Помоги проекту - поделись книгой:
Там, где оно еще не погибло, намечено проложить автостраду. Серьезного сопротивления проектировщики не встретили.
Одному из городских печатников Паула заказала бланки формуляров. А вечером женщины в первый раз пылесосят расставленные книги.
Дома она садится за стол, включает лампу и разрабатываем систематический каталог — в дополнение к алфавитному.
Кухонный стол она придвинула к окну и теперь видит, как соседи снуют из дому в сарай и обратно.
Еще дальше виднеется шпиль ныне бездействующей церкви, куда прежде стекались тысячи паломников. Иссякло чудо, а с ним и людской поток. Когда снесут расположенную рядом старую халупу (сосед уже выхлопотал разрешение на слом), обзор у Паулы станет шире. А пока в халупе живет какой-то югослав, чьи земляки давным-давно высланы домой по причине засилья иностранцев.
Паула не чувствует себя здесь посторонней. Она купила мебель. По воскресеньям иной раз обедает в трактире. Тамошняя хозяйка прекрасно готовит жаркое из свинины.
Вы любите рыбу? — спросил Феликс.
Паула взглянула на него. Парню, приехавшему сюда вместе с Феликсом на выходные, Паула не понравилась. В каникулы они оба работали на Гран-Канария с туристами, которым вполне по карману поторчать здесь недельку-другую, глазея на море, потягивая «Куба либре»[13] и отнюдь не заглядывая в словарь.
Она не стала отказываться от приглашения. Феликс сказал, что изучает германистику. Проблемы взаимопонимания для него не существовало.
Иногда, сказала Паула, мне до смерти хочется жареного мяса.
Ветер из пустыни приносит порой и саранчу. В то утро Паула взяла напрокат машину — просто так, поколесить среди песчаного бездорожья. Когда путь ей преградил брошенный кем-то автомобиль, повернуть назад было невозможно. Так бы и пришлось топать пешком по карстовым горам, по жаре, без воды. Кругом ни единого дерева. Глухая пустыня. Хоть Паула и привыкла к одиночеству. На заднем сиденье пустой машины валялась шляпа от солнца. Оглядевшись, Паула заметила Феликса и его спутника. Феликсов приятель тащил бензиновую канистру. Они шли вниз по косогору, и из-под ног катились камни. От зноя блузка у Паулы липла к телу.
Феликс так и не понял, зачем она поехала одна. Остров, конечно, невелик, но ведь машина могла угодить в осыпь и сорваться в пропасть. До конца отпуска ее бы никто не хватился.
Ну уж нет, запротестовала Паула, с машиной я как-нибудь справлюсь! Она не стала отказываться, когда молодые люди пригласили ее на ужин.
Boquerones[14], сказал Феликс, совсем как у нас дома!
Он пошептался в дверях кухни с хозяином и заказал рыбу. Паула сидела за столом наедине с Феликсовым приятелем. В памяти — жалкие обрывки испанского. Кожа горит от зноя.
Феликс выкладывает со сковороды в тарелки панированные анчоусы. Паула смотрит, как он ест: двумя пальцами берет рыбку за хвост и отправляет в рот, прямо с головой. Паула вооружается ножом и вилкой. На тарелке у нее глазастые рыбы. Она клюет как птичка.
Парень следует примеру Феликса, а Паула сдвигает на край тарелки кости, головы, хвосты.
По дороге в гостиницу Феликс рассуждает о конце света. Они вдвоем: приятель Феликса еще раньше ушел в туалет и больше к столу не вернулся. За ужин платил Феликс.
Человечество вовсе не вымирает, возражает Паула, мы-то ведь живы. Среди погибели.
Сквозь ресницы она видит белый готический собор. Известняк очищен пескоструйкой. В открытые двери вливается поток туристов. Феликс хотел было попрощаться, но она не отпускает его, тащит за собой, а возле купальни вдруг ойкает: в воде плещется рыба.
Нет, я все-таки предпочитаю мороженую рыбу, говорит Паула. Другую я и готовить-то не Умею. Парные кролики и цыплята тоже не моя стихия. Порционное быстрозамороженное мясо — вот это по мне.
Да разве ты ела? Так, поклевала чуть-чуть, говорит Феликс. Хозяин был разочарован.
И слышит в ответ, что Паула с удовольствием зажарила бы мороженого цыпленка и съела аппетитную хрустящую кожицу.
Сбрызнутую коньяком?
Нет, апельсиновым соком.
Лучшие коньяки у нас делают в Хересе.
Наутро Паула стоит, прислонясь к окну. Феликс объяснил ей, до чего коварны испанские газовые горелки, и не позволил включать их самой. Она сказала ему, когда улетает.
Это не для меня, говорит фройляйн Фельсман. Кофе она пьет лишь изредка, к примеру утром, когда неважно себя чувствует. Паула хотела угостить ее кофе, а теперь уходит в кабинет одна, садится за стол, на котором громоздятся книги, полученные с сегодняшней почтой; дверь приоткрыта — вдруг кто-нибудь позовет. Паула наблюдает, как варится кофе: шипит пар, поднимаясь над кипящей водой, и вот уже капли одна за другой падают на кофейный порошок в фильтре, потом превращаются в струйку, и темная густая жидкость стекает вниз.
Поискать на карте необозначенное белое пятно?
Фельсманша объяснений не требует, но Пауле почему-то кажется, что объяснить надо. С какой стати она, разбирая сундуки, одни книжки бракует, а другие нет? «Листья и камни» Эрнста Юнгера[15] (выпуск 1941 г.) — в каталог, а «Дивизию „Кондор“»[16] — в макулатуру.
Забивать себе голову книгами. Мытье головы и укладка в последнее время опять подорожали. Купить дом на Лансароте — полный бред!
Шестьдесят миллионов, представляет себе Паула, шестьдесят миллионов скажут «нет», поставят точку, не купят ни дома, ни «фольксвагена», ни «форда», ни престижной стиральной машины, и вообще больше ничего такого, что, как известно, полезно и хорошо. Отказ от потребления ударит по барышам. Кто не желает работать, все-таки должен есть. А кто хочет есть, тому нужен холодильник. Кому нужен холодильник, тот должен за него платить. Кто не платит — не имеет права есть… У Северного моря семь жизней. Когда выловят всю рыбу, его можно будет использовать как бассейн для сточных вод. Интересно, долго еще будут паковать книги в полихлорвиниловую пленку? Нефть-то на исходе. Фройляйн Фельсман зовет Паулу.
От пыльных книг кончики пальцев становятся грязными и шершавыми, но лицо Фельсманши непроницаемо. Вы давно здесь живете? — как-то раз спросила Паула.
Что значит «давно»? Она всегда жила здесь. По свету мотаться незачем.
Может, стоило бы пригласить фройляйн Фельсман в гости: испечь пирог, накрыть в гостиной стол для кофе, вместе посмотреть на памятники за кладбищенской стеной. В субботу к вечеру местные жительницы бросают свои огороды и приходят на могилы. Но в конце концов она отказалась от этой мысли. Едва ли они поняли бы друг друга. Лучше уж пойти с фройляйн Фельсман на эту лекцию. Переодеваться ни та, ни другая не стали, только руки отмыли да причесались. Потом фройляйн Фельсман скрылась в туалетной кабинке, а Паула с мокрыми руками покинула умывальную. В лекционном зале ее встречают приветливо. Фройляйн Фельсман знакомит Паулу с директором гимназии и одним из членов правления Музейного общества, который преподает также химию и физику; Фельсманша занимает сумкой сразу два места, пожимает руки. Паула искоса разглядывает ее — эту женщину, состарившуюся без ласки. Пухленький химик едва достает ей до подбородка, но настроен дружелюбно. Фонды краеведческого музея, рассказывает он, из-за нехватки помещения так и лежат, упакованные в ящики.
С появлением ландрата[17], обер-бургомистра и советника по культуре воцаряется тишина; только фотоаппараты щелкают.
Репортеры — в темных костюмах и джинсовых туфлях на мягкой подошве.
Ступают они почти неслышно.
Independence for Canary — tourists, go home![18]— читает Паула на стене полуразрушенной сторожевой башни у моря.
В эту пору, говорит Феликс, становясь по просьбе Паулы как раз между двумя написанными на стене словами, в эту пору у нас дома вообще не открывают ставен, из-за жары.
Паула на глаз устанавливает выдержку и диафрагму, наводит аппарат на Феликса и щелкает спуском.
Ветер, гуляющий по крепости, взъерошил ему волосы. Некогда там, внизу, рухнул в море лавовый поток. В казематах человеческие экскременты.
Свет на Лансароте, узнала Паула, меняет привычный облик вещей, скрадывает расстояние.
На рассвете рыбачьи лодки в бухте были совсем рядом, кажется, только высунь руку из окна — и дотронешься. Перешагивая через ржавые банки из-под кока-колы и бутылочные стекла, Паула спускалась к пляжу. А лодки отступали все дальше, хотя на самом-то деле не трогались с места.
Паула бросается в волны, и тотчас у нее захватывает дух. Море холодное.
Вернувшись, она застает Феликса в ванной: он старательно бреет щеки. Чтобы пропустить ее в душ, он выпрямляется, а после продолжает свое занятие. Усы он подправляет маникюрными ножницами Паулы. За завтраком Паула уверяет его, что видела резвящихся дельфинов.
А что? — спрашивает она. Есть тут дельфины или нет?
Должно быть, есть, раз ты их видала, отвечает Феликс и, помолчав, продолжает: Ребенком я много лет думал, что у меня в голове сидит инородное тело. Чем старше я становился, тем отчетливее представлялась мне его форма и состав. Я ужасно страдал, уверенный, что в мозгу у меня — острый граненый кристалл. И боль была, причем настоящая, а не мнимая. До самой операции. А когда я очнулся с забинтованной головой, всю боль как рукой сняло.
Ну а кристалл? — спрашивает Паула наверху, в крепости, облокотись на парапет, коленки ее упираются в букву «u» слова «tourists».
После мне показали кристалл, похожий на тот, какой я себе представлял, ответил Феликс.
Стало быть, сегодня я видела дельфинов, решает она. Скажи, кто это гонит туристов домой? — спрашивает она немного погодя и велит ему стать между «Canary» и «tourists». Прислонясь к парапету, Феликс скрещивает руки на груди, солнце пока еще слева от объектива. Паула отходит назад.
Канарское движение за независимость, объясняет Феликс. Оно требует отделения островов от метрополии.
Паула нажимает на спуск.
Потом они бродят среди скалистого лунного ландшафта, и Феликс с жаром доказывает, что упрямство, с каким островитяне обрабатывают залитую лавой почву, досталось им от испанцев. Гуанчей[19] здесь уже нет — смешались с пришлым людом. Почва без лавы есть только на севере, где, как говорят, жил гётевский Клавиш. Паула прямо воочию видит книги, которые Феликс как бы постоянно держит в голове. Положив палец на спуск фотоаппарата, она старается отогнать неприязненное чувство.
Насилие? — спрашивает она, пытаясь сохранить беспристрастность.
Нет. Не противно, пока даже не надоело.
Ну может быть, неприятное чувство — отодвинутое подальше, запрятанное поглубже, замаскированное.
А внешне — полный восторг. Кругом большущие плакаты — муниципалитет агитирует читателей. За год библиотечный фонд вырастет до двадцати тысяч томов. Предусмотрена фонотека. В уютном уголке советник по культуре намерен организовать встречи с писателями.
Вечером — торжественное открытие библиотеки, играет городской струнный квартет, советник выступает перед гостями с речью.
Наша библиотека, говорит он, должна стать для читателей родным домом. Он благодарит Паулу и ее помощницу за самоотверженную работу.
Фройляйн Фельсман стоит у Паулы за спиной; ее гладкое, почти без морщинок лицо прячется в тени, Паула отступает чуть в сторону, и фройляйн Фельсман протягивает руку для пожатия. После обеда складные стулья из бежевого пластика расставлены ровными рядами, чтобы гостям было удобно следить за церемонией.
Тут и там мелькают поношенные темные костюмы — репортеры местных газет бесшумно снуют по залу. Советник по культуре все-таки не удержался от намека, хоть и не собирался говорить об этом публично: Паула, конечно, женщина, но они не жалеют, что выбрали именно ее. Затем скромное угощение: бутерброды, вино. На случай похорон в шкафу у репортеров висят черные галстуки.
Мимоходом Паула отмечает: фройляйн Фельсман совершенно счастлива. Жуя бутерброды и потягивая вино, Паула раздумывает об этом здешнем счастье, вернее, о гордости, в которой сама себе отказывает. Наглядные итоги проделанной Работы. Вот же они, тут: книги, стеллажи, ну и ковровые полы, за которыми легко ухаживать.
У входа, справа от стеклянной двери, скульптура — мать и дитя. В зале — веселые, возбужденные люди, привыкшие относиться друг к другу по-приятельски. Книжные пожертвования от прихожан фройляйн Фельсман добросовестно сдала Пауле. Да, поработали на славу. Паула молодчина. Кивок, чужая рука, словно невзначай легшая на плечо, мимоходом, по-отечески. Ни малейшего повода для беспокойства.
Среди стеллажей читального зала, там, где выставлены справочники по всемирной истории, Паула натыкается на ландрата. Со спины вылитый «веселый крестьянин». А на деле — ровесник Паулы. Молодое поколение, новые кадры. Его, видно, смущает, что за спиной кто-то есть. Когда он поворачивается, на лице у него высокомерная улыбка — никаких фамильярностей.
Солидно, говорит он, весьма солидно.
Пока мы только начинаем, говорит Паула.
Может быть, даже слишком солидно, продолжает он. Поймите меня правильно, я имею в виду не сам Д., а аграрный уклад здешнего края. Близость земле. Исстари крестьянское население.
Наконец все позади, и Паула собственноручно наводит последний блеск. С малых лет от нас неукоснительно требовали чистоты под партами: ведь дома тоже не швыряют под стол апельсиновые корки. Неопрятные девочки авторитетом не пользовались. Паула носила в будни клетчатое платье, а после уроков меняла его на другое, более старое. Остроносых туфель на каблуках Паула не надевала никогда. Ботинки монахинь по утрам сверкали, надраенные черной ваксой.
После торжеств Паула уходит из библиотеки последней. Д. точно вымер.
Паула сует ключ в замок, размышляя об уже описанных и еще ждущих описания женщинах, которые вместе с мужем получали своего рода ключ ко всему в доме. Право пользоваться домом и следить за тем, чтобы не нарушался мир и покой. Школьных порядков Паула не нарушала никогда.
У себя — она воображает, что эти две комнаты с кухней и ванной ее настоящий дом, — Паула обычно идет с востока, из кухни, на север: слева спальня, справа гостиная. Включает повсюду лампы. Сегодня ей хочется любви.
Сознание, что она работала не покладая рук, почти до изнеможения, и в конце концов добилась успеха, ничуть не утешает ее.
Поэтому она ищет утешения в другом. Пробуждает в душе нежность и ласку, будто этим можно размягчить толстую корку былых ощущений и проникнуть в суть своего «я».
Что там Фельсманша вчера говорила о многоликости счастья, если, конечно, допустить, что она счастлива.
Рассуждать вперемежку с бутербродами и то полными, то неполными бокалами вина о единственном и совсем другом счастье. Маркузе или Блох?[20] Нет, сказал обер-бургомистр (человек нервный, астенического склада, от Паулы он все время держится на некотором расстоянии), он считает, что покупка таких книг себя не оправдывает. Уборщицы спозаранку уничтожили последние следы праздника.
В самом деле, счастье. Она в самом деле счастлива, что выдает книги, — фройляйн Фельсман. После обеда придут первые читатели.
Предъявят документы, получат формуляры, заполнят карточки. Новые лица, множество молодых женщин, школьники.
Сидя за столом, Паула в открытую дверь наблюдает за происходящим. Будь что будет, а справляться надо. Как они снуют среди стеллажей, нерешительные и все же готовые жадно схватить книгу, ведь она сама просится в руки. А вон Фельсманша, время от времени она встает из-за машинки, в которую заправляет формуляры, и объясняет, как пользоваться каталогом, столь тщательно составленным Паулой. Добросовестно. Добросовестно и педантично.
Любой посетитель, кроме ребятни, может удостоверить свою личность и действительно так и делает. Никого не прогоняют, тут рады всем. Гонят и высылают только иностранцев.
Вечерами теперь смеркается позже, погода налаживается; таинственные знаки на карте погоды — такое впечатление, будто от них зависит жизнь. В вечерних теленовостях — приветливый диктор в галстуке; облачные фронты и границы снегопадов сместились к северу.
С востока, из кухни, на север — в гостиную. Поглядеть на соседа, который еще до последних известий отправился мимо старой халупы через дорогу, в трактир. Изредка подъезжают автобусы, привозят пассажиров.
В это время года народ начинает, потягивая пиво и раскрыв окна, напевать под гармонику песни своей юности, которых Паула терпеть не может. Сосед идет дальше, пока не исчезает из поля зрения своей жены. В освещенном кухонном окне новенького дома на фоне гардины виднеется ее силуэт.
Отлично, сказал на открытии коротышка советник и нисколько не возражал, когда Паула заговорила о том, что намерена более или менее регулярно знакомить читателей с новинками, чтобы снабдить их путеводной нитью в книжном лабиринте и таким образом направлять формирование читательских привычек и склонностей, которые до сих пор ориентировались на фонды приходских библиотек. Может быть, стоит организовать и передвижку для домов престарелых и для больницы. Грандиозные планы, сказал он. Не порицая, а, скорее, сомневаясь в деловой хватке своей собеседницы, которая так хорошо работает.
Только бы не хватить через край. Может быть, мы в куда большей степени, чем Киль, город среднего сословия.
Как везде, так будет и у меня.
То есть никаких экспериментов. На уроках физики мы работали с железными опилками и горелкой Бунзена. Горелку доверяли только надежным ученицам.
Нет, не противно. Человеческие экскременты в казематах — тоже неизбежность, особенно в укромных местах. Того парня Феликс отправил назад, а себе продлил выходные на понедельник и вторник. В наемной машине — по острову. На юге песчаные дороги, а в конце путешествия — древняя сторожевая башня.
Призывы на обветшалых стенах в Арресифе кажутся Пауле более вызывающими, чем здесь. Сюда давным-давно никто не ходит пешком.
Довольно воинственно, роняет Паула среди отпускной безмятежности.
Не исключено, что когда-нибудь она все же неминуемо угодит в заваруху, — мысль об этом пробуждает в ней тревожное чувство.
Melpais. Дурной край. Застывшая лава похожа на черепаший панцирь. Но местами уже вновь пробивается зелень.
Крестьяне, говорит Феликс, не падают духом.
По утрам Паула спускалась вниз по круче, а он еще спал. Широко раскинув руки, вытянув одну ногу и поджав другую, голый, только живот прикрыт одеялом, он лежал на спине и крепко спал, с непроницаемым лицом, под надежной защитой своих грез (так думала Паула) — или беззащитный, если сны страшные?
Он и брился нагишом. Паула любовалась его большим красивым телом. С удивлением, а может, и с гордостью, что она желанна.
Поделиться книгой: