. Это понятно, купец — он на всех дудках игрец, сам товар свой скупает, сам возит и торгует, и защищает его тоже сам от всех лихих, кто захочет позариться. Редко какой купец меч не носит или по молодости не носил, когда еще недоставало мошны[32] хорошую дружину охранную нанять.

Какое-то время Велька постояла у двери, успокаиваясь. Мысли прояснялись. Что ж, как вышло, так вышло, утро вечера мудренее. Только у них ведь с боярыней Любицей дело есть, на вечер нынешний как раз, а не на утро.

Огляделась она, раздумывая, где Волкобоя поискать. И тут ворчание услышала, тихое совсем, встрепенулась — здесь, рядом, да вот же…

Чуть в стороне от двери на соломе лежал пес и смотрел на нее — зеленоватый блеск глаз она сразу увидела, потом уже темные очертания его тела. Подошла, присела рядом, погладила.

— Волкобоюшка! Ты тут, надо же. А я ведь тебя искать пошла. Доброй ночи хотела пожелать. Не обидели тебя сегодня, а? Ты умный пес, осторожный, я знаю, а вон как вышло…

Лукавила, лукавила княженка. Не затем ведь искала, чтобы доброй ночи желать…

Волкобой в ответ ее в ладонь лизнул, как нередко, а понял ли? Точнее, все ли понял? Если оборотень — все, и еще мог подслушать, о чем она с Иринеем секретничала. Если обычный пес… да что она, княженка, знает об обычных псах? Чего они понимают, а чего не понимают? Не знает она этого. Собаки — твари бессловесные, это одно известно, а точно ли они мыслят хуже людей? Вон сколько басен сложено про то, как звери умнее иных людей бывают…

Теребя шерсть на загривке у Волкобоя, Велька дернула посильнее, еще раз — и готово, остались шерстинки между пальцами. Должно хватить.

Она вернулась в горницу, тихонько прошла между спящих к своему месту, стряхнула собачью шерсть в платочек, завернула. Любица лежала одетая и волосы, уже было заплетенные на ночь, опять повоем закрыла — приготовилась сразу выйти. Вельку услышала, тут же села на постели.

— Огнявушка, получилось? Пойдем?

— Пойдем…

Но сначала Велька взглянула на сестру — Чаяна сладко спала.

Боярыня Любица прежде в Дубаве не бывала, так что Вельке сподручней было сообразить, где в такой час местечко подходящее, укромное, найти. Здесь же, сбоку от горниц, чуланчик был маленький, туда и отправились. Когда выходили, Волкобой встрепенулся, Велька ему пальцем погрозила — не ходи за нами! Послушался пес, лег обратно.

В чулане тесно было, пыльно, корзины стояли у стены пустые, и светец с кучей лучины под ним, и скамья с прялкой — не иначе, провинившихся девок здесь запирали, да не просто так, а с работой. Но княженке с боярыней не с лучиной же возиться!

Любица огарок припасенный на скамью поставила, Велька зажгла, пальцами щелкнув, руку рядом подержала — пламя поднялось высокое, ровное, яркое.

— Смотри, Огнявушка, — у Любицы тоже был платочек, в нем прядки волос.

Она взяла черную, блестящую прядь.

— Это мне Тамир подарил, он… старший брат был в семье оборотней, его волосы. А это Яруны, его сестры, — Любица показала прядь светлее. На прощание на всякий случай дали. И мою взяли. Когда замуж меня увозили, — Любица улыбнулась чему-то.

— А на всякий случай — это на какой? — не удержалась Велька.

— На всякий. Оборотня по волосам не только опознать можно. Можно и позвать.

— Понятно…

И подумалось отчего-то Вельке, что Тамир этот, может быть, молодой и красивый парень, которому вовсе не хотелось отпускать на сторону, куда-то там замуж, свою боярышню. Но делать было нечего, родители решили, не отдавать же им было дочку за оборотня из своих служилых, если можно за знатного боярина отдать..

Подумалось, но вслух не сказалось. Если правда, говорить о таком нечего, а если неправда — и подавно не надо.

Она спросила:

— А эти оборотни ваши, они были кто? В смысле — какие звери?

— Волки, — ответила боярыня спокойно, как о чем-то совсем обыденном, — отец у них огромный такой был волк, сильный, на спине своей меня катал, маленькую еще. Я не боялась. И кому попало такое не показывали, люд у нас все же к оборотням непривычный. Тамир с Яруной никогда при мне не оборачивались, но они тоже умеют, я знаю. А бабка их не умела. Ну да ладно. Смотри, Огнявушка, ты же хотела. Это мои волосы, нынче с гребешка сняла, — боярыня вынула комочек волос, четко сказала несколько слов и поднесла волосы к пламени свечи.

Они быстро и ярко вспыхнули и сгорели, обычно сгорели.

— А волосы Тамира… вот… — она отделила немного от прядки, повторила заговор, и…

Эти волосы тоже вспыхнули быстро и ярко, но пламя по краям было зеленым.

— Видела разницу?

Велька кивнула. Да, зелень в пламени была заметной, не обманешься.

Она достала шерсть Волкобоя, бережно сложила все волоски, отдала Любице. Та опять произнесла заговор, сунула шерсть в огонь…

И ничего. Быстро вспыхнули волоски и сгорели, и никакой зелени.

— Ну вот, понятно все. На нет и суда нет, — бодро сказала Любица, но выглядела она при этом разочарованной.

Волкобой не оборотень, значит. Просто пес.

Скрипнула дверь.

— Это что же вы тут затеваете, мои голубушки? — боярыня Милава Воевна сонно протирала глаза, но уже была рассержена.

— Да мы… я сейчас… мы проверить хотели, сейчас объясню, — Любица быстро сложила и сунула за пояс свой платок и подбежала к старшей, тихо с ней заговорила, выводя из чулана.

Велька осталась. Не сумели они по-тихому дело сделать, вот ведь! Но и страшного ничего не случилось, разве что Любице придется объясняться с Воевной. Объяснит, ничего…

Велька повторила про себя слова заговора, потом еще раз. Вроде запомнила, нет ошибки, а память у княженки всегда была хороша, бабка Аленья куда большие словесные вязи запоминать заставляла, даже произносить иные следовало не просто, а по-особому. А тут совсем простой заговор, язык только чужой. Записать бы. И попробовать. Жаль, что волос оборотня Любица не оставила, без них как проверишь, как получилось, удался ли обряд?

Не успев подумать, Велька перекинула на грудь собственную косу, слова те сказала и поднесла к пламени кончик косы, он ярко вспыхнул.

Конечно, это забава опасная — свои волосы жечь, и любая девка больше всего стережется попасть косой в огонь, волос ведь лишиться — хуже быть не может. Да и горят волосы быстро, а ну как не погасишь! Но Велька, волхва огневая, такого не опасалась, она любое небольшое пламя погасить могла, когда нужно и в мгновение ока.

Она и погасила. Только вот успела заметить, что огонек на ее волосах, сначала обыкновенный, вдруг полыхнул зеленым.

Волосы оборотня были в ее, княженки вериложской, собственной косе.

Так и стояла Велька какое-то время, не в силах поверить — да было ли это? Не приснилось? Они ведь пришли сюда про Волкобоя выяснять, оборотень он или нет. А вышло, что она сама — оборотень?!

Еще повторить, что ли?

Велька не стала. Видела она, точно видела, не обманулась. Не сумасшедшая она, и глаза пока не подводили.

Видела.

А ведь с нее бы сталось и при Любице это проделать, вот бы та удивилась. Недаром бабка учила, что любые обряды абы как, случайно нельзя творить, правильно учила. Но это дела не меняет. Хоть не видел никто — хорошо.

Велька в горницу не пошла, спустилась вниз, в клеть, оттуда переходом прошла в кухню. Там еще возились стряпухи, тесто месили на завтрашние пироги, крупу мыли на утреннюю кашу: столько людей вовремя накормить — это немалая работа. Княженку не узнали, и она тоже никого.

— Хочешь чего, боярышня? — окликнула ее одна из стряпух.

— Нож дайте, — попросила Велька, удивленная стряпуха протянула ей нож, предварительно вытерев его ветошкой.