Стихотворения. Поэмы

Душа и не глядит       на рифму конопляную,Сидит, не чистит перышек,       не продувает горла:Бывало, мол, и я       певала над поляною,Сегодня, мол, не в голосе,       в зобу дыханье сперло.Пускай душа чуть-чуть       распустится и сдвинется,Хоть на пятнадцать градусов,       и этого довольно,Чтобы вовсю пошла       свистать, как именинница,И стало ей, малиновке,       и весело и больно.Словарь у нас простой,       созвучья – из пословицы.Попробуйте подставьте ей       сиреневую ветку,Она с любым из вас       пошутит и условитсяИ с собственной тетрадкою       пойдет послушно в клетку.1957

«Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был…»*

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я былИ что я презирал, ненавидел, любил.Начинается новая жизнь для меня,И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.Больше я от себя не желаю вестейИ прощаюсь с собою до мозга костей,И уже, наконец, над собою стою,Отделяю постылую душу мою,В пустоте оставляю себя самого,Равнодушно смотрю на себя – на него.Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,Сновидения ночи и бабочки дня,Здравствуй, всё без меня и вы все без меня!Я читаю страницы неписаных книг,Слышу круглого яблока круглый язык,Слышу белого облака белую речь,Но ни слова для вас не умею сберечь,Потому что сосудом скудельным я былИ не знаю, зачем сам себя я разбил.Больше сферы подвижной в руке не держуИ ни слова без слова я вам не скажу.А когда-то во мне находили словаЛюди, рыбы и камни, листва и трава.1957

Новоселье*

Исполнены дилювиальной верыВ извечный быт у счастья под крылом,Они переезжали из пещерыВ свой новый дом.Не странно ли? В квартире так недавноЦарили кисть, линейка и алмаз,И с чистотою, нимфой богоравной,Бог пустоты здесь прятался от нас.Но четверо нечленов профсоюза —Атлант, Сизиф, Геракл и Одиссей —Контейнеры, трещавшие от груза.Внесли, бахвалясь алчностью своей.По-жречески приплясывая рьяно,С молитвенным заклятием «наддай!»Втащили Попокатепетль дивана,Малиновый, как первозданный рай,И, показав, на что они способны,Без помощи своих железных рукВскочили на буфет пятиутробныйИ Афродиту подняли на крюк.Как нежный сгусток розового сала,Она плыла по морю одеялТуда, где люстра, как фазан, сиялаИ свет зари за шторой умирал.Четыре мужа, АнадиоменеВоздав смущенно страстные хвалы,Ушли.Хозяйка, преклонив колени,Взялась за чемоданы и узлы.Хозяин расставлял фарфор.Не всякийОдин сюжет ему придать бы мог:Здесь были:       свиньи,       чашки       и собаки,       Наполеон       и Китеж-городок.Он отыскал собранье сочиненийМолоховец —       и в кабинет унес,И каждый том, который создал гений,Подставил, как Борей, под пылесос.Потом, на час покинув нашу эруИ новый дом со всем своим добром,Вскочил в такси       и покатил в пещеру,Где ползал в детстве перед очагом.Там Пень стоял – дубовый, в три обхвата,Хранитель рода и Податель сил.О, как любил он этот Пень когда-то!И как берег! И как боготворил!И Пень теперь в гостиной, в сердцевинеДиковинного капища вещейГордится перед греческой богинейНеоспоримой древностью своей.Когда на праздник новоселья гостиСошлись и дом поставили вверх дном,Как древле – прадед,              мамонтовы костиНа немрубилхозяинтопором!1957

Стань самим собой*

Werde der du bist…

ГётеКогда тебе придется туго,Найдешь и сто рублей и друга.Себя найти куда трудней,Чем друга или сто рублей.Ты вывернешься наизнанку,Себя обшаришь спозаранку,В одно смешаешь явь и сны,Увидишь мир со стороны.И все и всех найдешь в порядке.А ты – как ряженый на святки —Играешь в прятки сам с собой,С твоим искусством и судьбой.В чужом костюме ходит ГамлетИ кое-что про что-то мямлит, —Он хочет Моиси играть,А не врагов отца карать.Из миллиона вероятийТебе одно придется кстати,Но не дается, как назло,Твое заветное число.Загородил полнеба гений,Не по тебе его ступени,Но даже под его стопойТы должен стать самим собой.Найдешь и у пророка слово,Но слово лучше у немого,И ярче краска у слепца,Когда отыскан угол зреньяИ ты при вспышке озареньяСобой угадан до конца.1957

Телефоны*

Номера – имена телефоновПостигаются сразу, когдаКаждой вести пугаешься, тронувЗмеевидные их провода.Десять букв алфавита без смысла,Десять цифр из реестра судьбыСочетаются в странные числаИ гроба громоздят на горбы.Их щемящему ритму покорный,Начинаешь цвета различать,Может статься, зеленый и черный —В-1-27-45.И по номеру можно дознаться,Кто стоит на другой стороне,Если взять телефонные святцыИ разгадку найти, как во сне.И особенно позднею ночью,В час, когда по ошибке звонят,Можно челюсть увидеть воочью,Подбирая число наугад.1957

Вещи*

Все меньше тех вещей, среди которыхЯ в детстве жил, на свете остается.Где лампы-«молнии»? Где черный порох?Где черная вода со дна колодца?Где «Остров мертвых» в декадентской раме?Где плюшевые красные диваны?Где фотографии мужчин с усами?Где тростниковые аэропланы?Где Надсона чахоточный трехдольник,Визитки на красавцах-адвокатах,Пахучие калоши «Треугольник»И страусова нега плеч покатых?Где кудри символистов полупьяных?Где рослых футуристов затрапезы?Где лозунги на липах и каштанах,Бандитов сумасшедшие обрезы?Где твердый знак и буква «ять» с «фитою»?Одно ушло, другое изменилось,И что не отделялось запятою,То запятой и смертью отделилось.Я сделал для грядущего так мало,Но только по грядущему тоскуюИ не желаю начинать сначала:Быть может, я работал не впустую.А где у новых спутников порука,Что мне принадлежат они по праву?Я посягаю на игрушки внука,Хлеб правнуков, праправнукову славу.1957

Фотография*

О. М. Грудцовой

В сердце дунет ветер тонкий,И летишь, летишь стремглав,А любовь на фотопленкеДушу держит за рукав,У забвения, как птица,По зерну крадет – и что ж?Не пускает распылиться,Хоть и умер, а живешь —Не вовсю, а в сотой доле,Под сурдинку и во сне,Словно бродишь где-то в полеВ запредельной стороне.Все, что мило, зримо, живо,Повторяет свой полет,Если ангел объективаПод крыло твой мир берет.1957

Конец навигации*

В затонах остывают пароходы,Чернильные загустевают воды,Свинцовая темнеет белизна,И если впрямь земля болеет нами,То стала выздоравливать она —Такие звезды блещут над снегами,Такая наступила тишина,И – Боже мой! – из ледяного пленаЕдва звучит последняя сирена.1957

Балет*

Пиликает скрипка, гудит барабан,И флейта свистит по-эльзасски,На сцену въезжает картонный рыдванС раскрашенной куклой из сказки.Оттуда ее вынимает партнер,Под ляжку подставив ей руку,И тащит силком на гостиничный дворК пиратам на верную муку.Те точат кинжалы, и крутят усы,И топают в такт каблуками,Карманные враз вынимают часыИ дико сверкают белками, —Мол, резать пора! Но в клубничном трико,В своем лебедином крахмале,Над рампою прима взлетает легко,И что-то вибрирует в зале.Сценической чуши магический токНаходит, как свист соловьиный,И пробует волю твою на зубокХолодный расчет балерины.И весь этот пот, этот грим, этот клей,Смущавшие вкус твой и чувства,Уже завладели душою твоей.Так что же такое искусство?Наверное, будет угадана связьМеж сценой и Дантовым адом,Иначе откуда бы площадь взяласьСо всей этой шушерой рядом?1957

Синицы*

В снегу, под небом синим,       а меж ветвей – зеленым,Стояли мы и ждали       подарка на дорожке.Синицы полетели       с неизъяснимым звоном,Как в греческой кофейне       серебряные ложки.Могло бы показаться,       что там невесть откудаИдет морская синька       на белый камень мола,И вдруг из рук служанки       под стол летит посуда,И ложки подбирает,       бранясь, хозяин с пола.1958

«Мы шли босые, злые…»*

Мы шли босые, злые,И, как под снег ракита,Ложилась мать РоссияПод конские копыта.Стояли мы у стенки.Где холодом тянуло,Выкатывая зенки,Смотрели прямо в дуло.Кто знает щучье слово,Чтоб из земли солдатаНе подымали снова,Убитого когда-то?1958

Петровские казни*

Передо мною плахаНа площади встает,Червонная рубахаЗабыться не дает.По лугу волю славитьС косой идет косарь.Идет Москву кровавитьМосковский государь.Стрельцы, гасите свечи!Вам, косарям, ворам,Ломать крутые плечиИдет последний срам.У, буркалы Петровы,Навыкате белки!Холстинные обновы.Сынки мои, сынки!1958

Из окна*

Наверчены звездные линииНа северном полюсе мира,И прямоугольная, синяяВ окно мое вдвинута лира.А ниже – бульвары и зданияВ кристальном скрипичном напеве, —Как будущее, как сказание,Как Будда у матери в чреве.1958

Зимой*

Куда ведет меня подруга —Моя судьба, моя судьба?Бредем, теряя кромку кругаИ спотыкаясь о гроба.Не видно месяца над нами,В сугробах вязнут костыли,И души белыми глазамиГлядят вослед поверх земли.Ты помнишь ли, скажи, старуха,Как проходили мы с тобойПод этой каменной стенойЗимой студеной, в час ночной,Давным-давно, и так же глухо,Вполголоса и в четверть слуха,Гудело эхо за спиной?1958

«Над черно-сизой ямою…»*

Над черно-сизой ямоюИ жухлым снегом в ямеЗаплакала душа мояПрощальными слезами.Со скрежетом подъемныеВорочаются краныИ сыплют шлак в огромныеРасхристанные раны.Губастые бульдозеры,Дрожа по-человечьи,Асфальтовое озероГребут себе под плечи.Безбровая, безвольная,Еще в родильной глине,Встает прямоугольнаяБетонная богиня.Здесь будет сад с эстрадамиДля скрипок и кларнетов,Цветной бассейн с наядамиИ музы для поэтов.А ты, душа-чердачница,О чем затосковала?Тебе ли, неудачница,Твоей удачи мало?Прощай, житье московское,Где ты любить училась,Петровско-Разумовское,Прощайте, ваша милость!Истцы, купцы, повытчики,И что в вас было б толку,Когда б не снег на ситчике,Накинутом на челку.Эх, маков цвет, мещанскоеЖитьишко за заставой!Я по линейке странствую,И правый и неправый.1958

«На черной трубе погорелого дома…»*

На черной трубе погорелого домаОрел отдыхает в безлюдной степи.Так вот что мне с детства так горько знакомо:Видение цезарианского Рима —Горбатый орел, и ни дома, ни дыма…А ты, мое сердце, и это стерпи.1958

Стихи из детской тетради*

…О, матерь Ахайя,

Пробудись, я твой лучник

последний…

Из тетради 1921 годаПочему захотелось мне снова,Как в далекие детские годы,Ради шутки не тратить ни слова,Сочинять величавые оды,Штурмовать олимпийские кручи,Нимф искать по лазурным пещерамИ гекзаметр без всяких созвучийПредпочесть новомодным размерам?Географию древнего мираНа четверку я помню, как в детстве,И могла бы Алкеева лираУ меня оказаться в наследстве.Надо мной не смеялись матросы.Я читал им:       «О, матерь Ахайя!»Мне дарили они папиросы,По какой-то Ахайе вздыхая.За гекзаметр в холодном вокзале,Где жила молодая свобода,Мне военные люди давалиЧерный хлеб двадцать первого года.Значит, шел я по верной дороге,По кремнистой дороге поэта,И неправда, что Пан козлоногийДо меня еще сгинул со света.Босиком, но в буденновском шлеме,Бедный мальчик в священном дурмане,Верен той же аттической теме,Я блуждал без копейки в кармане.Ямб затасканный, рифма плохая —Только бредни, постылые бредни,И достойней:       «О, матерь Ахайя,Пробудись, я твой лучник последний…»1958

Бессонница*

Мебель трескается по ночам.Где-то каплет из водопровода.От вседневного груза плечамВ эту пору дается свобода,В эту пору даются вещамБессловесные души людские.И слепые,       немые,              глухиеРазбредаются по этажам.В эту пору часы городскиеШлют секунды       туда              и сюда,И плетутся хромые,              кривые,Подымаются в лифте живые,Неживые              и полуживые,Ждут в потемках, где каплет вода,Вынимают из сумок стаканыИ приплясывают, как цыганы,За дверями стоят, как беда,Сверла медленно вводят в затворыИ сейчас оборвут провода.Но скорее они – кредиторыИ пришли навсегда, навсегда,И счета принесли.              НевозможноВоду в ступе, не спавши, толочь,Невозможно заснуть, – так              тревожнаДля покоя нам данная ночь.1958

Телец, Орион, Большой Пес*

Могучая архитектура ночи!Рабочий ангел купол повернул,Вращающийся на древесных кронах,И обозначились между стволамиПроемы черные, как в старой церкви,Забытой Богом и людьми.              Но тамВзошли мои алмазные Плеяды.Семь струн привязывает к ним СапфоИ говорит:       «Взошли мои Плеяды,       А я одна в постели, я одна.       Одна в постели!»              Ниже и левейВ горячем персиковом блеске встали,Как жертва у престола, золотыеРога Тельца       и глаз его, горящийСреди Гиад,       как Ветхого ЗаветаЕще одна скрижаль.Проходит время,Но – что мне время?Я терпелив,       я подождать могу,Пока взойдет за жертвенным ТельцомНемыслимое чудо Ориона,Как бабочка безумная, с купельюВ своих скрипучих проволочных лапках,Где были крещены Земля и Солнце.Я подожду,              пока в лучах стеклянныхСам Сириус —              с египетской, загробной,              собачьей головой —Взойдет.Мне раз еще увидеть сужденоСверкающее это полотенце,Божественную перемычку счастья,И что бы люди там ни говорили —Я доживу, переберу позвездно,Пересчитаю их по каталогу,Перечитаю их по книге ночи.1958

Затмение солнца. 1914*

В то лето народное гореНадело железную цепь,И тлела по самое мореСухая и пыльная степь.И по́д вечер горькие дали,Как душная бабья душа,Багровой тревогой дышалиИ Бога хулили, греша.А утром в село на задворкиПришел дезертир босиком,В белесой своей гимнастерке,С голодным и темным лицом.И, словно из церкви икона,Смотрел он, как шел на ущербПо ржавому дну небосклонаАлмазный сверкающий серп.Запомнил я взгляд без движенья,Совсем из державы иной,И понял печать отчужденьяВ глазах, обожженных войной.И стало темно. И в молчанье,Зеленом, глубоком как сон,Ушел он и мне на прощаньеОставил ружейный патрон.Но сразу, по первой примете,Узнать ослепительный свет……………………………………Как много я прожил на свете!Столетие! Тысячу лет!1958

Греческая кофейня*

Где белый камень в диком блескеГлотает синьку вод морских,Грек Ламбринуди в красной фескеЖдал посетителей своих.Они развешивали сети,Распутывали поплавкиИ, улыбаясь точно дети,Натягивали пиджаки.– Входите, дорогие гости,Сегодня кофе, как вино! —И долго в греческой кофейнеГремели костиДомино.А чашки разносила Зоя,И что-то нежное и злоеСкрывала медленная речь,Как будто море кружевноеСпадало с этих узких плеч.1958

«Я долго добивался…»*

Я долго добивался,Чтоб из стихов своихЯ сам не порывалсяУйти, как лишний стих.Где свистуны свистелиИ щелкал щелкопер,Я сам свое весельеОтправил под топор.Быть может, идиотствоСполна платить судьбойЗа паспортное сходствоСтроки с самим собой.А все-таки уставлюСвои глаза на вас,Себя в живых оставлюНавек или на час.Оставлю в каждом звукеИ в каждой запятойНатруженные рукиИ трезвый опыт свой.Вот почему без страхаСмотрю себе вперед,Хоть рифма, точно плаха,Меня сама берет.1958

Четвертая палата*

Девочке в сером халате,Аньке из детского дома,В женской четвертой палатеКаждая малость знакома —Кружка и запах лекарства,Няньки дежурной указкиИ тридевятое царство —Пятна и трещины в краске.Будто синица из клетки,Глянет из-под одеяла:Не просыпались соседки,Утро еще не настало?Востренький нос, восковыеПальцы, льняная косица.Мимо проходят живые.– Что тебе, Анька?– Не спится.Ангел больничный за шторойСветит одеждой туманной.– Я за больной.– За которой?– Я за детдомовской Анной.1958

Лазурный луч*

Тогда я запер на замок

двери своего дома и ушел

вместе с другими.

Г. УэллсСам не знаю, что со мною:И последыш и пророк,Что ни сбудется с землеюВижу вдоль и поперек.Кто у мачехи-ЕвропыМолока не воровал?Мотоциклы, как циклопы,Заглотали перевал,Шелестящие машиныДержат путь на океан,И горячий дух резиныДышит в пеших горожан.Слесаря, портные, прачкиПо шоссе, как муравьи,Катят каторжные тачки,Волокут узлы свои.Потеряла мать ребенка,Воздух ловит рыбьим ртом,А из рук торчит пеленкаИ бутылка с молоком.Паралитик на коляскеБоком валится в кювет,Бельма вылезли из маски,Никому и дела нет.Спотыкается священникИ бормочет:– Умер Бог, —Голубки бумажных денегВылетают из-под ног.К пристаням нельзя пробиться,И Европа пред собойСмотрит, как самоубийца.Не мигая, на прибой.В океане по колена,Белый и большой, как бык,У причала роет пену,Накренясь, «трансатлантик».А еще одно мгновенье —И от Страшного суда,Как надежда на спасеньеОн отвалит навсегда.По сто раз на дню, как брата,Распинали вы меня,Нет вам к прошлому возврата,Вам подземка не броня.Ууу-ла! Ууу-ла! —марсианеВоют на краю Земли,И лазурный луч в туманеИх треножники зажгли.1958

Иванова ива*

Иван до войны проходил у ручья,Где выросла ива неведома чья.Не знали, зачем на ручей налегла,А это Иванова ива была.В своей плащ-палатке, убитый в бою,Иван возвратился под иву свою.Иванова ива,Иванова ива,Как белая лодка, плывет по ручью.1958

«Сирени вы, сирени…»*

Сирени вы, сирени,И как вам не тяжелЗастывший в трудном кренеАльтовый гомон пчел?Осталось нетерпеньеОт юности моейВ горячей вашей пенеИ в глубине теней.А как дохнет по пчеламИ пробежит грозаИ ситцевым подоломУдарит мне в глаза —Пойдет прохлада низомТраву в коленях гнуть,И дождь по гроздьям сизымПокатится, как ртуть.Под вечер – вёдро снова,И, верно, в том и суть,Чтоб хоть силком смычковыйЛиловый гуд вернуть.1958

Посредине мира*

Я человек, я посредине мира,За мною мириады инфузорий,Передо мною мириады звезд.Я между ними лег во весь свой рост —Два берега связующее море,Два космоса соединивший мост.Я Нестор, летописец мезозоя,Времен грядущих я Иеремия.Держа в руках часы и календарь,Я в будущее втянут, как Россия,И прошлое кляну, как нищий царь.Я больше мертвецов о смерти знаю,Я из живого самое живое.И – Боже мой! – какой-то мотылек,Как девочка, смеется надо мною,Как золотого шелка лоскуток.1958

Мотылек*

Ходит мотылекПо ступеням света,Будто кто зажегМельтешенье это.Книжечку чудесНа лугу открыли,Порошком небесПодсинили крылья.В чистом пузырькеКровь другого мираСветится в брюшкеМотылька-лепира.Я бы мысль вложилВ эту плоть, но трогатьМы не смеем жилФараона с ноготь.1958

Ранняя весна*

Эй, в черном ситчике, неряха городская,Ну, здравствуй, мать-весна! Ты вон теперь какая:Расселась – ноги вниз – на Каменном мостуИ первых ласточек бросает в пустоту.Девчонки-писанки с короткими носами,Как на экваторе, толкутся под часамиВ древнеегипетских ребристых башмакахС цветами желтыми в русалочьих руках.Как не спешить туда взволнованным студентам,Французам в дудочках, с владимирским акцентом,Рабочим молодым, жрецам различных музИ ловким служащим, бежавшим брачных уз.Но дворник с номером косится исподлобья,Пока троллейбусы проходят, как надгробья,И я бегу в метро, где, у Москвы в плену,Огромный базилевс залег во всю длину.Там нет ни времени, ни смерти, ни апреля,Там дышит ровное забвение без хмеля,И ровное тепло подземных городов,И ровный узкий свист летучих поездов.1958

Малютка-жизнь*

Я жизнь люблю и умереть боюсь.Взглянули бы, как я под током бьюсьИ гнусь, как язь в руках у рыболова,Когда я перевоплощаюсь в слово.Но я не рыба и не рыболов.И я из обитателей углов,Похожий на Раскольникова с виду.Как скрипку, я держу свою обиду.Терзай меня – не изменюсь в лице.Жизнь хороша, особенно в конце,Хоть под дождем и без гроша в кармане,Хоть в Судный день – с иголкою в гортани.А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши,Возьми мои последние гроши,Не отпускай меня вниз головоюВ пространство мировое, шаровое!1958

Утро в Вене*

Где ветер бросает ножиВ стекло министерств и музеев,С насмешливым свистом стрижиСтригут комаров-ротозеев.Оттуда на город забот,Работ и вечерней зевоты,На роботов Моцарт ведетСвои насекомые ноты.Живи, дорогая свирель!Под праздник мы пол натирали,И в окна посыпался хмель —На каждого по сто спиралей.И если уж смысла искатьВ таком суматошном концерте,То молодость, правду сказать,Под старость опаснее смерти.1958

«Какое счастье у меня украли…»*

I. Актер

Всё кончается, как по звонку,На убогой театральной сценеДранкой вверх несут мою тоску —Душные лиловые сирени.Я стою хмелён и одинок,Будто нищий над своею шапкой,А моя любимая со щекМаков цвет стирает сальной тряпкой.Я искусство ваше презирал.С чем еще мне жизнь сравнить, скажите,Если кто-то роль мою сыгралНа вертушке роковых событий?Где же ты, счастливый мой двойник?Ты, видать, увел меня с собою,Потому что здесь чужой старикСсорится у зеркала с судьбою.1958

II. «Мне приснился Ереван, мне приснился Ереван…»

Мне приснился Ереван, мне приснился Ереван,И когда мне дали номер с Араратом за окном,Посмотрел я и подумал – что́ за город у армянС этим Ноевым ковчегом, синим шелковым огнемИ водой водопроводной, как сопрано ледяной,И гортанной крупной речью, как священная скрижаль…В старый город Ереван ты приехала со мной.Поздно вспомнили о нем, больше ничего не жаль.Горький, детский, слезный рот. Здравствуй, куползолотой!Вот куда тебя ведет твой неровный легкий шаг.С нашим северным, сторожким придыханьем голос твойНичего не говорит, это кровь шумит в ушах.1958

III. Темнеет

Какое счастье у меня украли!Когда бы ты пришла в тот страшный год,В орлянку бы тебя не проиграли,Души бы не пустили в оборот.Мне девочка с венгерскою шарманкойПоет с надсадной хрипотой о том,Как вывернуло время вверх изнанкойТвою судьбу под проливным дождем.И старческой рукою моет стеклаСентябрьский ветер, и уходит прочь,И челка у шарманщицы намокла,И вот уже у нас в предместье – ночь.1958

IV. «Вечерний, сизокрылый…»

Т. О.-Т.

Вечерний, сизокрылый,Благословенный свет!Я словно из могилыСмотрю тебе вослед.Благодарю за каждыйГлоток воды живой,В часы последней жаждыПодаренный тобой.За каждое движеньеТвоих прохладных рук,За то, что утешеньяНе нахожу вокруг.За то, что ты надеждыУводишь, уходя,И ткань твоей одеждыИз ветра и дождя.1958

V. Оливы

Марине Т.

Дорога ведет под обрыв,Где стала трава на колениИ призраки диких олив,На камни рога положив,Застыли, как стадо оленей.Мне странно, что я еще живСредь стольких могил и видений.Я сторож вечерних часовИ серой листвы надо мною.Осеннее небо мой кров.Не помню я собственных сновИ слез твоих поздних не стою.Давно у меня за спиноюЗадвинут железный засов.А где-то судьба моя прячетКлючи у степного костра,И спутник ее до утраВ багровой рубахе маячит.Ключи она прячет и плачетО том, что ей песня сестраИ в путь собираться пора.Седые оливы, рога мнеКладите на плечи теперь,Кладите рога, как на камни:Святой колыбелью была мнеЗемля похорон и потерь.1958

VI. Ко́ра

Когда я вечную разлукуХлебну, как ледяную ртуть,Не уходи, но дай мне рукуИ проводи в последний путь.Постой у смертного порогаДо темноты, как луч дневной,Побудь со мной еще немногоХоть в трех аршинах надо мной.Ужасный рот царицы КорыУлыбкой привечает нас,И душу обнажают взорыЕе слепых загробных глаз.1958

VII. «Отнятая у меня, ночами…»

Отнятая у меня, ночамиПлакавшая обо мне, в нестрогомЧерном платье, с детскими плечами,Лучший дар, не возвращенный Богом,Заклинаю прошлым, настоящим,Крепчи спи, не всхлипывай спросонок,Не следи за мной зрачком косящим,Ангел, олененок, соколенок.Из камней Шумера, из пустыниАравийской, из какого кругаПамяти – в сиянии гордыниГорло мне захлестываешь туго?Я не знаю, где твоя держава,И не знаю, как сложить заклятье,Чтобы снова потерять мне правоНа твое дыханье, руки, платье.1968

Голуби*

Семь голубей – семь дней неделиСклевали корм и улетели,На смену этим голубямДругие прилетают к нам.Живем, считаем по семерке,В последней стае только пять,И наши старые задворкиНа небо жалко променять:Тут наши сизари воркуют,По кругу ходят и жалкуют,Асфальт крупитчатый клюютИ на поминках дождик пьют.1958

Поэты*

Мы звезды меняем на птичьи кларнетыИ флейты, пока еще живы поэты,И флейты – на синие щетки цветов,Трещотки стрекоз и кнуты пастухов.Как странно подумать, что мы променялиНа рифмы, в которых так много печали,На голос, в котором и присвист и жесть,Свою корневую, подземную честь.А вы нас любили, а вы нас хвалили,Так что ж вы лежите могила к могилеИ молча плывете, в ладьях накренясь,Косарь, и псалтырщик, и плотничий князь?1958

Дом напротив*

Ломали старый деревянный дом.Уехали жильцы со всем добром —С диванами, кастрюлями, цветами,Косыми зеркалами и котами.Старик взглянул на дом с грузовика,И время подхватило старика,И все осталось навсегда, как было.Но обнажились между тем стропила,Забрезжила в проемах без стеклаСухая пыль, и выступила мгла.Остались в доме сны, воспоминанья,Забытые надежды и желанья.Сруб разобрали, бревна увезли.Но ни на шаг от милой им землиНе отходили призраки былого,И про рябину песню пели снова,На свадьбах пили белое вино,Ходили на работу и в кино,Гробы на полотенцах выносили,И друг у друга денег в долг просили,И спали парами в пуховиках,И первенцев держали на руках,Пока железная десна машиныНе выгрызла их шелудивой глины,Пока над ними кран, как буква «Г»,Не повернулся на одной ноге.1958

«Пускай меня простит Винсент Ван-Гог…»*

Пускай меня простит Винсент Ван-ГогЗа то, что я помочь ему не мог,За то, что я травы ему под ногиНе постелил на выжженной дороге,За то, что я не развязал шнурковЕго крестьянских пыльных башмаков,За то, что в зной не дал ему напиться,Не помешал в больнице застрелиться.Стою себе, а надо мной нависЗакрученный, как пламя, кипарис.Лимонный крон и темно-голубое, —Без них не стал бы я самим собою;Унизил бы я собственную речь,Когда б чужую ношу сбросил с плеч.А эта грубость ангела, с какоюОн свой мазок роднит с моей строкою,Ведет и вас через его зрачокТуда, где дышит звездами Ван-Гог.1958

Титания*

Прямых стволов благословениеИ млечный пар над головой,И я ложусь в листву осеннюю,Дышу подспудицей грибной.Мне грешная моя, невиннаяЗемля моя передаетСвое терпенье муравьиноеИ душу крепкую, как йод.Кончаются мои скитания.Я в лабиринт корней войдуИ твой престол найду, Титания,В твоей державе пропаду.Что мне в моем погибшем имени?Твой ржавый лист – моя броня.Кляни меня, но не гони меня,Убей, но не гони меня.1958

Могила поэта*

Памяти Н. А. Заболоцкого

I. «За мертвым сиротливо и пугливо…»

За мертвым сиротливо и пугливоДуша тянулась из последних сил,Но мне была бессмертьем перспективаВ минувшем исчезающих могил.Листва, трава – все было слишком живо,Как будто лупу кто-то положилНа этот мир смущенного порыва,На эту сеть пульсирующих жил.Вернулся я домой, и вымыл руки,И лег, закрыв глаза. И в смутном звуке,Проникшем в комнату из-за окна,И в сумерках, нависших как в предгрозье,Без всякого бессмертья, в грубой прозеИ наготе стояла смерть одна.1958

II. «Венков еловых птичьи лапки…»

Венков еловых птичьи лапкиВ снегу остались от живых.Твоя могила в белой шапке,Как царь, проходит мимо них,Туда, к распахнутым воротам,Где ты не прах, не человек,И в облаках за поворотомВосходит снежный твой ковчег.Не человек, а череп века.Его чело, язык и медь.Заката огненное векоНе может в небе догореть.1959

Серебряные руки*

Девочка Серебряные РукиЗаблудилась по́д вечер в лесу.В ста шагах разбойники от скукиСвистом держат птицу на весу.Кони спотыкаются лихие,Как бутылки, хлопает стрельба,Птичьи гнезда и сучки сухиеОбирает поверху судьба.– Ой, березы, вы мои, березы,Вы мои пречистые ручьи,Расступитесь и омойте слезы,Расплетите косыньки мои,Приоденьте корнем и корою,Положите на свою кровать,Помешайте злобе и разбоюРуки мои белые отнять!1959