Помоги проекту - поделись книгой:
Что касается Константинопольского патриарха Максима, то на сей счет Г. Карпов оставил в отчетных документах правительству следующую запись: “Для урегулирования отношений Московская патриархия решила послать в Турцию митрополита Крутицкого Николая с подарком патриарху Максиму (50 тыс. американских долларов)”[207]. По мнению власти, эта сумма должна была надолго лишить Вселенского патриарха возможности противостоять последующим дерзким планам Москвы.
Для полного триумфа решено было возродить и воплотить идею созыва Всеправославного Собора в Москве. Сама мысль об этом Соборе возникла у Вселенского патриарха Фотия еще в 1930 г.[208] Однако начавшаяся вторая мировая война отдалила эти планы на неопределенное время.
Эта идея обрела реальные черты лишь в 1946 г. — созвать в Москве “Вселенское предсоборное совещание”, именно так оно называлось в государственных документах. Так, в письме Совета по делам Русской православной церкви на имя Заместителя Председателя Совета Министров Союза ССР тов. Ворошилова К.Е. говорилось:
Совет Министров Союза ССР своим Постановлением № 132–465/сс от 29 мая 1946 г. разрешил Совету по делам Русской православной церкви дать согласие Московской Патриархии на проведение в Москве Вселенского предсоборного совещания с участием глав всех автокефальных православных церквей мира для обсуждения вопросов о выработке общей линии по борьбе с Ватиканом, об отношении к так называемому экуменческому движению, о созыве Вселенского Собора и некоторых других.
В соответствии с этим Московская Патриархия разработала предварительную программу проведения Вселенского предсоборного совещания и обратилась в Совет с ходатайством разрешить ей созвать совещание в первых числах октября с.г.
21 марта 1947 года
Итак, власть шла к кульминационной точке в плане создания системы православного единства — к Всеправославному Собору. Промежуточным этапом должно было стать Вселенское предсоборное совещание. При этом государственные стратеги отдавали себе отчет в неканоничности такого замысла, переожив ответственность на Московскую патриархию, приписывая ей почин на проведение Вселенского предсоборного совещания.
Но Церковь хотела иного. Секретарь патриарха Алексия Л.Н. Парийский писал Ленинградскому уполномоченному Совета по делам Русской православной церкви А.И. Кушнареву: “Во второй половине сентября 1947 г. предложено провести в Москве Совещание Глав или их Представителей всех православных восточных церквей для обсуждения назревших вопросов, требующих общего решения.
К числу таких вопросов относятся: вопрос об единой пасхалии, т. е. чтобы Пасху праздновать в один день по восточной Пасхалии, о календаре, об отношении к воинствующему католицизму, нападающему на православие везде, особенно на Балканах, об одинаковом отношении к падшим, к некоторым церквям, о попытках к соединению с Армянской церковью, Сиро-Халдейской, Коптской (Абиссинской), вопрос о законной апостольской иерархии у англикан, старокатоликов, об участии в экуменическом движении.
К самым главным относятся вопросы об экуменизме и католицизме. В Московской Патриархии уже два месяца, по четвергам, происходят заседания особой Комиссии по подготовке к осеннему Съезду.
…Поводом к организации Съезда, по словам Патриарха, сказанным им на первом заседании, явилось желание всех Представителей Церквей и во время их приезда в Москву в 1945 г., и при ответных визитах Патриарха в их Патриархаты — встретиться в Москве для делового обсуждения назревших вопросов.
Советское правительство через Г.Г. Карпова выразило самое внимательное отношение к предстоящему Съезду. Намечалась передача в ведение Патриархии всей Троице-Сергиевой Лавры, собора в Новодевичьем монастыре в Москве, открытие подворий для всех Патриархатов и т. д.”[210]
Как видно из документов, цели у Церкви и у государства не совпадали. Московская патриархия хотела провести Совещание Глав поместных церквей или их Представителей для решения церковных вопросов, а государство спешило с созывом Вселенского предсоборного совещания, на котором должно было прозвучать предложение о созыве Вселенского Собора и выработана единая линия борьбы с Ватиканом и отношение к экуменизму, в котором с начала 1946 г. усилилось влияние американских протестантов.
Государство навязывало Церкви свои политические задачи, вмешиваясь в ее исторически сложившиеся отношения с православным миром. О готовящемся Вселенском предсоборном совещании в “Журнале Московской Патриархии” ни в 1946, ни в 1947 г. нет ни слова.
Многое становится понятным из письма патриарха Алексия Вселенскому патриарху Максиму, в котором он рассказывает о вопросах предстоящего Совещания: раскол в Русской церкви, отказ от участия в экуменизме, практическая враждебность инославия. Большинство вопросов, о которых писал секретарь Патриарха Л.Н. Парийский, не упоминается. Святейший не называет Совещание предсоборным, он приглашает Вселенского патриарха на Совещание Предстоятелей всех Православных церквей.
“Православная Русская Церковь никогда не переставала, по заповеди Господней, блюсти единение духа в союзе мира и любви с досточтимою Великою церковью, и всегда в важнейших делах церковных прибегала к содействию своих досточтимых братий — Святейших и Блаженнейших Патриархов. И ныне она обращается к Вашему досточтимому Святейшеству по нижеследующему важному поводу.
За истекшие десятилетия перерыва непосредственного общения между братскими Церквами, в каждой из них накопились вопросы, решать которые необходимо взаимным согласием всех их Предстоятелей. Эти вопросы — общие для всей Православной Церкви.
Таков вопрос о практической враждебности инославия, превращающего святое миссионерское дело в чуждую Христовой заповеди антиправославную пропаганду, иногда трудно отличаемую от политических акций.
Таков вопрос об отношении к расколу в Русской церкви в духе полного единодушия между братскими церквами.
Таков вопрос, поставленный пред Православием всего мира и, в частности, обращенный к нам в письме Вашего Святейшества от 4 февраля 1947 года, — принять ли, и в какой форме, участие в так называемом экуменическом движении, охватившем собой все прочие христианские общины мира, кроме Римско-Католической Церкви. Духовный голод христианских масс, лишенный благодатного питания Церкви, заставляет верующих христиан всех инославных общин поддерживать экуменическое движение. Они видят в нем путь к спасительным источникам благодати, заключенным в ограде Церкви. В то же время: наблюдение за экуменическими путями в течение ряда лет пока не дали нашей Русской Православной Церкви полноты уверенности в истинности этого пути и соответствия его православному понятию о Церкви. И наша Церковь не решается одна ни войти в ряды сотрудников экуменического движения, ни выразить этому движению обоснованный, хотя и горький для него отказ.
Русская Православная Церковь заинтересована в братском разрешении со всеми Поместными Церквами всех этих, а также и других общих для всех нас вопросов.
Вместе с тем, она с любовью принимает на себя и организацию совместного Совещания Предстоятелей всех Православных Церквей”[211].
Приглашения получили все восточные патриархи. И реакция на них последовала незамедлительно. В частности, уже 16 июня 1947 г. Александрийский патриарх Христофор прислал свой письменный отказ, изложив подробно причины: “…когда в минувшем году Высокопреосвященный Митрополит Ленинградский Кир-Григорий, по поручению Вашего Блаженства, рассуждал со мною о возможности созыва такого Собора в Москве, мы ответили ему, что мы не согласны собираться в Москве, а предпочитаем или Иерусалим как место Великого и Всехристианского поклонения, или Св. Гору, где есть особо пригодное место для христианской молитвы и аскетических подвигов и где бы мы были совершенно избавлены от великого земного житейского смятения и всякого политического вмешательства и давления.
Но теперь, когда прекратились и утихли страшные политические бури, возможно, чтобы немедленно и в том же году на мирной Св. Горе был созван этот Собор, но возможно это и в Иерусалиме, и гораздо меньше — в Москве.
По всем этим причинам, Блаженнейший брат о Господе, мы полагаем, что в настоящее время у нас нет доводов в пользу созвания Всецерковного Собора именно в Москве”[212].
Неудача не сломила кремлевских стратегов. Несговорчивого владыку Христофора и иерусалимского собрата его желали видеть в Москве несмотря ни на что. Спешно развернулся ремонт храмов для передачи их в подворья Иерусалимскому и Александрийскому патриархам (согласие на это Карпов получил лично от Сталина еще в марте 1945 г.). Но и это не помогло. В телеграмме от 3 июля 1947 года Иерусалимский патриарх Тимофей писал: “Мы не готовы к участию в предположенном Совещании”[213]. Не обошлось и без конфузов. Архиепископ Кипрский Леонтий решил, что его приглашают на Всеправославный Собор, и в своем ответе был достаточно резок: “Мы получили письмо Вашего Блаженства от 8 апреля 1947 года, и мы, согласно каноническому положению, сообщаем, что, к сожалению, не принимаем приглашения на Всеправославный Собор, каковое полномочие имеет одна лишь Вселенская Патриархия Константинопольская как первая православная на нашем Востоке церковь. 29 июня 1947 г.
Первому Председателю Отдела внешних церковных сношений (образованного в апреле 1946 г.) митрополиту Николаю (Ярушевичу) пришлось в ответной телеграмме дополнительно разъяснять: «имею честь сообщить Вашему Блаженству, что Вы, очевидно, впали в ошибку, т. к. наша Патриархия приглашает Предстоятелей Православных Церквей не на “Всеправославный Собор”, но для Совещания по вопросам, одинаково важным для всей Православной Церкви. Мы основываемся на том, что этим мы выполняем желание, высказанное Патриархами и их представителями на Московском Соборе 1945 г. и подтвержденное и в 1945 и в 1946 годах”[215].
Так же, как и Патриарх Алексий, Владыка Николай всеми силами старался изменить ситуацию. А архиепископ Леонтий говорил то, что думал: “Получили Вашу телеграмму. Благодарим за данные дополнительные разъяснения. Повторяем, не можем принять приглашение по причинам, указанным в предшествующей нашей телеграмме”[216].
Русские архиереи хорошо понимали причину отказа, но не имели возможности сказать православному миру о подлинном характере “нового” курса и нового церковно-государственного “симбиоза”.
И только позиция славянских Церквей в странах народной демократии соответствовала московским задачам:
Телеграмма
Из Будапешта 24 апреля 1947 года
в 21 час 20 мин.
МИД СССР тов. Власову В.П.
На телефонограмму № 902/бс от 15 апреля 1947 г.
Телеграмму Патриарха Алексия протоиерею Варну вручил. Прошу передать его ответ Патриарху:
“С благодарностью сообщаю о получении телеграмм и письма. Покорно прошу Ваше Святейшество через Советское Посольство в Будапеште сообщить время принятия Вами Венгерской Православной Делегации. Целую десницу. Д-р Варну, протоиерей”.
Но их присутствие без Восточных церквей Кремлю было не нужно.
Невозможность созыва Вселенского предсоборного совещания осенью 1947 г. вынуждала государство искать другие пути для сбора всех Предстоятелей церкви в Москве.
В 1948 г. исполнялось 500 лет автокефалии Русской Православной церкви. Торжественное празднование этого события и должно было стать тем мероприятием, от которого Восточные патриархи уклониться бы не смогли. А при их присутствии уже можно было говорить о первостепенном значении Русской Православной церкви в союзе Православных церквей. Совещание Глав и представителей поместных Православных церквей, на котором, по государственному замыслу, и должны были утвердиться нужные внешнеполитические документы, было приурочено к празднествам.
За подготовкой в Москве внимательно следило и руководство римско-католической церкви, и Всемирного Совета Церквей (центра экуменического движения), опасаясь влияния СССР на Балканах.
Болгарию и Югославию в течение зимы-весны 1948 г. посетили различные деятели Всемирного Совета Церквей, имея беседы с митрополитом Стефаном и патриархом Гавриилом. В Софию, Белград и Прагу приезжал директор Отдела взаимопомощи пострадавшим от войны церкви при ВСЦ Кохберн. И он, и приехавший позже известный английский епископ Сесиль Дуглас Горслей, добивались участия Болгарской и Сербской церквей в экуменическом движении, стараясь ослабить на них советское влияние, тоже обещая материальную поддержку. Москва отреагировала быстро. И как писал Г. Карпов в информационной записке правительству накануне открытия Совещания: “В результате предварительной работы достигнуто единство мнений большинства приезжающих делегаций по основным вопросам повестки дня совещания, то есть осуждения антихристианской и антидемократической сущности папизма и отказа от участия православных церквей в предстоящей Ассамблее Всемирного Совета Церквей”[218].
“Предварительную деятельность” осуществляли делегации Московской патриархии, посетившие Болгарию, Югославию, Румынию, Албанию и Польшу, выполняя задачу по ослаблению влияния “экуменизма, греческих патриархов и реакционного духовенства внутри самих церквей этих стран”[219].
И вновь неприятности доставил болгарский митрополит Стефан, продолжавший участвовать в экуменическом движении. По усмирению строптивого иерарха были задействованы “высшие эшелоны” в Болгарии: “Через Министра иностранны дел Коларова были приняты меры. Он вместе с Премьер-Министром Г. Димитровым имел беседу со Стефаном, после которой митрополит официально заявил об отходе от экуменизма, как “обслуживающего интересы англо-американских империалистов”.
Несмотря на это заявление, имеются данные, что неофициально митрополит Стефан резервировал связи с экуменизмом через профессора Цанкова и протопресвитера Шавельского”[220].
Но даже эти мелкие неудачи не омрачили главного результата: в экуменическом движении начались разногласия, вселенского объединения христианских церквей не получилось, а его лидеры меняли тактику “на ходу”, о чем и докладывал правительству председатель Совета по делам Русской православной церкви: «Наиболее дальновидные деятели этого движения подняли голос против стремления американцев провести Ассамблею в Амстердаме под флагом антикоммунизма.
Оппозиция против американцев особенно заметна среди скандинавов, швейцарцев, французов и голландцев.
В частных разговорах многие из них высказывают мысль о необходимости создания центра внутри Экуменического Совета, противостоящего американскому влиянию.
Такой центр, по мнению многих, может быть создан только при участии Русской Православной церкви. В частности, секретарь Всемирного Совета церквей голландец Виссерт Хофт заявил, что только с помощью Русской Церкви можно избавиться от опасности “американизации христианства”»[221].
Против антикоммунистической американской компании с использованием экуменистов выступали не только лидеры оппозиции (Виссерт Хофт), но и представители англиканской церкви. Так, в частности, архиепископ Иорский доктор Гарбетт в своем выступлении перед верующими 27 марта 1947 года заявил: “…Для священнослужителей в Англии есть много оснований к тому, чтобы избегать участия в чем-либо вроде священной войны или крестового похода против коммунизма.
Церковь должна стремится устранить страхи и подозрения, которые сейчас представляют опасность, ибо разделяют народы, и содействовать созданию порядка во всем мире, в котором Восток и Запад объединились бы на основах справедливости, правды и милосердия.
…Примерно третью часть огромного населения России составляют христиане. Они поддерживают коммунистическую систему. Если мы присоединимся к священной войне, используя политическое и духовное оружие против всех тех, кто называет себя коммунистами, мы должны будем порвать с миллионами православных и других христиан”[222].
С одной стороны, Сталина устраивала позиция англиканской церкви, выступившей против и Ватикана, и американизации христианства. Но, с другой — и настораживала: в Европе явно намечался новый лидер. И это обстоятельство следовало учесть на предстоящем Совещании.
Вторая половина 1947 г. принесла также изменения в отношениях США с Ватиканом. Их сближение стало очевидным. Тогда же Ватикан установил дипломатические отношения с Египтом. Артур Хюгс был аккредитован папой при египетском короле в качестве интернунция. Из сферы деятельности Апостольской делегации в Египте, в которую входили все государства Аравийского полуострова и Палестина, территория Палестины и Каир были выделены в специальное Апостольское представительство в Иерусалиме.
Были предприняты и другие меры по объединению христианских церквей вокруг папского престола, которые нашли свое выражение “в установлении личной связи папского интернунция Хюгса с Александрийским патриархом Христофором и с Коптским патриархом Амбу-Юссефом”[223].
Оценивая эти связи, митрополит Аксунский Николай, представлявший патриарха Христофора в Аддис-Абебе, в своем письме, опубликованном 13 марта 1948 г. в газете “Прогре Ежипсьен”, так оценил сложившуюся ситуацию: “На Западе сейчас спешно идут приготовления к “международному Собору церквей” в Амстердаме. На Востоке славянские Православные церкви также стараются достичь новой организации, применительной к современным обстоятельствам. Ватикан находится между этими двумя течениями — между протестанством и коммунизмом”[224].
Позиция Александрийского патриарха Христофора становилась все более опасной для Москвы. По данным советской миссии Хюгс прилагал все усилия к тому, чтобы “Патриарх Христофор должен был собрать глав Православных Церквей Востока и получить от них согласие на ряд совместных действий с католиками и на отклонение ими приглашения Патриарха Алексия на Московское совещание 1948 года”[225]. И, действительно, в Каир были приглашены и Иерусалимский, и Антиохийский патриархи, и местоблюститель Кипрской митрополии. Но прибыл туда только Антиохийский патриарх Александр, который, после определенного давления, решил не ехать в Москву. Однако по возвращении домой его ждало “осуждение со стороны членов своего Синода за отказ от участия в Московском совещании”[226].
Оказавшись под давлением и своих архиереев, и английского посланника Хустона Бодуэлла, владыка все же принял решение послать делегацию в Москву в составе митрополита Ливанского Илии Карами и Хомского Александра Джиха.
За патриархом Константинопольским Максимом наблюдение велось особенно тщательно. Вселенский патриарх переживал тяжелые времена: в Турции усилилась клеветническая кампания против Святейшего. Его обвиняли в том, что он не выступал открыто на стороне греческих монархо-фашистов, не отлучает коммунистов от Церкви, не уступает патриаршего престола кандидату американцев — Нью-Цоркскому архиепископу Афинагору[227].
Последнее обстоятельство особенно волновало советское руководство, так как выдвигая своего кандидата на Вселенский престол, американцы тоже стремились к влиянию на православный мир. И если Православные церкви стран “народной демократии” из-под влияния Москвы увести было трудно, то на колеблющихся восточных патриархов можно было давить.
И на Московское совещание патриарх Максим все же отправил своего экзарха по Центральной и Западной Европе митрополита Фиатирского Германа, который, по мнению компетентных органов, “преследует цель привлечь Русскую и Православные церкви Балканских стран в экуменическое движение с тем, чтобы предотвратить срыв предстоящей Амстердамской Ассамблеи”[228].
Благодаря этому, и патриарх Христофор, и Греческая церковь решили послать свои делегации, ограничив их пребывание только на торжествах. В этом отношении характерно извещение Константинопольской патриархии, говорящее о делегировании митрополита Германа на церковные торжества без упоминания о Совещании.
Исходя из такой сложнейшей межцерковной ситуации, советское руководство ожидало от константинопольской делегации попыток помешать “московскому сплочению” “православных церквей новой демократии вокруг Московской патриархии”[229]. И, как было отмечено в государственных документах, именно “преодоление этих возможных затруднений и составит задачу в период предстоящего совещания”[230].
Совещание открылось 8 июля 1948 г. Торжественную речь Карпову готовили задолго. Еще в июне она прошла корректировку у Ворошилова и Вышинского. В ней были затронуты и проблемы неполного представительства: “Правда, главы некоторых древних греческих церквей, — одни по не зависящим от них причинам, вследствие чрезвычайных событий в Палестине, другие по соображениям стороннего, нецерковного характера, — не прибыли на торжества”[231]. В то же время в речи отмечалась убежденность в том, что “присутствие глав и делегаций большинства автокефальных Православных церквей, представляющих подавляющее большинство православных верующих мира, позволяет говорить о довольно полном представительстве Вселенского Православия на торжествах Русской Православной церкви”[232].
Прозвучали слова и о новых условиях в жизни Православных Церквей: “На данном Высоком Собрании представлены Православные церкви всех стран, в которых народы по своему свободному волеизъявлению установили новый общественный и политический порядок, обеспечивающий их быстрое и успешное материальное и духовное развитие.
Отрадно отметить, что Православные церкви во всех этих странах поддерживают этот новый порядок, не поддаваясь разнообразным попыткам извне поколебать занимаемую ими позицию.
В наши дни, когда мир разделился на два лагеря, можно с полным основанием сказать, что только в странах новой демократии, где церковь не стесняется государством, она может свободно строить свою жизнь внутри страны и иметь общение с церквами других стран”[233].
Эта речь была произнесена перед Католикосом — патриархом Каллистратом, патриархом Сербским Гавриилом, Румынским Юстинианом, митрополитом Стефаном, главой Болгарской церкви, экзархом Вселенского патриарха митрополитом Германом, посланцем Антиохийской церкви митрополитом Александром, Греческой — митрополитом Хризостомом, Албанской — епископом Паисием, Польской — архиепископом Тимофеем, представителями Московского патриарха за границей.
Рабочие дни Совещания — 9 и 10 июля — проходили там же, строго соответствуя намеченной программе (отношение к Ватикану, экуменистам, англиканской церкви).
Митрополит Герман сразу же отказался от участия в Совещании, хотя и собирался пробыть в Москве до 19 июля. По его словам, на это он имеет категорическое указание патриарха Максима, оговоренное в мандате. Митрополит Хризостом, глава Греческой (Элладской) церкви, прибыл с таким же указанием.
В отчетах Карпова о первых дня работы митрополиту Герману уделяется большое внимание. То “он известен как английский разведчик”, то он дает интересные ответы на вопрос о состоянии здоровья Вселенского Патриарха, заявляя “что он долго болел шизофренией и в ближайшее время должен уйти на покой”[234].
Не прошло незамеченным и недовольство Сербского патриарха Гавриила отношением югославского правительства, которое усилило репрессии на Церковь. Во главе Комиссии по вероисповеданиям был поставлен католик. Патриарх Гавриил говорил, что “в последнее время арестовано много православных священников, в том числе один младший викарий, осужденный на 11 лет каторги за то, что заявил с амвона, что не пятилетка поднимает благосостояние народа, а Бог. Этого викария в тюрьме обрили и угнали на каторжные работы, а в то же время католический епископ Степинац, осужденный по процессу, пользуется в тюрьме особыми привилегиями — имеет две комнаты и прислугу. Патриарх Гавриил высказывает также свое недовольство лично Тито, заявляя, что хотелось бы иметь во главе Правительства не хорвата, а серба”[235]. В свете ухудшения отношений между СССР и Югославией эта информация была для Москвы важной и своевременной.
Не обошлось без волнений по поводу “неугомонного митрополита Стефана”. В первый день приезда в беседе с митрополитом Николаем он заявил, что приготовил выступление в защиту экуменического движения, а чуть позже он добавил, что изменение позиций Константинопольского патриарха, Греческой, Александрийской церквей по вопросу об участии в Московском Совещании является делом рук его — Стефана. Посылка этими Церквями своих делегаций на Московское Совещание достигнута им якобы путем специальных командировок своих представителей к этим Церквам”[236]. Эту “заботливость” митрополита Стефана в отчетном документе Карпов расценил “как результат полученной им от англичан команды”[237].
Но ровно через день 10 июля, неожиданно для всех глава Болгарской церкви выступил с декларацией, осуждающей экуменическое движение. Такое изменение позиции советское руководство расценило как шаг на пути к введению в Болгарской церкви патриаршества. От митрополита Стефана ждали, что он будет добиваться от глав Церквей, участвующих в Совещании, декларации о его введении.
Кроме этих неучтенных моментов, все остальное шло по плану. Доклады “Ватикан и Православная церковь” протопресвитера Г. Костельника, “Ватикан и Православная церковь в Болгарии” митрополита Пловдивского Кирилла, “Об англиканской иерархии” митрополита Сливенского Никодима и доклад об экуменическом движении протоиерея Г. Разумовского строго соответствовали поставленным властью задачам.
Участники Совещания дружно осудили римско-католическую церковь за ее “подрывные” действия по отношению к Православию, за упорное стремление к насаждению унии.
Главы и представители Православных церквей не сочли своевременным участие Церквей в экуменическом движении, в котором тон задавали протестанты. В этих новых условиях, когда протестантизм стал своего рода буфером между Ватиканом и “американской христианизацией”, в Москве еще не были готовы к изменениям внутри самого экуменического движения. Чуть позже попытка укрепить свое влияние во Всемирном Совете Церквей будут предприняты.
15 июля 1948 г. в честь участников Совещания был дан праздничный обед, устроенный Советом по делам Русской православной церкви. На нем присутствовали около 200 человек.
Приветственные речи лились рекой. Так, представитель Болгарской церкви Димитров предложил тост за Сталина и за премьер-министра Болгарии Димитрова, Карпов еще раз напомнил о том, что гости лично убедились в Москве, что Русская Православная церковь вполне свободна и независима от государства.
Митрополит Герман остановился на деятельности Совета, называя Карпова министром, который “способствует укреплению и процветанию православия в Советском Союзе”[238].
Митрополит Ливанский Илия, представитель Антиохийской церкви, подчеркнул, что православие должно быть сильным и единым, таким, как говорил Сталин, заявивший, что он хочет “сильного православия”[239]. (Разговоры гостей слушал, а позже записал в своем отчете чиновник МИДа С.М. Кудравцев.) Потом владыка подумал и сказал, что может Сталин и не говорил этих слов. Но он, Илия, лично считает, что только благодаря Сталину обеспечено процветание Русской Православной церкви и православия во всем мире[240].
Но, несмотря на такую высокую оценку своих заслуг, И.В. Сталин не был доволен результатами: никто из присутствующих не обмолвился о Совещании как о Вселенском предсоборном, никто не заговорил о будущем Всеправославном Соборе в Москве.
Все же кое-что Москве сделать удалось: попали под влияние и наблюдение Православные церкви “стран народной демократии” и удалось по церковным каналам дать достойный отпор “американизации христианства” среди протестантских церквей Европы, что, безусловно, рассматривалось как победа в условиях нарастания “холодной войны”.
В конце 40-х — начале 50-х годов союз восточноевропейских Православных церквей сохранялся, но интерес к нему со стороны руководства СССР резко упал. По-прежнему сохранялись дружественные отношения Московской патриархии с Антиохийской, Александрийской и Иерусалимскими церквами, хотя Александрийский предстоятель не раз протестовал против гонений на духовенство в странах народной демократии.
Наряду с этим было много неудач… В 1954 г. по соглашению между правительствами СССР и КНР прекратила свое существование Духовная миссия в Китае (а это не только духовное влияние, но и значительные материальные ценности). Что касается Российской Духовной миссии в Корее, то ее глава архимандрит Поликарп (Приймак) был выслан южнокорейскими властями в СССР, а православные корейцы на своем съезде в 1955 г. приняли решение о присоединении к Константинопольскому патриархату[241]. Неудачей закончилась попытка возвращения Финляндской Православной церкви в юрисдикцию Московской патриархии, что еще раз указало на сложные отношения Русской церкви с Вселенским патриархатом.
Начало хрущевских гонений на Русскую церковь в конце 50-х годов не помешало Советскому руководству строить планы по осуществлению международных акций с использованием внешнеполитического влияния Церкви. В феврале 1960 г. с поста председателя Совета по делам Русской православной церкви был смещен Г.Г. Карпов и назначен В.А. Куроедов, который уже 15 июня 1960 г. в беседе с патриархом Алексием I заявил о том, что внешняя работа Церкви поставлена неудовлетворительно и что не проведено ни одного мероприятия по разоблачению реакционных действий римского папы. В этих условиях Русская Православная церковь принимает решение о вступлении во Всемирный Совет Церквей, которое состоялось на III Генеральной ассамблее ВСЦ в Нью-Дели (ноябрь-декабрь 1961 г.). Став участником ВСЦ, Московская Патриархия получила возможность иметь международную трибуну.
Начало 60-х годов принесло улучшение во взаимоотношениях Русской церкви с Вселенским патриархом. Во время осеннего 1960 г. визита патриарха Алексия I по Ближнему Востоку состоялась его встреча с Константинопольским патриархом Афинагором. Многолетние противоречия в отношениях удалось на время затушевать. Еще с 1952 г. патриарх Афинагор безрезультатно пытался созвать Всеправославное совещание на выгодных для Вселенской патриархии условиях. Московская патриархия также выдвигала свое условие — признание в качестве равноправных участников на нем Албанской, Болгарской, Польской и Чехословацкой церквей. Во время переговоров патриарх Афинагор принял почти все требования Русской церкви, которая, в свою очередь, согласилась с проведением Всеправославного совещания на острове Родос в Греции в сентябре — октябре 1961 г. Попытка провести выборы председателя Совещания не удалась, им стал глава Константинопольской делегации. По настоянию Московской патриархии были добавлены вопросы об участии Православных церквей в борьбе за мир, против расовой дискриминации и колониализма. Снят вопрос о борьбе с атеизмом. По предложению делегации Русской церкви совещание в конце работы приняло послание, в котором подчеркивалось внутреннее единство Православных церквей и их согласованность по выработке повестки дня будущего Предсобора. Но создать комитеты для его подготовки с равным количеством автокефальных церквей не удалось: Вселенская патриархия настаивала только на своем праве созывать совещания и соборы[242].
На совещании 1961 г. Московская патриархия проводила антиватиканскую политику, но на Родосском совещании 1963 г. (с 26 сентября по 1 октября) ее позиция была прямо противоположной: “На двух дневных заседаниях нашего Совещания перед нами были поставлены такие вопросы, как посылка или непосылка наблюдателей на вторую сессию Второго Ватиканского Собора и рассмотрение сделанного по этому поводу предложения Вселенской патриархией, чтобы Православная церковь предложила римско-католической церкви диалог на равных условиях”[243]. Такое решение, безусловно, было связано и с резким изменением отношения советского руководства к римскому папе. Личность Иоанна XXIII Н. Хрущев рассматривал как некий гарант успеха в отношениях советского руководства с главами западных стран, многие из которых были католиками. Страна нуждалась в долгосрочных кредитах, продовольственной помощи. Известно, что всю первую половину 1963 г. советский лидер вел активную переписку с Иоанном XXIII, в которой поднимались вопросы и о намерении двух сторон установить дипломатические отношения. Московская патриархия в этот период посылала своих представителей и на первую сессию II Ватиканского Собора в октябре 1962 г., и на вторую сессию, проходившую с 29 сентября по 4 декабря 1963 г., хотя ее итоги были приняты руководством СССР негативно, отмечая имевшие на ней место антикоммунистические выступления. Но несмотря на все политические трудности, Русской Православной церкви удалось установить тесные контакты с религиозными организациями десятков стран мира, что позитивно влияло на ее внутреннее положение. И заслуга в этом, бесспорно, принадлежит главе Отдела внешних сношений митрополиту Никодиму (Ротову) и его единомышленникам.
70-е и 80-е годы в жизни Православных церквей в первую очередь были связаны с подготовкой Святого и Великого Собора Православной церкви. Сама процедура подготовки была разработана и принята на Четвертом Всеправославном Совещании в 1968 г. Она предусматривала участие всех православных церквей в разработке тем Собора. “Согласно процедуре, одна или несколько Поместных Церквей избирают из каталога тем Собора одну или несколько тем и представляют через Секретариат разработанный их богословами доклад в Межправославную Подготовительную комиссию”[244].
Подготовительная комиссия была образована тем же Четвертым Всеправославным Совещанием в 1968 г. В нее вошли представители всех поместных церквей. Доклад одной автокефальной церкви передается на отзыв другим Церквам, после чего этот доклад с отзывами предоставляется на обсуждение Межправославной Подготовительной Комиссии. Каждая поместная церковь получила возможность дважды изложить свое понимание темы: в отзыве на доклад и через своего представителя в комиссии, которая составляет далее общеправославный доклад по теме.
Четвертое Всеправославное Совещание приняло решение отказаться от созыва Предсобора и осуществить подготовку Собора путем Предсоборных Совещаний.
Согласно постановлению Второго Предсоборного Совещания 1982 г., решения по темам Собора, принятые на Совещаниях, не имеют канонической силы до принятия их Святым и Великим Собором.
Будущий Собор был назван “Святым и Великим”, а не “Вселенским”. Разъяснение этому также было дано в 1982 г. «Хотя в Соборе будут участвовать все Поместные Православные Церкви, это еще не дает ему оснований именоваться вселенским. В истории Церкви были случаи, когда некоторые соборы созывались с целью быть “вселенскими”, но Церковь признавала их только как Поместные. И, наоборот, решения некоторых Поместных Соборов получили вселенское значение. Таким образом, подготавливаемый ныне Собор может быть признан Церковью “вселенским” в том случае, если его решения будут усвоены всей Единой Святой Соборной и Апостольской Церковью наравне с определениями Вселенских Соборов.
…Вселенские Соборы не созываются для обсуждения различных богословских мнений. Их цель состоит в исповедании уже существующей истины, чтобы избежать отклонений от нее»[245].
Что касается основных тем будущего Собора, то они были предложены первым Предсоборным Всеправославным Совещанием осенью 1976 г.:
“По темам:
1. Чтобы повестка дня Святого и Великого Собора состояла из следующих десяти тем:
а) Православная диаспора;
б) автокефалия и способ ее провозглашения;
в) автономия и способ ее провозглашения;
г) диптихи;
д) вопрос общего календаря;
е) препятствия к браку;
ж) пересмотр церковных постановлений о посте;
з) отношения Православных Церквей к прочему христианскому миру;
и) православие и экуменическое движение;
к) вклад Поместных Православных Церквей в торжество христианских идей мира, свободы, братства и любви между народами и устранении расовой дискриминации”[246].
Последующие за Вторым Предсоборным Совещанием годы показали, что современное православие обеспокоено новым явлением — усиливающимся прозелитизмом как проявлением кризиса современного мира. Об этом с тревогой заявили Предстоятели всех Православных церквей, собравшиеся на встречу в Фанаре 15 марта 1992 г. по инициативе Вселенского патриарха Варфоломея.
В принятом ими Послании есть и такие слова: “Люди познали, что без Бога научный и технический прогресс становится средством разрушения природы и социальной жизни. Это в особенности очевидно после падения коммунистической системы.
Помимо этого крушения, мы должны признать крах всех антропоцентрических идеологий, породивших в людях духовный вакуум и ощущение незащищенности, что побуждает многих искать спасения в новых религиях и парарелигиозных движениях, сектах или близком к идолослужению поклонении материальным ценностям этого мира. Сегодняшний прозелитизм в любой его форме есть скорее проявление глубокого кризиса современного мира, а не попытка разрешить его. Современная молодежь имеет право знать, что Евангелие и Православная вера противопоставляют любовь ненависти, сотрудничество конфронтации, общение разделению между людьми и народами”[247].
В Фанарском заявлении прозвучала и еще одна мысль, отражающая реалии сегодняшнего дня — вопрос о “миссионерских территориях”: «…к ущербу желанного пути к христианскому единству, традиционные территории православных стран рассматриваются сегодня как “миссионерские территории” и вследствие этого на них создается сеть миссий и всеми методами, в течение десятилетий осуждаемыми всеми христианами, практикуется прозелитизм.
В частности, мы не можем не упомянуть с осуждением деятельности состоящих в общении с Римом униатов на территории Украины, Румынии, Восточной Словакии, на Ближнем Востоке и в других регионах. Их деятельность направлена на подрыв позиций нашей Церкви. В результате создается положение, не совместимое с духом диалога любви и истины, начатого и осуществляемого приснопамятными христианскими руководителями папой Иоанном XXIII и Вселенским патриархом Афинагором Первым»[248].
Сложность современного диалога Православных церквей с римскокатолической церковью напрямую связана со сложнейшей проблемой последнего столетия XX в. — выработкой цивилизационной модели своего существования в XXI в., созданием гармонии между прогрессом в сфере соблюдения прав личности и меньшинств, с одной стороны, и сохранением национально-культурной и религиозной идентичности отдельных народов — с другой.
С передвижением границ объединенной Европы все дальне на восток очень вероятно, что скорее в ее состав войдут и православные страны, когда их культурная, духовная и религиозная жизнь начнет взаимодействовать с культурно-цивилизационными европейскими нормами. Возникнет серьезная проблема о соотношении либерализма и традиционализма в формировании жизнеспособных стандартов. И задача Православия сегодня — принять участие в выработке универсального стандарта, который при условии постулирования важнейших общеобязательных принципов, смог бы органично совместить с ними национально-культурные и религиозные ценностные ориентации стран, принявших его.
Раздел III
Война и мир
Миротворчество и пацифизм. Становление культуры мира
(Т.А. Павлова)
Почему стремление к миру является одной из характерных черт человека — самого дерзкого и агрессивного из Божьих творений?
На пороге нового тысячелетия миротворческая мысль, прошедшая через тяжкие испытания XX в., приходит к заключению о приоритетной роли сознания и духа в достижении мира на земле. В Уставе ЮНЕСКО записано: “Мысли о войне возникают в умах людей, поэтому в сознании людей следует укоренять идею защиты мира”[250]. На современном уровне тему миротворчества необходимо рассматривать поэтому не только с политической, экономической, социальной и идеологической точек зрения, но и с духовно-нравственных позиций. Без этого характеристика миротворческих идей и движений этого трагического столетия будет выхолощенной, внешней и неполной, лишенной понимания внутренних процессов, происходящих в сознании человека и влияющих на его историю.
Оговоримся сразу, что в данном исследовании речь будет идти о культурно-цивилизационном пространстве так называемого Западного мира, включающего Россию, страны Европы и Северной Америки, т. е. ареал, духовно и цивилизационно опирающийся на ценности христианского вероучения. Русские философы не раз подчеркивали, что духовный и культурный кризис, переживаемый человеческим сообществом западной цивилизации в XX в., “как раз и возник из-за утраты им религиозной цельности”. И. Ильин, например, писал: “Грозная беда постигла человечество. Оно растеряло свои святыни и расшатало духовные основы своего бытия. И чем дальше идет время, тем более становится оно слабым в добре и сильным во зле. Есть ли предел этому падению и где он?”[251]
Эти слова, написанные в 1927 г., оказались пророчески верными для всего XX в. В самом деле, зло, воплощенное в двух кровопролитных и разрушительных мировых войнах, в существовании античеловеческих тоталитарных режимов, в создании ядерного оружия, способного уничтожить жизнь на земле, в терроризме, межнациональных конфликтах, захвате заложников и многом другом, вплоть до последней войны в XX в. на Балканах, стало своего рода символом минувшего столетия. Нравственный регресс человечества, отмеченный еще Н. Бердяевым, продолжается, и к концу века поистине “обнаруживаются все новые и новые формы человеческой звериности”, весьма утонченные и отвратительные[252].
Тем более важно, подводя итоги завершившемуся веку, исследовать и отметить в нем противоположные тенденции — попытки противопоставить наступлению зла, войны и насилия миротворческие теории, движения и акции. Речь пойдет не только о пацифизме XX в. — общественном и политическом движении, выступающем против войны как средстве решения межгосударственных конфликтов. По справедливому замечанию А. Солженицына, противопоставление “мир-война” содержит логическую ошибку. Война — “далеко не единственное проявление никогда не прекращенного многоохватного мирового насилия”. Поэтому “логически-равновесным и нравственно-истинным” является противопоставление “мир-насилие”[253]. Добавим к этому и внутренний аспект проблемы, о котором говорилось вначале. Поскольку мировая история есть история людей, мир внешний (между народами, государствами и группами людей) и ненасилие внешнее невозможны без мира духовного, без личностного равновесия и гармонии, достижимых только на путях постоянного внутреннего самовоспитания, восхождения и совершенствования.
Понятия пацифизма, миротворчества и ненасилия в XX в. отличаются многоплановостью и разнообразием. Существовало миротворчество официальное — дипломатическое и политическое; либеральное, социал-демократическое и радикальное; существовало псевдомиротворчество тоталитарных режимов, прикрывавших словами о мире свою насильственную сущность; а также индивидуальное, давшее таких гигантов мирной идеи, как Л.Н. Толстой и М. Ганди; религиозное миротворчество, опиравшееся прежде всего на духовные ценности и процессы; и, наконец, глобальное, создавшее концепцию “культуры мира”. Миротворчество было пассивным, выражавшимся в неучастии, несотрудничестве, непротивлении злу насилием, — и активным, выражавшимся в акциях протеста, петициях и воззваниях к народам и правительствам, в пропаганде мира; абсолютным и относительным. Имелись отрицательное и положительное понимание мира; первое “сводит мир просто к отсутствию войны”, второе подразумевает “мир без войны при наличии гарантий и факторов, которые делают этот мир конструктивным, справедливым и демократическим”; основами этого второго понимания являются “взаимопонимание, терпимость, экономическое и социальное развитие, демократия и свобода”[254].
Имелись и различные обоснования миротворчества: политические, экономические, рассудочно-логические (например, концепция ядерного сдерживания), социальные, духовно-религиозные и этические. Виды миротворческой деятельности отличались не меньшим многообразием: это были упомянутые выше формы неучастия в войне и насилии, различные способы примирения противников с помощью посредников, теоретические проекты установления всеобщего мира, попытки создания международных органов, гарантирующих безопасность и сохранение мира, в частности международного арбитража, мирные конгрессы и конференции, демонстрации и манифестации, религиозно-философские теории и т. п.
Разумеется, в этой краткой статье нам не удастся проследить все многообразие миротворчества в XX в. Отметим лишь ключевые моменты, этапы и тенденции. Хронологически история миротворчества в XX в. подразделяется на качественно отличные один от другого периоды: 1) с начала века до начала первой мировой войны; 2) первая мировая война и Русская революция; 3) межвоенный период; 4) период “холодной войны”; 5) конец века. Этой периодизации мы и будем следовать.
Поделиться книгой: