Помоги проекту - поделись книгой:
О немецких солдатах у евреев сложилось положительное мнение, и они пытались вступать с ними в разговор, используя идиш. Немцы, по их мнению, были образованнее, чем русские или поляки [53]. У поляков евреи вызывали подозрения своей любовью к немцам, то есть слыли германофилами, а литваки – литовские и белорусские евреи, владевшие русским языком в качестве второго, – в свою очередь, русофилами[54].
Немецкий историк Герд Кенен описывает в фундаментальном труде
Первым заметным государственным деятелем, с которым встретился основатель сионистского движения[56] Теодор Герцль, был кайзер Вильгельм Второй. Инициатива исходила от немцев, и в 1898 году произошло две встречи – тайная в Константинополе и официальная в Иерусалиме.
Отзывы немецких современников о евреях из польских и украинских городков и деревень (“гигантского гетто”), захваченных в Первой мировой войне, – для сегодняшнего читателя все-таки неожиданны. Существовало, например, мнение, что евреи, говорящие на идиш, то есть еврейском языке германской группы, являются, при всем их “благочестивом убожестве” добровольными носителями немецкой культуры”[57]. Так дело обстояло и могло бы обстоять дальше, но когда спустя 20 лет немецкие войска снова вторглись на эту территорию, вместе с танковыми колоннами Вермахта пришли и отряды С С
Первая мировая война пробудила патриотический дух, и Россия принялась отстранять “чужаков” от власти. Это касалось в первую очередь немцев, в царской России традиционно занимавших ключевые должности в экономике. Половину самых высоких постов в России до революции занимали прибалтийские немцы[59]. По мнению историка Юрия Слезкина, роль немцев в России напоминает роль евреев в Германии, с той, однако, пометкой, что роль немцев была во многом более важной, очевидной и продолжительной. Ассимилированные и образованные евреи стали как “новые образцовые подданные” подниматься в царской России вровень с немцами. Возвышение “инородцев” до элиты породило, в свою очередь, антисемитизм. Динамика российской экономики предоставила возможность социального взлета также армянам и известным своими усердием и дисциплиной староверам, ранее оттесненным в сторону.
Слезкин считает, что история еврейства в России и Центральной Европе была схожей. В конце XIX века евреи поднялись из маргиналов к верхам и стали значительными представителями немецкой культуры в Центральной и Восточной Европе. Евреи в Австро-Венгрии стали “сверхнациональной” нацией, своего рода новой аристократией, самой новой, заметной и образцово-показательной частью населения, что породило сопротивление и политический антисемитизм. Их отсутствие корней сравнивалось с их стремлением к обогащению. Философ Ханна Арендт считала, что евреи были единственными “общеевропейцами” в Европе[60].
И в России, и в Центральной Европе евреи, как считает Слезкин, перешли в “местную религию”. Дети еврейской интеллигенции были, по словам известного сиониста Владимира Жаботинского, “безумно и безнадежно” влюблены в русскую культуру и вместе с ней в весь русский мир. Ассимилировавшиеся евреи были, по мнению Жаботинского, “единственными носителями и распространителями русской культуры” в Одессе. Употребление традиционных еврейских имен в Одессе считалось верхом идиотизма[61].
По Слезкину, переход в “пушкинизм” означал отход от родительской веры. Для поэта Осипа Мандельштама чистые и прозрачные звуки русской речи являли собой противопоставление “еврейскому хаосу” отцов[62]. Его отец, происходивший из Курляндии, “пробивался самоучкой в германский мир из талмудических дебрей”[63].
Овладение национальным каноном было признаком ассимиляции в Австро-Венгрии и, конечно, в Германии, где ассимиляцию еврейского населения пытались ранее отрицать, но где, в свою очередь, количество евреев было заметно меньше, максимум i%. С другой стороны, в Берлине, Вене и Будапеште процент евреев от всего городского населения составлял в 1890 году ю%. В 1939-м, для сравнения, еврейское население германского рейха составляло только четверть процента[64].
В 1770-х в еврейской среде Германии зародилось рационалистическое движение, выступавшее за принятие ценностей Просвещения и интеграцию в светское общество, стремящееся к равенству и отмене дискриминации. Главным идеологом движения, известного под названием “аскала” (ивр. Просвещение), был философ Мозес Мендельсон. Так возник реформистский иудаизм, который историк Михаэль Вольфсон причисляет к важнейшему наследию немецких евреев. После Второй мировой войны его центр переместился в США[65].
Автор “Популярной истории евреев” Пол Джонсон подчеркивает особые отношения евреев и немцев в интеллектуальном поле. По его утверждению, многим немцам трудно было принять тот факт, что у второго после Гёте крупнейшего немецкого поэта, Генриха Гейне, родившегося в еврейской семье, было “столь безупречное чувство языка”[66]. По известному утверждению Гейне, крещение было пропуском в европейскую культуру.
С другой стороны, самому Гейне пришлось обосноваться в Париже, поскольку в Германии он испытывал притеснения из-за еврейского происхождения. Также, к примеру, лауреат Нобелевской премии по химии [67] Фриц Хабер перешел в лютеранство в 1893 году, что не спасло его от нацистских преследований. Столкнувшись лицом к лицу с реальностью, Хабер писал Альберту Эйнштейну: “Никогда еще я не был настолько евреем, как сейчас”[68].
Исключенные из Версальского мирного договора Германия и Советская Россия заключили в 1922 году Рапалльский договор.
Вскоре после этого был убит министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау. Он считал евреев “одним из германских племен, как саксонцы или баварцы”, а крещение, равно как и сионизм, – проявлением трусости[69].
Переход в христианство или принятие крещения было одним из способов раствориться в русском обществе. Оно открывало широкие возможности для карьеры[70]. По свидетельству Солженицына, легче всего было перейти в лютеранство[71]. В романе Жаботинского “Пятеро”, действие которого происходит в Одессе, один из героев посещает сначала армянскую церковь, однако это кажется ему слишком экзотическим и вскоре он решает: “Сделаю, как все, поеду в Выборг к тамошнему пастору Пирхо”[72]. Лаура Экхольм также говорит о таком феномене, как
Для евреев в России лютеранство было самым естественным выходом из положения, поскольку лютеранство считалось также немецкой религией. Возможно, лютеранство привлекало евреев естественностью по сравнению с пышностью православия.
Крепостное право в России касалось в основном православных крестьян, чьи права и свобода передвижения ограничивались четкими правилами. Права евреев проживать на определенных территориях и заниматься определенными видами деятельности также были ограничены и предопределены сильнее, чем у какой-либо другой нации. Согласно Слезкину, евреи были самым притесняемым из всех меньшинств империи.
Пользовавшиеся широкими привилегиями финны были в царской России, несомненно, меньшинством, находившимся в самом выгодном положении. Подтверждением пусть послужит следующий пример: когда российские власти запретили проведение третьего Конгресса сионистов России, он прошел в Гельсингфорсе в 1906 году[74].
Вопрос о праве более чем тысячи финских евреев на финляндское подданство уже беспокоил сословные собрания (Сеймы) Финляндии. Разрешился он, однако, лишь после получения Финляндией независимости. Как я уже упоминал, и моя мать, родившаяся в Гельсингфорсе, получила финское гражданство только в 1920 году.
Поданное Сеймом императору в 1909 году прошение осталось без ответа.
Положение Финляндии приравнивалось к Румынии, последней из европейских стран, которая на тот момент еще не предоставила евреям права на подданство. В лихолетье 1899–1914 годов (период русификации) решение этого вопроса шло параллельно с борьбой за автономию Финляндии. Финские евреи возражали против попытки гарантировать им гражданские права общероссийским законом, принятым российской Государственной думой. Они рассматривали это как угрозу финской автономии[75].
Евреи были в царской России самой крупной группой, не имеющей собственной территории. При этом среди всех наций, представленных в империи, они были самой урбанизированной (на 1897 год 49 % жили в городах по сравнению с 23 % немцев и армян), а также наиболее быстро растущей и религиозной. Модернизация XIX века в России повлияла на евреев сильнее, чем на другие нации, поскольку ставила вопрос о существовании евреев в целом. Живших в безнадежной бедности евреев называли
Исаак Бабель описывал этих мечтателей так: “В Одессе “люди воздуха” рыщут вокруг кофеен для того, чтобы заработать целковый и накормить семью, но заработать-то не на чем, да и за что дать заработать бесполезному человеку – “человеку воздуха”?”[77]
Отмена крепостного права в 1861 году отняла у евреев их традиционную роль бродячих торговцев и вынудила сняться с насиженных мест[78]. На 1882 год треть еврейского населения проживала в черте оседлости, треть в штетлах – маленьких городках, и треть в городах. Из всех евреев, переселившихся в российские города, 5 % составляли жители Санкт-Петербурга и Москвы. Солженицын пишет, что евреи в числе первых осознали важность образования не только для высшего класса, но и для всех[79].
Слезкин называет три “мессианских” направления паломничества российских евреев: Америка, Палестина и российские города. Оно могло осуществляться и в разное время, и одновременно, и в любой последовательности. Взаимопроникновение еврейской и русской революций привело к стремительному синтезу.
Еще до Первой мировой войны и революции евреи проложили путь к образованию, в большие города. Основными центрами стали Санкт-Петербург, Москва и Рига. На рубеже столетий 35 % торговли в Российской империи осуществлялось евреями. Евреи были первопроходцами в торговле пшеницей и древесиной. Массовое переселение в Америку возросло после еврейских погромов 1881–1882 годов, и в особенности 1905 года. Солженицын подчеркивает, что в основном погромы происходили “на юго-западе России”, то есть на Украине и в Бессарабии (нынешней Молдавии). Евреи держали кабаки и продавали крестьянам алкоголь – это было одним из основных средств к существованию и одной из основных причин погромов, в особенности на Украине[80].
Государственная монополия на продажу алкоголя 1896 года ударила по основному способу заработка евреев, в итоге эмиграция стала массовой, чего, собственно, и добивалось правительство. Только 7 % евреев, эмигрировавших из России в США, вернулись на родину, тогда как среди остальных эмигрантов эта группа составляет 42 %.
Основатель сионистского движения Теодор Герцль пытался сблизиться с главами многих государств, однако результаты по большей части оставляли желать лучшего. Продуктивнее всего оказались переговоры и последующая переписка с российским министром внутренних дел Вячеславом фон Плеве[81]. Поводом для встречи послужил еврейский погром 1903 года в Кишиневе. В погроме обвинялись российское правительство и известный своей жесткостью фон Плеве. Впервые в истории России угрожала экономическая изоляция. В связи с погромами еврейские банкиры призывали к бойкоту российских займов. На этом фоне Герцль встретился в Петербурге помимо министра внутренних дел с министром финансов Сергеем Витте (лютеранином, женатым на еврейке)[82].
В письме к фон Плеве Герцль подчеркивал, что еврейская молодежь радикализируется и единственным выходом из создавшегося положения может быть массовая эмиграция. Центральным местом сионизма Герцля была идея о том, что еврейство – не социальный вопрос и не вопрос религии; это национальный вопрос. И поэтому решением должно было стать переселение (“алия”[83]) евреев в “страну Израиля”, то есть в Палестину. Таким методом, который пришелся по вкусу далеко не всем российским евреям, занимавшим руководящие должности, Герцль преследовал те же цели, что и царская власть, жаждущая избавиться от евреев. И те и другие хотели стимулировать отъезд евреев из страны. Фон Плеве согласился с тем, что постепенная ассимиляция не удалась. В письме Герцлю фон Плеве признает, что если целью сионизма является создание независимого государства в Палестине и стимуляция переселения евреев из России, российское правительство отнесется к этой идее положительно, и сионистское движение может рассчитывать на его моральную и материальную поддержку.
Со свойственной ему прямотой Витте сообщил Герцлю то же, что говорил уже Александру Третьему: если мы не хотим утопить 7 миллионов евреев в Черном море, мы должны дать им возможность жить. Витте упирал на то, что, хотя евреев всего 7 миллионов против 136-миллионного населения России, половина участников прореволюционных объединений – евреи[84].
Герцлю также удалось выпросить у фон Плеве для евреев чуть больше свободы передвижения внутри империи. Просьба его была очень конкретной и касалась Риги и Курляндии. На это министр внутренних дел с легкостью согласился. Он не имел ничего против переселения евреев в районы, “где они не будут создавать экономических притеснений для местного населения”. А население Риги и Курляндии составляли латыши и немцы.
В 1903-м и дядя моей мамы, Абрам Тукациер, получил разрешение селиться в Риге, правда, обязан был ежегодно обновлять разрешение на пребывание, то есть внутренний паспорт, вплоть до 1915 года. Старший брат Абрама Тукациера, отец моей матери Мейер Токациер, демобилизовался в 1903 году в Гельсингфорсе и автоматически получил право поселиться там.
Военная служба позволяла евреям выйти из черты оседлости. Однако она была не в чести. По свидетельству Солженицына, служило лишь две трети еврейского населения. Из шести братьев Токациер служили только двое: отец моей матери Мейер и перебравшийся позднее в Америку Ехиель. Перед империей все время ее существования стоял вопрос об отмене несения евреями воинской повинности или же о замене ее денежным возмещением. Однако воинская повинность стала важнейшей единичной причиной возникновения в Финляндии еврейского населения, когда указом от 1856 года Александр Второй разрешил солдатам, закончившим военную службу, селиться в городах, где располагался гарнизон.
Капитализм был, по мнению Маркса, чистым еврейством, и потому всемирное избавление от еврейства было возможно только с уничтожением капитализма. Слезкин полагает, что лишь евреи были настоящими марксистами, поскольку национальность была для них фантомом, и у них, как и у “пролетариев Маркса” в отличие от “настоящих пролетариев” не было родины.
Но капитализм без национализма холоден. Мы знаем, что ни Христу, ни Марксу не удалось изгнать торговцев из храма[85].
Слезкин сравнивает “отцеубийство” Маркса с Гитлером, который хотел уничтожить евреев, чтобы укротить капитализм. Германия боролась с модернизмом, обвиняя во всем евреев и устраивая самые брутальные и тщательно спланированные погромы в мире. Интеллигенция (большей частью еврейская), пришедшая к власти в сталинском Советском Союзе, в свою очередь, самыми хитроумными способами боролась с реакционерами и в особенности с “тупоголовыми” крестьянами[86].
По мнению Макса Вебера, евреи “практиковали пуританизм без свинины”, а протестанты “открыли чопорно безрадостный и морально безукоризненный способ быть евреями” [87].
Февральская революция стерла ограничения и высвободила огромное количество энергии. По словам Солженицына, евреям, которые не хотели уезжать ни в Америку, чтобы превратиться в американцев, ни в Палестину, чтобы остаться евреями, оставался один путь – стать большевиками. Декларация Бальфура, принятая в ноябре 1917-го и посулившая евреям родину, была выбором сионистов и имела в виду отдаленные перспективы, тогда как Октябрьский переворот предлагал немедленное решение – большевизм[88].
Три рая и один ад
Февральская революция была, вне сомнения, русской. Однако евреи получили от нее все, чего безуспешно требовали от царской власти. В качестве примера предоставленных революцией благ Солженицын приводит фамилии подписчиков “Займа Свободы” временного правительства летом 1917-го. Заметное место в списке занимают евреи и обрусевшие немцы, зато представителей русской крупной буржуазии в нем нет.
Образ комиссара в кожанке был впечатляющим. Слезкин пишет о том, что комиссары-евреи проявляли исключительный героизм, пытаясь таким образом порвать с прошлым. Символом подобного тотального перевоплощения был Лев Троцкий – русский и еврей, бесстрашный боец и очкарик[89]. “Еврей, записавшийся в Красную армию, перестал быть евреем, он стал русским”. Это цитата из пьесы Исаака Бабеля “Закат”[90] (1928), события которой происходят в 1913 году, однако данная цитата скорее относится к событиям, которые Бабель описывает в книге “Конармия”, также опубликованной в 1920-е годы[91].
Поначалу евреи преобладали в рядах меньшевиков, левых социалистов и анархистов, а не среди большевиков. 37 % революционеров, арестованных в 1905 году, были евреями[92]. Большевикам нужны были лояльные образованные чиновники, евреи отвечали этим требованиям, и потому их массово привлекали на свою сторону.
После революции началось массовое “большое переселение” в города. Около миллиона евреев покинули свои местечки, и примерно пятая часть от этого количества поселилась в Москве. Солженицын цитирует анекдот того времени о старом еврее, перебравшемся из Бердичева[93] в Москву, “чтобы умереть среди евреев”. Бердичев же Василий Гроссман называл “самым еврейским городом Украины”, также и среди антисемитов-черносотенцев Бердичев слыл еврейской столицей.
Коммунизм стал для еврейской молодежи своего рода религией (после Второй мировой войны это место занял сионизм). В 1930-е в Советском Союзе вес евреев в обществе достиг пика. Согласно переписи населения 1939 года, 40 % еврейского самостоятельного взрослого населения составляли чиновники, а, к примеру, среди врачей процент еврейского населения составлял 27, среди инженеров 14 %[94]. По свидетельству Слезкина, НКВД был одним из самых еврейских советских органов власти. Среди советской элиты еврейское население было представлено больше, чем какая-либо иная этническая группа.
Впрочем, по мнению Солженицына, преобладание иностранных фамилий у представителей власти не было чем-то исторически новым. Более 200 лет в царской России элиту составляли носители прибалтийских и немецких фамилий[95]. Роль евреев в предвоенной России напоминала положение немцев в царской России.
Отношение Солженицына как к евреям, так и к большевикам сложилось во многом под влиянием трагической судьбы крестьянства. Он постоянно возвращается к этой теме, для него главным российским вопросом является не судьба евреев (даже несмотря на Холокост). Британский историк Орландо Файджес называет принудительную российскую коллективизацию настоящей революцией, перевернувшей жизнь крестьянства, а также катастрофой, от которой Советский Союз так и не оправился[96].
Солженицын не скрывает своей антипатии к Ленину, которого называет метисом[97], и обвиняет большевиков в уничтожении русского народа. Для евреев 1920-е годы были удачными, а для русского народа – трагическими. Евреи служили большевистскому Молоху[98]. Принудительная коллективизация превратила евреев во врагов крестьянства [99]. На Украине в коллективизации пытались разглядеть историческую месть “хмельниччине”, то есть казакам Богдана Хмельницкого за чудовищные погромы середины XVII века[100].
В 1930-е годы в Советском Союзе только русские и евреи не считались этническим меньшинством. Евреи были самыми советскими гражданами и образовывали высшую касту[101].
Для контроля за гражданами в 1932 году в СССР была создана система внутренних паспортов, содержащих пятый пункт – национальность. Колхозники, правда, не получали даже паспортов, они были привязаны к земле, подобно рабам. Это также было призвано помешать переселению в города. Внутренние паспорта стали выдаваться колхозникам только при Хрущеве, в 1963 году. Из пятого пункта со временем сформировался для евреев такой же пункт преткновения, каким была графа “происхождение” для аристократии, священничества, интеллигенции и буржуазии[102].
Пятый пункт, то есть национальность, означал появление нового фактора.
До конца 1930-х было все равно, еврей ты или русский. Солженицын цитирует правозащитника Льва Копелева, утверждавшего, что в Советском Союзе до войны не существовало еврейского вопроса. В 1930-е годы атмосфера была “абсолютно свободна от ненависти по отношению к евреям”[103]. Позднее пометка “еврей” стала как наследственным признаком, так и стигмой, иронически именуемой инвалидностью по пятому пункту.
Еще Ленин считал национальность реакционным пережитком. Для Сталина евреи были “бумажной нацией”, необходимость ассимиляции которой не вызывала сомнений[104]. В “Правде” публиковался ответ писателя Ильи Эренбурга, выходца из еврейской семьи, Голде Мейер, первому послу Израиля, смутившему Москву в 1948 году: евреи – не отдельный народ, они обречены на ассимиляцию[105]. Примечательно, что дочь Сталина, Светлана Аллилуева, пишет об отце: “Когда-то он был грузином”[106].
Известный своей юдофилией Максим Горький писал накануне революции, что евреи нужны в России, как нигде, чтобы бороться с “сонливостью”, то есть с обломовщиной. Однако когда “иуда” Николай Бухарин во время показательного процесса 1938 года называет русских Обломовыми, это уже расценивается как “оскорбление русского народа”. Ветер переменился[107].
В царской России Сергей Витте советовал евреям держаться от политики подальше и оставить ее для русских[108]. Также и для Троцкого была очевидной неготовность России признать еврейского лидера[109].
Среди жертв Большого террора 1937 года были, разумеется, и евреи. В процентном соотношении они представлены меньше, чем другие этнические группы, поскольку не были прямыми жертвами этнических чисток, как поляки, финны и в особенности латыши[110].
Профессор Тимо Вихавайнен полагает, что “мощный переворот при переходе соседа к социализму” не вызвал у Финляндии особого внимания. Даже “наивные левые идеалисты” верили в то, что в Советском Союзе царит плюрализм культур[111]. То же наблюдение делает и Снайдер, утверждая, что “зачистка кулаков прошла для Европы незамеченной”[112].
Как бы там ни было, после шока Большого террора, “второй большевистской революции”, мир переменился. Обновлялся и состав элиты – теперь у власти нужна была молодежь, выросшая и получившая образование после революции – примерно брежневская возрастная группа, никогда не жившая за пределами СССР и даже не выезжавшая.
Немецкий историк Карл Шлегель, посвятивший России серьезное исследование, считает, что Михаилу Булгакову удалось описать Большой террор недоступным для исторической науки способом. Беспорядочный распад всего стабильного становится у Булгакова “фантастическим реализмом”. Речь идет о романе “Мастер и Маргарита”, в котором фантастическое – обратная сторона реального, а сценой для всего этого служит охваченная Большим террором Москва.
В изображаемой Шлегелем Москве воссоздаются обычаи и ритуалы, бывшие в ходу. Карты города и адресные книги исчезают, чтобы снова стать открытыми для публичного доступа лишь в 1990-х. Славных героев встречают овациями и осыпают конфетти по примеру нью-йоркских
Новая пролетарская элита сталинской эпохи состояла по большей части из русских, и для них Советский Союз был государством – наследником царской России. Евреи же снова ощутили себя евреями с приходом войны и нацизма. Собранная Эренбургом и Гроссманом “Черная книга” о судьбах еврейства во время войны была подвергнута цензуре в 1948 году и опубликована лишь в годы перестройки.
Государственный антисемитизм в СССР крепчал, достигнув пика в 1952–1953 годах (“дело врачей”).
Смена министра иностранных дел в 1939 году стала важным сигналом. Получивший от Геббельса прозвище Финкельштейн Максим Литвинов[116], еврей по происхождению, уступил дорогу Вячеславу Молотову, который, правда, был женат на Полине Жемчужиной, народном комиссаре рыбной промышленности и тоже еврейке (которая впоследствии так мозолила глаза Сталину, что попала в лагерь).
Слезкин, подытоживая разговор о судьбе евреев XX столетия, использует формулировку “три рая и один ад” – имея в виду Америку, Палестину, Советский Союз и нацистскую Германию.
Латвия в русско-немецких тисках
И отец моей матери Мейер Токациер, родившийся в 1880 году, и пятеро его братьев и сестра покинули свой родной город – Оршу в Витебской губернии. После первого раздела Польши в 1772 году эта область относилась к Российской империи. Орша считалась важным железнодорожным узлом и портом на Днепре и, хотя и входила в черту оседлости, была довольно развитым регионом. В соседнем городе, Витебске, расположенном на Западной Двине, родился в 1887 году Марк Шагал (урожд. Мойше Сегал).
Регион располагается в районе водоразделов трех больших рек: Днепра, Волги и Западной Двины. Все три реки берут начало на Валдайской возвышенности. Именно здесь идущие под парусами по Западной Двине или, как вариант, по Неве, Ладоге или Волхову в сторону Новгорода варяги решали, через какой из перешейков перетаскивать свой корабль. Восточный путь викингов описывается Нестором-летописцем в “Повести временных лет”. Днепр вел к Черному морю и оттуда в Константинополь – “в греки”, Волга – к Каспийскому морю, в Персию, в земли, находящиеся под влиянием Багдадского халифата.
Двое братьев Токациер и сестра направились искать счастья в Петербург, двое в Ригу, один – в Гельсингфорс и один – в Нью-Йорк. Как ни странно, следы сестры в Петербурге и теряются. Судьбы же братьев известны. После революции пропала связь с Петроградом, после Второй мировой войны – с Ригой, однако благодаря Второй мировой же наладились новые связи – между Ригой и Ленинградом.
Родители братьев и сестры, Залман и Ханна, перебрались в 1923 году подальше от революции – в Ригу, к старшему из сыновей, Берлу.
Связь между живущими в Хельсинки и Риге братьями и их родителями поддерживалась до Второй мировой войны. На фотографии 1932 года процветающие торговцы среднего возраста проводят отпуск с женами на Рижском взморье, в Юрмале.
Абрам Залманович Тукациер родился в 1885 году и был на пять лет старше гельсингфорсского брата. Согласно рижскому разрешению на пребывание 1903 года, он значился оршанским мещанином. В отличие от брата Мейера он был освобожден от воинской повинности. Будучи купцом первой гильдии, Абрам имел право селиться вне черты оседлости. Уже невозможно выяснить, связан ли его переезд в Ригу с обещанием министра внутренних дел фон Плеве Теодору Герцлю, данным в 1903 году, упростить для евреев передвижение в этом направлении[117].
Расположенная в устье Западной Двины Рига была одним из крупнейших городов царской России и одним из центров торговли древесиной и зерном. Для амбициозных торговцев естественным было стремиться туда.
Абрам Тукациер женился на дочери своего давнего работодателя Тевеля Зедака[118], Лее. В 1920 году Абрам перешел на службу к торговцу серными спичками Элиасу Биркхансу.
У Абрама и Леи было четыре дочери: Мария (Маша) —1913 г. р., Фейга—1916 г. р., Хася —1918 г. р. и Мэри (Мерхен) – 1923 г.р. Именно к ним Мейер Токациер отправлял погостить свою старшую дочь Фейго в 1937-м.
Первая мировая война прошлась по Латвии без пощады. Достойным сравнением на Западном фронте могли бы стать руины Бельгии. Территорию нынешней Литвы захватили в самом начале войны, но, скажем, в Эстонию войска вошли только в самом конце войны. Через Латвию, по Даугаве, российско-немецкая линия фронта проходила в течение трех лет, до тех пор, пока Германия не захватила Ригу в сентябре 1917-го и не оккупировала всю Прибалтику.
Латвия потеряла в войне треть населения: 800 тысяч бежало в Россию, на Украину и в Эстонию, 60 тысяч мужчин погибло в рядах русской армии. Разрушения, принесенные освободительной войной, последовавшей за Первой мировой, добавили страданий. Из стран Восточного фронта Латвия пострадала за шесть лет боев больше всех.
Евреев изгоняли из Курляндии и из Риги.
Предприятие тестя Абрама Тукациера эвакуировали, семья в 1918-м перебралась в Харьков. У предпоследней дочери, Хаси, местом рождения значится Харьков, годом рождения – 1918-й.
После войны примерно 200 тысяч латышей вернулись из России, среди них и семья Тукациер – они вернулись в Ригу в 1920-м.
Бо́льшая часть латышей, служивших в русской армии, в отличие от эстонцев осталась в Советской России и перешла на сторону большевиков, образовав известную Латышскую стрелковую дивизию, отборное и надежнейшее войско Красной армии[119]. Латышские стрелки сражались также на стороне красных на бронепоезде в Мянтюхарью во время гражданской войны в Финляндии.
В основу поддержки латышами большевиков легла горькая память о жестоких методах, с помощью которых царская власть безжалостно восстанавливала порядок в Латвии после революции 1905 года. Карательными экспедициями за полгода в Латвии было уничтожено около 8 тысяч жителей – больше, чем в какой-либо другой части империи[120].
В октябре 1939-го Сталин похвалил латышские войска министру иностранных дел Латвии Вильгельму Мюнстеру – они, по его словам, были лучше, чем эстонцы, – и добавил: “В свое время стрелки проявили себя хорошими солдатами”[121]. Латыши выполняли особо ответственные поручения и в рядах ЧК, и на службе у ее наследника – НКВД, и в военной разведке – ГРУ. Среди белогвардейцев считалось, что советская власть держится на еврейских мозгах, латышских штыках и русских дураках[122].
Поделиться книгой: