Это ветер ноябрьский бежит по моим волосам,Это девичьи пальцы дрожат в ослабевшей ладони.Я на полночь тебя променяю, за бурю отдам,За взлетающий плач и разорванный ветер погони.Над гранитом Шотландии стелется белый туман,И прибой нарастает, и синий огонь вдохновеньяЗаливает слепые глаза, и поет ОссианНад кремневой землей отраженные в тучах сраженья.Падал щит опаленный. На шкуре медвежьей неслиГрузный меч Эррагона, и, воду свинцовую роя,Меж кострами косматыми шли, накренясь, кораблиПо тяжелой воде над израненным телом героя.Неспокойное море, зачем оно бьется в груди?В горле соль клокотала. Ты видишь мои сновиденья?Где же арфа твоя, где твой голос? Скорей уведи,Уведи от огня, уведи от меня вдохновенье.Я за бурю тебя не отдам, – из разбуженных чащПрорывается к югу распластанный ветер погони,Ветер мчится по скалам, – смотри на взлетающий плащ,Только девичьи пальцы остались в безумной ладони.Где же арфа твоя? Где же голос твой? Песню моюЭта буря догонит и руки ей молнией свяжет.Отомстит ей ноябрьской грозою. Но то, что пою, —До конца никогда не дослушивай: полночь доскажет.1929Перед листопадом*
Все разошлись. На прощанье осталасьОторопь желтой листвы за окном,Вот и осталась мне самая малостьШороха осени в доме моем.Выпало лето холодной иголкойИз онемелой руки тишиныИ запропало в потемках за полкой,За штукатуркой мышиной стены.Если считаться начнем, я не вправеДаже на этот пожар за окном.Верно, еще рассыпается гравийПод осторожным ее каблуком.Там, в заоконном тревожном покое,Вне моего бытия и жилья,В желтом, и синем, и красном – на что ейПамять моя? Что ей память моя?1929«Есть город, на реке стоит…»*
Есть город, на реке стоит,Но рыбы нет в реке,И нищий дремлет на мостуС тарелочкой в руке.Кто по мосту ходил не раз,Тарелочку видал,Кто дал копейку, кто пятак,Кто ничего не дал.А как тарелочка поет,Качается, звенит,Рассказывает о себе,О нищем говорит.Не оловянная она,Не тяжела руке,Не глиняная, – упадет —Подпрыгнет налегке.Кто по мосту ходил не разНе помнит ничего,Он город свой забыл, и мост,И нищего того.Но вспомнить я хочу себя,И город над рекой.Я вспомнить нищего хочуС протянутой рукой, —Когда хоть ветер говорилС тарелочкой живой…И этот город наявуОстался бы со мной.1930Прохожий*
Прохожему – какое дело,Что кто-то вслед за ним идет,Что мне толкаться надоело,Стучаться у чужих ворот?И никого не замечает,И белый хлеб в руках несет,С досужим ветерком играет,Стучится у моих ворот.Из дома девушка выходит,Подходит и глядит во тьму,В лицо ему фонарь наводит,Не хочет отворить ему.– Что, – скажет, – бродишь, колобродишь,Зачем еще приходишь к нам,Откуда, – скажет, – к нам приходишьСтучаться по ночам?25 июня 1931«Соберемся понемногу…»*
Соберемся понемногу,Поцелуем мертвый лоб,Вместе выйдем на дорогу,Понесем сосновый гроб.Есть обычай: вдоль заборовИ затворов на путиБез кадил, молитв и хоровГроб по улицам нести.Я креста тебе не ставлю,Древних песен не пою,Не прославлю, не ославлюДушу бедную твою.Для чего мне теплить свечи,Петь у гроба твоего?Ты не слышишь нашей речиИ не помнишь ничего.Только слышишь – легче дымаИ безмолвней трав земныхВ холоде земли родимойТяжесть нежных век своих.1932«Мне было десять лет, когда песок…»*
Мне было десять лет, когда песокПришел в мой город на краю вселеннойИ вечной тягой мне на веки лег,Как солнце над сожженною Сиеной.Река скрывалась в городе степном,Поближе к чашке старика слепого,К зрачку, запорошенному песком,И пятиротой дудке тростниковой.Я долго жил и понял наконец,Что если детство до сих пор нетленно,То на мосту еще дудит игрецВ дуду, как солнце на краю вселенной.Вот я смотрю из памяти моей,И пальцем я приподнимаю веко:Есть память – охранительница днейИ память – предводительница века.Во все пять ртов поет его дуда,Я горло вытяну, а ей отвечу!И не песок пришел к нам в те года,А вышел я песку навстречу.1932«Все ты ходишь в платье черном…»*
Все ты ходишь в платье черном,Ночь пройдет, рассвета ждешь,Все не спишь в дому просторном,Точно в песенке живешь.Веет ветер колокольныйВ куполах ночных церквей,Пролетает сон безвольныйМимо горницы твоей.Хорошо в дому просторном —Ни зеркал, ни темноты,Вот и ходишь в платье черномИ меня забыла ты.Сколько ты мне снов развяжешь,Только имя назови.Вспомнишь обо мне – покажешьНаяву глаза свои —Если ангелы летаютВ куполах ночных церквей,Если розы расцветаютВ темной горнице твоей.1932«Под сердцем травы тяжелеют росинки…»*
Под сердцем травы тяжелеют росинки,Ребенок идет босиком по тропинке,Несет землянику в открытой корзинке,А я на него из окошка смотрю,Как будто в корзинке несет он зарю.Когда бы ко мне побежала тропинка,Когда бы в руке закачалась корзинка,Не стал бы глядеть я на дом под горой,Не стал бы завидовать доле другой,Не стал бы совсем возвращаться домой.1933Колыбель*
Андрею Т.
Она:Что всю ночь не спишь, прохожий,Что бредешь – не добредешь,Говоришь одно и то же,Спать ребенку не даешь?Кто тебя еще услышит?Что тебе делить со мной?Он, как белый голубь, дышитВ колыбели лубяной.Он:Вечер приходит, поля голубеют, земля сиротеет.Кто мне поможет воды зачерпнуть из криницы глубокой?Нет у меня ничего, я все растерял по дороге;День провожаю, звезду встречаю. Дай мне напиться.Она:Где криница – там водица,А криница на пути.Не могу я дать напиться,От ребенка отойти.Вот он веки опускает,И вечерний млечный хмельОбвивает, омываетИ качает колыбель.Он:Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что хочешь —Свет вечерний, ковш кленовый, траву подорожник…1933«Да не коснутся тьма и тлен…»*
Да не коснутся тьма и тленИюньской розы на окне,Да будет улица светла,Да будет мир благословенИ благосклонна жизнь ко мне,Как столько лет назад была!Как столько лет назад, когдаЕдва открытые глазаНе понимали, как им быть,И в травы падала вода,И с ними первая грозаЕще училась говорить.Я в этот день увидел свет,Шумели ветви за окном,Качаясь в пузырях стекла,И стала на пороге летС корзинами в руках и в дом,Смеясь, цветочница вошла.Отвесный дождь упал в траву,И снизу ласточка взвилась,И этот день был первым днемИз тех, что чудом наявуСветились, как шары, дробясьВ росе на лепестке любом.1933«Ничего на свете нет…»*
Ничего на свете нетСердцу темному родней,Чем летучий детский бредНа пороге светлых дней.У меня звенит в ушах,Мир летит, а мне слышнейСлабый шорох, легкий шаг,Голос тишины моей.Я входил в стеклянный домС белой бабочкой в руке,Говорил я на чужомНепонятном языке.Бабочка лежит в снегу,Память бедную томит,Вспомнить слова не могу,Только звон в ушах стоит.1933«Река Сугаклея уходит в камыш…»*
Река Сугаклея уходит в камыш,Бумажный кораблик плывет по реке,Ребенок стоит на песке золотом,В руках его яблоко и стрекоза.Покрытое радужной сеткой крылоЗвенит, и бумажный корабль на волнахКачается, ветер в песке шелестит,И все навсегда остается таким…А где стрекоза? Улетела. А гдеКораблик? Уплыл. Где река? Утекла.1933Медем*
Музыке учился я когда-то,По складам лады перебирал,Мучился ребяческой сонатой,Никогда Ганона[10] не играл.С нотами я приходил по средам, —Поверну звоночек у дверей,И навстречу мне выходит МедемВ бумазейной курточке своей.Неуклюж был великан лукавый:В темный сон рояля-старикаСверху вниз на полторы октавыПо-медвежьи падала рука.И, клубясь в басах, летела свора,Шла охота в путаном лесу,Голоса охотничьего хораЗа ручьем качались на весу.Все кончалось шуткой по-немецки,Голубым прищуренным глазком,Сединой, остриженной по-детски,Говорком, скакавшим кувырком.И еще не догадавишсь, где я,Из лесу не выбравшись еще,Я урок ему играл, робея.Медем клал мне руку на плечо.Много было в заспанном роялеБелого и черного огня,Клавиши мне пальцы обжигали,И сердился Медем на меня.Поскучало детство, убежало.Если я в мой город попаду,Заблужусь в потемках у вокзала,Никуда дороги не найду.Почему ж идешь за мною следом,Детство, и не выступишь вперед?Или снова руку старый МедемНад клавиатурой занесет?1933, 1937Дом*
Юность я проморгал у судьбы на задворках,Есть такие дворы в городах —Подымают бугры в шелушащихся корках,Дышат охрой и дранку трясут в коробах.В дом вошел я как в зеркало, жил наизнанку,Будто сам городил колченогий забор,Стол поставил и дверь притворил спозаранку,Очутился в коробке, открытой во двор.Погоди, дай мне выбраться только отсюда,Надоест мне пластаться в окне на весу:Что мне делать? Глумись надо мною, покудаВсе твои короба растрясу.Так себя самого я угрозами выдал.Ничего, мы еще за себя постоим.Старый дом за спиной набухает, как идол,Шелудивую глину трясут перед ним.1933«Кто небо мое разглядит из окна…»*
Она:Кто небо мое разглядит из окна,Гвоздику мою уберет со стола?Теперь я твоя молодая жена,Я девочкой-молнией прежде была —И в поднятых пальцах моих не цветок,А промельк его и твое забытье,Не лист на стебле, а стрелы острие,А в левой – искомканный белый платок.Любила – в коленчатых травах сады, —Как дико и молодо сердце мое!На что же мне буря в стакане воды,На что мне твой дом и твое забытье?Он:Вернись, я на волю смотрю из окна,Прости, я тебя призываю опять,Смотри, как взлетает и плещет она:Как мог я в стакане ее удержать?1933«Если б, как прежде, я был горделив…»*
Если б, как прежде, я был горделив,Я бы оставил тебя навсегда;Все, с чем расстаться нельзя ни за что,Все, с чем возиться не стоит труда, —Надвое царство мое разделив.Я бы сказал:– Ты уносишь с собойСто обещаний, сто праздников, стоСлов. Это можешь с собой унести.Мне остается холодный рассвет,Сто запоздалых трамваев и стоКапель дождя на трамвайном пути,Сто переулков, сто улиц и стоКапель дождя, побежавших вослед.1934«Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке…»*
Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке,Все никак не мог проститься и листок держал в руке.Свет растекся по брусчатке. На ресницы, и на мех,И на серые перчатки начал падать мокрый снег.Шел фонарщик, обернулся, возле нас фонарь зажег,Засвистел фонарь, запнулся, как пастушеский рожок.И рассыпался неловкий, бестолковый разговор,Легче пуха, мельче дроби… Десять лет прошло с тех пор.Даже адрес потерял я, даже имя позабылИ потом любил другую, ту, что горше всех любил.А идешь – и капнет с крыши: дом и ниша у ворот,Белый шар над круглой нишей, и читаешь: кто живет?Есть особые ворота и особые дома,Есть особая примета, точно молодость сама.1935
«Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке…» Черновой автограф поэта
«– Здравствуй, – сказал я, а сердце упало…»*
– Здравствуй, – сказал я, а сердце упало, —Верно, и впрямь совершается чудо! —Смотрит, смеется:– Я прямо с вокзала,– Что ты! – сказал я. – Куда да откуда?Хоть бы открытку с дороги прислала.– Вот я приехала, разве не слышишь,Разве не видишь, я прямо с вокзала,Я на минутку к тебе забежала,А на открытке всего не напишешь.Думай и делай теперь что угодно,Я-то ведь рада, что стала свободной…1935Град на Первой Мещанской*
Бьют часы на башне,Подымается ветер,Прохожие – в парадные,Хлопают двери,По тротуару бегут босоножки,Дождь за ними гонится,Бьется сердце,Мешает платье,И розы намокли.Град расшибается вдребезги над самой липой.Все жеПонемногу отворяются окна,В серебряной чешуе мостовые,Дети грызут ледяные орехи.1935Кузнечики*
IТикают ходики, ветер горячийВ полдень снует челноком по Москве,Люди бегут к поездам, а на дачеПляшут кузнечики в желтой траве.Кто не видал, как сухую соломуПилит кузнечик стальным терпугом?С каждой минутой по новому домуСпичечный город растет за бугром.Если бы мог я прийти на субботник,С ними бы стал городить городок,Я бы им строил, бетонщик и плотник,Каменщик, я бы им камень толок.Я бы точил топоры – я точильщик,Я бы ковать им помог – я кузнец,Кровельщик я, и стекольщик, и пильщик.Я бы им песню пропел, наконец.1935IIКузнечик на лугу стрекочетВ своей защитной плащ-палатке,Не то кует, не то пророчит,Не то свой луг разрезать хочетНа трехвершковые площадки,Не то он лугового богаНа языке зеленом просит:– Дай мне пожить еще немного,Пока травы коса не косит!1946Мельница в Даргавском ущелье*
Все жужжит беспокойное веретено —То ли осы снуют, то ли гнется камыш, —Осетинская мельница мелет зерно,Ты в Даргавском ущелье стоишь.Там в плетеной корзине скрипят жернова,Колесо без оглядки бежит, как пришлось,И, в толченый хрусталь окунув рукава,Белый лебедь бросается вкось.Мне бы мельника встретить: он жил над рекой,Ни о чем не тужил и ходил по дворам,Он ходил – торговал нехорошей мукой,Горьковатой, с песком пополам.1935Игнатьевский лес*
Последних листьев жар сплошным самосожженьемВосходит на небо, и на пути твоемВесь этот лес живет таким же раздраженьем,Каким последний год и мы с тобой живем.В заплаканных глазах отражена дорога,Как в пойме сумрачной кусты отражены.Не привередничай, не угрожай, не трогай,Не задевай лесной наволгшей тишины.Ты можешь услыхать дыханье старой жизни:Осклизлые грибы в сырой траве растут,До самых сердцевин их проточили слизни,А кожу все-таки щекочет влажный зуд.Все наше прошлое похоже на угрозу —Смотри, сейчас вернусь, гляди, убью сейчас!А небо ежится и держит клен, как розу, —Пусть жжет еще сильней! – почти у самых глаз.1935Шотландская песня*
Прощай, прощай, не скучай по мне,Я скоро соскучусь по дому.Ты верь: я любила тебя, а теперьЯ буду верна другому.Идет на запад мой пароход,Мой город проходит мимо;Мой друг немолод, угрюм и ревнив,Глаза холоднее дыма.Пускай он ни слова не хочет сказать,Глаза холоднее дыма,Пускай вдали от родной землиНе буду я любима.На жизнь и на смерть я люблю его,Мне сладок ветер соленый.Прощай, прощай, мой туманный край,Мой берег зеленый.Прощай, прощай, не скучай по мне;Бессонный дом, прощай, —Далекие клены, родимый край,Прощай, мой берег зеленый.1936Цейский ледник*
Друг, за чашу благодарствуй,Небо я держу в руке,Горный воздух государстваПью на Цейском леднике.Здесь хранит сама природаЯвный след былых времен —Девятнадцатого годаОчистительный озон.А внизу из труб СадонаСизый тянется дымок,Чтоб меня во время о́ноЭтот холод не увлек.Там над крышами, как сетка,Дождик дышит и дрожит,И по нитке вагонеткаЧерной бусиной бежит.Я присутствую при встречеДвух времен и двух высот,И колючий снег на плечиСтарый Цее мне кладет.1936, 1940Приглашение в путешествие*
Уезжаем, уезжаем, укладывай чемоданы,На тысячу рублей билетов я выстоял у судьбы,Мы посетим наконец мои отдаленные страны,Город Блаженное Детство и город Родные Гробы.Мы посетим, если хочешь, город Любовного Страха,Город Центифолию и город Рояль Раскрыт,Над каждым городом вьется бабочка милого праха.Но есть еще город Обид.Там у вокзала стоит бронепоезд в брезенте,И брат меня учит стрелять из лефоше.А в городе Музыки дети играют сонаты Клементи,И город покинут и чужд потрясенной душе.Ты угадаешь по влажной соли,Прочтешь по траве, что вдали, на краю земли, —Море за степями шумит на воле,И на рейде стоят корабли.И если хоть что-нибудь осуществимоИз моих обещаний, то я тебе подарюГород Море, и город Пароходного Дыма,И город Морскую Зарю.– Мне скучно в твоих городах, – ты скажешь.– Не знаю,Как я буду в городе Музыки жить, никого не любя,А морская заря и море, выгнутое по краю, —Синее море было моим без тебя.1937Портрет*
Никого со мною нет.На стене висит портрет.По слепым глазам старухиХодят мухи, мухи, мухи.– Хорошо ли, – говорю, —Под стеклом в твоем раю?По щеке сползает муха,Отвечает мне старуха:– А тебе в твоем домуХорошо ли одному?1937«Лучше я побуду в коридоре…»*
Лучше я побуду в коридоре, —Что мне делать в комнате твоей?Пусть глядит неприбранное гореИз твоих незапертых дверей.Угол, где стояли чемоданы,Осторожной пылью занесло.День опустошенный, тюль туманный,Туалетное стекло.Будут гости – не подай и вида,Что ушла отсюда навсегда:Все уйдут – останется обида,Все пройдет – останется беда.Тихо-тихо, лишь настороженныйЖенский голос плачет за стеной,Дальний голос, голос раздраженныйВ нетерпенье плачет надо мной:– Никому на свете не завидуй,Я тебя забыла навсегда,Сердце есть – пускай сожжет обиду,Пусть в крови перегорит беда.1938Петух*
В жаркой женской постели я лежал в Симферополе,А луна раздувала белье во дворе.Напряглось петушиное горло, и крылья захлопали,Я ударил подушку и встал на заре.И, стуча по сырому булыжнику медными шпорами,С рыжим солнцем, прилипшим к его гребешку,По дворам, по заборам, – куда там! – на юг, над заборамиПоскакало по улице «кукареку».Спи, раскинув блаженные руки. Пускай пересмешникиГоворят, как я выпрыгнул вон из окна и сбивал на бегуС крыш – антенны и трубы, с деревьев – скворешники,И увидел я скалы вдали, на морском берегу.Тут я на гору стал, оглянулся и прыгнул – бегу над лощинами,Петуха не догонишь, а он от меня на вершок.– Упади! – говорю и схожу на песок. Небо крыльями бьет петушиными.Шпоры в горы! Горит золотой гребешок!1938Дождь*
Как я хочу вдохнуть в стихотвореньеВесь этот мир, меняющий обличье:Травы неуловимое движенье,Мгновенное и смутное величьеДеревьев, раздраженный и крылатыйСухой песок, щебечущий по-птичьи, —Весь этот мир, прекрасный и горбатый,Как дерево на берегу Ингула.Там я услышал первые раскатыГрозы. Она в бараний рог согнулаУпрямый ствол, и я увидел крону —Зеленый слепок грозового гула.А дождь бежал по глиняному склону,Гонимый стрелами, ветвисторогий,Уже во всем подобный Актеону.У ног моих он пал на полдороге.1938«Я так давно родился…»*
Я так давно родился,Что слышу иногда,Как надо мной проходитСтуденая вода.А я лежу на дне речном,И если песню петь —С травы начнем, песку зачерпнемИ губ не разомкнем.Я так давно родился,Что говорить не могу,И город мне приснилсяНа каменном берегу.А я лежу на дне речномИ вижу из водыДалекий свет, высокий дом,Зеленый луч звезды.Я так давно родился,Что если ты придешьИ руку положишь мне на глаза,То это будет ложь,А я тебя удержать не могу,И если ты уйдешьИ я за тобой не пойду, как слепой,То это будет ложь.193825 июня 1935 года*
Хорош ли праздник мой, малиновый иль серый,Но все мне кажется, что розы на окне,И не признательность, а чувство полной мерыБывает в этот день всегда присуще мне.А если я не прав, тогда скажи – на что жеМне тишина травы, и дружба рощ моих,И стрелы птичьих крыл, и плеск ручьев, похожийНа объяснение в любви глухонемых?1938«Кем налит был стакан до половины…»*
Кем налит был стакан до половиныИ почему нет розы на столе?Не роза, нет! А этот след карминный,А этот слабый запах на стекле?К рассвету соскользнуло одеяло,И встала ты, когда весь мир затих,И в смутный час кувшин с водой искала,И побывала в комнатах моих.Не твой ли свет – игра воды в стакане?А на стекле остался легкий след,Как будто мало мне напоминанийО той заре, куда возврата нет.Ты в белом спишь, и ты, должно быть, рада,Сквозь явь и сон, как белый луч, скользя,Что о себе мне говорить не надоИ ни о чем напоминать нельзя.1939Колорадо*
(Из Дж. Хогта)
Какой ни мерещится сон,А все-таки сердце не радо,Пока не приснится каньонДалекой реки Колорадо.Мне глиняных этих колоннИ каменных срывов не надо,А все же – приснись мне, каньонРеки Колорадо!Всегда обрывается он,Мой сон о реке Колорадо,Мне жаль, что прервался мой сон,Будить меня лучше не надо,Быть может, мне снится каньон.Подумаешь, тоже отрада —В младенчестве виденный сон —Глубокий безлюдный каньонДалекой реки Колорадо!1939Чечененок*
Протяни скорей ладошку,Чечененок-пастушок,И тебе дадут лепешку —Кукурузный катышок.Удивился мальчик бедный,Судомойкин старший сын:Слишком ярко в лампе меднойРазгорелся керосин.Просто чудо, или этоКеросинщик стал добрей?А на мальчике – надетаШапка в тысячу рублей.И в черкеске с газырямиМедной лампы господин,Все стоит он пред глазами,Алладин мой, Алладин!1939Сверчок*
Если правду сказать, я по крови – домашний сверчок,Заповедную песню пою над печною золой,И один для меня приготовит крутой кипяток,А другой для меня приготовит шесток золотой.Путешественник вспомнит мой голос в далеком краю,Даже если меня променяет на знойных цикад.Сам не знаю, кто выстругал бедную скрипку мою,Знаю только, что песнями я, как цикада, богат.Сколько русских согласных в полночном моем языке,Сколько я поговорок сложил в коробок лубяной,Чтобы шарили дети в моем лубяном коробке,В старой скрипке запечной с единственной медной струной.Ты не слышишь меня, голос мой – как часы за стеной,А прислушайся только — и я поведу за собой,Я весь дом подыму: просыпайтесь, я сторож ночной!И заречье твое отзовется сигнальной трубой.194025 июня 1939 года*
И страшно умереть, и жаль оставитьВсю шушеру пленительную эту,Всю чепуху, столь милую поэту,Которую не удалось прославить.Я так любил домой прийти к рассветуИ в полчаса все вещи переставить,Еще любил я белый подоконник,Цветок и воду, и стакан граненый,И небосвод голубизны зеленой,И то, что я – поэт и беззаконник.А если был июнь и день рожденья,Боготоворил я праздник суетливый,Стихи друзей и женщин поздравленья,Хрустальный смех и звон стекла счастливый,И завиток волос неповторимый,И этот поцелуй неотвратимый.Расставлено все в доме по-другому,Июнь пришел, я не томлюсь по дому,В котором жизнь меня терпенью учит,И кровь моя мутится в день рожденья,И тайная меня тревога мучит, —Что сделал я с высокою судьбою,О боже мой, что сделал я с собою!1940«Стол накрыт на шестерых…»*
Меловой да солянойТвой Славянск родной,Надоело быть одной —Посиди со мной…Стол накрыт на шестерых,Розы да хрусталь,А среди гостей моихГоре да печаль.И со мною мой отец,И со мною брат.Час проходит. НаконецУ дверей стучат.Как двенадцать лет назад,Холодна рука,И немодные шумятСиние шелка.И вино звенит из тьмы,И поет стекло:«Как тебя любили мы,Сколько лет прошло!»Улыбнется мне отец,Брат нальет вина,Даст мне руку без колец,Скажет мне она:– Каблучки мои в пыли,Выцвела коса,И поют из-под землиНаши голоса.1940Ялик*
Что ты бредишь, глазной хрусталик?Хоть бы сам себя поберег.Не качается лодочка-ялик,Не взлетает птица-нырок.Камыши полосы прибрежнойДостаются на краткий срок.Что ты бродишь, неосторожный,Вдалеке от больших дорог?Все, что свято, все, что крылато,Все, что пело мне: «Добрый путь!» —Меркнет в желтом огне заката.Как ты смел туда заглянуть?Там ребенок пел загорелый,Не хотел возвращаться домой,И качался ялик твой белыйС голубым флажком над кормой.1940«Пес дворовый с улицы глядит в окошко…»*
Пес дворовый с улицы глядит в окошко, —Ну и холод, ветер поземный, холод лютый!Дома печки натоплены, мурлычет кошка,Хорошо нам дома: сыты, одеты и обуты.Меху-то сколько, платков оренбургских, чулок да шалей, —Понапряли верблюжьего пуху, навязали фуфаек,Посидели возле печки, чаю попили, друг другу сказали:– Вот оно как ведется в декабре у хозяек! —Подумали, пса позвали: – Оставайся на́ ночь,Худо в тридцать градусов – неодету, необуту.С кошкой не ссорься, грейся у печки, Барбос Полканыч:В будке твоей собачьей хвост отморозишь в одну минуту.1940Близость войны*
Кто может умереть – умрет,Кто выживет – бессмертен будет,Пойдет греметь из рода в род,Его и правнук не осудит.На предпоследнюю войнуБок о бок с новыми друзьямиПойду в чужую сторону.Да будет память близких с нами!Счастливец, кто переживетДрузей и подвиг свой военный,Залечит раны и пойдетВ последний бой со всей вселенной.И слава будет не слова,А свет для всех, но только проще,И эта жизнь – плакун-траваПред той широкошумной рощей.1940«С утра я тебя дожидался вчера…»*
С утра я тебя дожидался вчера,Они догадались, что ты не придешь,Ты помнишь, какая погода была?Как в праздник! И я выходил без пальто.Сегодня пришла, и устроили намКакой-то особенно пасмурный день,И дождь, и особенно поздний час,И капли бегут по холодным ветвям.Ни словом унять, ни платком утереть…2 января 1941Марине Цветаевой*
Все наяву связалось – воздух самыйВокруг тебя до самых звезд твоих,И поясок, и каждый твой упрямыйУпругий шаг, и угловатый стих.Ты – не отпущенная на поруки,Вольна гореть и расточать вольна,Подумай только: не было разлуки,Смыкаются, как воды, времена.На радость – руку, на печаль, на годы!Смеженных крыл не размыкай опять:Тебе подвластны гибельные воды,Не надо снова их разъединять.16 марта 1941«Русь моя, Россия, дом, земля и матерь…»*
Кони ржут за Сулою…
«Слово о полку Игореве»Русь моя, Россия, дом, земля и матерь!Ты для новобрачного – свадебная скатерть,Для младенца – колыбель, для юного – хмель,Для скитальца – посох, пристань и постель,Для пахаря – поле, для рыбаря – море,Для друга – надежда, для недруга – горе,Для кормщика – парус, для воина – меч,Для книжника – книга, для пророка – речь,Для молотобойца – молот и сила,Для живых – отцовский кров, для мертвых – могила,Для сердца сыновьего – негасимый свет.Нет тебя прекрасней и желанней нет.Разве даром уголь твоего глаголаРдяным жаром вспыхнул под пятой монгола?Разве горький Игорь, смертью смерть поправ,Твой не красил кровью бебряный рукав?Разве киноварный плащ с плеча РублеваНа ветру широком не полощет снова?Как душе – дыханье, руке – рукоять.Хоть бы в пропасть кинуться – тебя отстоять.1941, 1944Памяти Марины Цветаевой*
I. «Где твоя волна гремучая…»
Где твоя волна гремучая,Душный, черный, морской прибой, —Ты, крылатая, звезда падучая,Что ты сделала с собой?Как светилась ты, милостивица,Все раздаривая на пути.Встать бы, крикнуть бы, воспротивиться,Подхватить бы да унести —Не удержишь – и поздно каяться:Задыхаясь, идешь ко дну.– Так жемчужина опускаетсяВ заповедную глубину.Сентябрь 1941II. «Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина…»
