Помоги проекту - поделись книгой:
От прозрачного света все здесь кажется рельефнее и ближе, чем на самом деле.
Одна половина мира лежит снаружи и совершенно другая — внутри. Вернувшись с пляжа, Паула идет под душ.
Феликс… Временами он раздражает Паулу. Пляж за окном только с виду золотой и чистый, песок пропитан черной вулканической пылью, которую Паула смывает под душем.
Четвертая утренняя беседа с Паулой
Итак, удача, говорю я, с первых шагов удача. Не вполне по сердцу, городок мещанистый, несколько ограниченный, даже туповатый, быть может, зато тебе предоставлена свобода действий. Почти ни тени недоверия — жить, во всяком случае, можно.
Сегодня я сходила за свежими булочками, заодно прихватила газету, сварила кофе, открыла банку джема. Сегодня я чувствую себя отлично. Паула поджидала меня у двери, когда я вернулась с покупками. На этот раз она явилась совершенно зря. Мне и без нее хорошо, работа спорится.
Дело не в моих человеческих качествах, отвечает Паула, профессионализм — вот что было главное.
И только?
В известном смысле — да. Я вовсе не помышляла о каких-то там коренных новшествах.
Под утро мне приснился сон. Будто я в Венеции и разгуливаю в чем мать родила. Солнце Уже пригревало, но зловонного удушья в городе пока не чувствовалось; и впервые в жизни я думать забыла про стыд. В соборе святого Марка служили раннюю обедню, я выхватила у какого-то мужчины шляпу и устроила сбор пожертвований.
Я обязательно расскажу тебе свой сон.
После, отмахивается Паула. Я пришла, потому что наконец уяснила себе одну штуку, которая, пожалуй, тебя беспокоит.
Иной раз я просто не знаю, какую половину считать лучшей: ту, что существует ночью, или ту, куда попадаю, проснувшись.
Да выслушай же меня, говорит Паула, я ведь поехала в Д. до некоторой степени по простоте душевной.
Не хочу слушать. Не хочу забыть сон, утратить то ощущение.
Разрезаю булочку. Раньше булочки пахли не так. Паула берет меня за кисть и держит, крепко-крепко.
Мое простодушие не укладывается у тебя в голове, говорит она, вот в чем загвоздка.
Ей и правда как будто бы очень важно внести ясность. А кофе стынет.
Я, конечно, не берусь утверждать, что знать ничего не знала, продолжает она. Но меня это не трогало, понимаешь? Меня лично не трогало.
Она прямо как в лихорадке.
Успокойся, говорю я. Не надо оправдываться. Что я, судья, что ли?
А может, все дело попросту в том, что подходящих случаев раньше не было. И никаких распрей. В пределах возможностей, какими располагает Д., мне дали полную свободу действий.
Вообрази, перебиваю я, в соборе святого Марка я даже пела. Нет, ты представляешь?! Церковь битком набита людьми, а я иду себе нагишом, собираю денежки в черную мужскую шляпу да еще распеваю, что твой соловей! Притом я ведь никогда не умела петь, даже на рождество рта не раскрывала.
В ответ Паула лишь роняет: Хотелось бы мне попасть в страну, где жить не страшно.
Жаль. Я так радовалась свежим булочкам. А теперь весь аппетит куда-то пропал.
Смотрю на Паулу: хрупкая, темноволосая, маленькая — еще меньше, чем запомнилось мне, — она сидит за столом в моей кухне; я обнимаю ее за плечи, вообще-то она — полная моя противоположность, но мне все равно кажется, будто я утешаю себя.
Как ты относишься, скажем, к таким понятиям, как исполнение долга, корректность, самопожертвование, порядочность? — спрашивает она.
В памяти тотчас оживает школа, где изо дня в день все шло как по нотам. Порядок, чистота, аккуратность.
Всего лишь функции, обязанности, давным-давно окостеневшие во имя гладкого течения жизни.
Окостенения я не замечала.
Выходит, ты просто-напросто функционировала, как машина.
Не знаю, отвечает Паула, позже я, бывало, не раз стояла у окна, глядела на кладбище и думала: интересно, как там чувствуют себя покойники. Глупо, да? Покойники ведь не чувствуют ничего.
Ну с какой стати ему хромать? Чепуха, и вообще навязчивая идея. Нельзя доверять первому впечатлению, оно может и обмануть. Да-да, и для беспокойства тоже нет ни малейшего повода.
Унять тревогу, всему виной особенности психики. А объективно оснований тревожиться нет.
Паула соглашается: женщины, как известно, больше мужчин склонны к депрессии. И проявляется это в снах, в мечтах. С такими вот мыслями Паула сосредоточенно прислушивается к себе: что-то не ладится с внутренней секрецией. Переутомилась — ведь первые месяцы дел было невпроворот. А в общем — можно быть довольной. Молодец!
Итак, можно быть довольной. На стенде у входа она разместила первую тематическую выставку.
Эмансипация? — спросил коротышка советник.
Наутро после открытия он заглянул в библиотеку, случайно, просто так, по пути — его контора в том же здании, вот и зашел на минутку.
Женское движение, ответила Паула. Она заранее просмотрела, отобрала, систематизировала литературу — книги крупных фирм и небольших женских издательств. Конечно, сомнение в голосе советника от нее не укрылось. Скорее, сомнение мужчины, а не политика. Нет, возражать он не возражал. И правильно — ведь тут командует Паула, ей виднее. День и ночь усердно стуча на машинке и ни на грош не выйдя из бюджета, она подготовила для читателей тоненькую брошюрку по теме: обобщила весь материал, какой сумела найти, и коротко, двумя-тремя фразами, рассказала о книгах, находящихся в открытом доступе.
Женский вопрос, говорит она и жестом просит фройляйн Фельсман передать ей один экземпляр брошюры из стопки, что возле картотеки, сует этот экземпляр советнику, который уже отошел к стеллажам с беллетристикой и внимательно разглядывал новинки. Он небрежно перелистал брошюру, на губах поощрительная улыбка: дескать, хорошо! — спрятал ее в карман и заметил: Прежде всего вам, конечно, надо ближе узнать здешних читателей. А в общем, поглядим, как они к этому отнесутся.
Потом, во время завтрака, приходит почтальонша со срочной депешей. Субботнее утро. Паула на кухне. За окном, к северу от церковного шпиля, стоит солнце. Внизу дребезжит звонок; почтальонша ездит по деревне на велосипеде и, поскольку настала весна, уже не носит полусапожек на меху. Паула отодвигает чашку, кладет недокуренную сигарету в пепельницу, встает, спускается на первый этаж и забирает письмо. На обратном пути разглядывает коллекционные испанские марки.
На кухне вскрывает ножом конверт. Феликс пишет часто, порой и не дожидаясь ответа. Я ходатайствовал насчет стипендии, читает она, и получил согласие. Теперь он продолжит изучение языков в университете города М.
Паула никогда всерьез не думала, что будет встречать его на вокзале. И вот — срочное письмо. В субботнем гороскопе она вычитала, что для Девы важнее всего нежность. Ночью ей снился стадион: поле представляло собой подобие шахматной доски, по которой сновали белые и черные игроки, погибая за королей.
Надеюсь, сказал священник (Паула между тем старательно макала клецки в охотничий соус), вы не будете шокированы. Отдавайте кесарю кесарево, мелькнуло у Паулы в мозгу.
Утром, когда она проснулась, мысли не двигались. Пустоты в голове. Пустая фабрика. Раз, два — и все разбежались.
Конечно, говорил на пляже Феликс (дул ветер и без устали бросал в спину пригоршни песка), можно проснуться утром и начисто забыть все слова. Раз, два — и онемел, будто язык упорхнул из памяти.
И родной язык тоже? — спрашивает Паула. Она примостилась у самой воды, положив голые ноги на влажный песок.
Родной язык забыть нельзя, уверяет Феликс, как нельзя разучиться есть ножом и вилкой.
Выходит, ты не боишься забыть родной язык, хотя изо дня в день пользуешься чужим?
Феликс стоит на своем: проснуться утром и начисто забыть все слова — такое возможно лишь с иностранным языком.
Паула читала, что Лансароте — самый своеобразный из Канарских островов. Странно.
Up up and away. Сверху все выглядит совершенно по-другому. Сесть в самолет, подняться в небо, улететь. Но прежде паспортный контроль.
Проверяют, нет ли Паулы в списках разыскиваемых лиц, записывают ее данные — на всякий случай и на случай необычного поведения, — а может, и не записывают, потому что люди, едущие по паушальным путевкам, обыкновенно следуют в общем порядке, не нарушая правил организованного массового туризма. Сверху так приятно увидеть землю в разрывах облаков, увидеть картину, не похожую на иллюстрации из каталогов.
Перед отлетом на поле — вооруженные солдаты для охраны самолета с немецкими туристами; таможенники роются в багаже. В зале аэропорта легко отличить уезжающих от вновь прибывших по цвету кожи.
Загорелые гордятся своим загаром.
У одного из туристов отбирают кухонный нож, найденный в ручной клади. Ведь им можно не только чистить картошку.
Две недели «Куба либре», говорит Феликс, и ни разу не заглянуть в словарь.
Послушаешь тебя, отзывается Паула, и поневоле решишь, будто ты фантазер.
Феликс не отрицает, что ночами предается фантазиям… Паула идет купаться, а он сидит на песке, ветер дует ему в спину, неподалеку все так же копает ямы овчарка; Паула знает: стоит только позвать, и он немедля бросится к ней.
Паула долго гуляет с матерью: ведет ее через деревню в поля до самой опушки леса.
Как у нас дома, говорит Паула. Мать не соглашается. Взбираясь на холм, она дышит учащенно, с трудом. Надо бы помочь ей, поддержать, но Паула не вынимает рук из карманов, ей страшно ощутить материнское тело совсем рядом, и обе все так же шагают по проселку, каждая по своей колее, разделенные полосой травы.
Твой брат прислал письмо, слышит она голос матери и спрашивает, как у него дела, спрашивает, скорее, машинально, стараясь выказать надлежащее внимание.
В воскресенье они с матерью катаются на машине по окрестностям. Неподалеку есть озерцо, уцелевшее после прокладки шоссе. Чтобы удить рыбу, нужна лицензия. Весной и осенью воду из озера спускают и чистят дно. Чего там только не увидишь — из ила торчат обрезки труб, жестяные банки, горлышки бутылок.
Вода здесь потому такая бурая, говорит Паула, что идет из болота.
Островки пены у берегов едва ли как-то связаны с загрязнением среды.
У воды им попадается снулая рыба. Паула говорит, что рыболовы уходят отсюда с порядочной добычей. Она знает: мать умеет готовить свежую рыбу — и голову отрежет, и почистит, и выпотрошит, — да не только рыбу, но, скажем, и зайца (брат однажды привозил зайца после ночной поездки).
Гляди, говорит Паула, с гармонией в природе полный порядок. И кивает на стрекозиную парочку. Водомерки скользят по озеру, туча комаров примеривается напасть на женщин. Когда станет по-настоящему тепло, вечером после работы буду ездить сюда купаться.
Водоем совершенно безопасный, но мать не верит.
Лишь бы тебе здесь нравилось, говорит она, намекая, что Пауле пора бы бросить кочевую жизнь и где-нибудь осесть. В твои годы человек уже должен понимать, где его место.
Сами увидите, как к этому отнесутся читатели, сказал он, беря с полки репортажи Вальрафа. Боюсь, со временем вам придется несколько умерить свои запросы. Но я убежден: мы не ошиблись в вас.
Садитесь, сказал он при первой встрече, рядом на столе лежали документы Паулы. Она села, мельком взглянула на развешанные по стенам виды окрестностей, поинтересовалась, каковы будут ее обязанности.
Не бойтесь, сказал он. Доверие за доверие. Думаю, мы полюбовно договоримся обо всем. И начал толковать о новых способах организации досуга в большом динамично развивающемся районном городе, о целине, какой является городская библиотека, о растущих запросах населения и информационном голоде. В Д. две гимназии, реальное училище и профессиональная школа, к тому же неподалеку расположен крупный город, а стало быть, есть студенты и преподаватели; не раз упомянул он и среднее сословие.
Паула согласилась. Муниципалитет — вот кто дал ей работу. Она говорила о подборе, освоении и плане использования книжных фондов; поле ее деятельности было четко размечено — по образцу других городских библиотек, с которыми ознакомилась комиссия муниципалитета и районного управления.
Никакого диктата сверху не будет, заверил советник по культуре. В пределах вашего ведомства можете поступать по своему усмотрению.
Наша новая библиотека, сказал он на открытии, должна стать для всех друзей книги родным домом.
Так что причин для недовольства нет. Она правильно решила переехать в Д. Тут вполне можно жить.
С Фельсманшей общаться трудновато, сказала Паула матери, но, наверное, со временем все уладится. Во-первых, мы работаем вместе без году неделю, а во-вторых, я пришла со стороны, как говорится, перебежала ей дорогу. Иного я и не ожидала.
Тебе здесь нравится? — спросила мать.
Работа — вот что мне нравится, ответила Паула.
Видите ли, говорит советник по культуре, ставит Вальрафа обратно на полку и, хотя ростом он меньше Паулы, заботливо, по-отечески, кладет руку ей на плечо, я не очень разбираюсь в вашем деле, но, честно говоря, как читатель, я бы не стал искать книгу репортажей в разделе беллетристики. Смешок он подавил, только улыбнулся и руку с плеча Паулы убрал.
Ну как, привыкаете понемножку? — любопытствует он уходя.
Паула признается, что видела пока мало — из-за нехватки времени. Но работа мне очень нравится, добавляет она.
Насчет комнаты в М. Феликс не писал ни слова. Паула готовится к его приезду. Стадион ей больше не снится. Теперь она видит эротические сны.
Феликс приехал мадридским поездом. Шагая ему навстречу по платформе, Паула чувствует, что он рад ей.
Ей хотелось снять эту сценку. На фоне черных силуэтов вулканических скал верхом на осле едет мужчина, впереди себя он усадил маленькую девочку — когда она вырастет, то будет идти следом, пешком. На шее и крупе животного — толстые вязанки бамбука.
Паула берется за аппарат, но Феликс ее останавливает. От изумления она даже не упирается. Надо же, что он себе позволяет — кто дал ему такое право?
Ты бы оскорбила его достоинство, объясняет Феликс.
Пятая утренняя беседа с Паулой
Нет уж, извини, синдром Ромео и Джульетты тут ни при чем, протестует Паула. На первых порах Феликс был для меня принадлежностью отдыха, и не больше.
Попросту ублажал тебя?
Паула хитрит и вместо ответа спрашивает, отчего я не посажу вдоль забора вечнозеленые вьющиеся розы.
Сегодня ночью меня напугал сигнальный фонарь. Мне почудилось, будто луна горит огнем.
Паула смотрит в окно, провожает взглядом соседа, который идет из дому в сарай.
Поделиться книгой: