Политические партии Англии. Исторические очерки

Помимо традиционной для Просвещения критики избирательной системы, коррумпированности парламента фракционной борьбы[238], в сочинении имеется ряд оригинальных идей. Партии, полагает Литтлтон, провозглашают высокие принципы и заявляют о стремлении идти до конца ради их реализации: «…виггизм – это одно из тех явлений, которые менее чем за столетие ухитрились расколоть и спутать всю нацию. Противоположная фракция называется тори. Те и другие имею столь же сильную неприязнь друг к другу, как последователи Али и Усмана…»[239]. В то же время, стоит только партии оказаться у власти, как она отбрасывает свои принципы и занимается собственным обогащением. Различие тори и вигов – только словесное. В сущности же, резюмирует Литтлтон устами «персиянина», «вигами называются те, кто в данный момент занимают свои места у власти, а тори – те, которые таковых не имеют… так что если нынешние тори получают какие-либо назначения, они становятся вигами; в то же время, если происходит смещение вигов, они превращаются в тори»[240].

Автор нисколько не щадит самих тори. Выступая за укрепление королевской власти и позиций «высокой церкви», они цинично пользуются властью, стоит им только завладеть ею. Своими симпатиями к Франции тори ослабляют международное положение страны и роняют ее честь, предавая традиционных союзников. Кроме того, они наносят ущерб развитию торговли.

Подобные явления автор считает вовсе не случайными, а вполне характерными для британской монархии. Писателя не устраивает слабость центральной власти, ее неспособность консолидировать общественные силы и направить их в конструктивное русло. Корона, по его мнению, сама является инструментом денежной олигархии: «Это, вероятно, самая свободная из всех конституционных монархий, которые известны в мире. Знать и народ так поделили полномочия между собой и имеют такой вес в правительстве, что король не в состоянии ничего сделать ни решением, ни советом. Он не может подавить несогласных силой, поскольку те вооружены… Не может и купить их, поскольку все должности выборные, а владения короны окупают только затраты королевского дома»[241]. Подобные проблемы, по мнению автора, специфичны для «готического правления», ведущего свое происхождение от военной демократии. Единственным возможным решением ему представляется создание в государственном аппарате противовесов для осуществления «баланса сил»[242].

Однако размежевание с якобитскими мятежниками и декларирование единой «конституционной платформы» для всех политических фракций не исчерпывает концепцию партий Болингброка и его единомышленников. Ее главное звено – теория оппозиции. Поскольку данный вопрос относится к дискуссионным, следует остановиться на его освещении в историографии.

В зарубежной историографии проблематика, поднятая Болингброком, выводится из того факта, что парламент утратил свою традиционную функцию посредника между монархом и народом[243]. Поскольку виги перестали ассоциироваться с «национальной партией», Болингброк пытался сформировать таковую на базе осколков тори[244]. А. Хассал полагал, что резкие выпады против партийности в «Рассуждении о партиях» нужно понимать как попытку преодолеть противоречия в оппозиционном лагере[245]. У. Сичел обращал внимание на глубоко продуманную двухстороннюю стратегию борьбы: как литературно-публицистическую, так и собственно парламентскую[246]. С другой стороны, И. Крамник не видит ничего необычного для Августианского века в критике партий[247]. По накалу политической борьбы публицистика Болингброка сравнивалась Дж. Ч. Коллинзом с «Письмами Юниуса» – документом восходящего радикализма[248]. Дж. М. Робертсон, напротив, считал, что обострение литературной полемики обусловлено уходом республиканизма с политической арены[249]. Рядом исследователей отмечалась апелляция мыслителя не к общинам, а к королевской семье[250].

Различные оценки теории оппозиции присутствуют и в отечественной историографии. Т. Л. Лабутина утверждает, что критика коррумпированности политической системы со стороны «партии конституционалистов» носила тактический характер, поскольку с приходом отдельных оппозиционеров к власти ситуация не менялась[251]. Отмечая всплеск журналистики в данный период, Е. А. Доброва указывает на тесную связь политической борьбы с социально-экономическими вопросами, иную классовую ориентацию оппозиции и воинствующий характер полемики[252]. Д. В. Кутявин подходит к взглядам Болингброка с позиции эволюции. Первоначально мыслитель, работая над созданием легальной оппозиции на рубеже 20-30-х гг. XVIII в., развивал критику вигского правительства и формировал позитивную политическую программу. Позднее, в годы пребывания в эмиграции во Франции, создает умозрительную концепцию, которую многие исследователи определили как утопическую. Наконец, разочаровавшись в политике, автор приходит к отрицанию партий[253]. Как видно, оценка болингброковской теории оппозиции широко колеблется. Обе ее интерпретации – и как традиционная борьба фракций, и как столкновение принципов – имеют достаточные основания.

Выше мы пришли к выводу, что торийские идеологи, как правило, отвергали самостоятельность партий во имя общественной солидарности. Но каким же образом следует понимать массу материалов, которая говорит об оппозиции? Она должна быть интерпретирована в зависимости от контекста, для выяснения которого необходимо использовать соответствующую методологию. Поскольку в данном случае идеология анализируется в рамках политической борьбы, на первый план выступает ее функциональная сторона. Наиболее продуктивным, на наш взгляд, является сочетание двух подходов. Первый представляет собой теорию элит. Она рассматривает властные круги как целостную систему, обладающую набором специфических функций и стремящуюся к динамическому равновесию[254]. Другой подход связан с концепциями идеологии А. Грамши и Л. Альтюссера, сформулированными в рамках неомарксизма. Согласно А. Грамши, идеология является ключевым фактором осуществления и поддержания политического господства. Л. Альтюссер рассматривает конкретные «идеологические аппараты» государства и механизмы их функционирования[255].

Прежде чем подходить к вопросу о политической программе и методах борьбы торийской оппозиции, необходимо ознакомиться с ее взглядом на текущее положение государственного строя.

Главным критическим произведением Болингброка заслуженно считается «Рассуждение о партиях». Создавшаяся политическая система описывается им как «зловредно-загадочное хитросплетение биржевых махинаций»[256]. Автор наносит удар по коррупции государственного аппарата, в особенности, по системе подкупов[257]. Всеобщая продажность делает его неработоспособным. Билль о правах, призванный обеспечивать свободные выборы, свободу слова, частые созывы парламента, превратился в фикцию. Речь идет о фактической утрате британцами своей конституции при сохранности внешних форм[258]. У руля власти, продолжал Болингброк, находится узкая группа выскочек, не имеющих личных достоинств, но добившихся высокого положения исключительно благодаря общей испорченности нравов[259]. Их успех объясняется организованностью, включенностью в определенные фракции, каждая из которых поддерживает другую. Они подчинили своему влиянию парламент, так что теперь происхождение, образование, состояние его членов не препятствуют ограблению страны[260]. Сложившуюся ситуацию просветитель определяет как олигархию и тиранию партий[261]. Обличительный пафос особенно ярко отражает характерный для Болингброка этический акцент.

Развернутую критику партийно-политической системы дает также молодой Э. Берк в памфлете «Защита естественного общества», написанном под влиянием виконта. Однако в данном случае критика выражается абстрактно, по отношению к политическим моделям, а не к конкретной политической ситуации. Берковская глубина критики фактически доходит до отрицания политики, что заставляет его наделать негативными ассоциациями такие понятия как «политик» и «государственный человек»[262]. Расширение политической сферы нежелательно, поскольку препятствует каждому сословию заниматься деятельностью, свойственной ему от природы[263]. Это всецело соответствует общефилософской позиции Берка, понимающей человека как существо иррациональное.

Автор последовательно ниспровергает как аристократическое, так и демократическое правление. Вельможи, по его мнению, находятся в постоянном противоборстве, погружая страну в анархию. Их власть не только не мягче королевской, напротив – жестче, поскольку те ведут себя как временщики и мелкие тираны. В данном случае интересны указания в качестве негативных примеров Польши и Венеции[264].

Критика демократии носит в большей степени этический характер. Мыслитель обвиняет ее в пренебрежении к выдающимся достоинствам, в симпатиях к «ловкому человеку». Особого порицания удостоился раскол общественного единства, вносимый демагогами и заинтересованными лицами[265]. Берковский критицизм может быть емко выражен в единственной цитате: «История той знаменитой республики [Афины – М. К.] представляет собой сплошную смесь легкомыслия, безумства, неблагодарности, несправедливости, раздоров, насилия, тирании и, конечно же, всех видов злодеяний, какие только можно себе представить»[266].

По всей видимости, партийность как негативная черта приписывается обеим формам правления, но именно при демократии она принимает угрожающий характер. О проницательности молодого Берка Дж. Морли отзывается в следующем заключении: «…Что примечательно в первой работе Берка, так это понимание того факта, что за интеллектуальными схватками… незаметно прорастала сила, которая могла бы потрясти основы гражданского общества»[267].

Дэвид Юм в данном вопросе не столь многословен. Главное его критическое замечание состоит в том, что система правления превращается в массовую, что, согласно античным классикам, потенциально ведет к возрождению абсолютизма[268]. В целом Юм не принимал партий в том виде, в котором она сложилась к XVIII веку. Свое отношение он иллюстрирует цитатой из римского полководца I в. до н. э. Статилия: «Все люди глупцы или сумасшедшие и не заслуживают того, чтобы мудрец рисковал из-за них головой»[269]. Подобную позицию, почерпнутую во многом из стоических идеалов античности, можно охарактеризовать как «этический торизм». К примеру, поступок Сократа, во имя долга отказавшегося бежать из темницы пред казнью, расценивается как «торийский»[270].

Однако Юм не отказывается от анализа партий и приводит их классификацию. Деление на «земельный интерес» и «денежный интерес» он, снова сближаясь с Болингброком, отвергает как устаревшее[271]. Все партии он делит на личные и реальные. Первые основаны на дружбе или вражде отдельных индивидов и групп. Вторые – на различиях во взглядах и интересах. Реальные в свою очередь подразделяются на те, что основаны на интересе, на принципе, на привязанности. Появление «партий принципов» он относит к своей эпохе, указывая на особую роль религии в их формировании[272]. По всей видимости, учитывая контекст критики олигархического правления, а также неприятие им религиозного фанатизма[273], следует говорить об отрицательном отношении Юма к «партиям принципов».

Партии не должны находиться в остром столкновении, а составлять коалицию. Если мелочные интересы можно оставить за партиями, то основой союза должны быть принципы гражданской свободы в сочетании с уважением к традиционным учреждениям (включая монархию с ограниченными полномочиями)[274]. Парламент мыслится автором как учреждение в основном аристократическое, в котором сталкиваются интересы крупных дельцов[275].

В понимании Юма партии призваны создавать и поддерживать монополию аристократии на власть. Сама политическая система мыслится весьма демократично, но в очень узких сословно-классовых рамках. Многочисленные группировки в парламенте должны руководствоваться только материальными интересами, ни в коем случае не привнося борьбу принципов. Принципы, в данном случае понятые как синтез гражданских свобод и умеренного монархизма, – это прерогатива правящей элиты в целом, а не отдельных ее частей. В одном из писем Юм излагал свои принципы следующим образом: «Мой взгляд на вещи больше соотносится с вигскими принципами; мои представления о личности – с торийскими предрассудками»[276].

В поэтической форме свое негативное отношение к государственному строю Великобритании (к партиям, в частности) выразил также друг Свифта и Болингброка Александр Поуп. Она, по словам поэта, «то призовет монарха, то спровадит»[277]. По поводу этих кратких замечаний следует указать на то, что Юм высказался относительно текущей ситуации олигархии вигов, а Поуп – о системе, сложившейся после 1688 г. в целом.

Обобщая вышеизложенное, следует сказать, что критика политического устройства Великобритании 20-50-х гг. XVIII в. торийскими мыслителями носила двойственный характер. С одной стороны, скептическому пересмотру подлежит сам конституционный порядок, ставший итогом Славной революции. Роль аристократического и демократического элементов правления преуменьшается в пользу монархии. Такой подход демонстрируют А. Поуп и Э. Берк, занимавшие исторически крайние позиции в рамках торийской оппозиции. Поуп – католик, во многом принадлежал еще Августианскому веку (хотя исследователи и отмечают его склонность к деизму)[278]. Тогда как политические искания Берка неотделимы от предромантизма второй половины XVIII в[279].

С другой стороны, атаке подвергаются не принципы конституционализма, а их искажение «денежным интересом», в чем откровенно признавался Болингброк[280]. Здесь тори и виги меняются местами, в тирании и нарушении «обычаев страны» обвиняется уже парламент. Проблематика Болингброка и Юма, чьи сочинения отражали накал борьбы 30-40-х гг. XVIII в., более актуальна. Исходя из двойственности политической критики указанных авторов, следует поставить вопрос об идее законности. Можно ли утверждать, что оппозиция считала допустимым ниспровержение порядков, заложенных Славной революцией?

Итальянскому философу А. Грамши принадлежит понятие гегемонии – способности правящих кругов артикулировать интересы различных социальных групп в общепризнанных консенсусных рамках. Их единство обеспечивает идеология, выработкой которой занимается прослойка интеллектуалов. В обществах с развитым гражданским самосознанием степень интеграции социальных сил такова, что свергнуть власть силовыми средствами практически невозможно. Политическая борьба там представляет собой борьбу за интеллектуальный контроль, т. е. за установление заинтересованными кругами гегемонии в общественных институтах[281]. Поскольку в Великобритании XVIII в. конституционные порядки находились в процессе формирования, дилемма «революция или легальная оппозиция?» стояла весьма остро.

Данная проблематика разобрана Г. Болингброком довольно подробно и последовательно. Прежде всего он нивелирует различия между конфликтом, связанным с принятием Великой хартии вольностей XIII в., Войной Роз XV в. и революциями XVII в. По его мнению, значение революции состоит в обновлении конституции, возвращении ее к оригинальным принципам[282]. В силу законов политэкономии равновесие между элементами власти (король, лорды, общины) с течением времени нарушается. Только периодические революции обеспечивают их устойчивость[283]. Такая установка, по мнению автора, не противоречит гражданским свободам. Поскольку политическая система строится на договоре, расторгнуть его в одностороннем порядке нельзя. Если парламент попирает конституцию, то и народ не обязан ее соблюдать. Сама конституция становится источником зла, когда правительство коррумпировано. «Нет порока хуже совращенной добродетели» – иллюстрирует он свою мысль народной пословицей[284]. По всей видимости, революцию автор считает неизбежным следствием утраты правящим слоем гегемонии в обществе.

В каком случае революция становится необходима? Автор указывает на некую «наивысшую точку» растления власти, но не дает конкретного пояснения[285]. Судя по косвенным данным, речь идет об угрозе государственной независимости. Овладевший народом «дух продажности» способствует тому, что группа совершенно бездарных людей может привести к разрушению государственных устоев. Автор прочит Британии судьбу Рима, павшего из-за коррумпированности, роскоши, развращенности власть предержащих[286]. Трансформация общественно-политических отношений происходит поэтапно. Восшествие на трон «короля-патриота» означает возрождение «духа конституции». Реформирование его выдвиженцами государственной сферы является вторым шагом. Наконец, народ под влиянием политических институтов преобразует всю общественную жизнь[287]. Здесь следует обратить внимание на провозглашенную виконтом жесткую кадровую политику. Король инициирует борьбу в высших эшелонах власти, волевым решением должен низвергать и возвышать. Ранее мы уже останавливались на силовых методах кадровой политики «короля-патриота». Важно, что правовые аспекты данного процесса автор подменяет этическими понятиями покровительства и патриархальной справедливости[288]. Огромное значение моральных принципов свидетельствует об их системообразующей роли в установлении общественной гегемонии.

Вместе с тем революция середины XVII в. автором осуждается. Он возлагает вину за конфликт на пуританские секты и полагает, что истинные сторонники конституции оказались по разные стороны баррикад[289]. Очевидно, отвергая кровавый мятеж черни, Болингброк признает только управляемую «революцию сверху». Однако его инструментальный подход и преувеличение роли субъективного фактора, по-видимому, обусловлены недооценкой сложившихся гражданских институтов. Его попытка атаковать правительство «в лоб» как в политике (якобитский заговор), так и в воинствующей публицистике, потерпела закономерный крах.

В отличие от Болингброка Д. Юм, как отмечено исследователями[290], придавал большое значение вопросу легитимности власти. Однозначным сторонником «пассивного повиновения» философ позиционирует себя в одноименном эссе[291]. Данный факт, как правило, считается одним из ярчайших проявлений торийских взглядов автора[292].

Механика легитимности проанализирована в единственном на данную тему эссе «О первоначальных принципах правления». В основе идеи законности лежит определенное мнение народа о правительстве. Мнение может касаться, с одной стороны – интереса, с другой – права. В первом случае речь идет об осознании социальными группами и властными кругами общих интересов. Во втором случае мнение подразделяется в соответствии с классификацией права. Во-первых, существует право на власть (законное правительство). Во-вторых, право на собственность (власть как гарант собственности)[293]. Несмотря на то, что сам факт опоры государственной власти на мнение народа констатировался и ранее[294], его анализ представлен Юмом впервые.

Глубокий анализ общественных отношений, характеризующий философскую мысль Юма, позволил ему четко, емко и аргументировано изложить свой взгляд на проблему законности. Вопрос «революция или оппозиция?» никогда не стоял перед ним. Теоретик осознавал, что правящий режим связан не только с политической системой, но и с собственностью. «Общественное мнение» является для него не просто этической категорией, а динамическим отражением поступательного развития социальных сил.

Различия взглядов на способ достижения целей обуславливает и несходство в политической стратегии авторов. Поскольку речь идет о внепарламентской политической борьбе, следует разграничивать, с одной стороны, репрессивный аппарат государства (совокупность его органов), с другой стороны – многообразие идеологических аппаратов государства (совокупность общественных институтов), представляющих собой арену интеллектуальной борьбы. Правящим кругам сложнее установить свое господство в гражданских институтах, где имеются различные возможности для выражения альтернативных позиций[295]. Невозможность овладеть репрессивным аппаратом государства (в лице законодательного органа, парламента) посредством избирательных кампаний заставила тори отступить и закрепиться в общественных институтах. Социальная поддержка может быть обеспечена только в условиях господства торийских идеалов в науке и философии, литературе, этике и эстетике.

Своей главной стратегией Болингброк провозглашает союз партий. Однако он не указывает конкретных идейных оснований для такого союза. По его мнению, распад партийных коалиций в прошлом объяснить невозможно[296]. Этика «патриотизма» как совмещение уважения к традиционным учреждениям с гражданскими свободами оставалась слишком абстрактной. По признанию современников, сам он, будучи образцом интеллектуализма и красноречия, обращался к идеалу античного Рима, где знаменитые ораторы и государственные деятели были представлены одними и теми же лицами[297]. Он слишком тяготел к Августианскому веку с его характерной взаимосвязью государственной власти и культуры Просвещения. В его понимании общество ассоциировалось с государством. По всей видимости, Болингброк так и не смог до конца осознать потерю для своей партии репрессивного государственного аппарата и сосредоточиться на завоевании гегемонии в идеологических аппаратах.

Фактически вытесненная из парламента партия тори в лице своего неформального лидера Болингброка продолжала мыслить старыми, неактуальными в данных условиях категориями. Низверженный политик рассуждает так, будто бы его партия находится у власти. Она должна быть столь же сплоченной, развитие фракций недопустимо также, как и при хорошем монархическом правлении[298]. Борьбу с политическим противником теоретик рассматривает как столкновение двух армий, имеющих собственное командование и стратегию. Внепарламентские силы, полагает он, должны выдвинуть собственных лидеров, которые по масштабу не уступали бы официальным политикам[299]. Такое понимание политической борьбы не вписывалось в традиционные представления о фракционных противоречиях[300]. Собственную же «оппозицию» (которую в таком случае следует взять в кавычки) он рассматривает направленной не против плохого управления, а против разрушения государственности в целом[301]. Очевидно, болингброковский «конституционализм», объявленный монопольной собственностью оппозиционеров и не связывавший их едиными нормами закона с партией власти, рассматривался еще и как политическое оружие.

Из высказываний, которые можно отнести к предложениям по реформированию текущей политической системы, характерна одна. Это идея переизбрания парламента ежегодно, либо раз в три года[302], которое большинство исследователей склонно понимать буквально. Здесь, во-первых, бросается в глаза несоответствие реформаторской инициативы с общей направленностью мысли Болингброка на принципиальное противостояние противнику и разрушение его классовой и политической гегемонии. Во-вторых, трехгодичное функционирование парламента имело место в годы его политической карьеры (рубеж XVII–XVIII вв.), однако даже оно привело к политическому хаосу. О том, к чему могли привести подобные начинания, автор не мог не знать. Поэтому данное предложение следует рассматривать как тактический маневр, который мог облегчить приход тори к власти.

Вопрос об обеспечении гегемонии разработан Юмом столь же полно, как и остальные. Он также провозглашает необходимость партийной коалиции, но в отличие от Болингброка приводит ее идейные основы. С точки зрения Юма, прежние фракционные союзы были непрочными из-за преобладания частных интересов и мелочных страстей[303]. Подлинное объединение строится на идейной основе, тогда как прежние Двор и Страна были партиями одновременно и интересов, и принципов[304]. Социолог К. Мангейм подразделял идеологии на частичные и тотальные. К первым он относил совокупность идей определенной общественной группы, а ко второй – мировоззрение всего общества, точнее, базовые ценностные принципы, обусловливающие структуру общественного сознания[305]. Можно сказать, что в данном случае аналог «социальной тотальности» в зачаточной форме присутствует у Юма.

Важно, что Юм не просто перечисляет набор торийских и вигских идеологем, которые следовало бы механически соединить. В специально посвященном данному вопросу эссе «О коалиции партий» он рассматривает их основы и, отсекая все лишнее, синтезирует британские ценности в виде следующей формулы: гражданские свободы без религиозного фанатизма, уважение к традиционным учреждениям без абсолютизма, относительная терпимость[306]. Идея разграничения гражданской и политической свободы была почерпнута им у Болингброка[307]. Чистый рационализм в отношении к общественным институтам, характерный для вигов, неконструктивен и в конечном итоге нерационален. Без авторитета и прецедентов, на которые ссылаются тори, все связи гражданского общества будут нарушены и не смогут функционировать. Гражданские свободы и собственность – главные понятия вигов – имеют торийские корни, поскольку собственность и права находились первоначально в руках баронов. И лишь экономические сдвиги позволили распространить их на средние слои. В историческом отношении предмет для споров также отсутствует: государственный строй Британии носит конституционный характер с восшествия на престол Якова I[308].

Политико-правовые аспекты коалиции партий Юм анализирует в эссе «О партиях в Великобритании». Мыслитель отказывается от старой концепции партий. Те имеют сложную исторически сформировавшуюся природу, к тому же ассоциируются с религиозным расколом, что, по мнению автора, недопустимо[309]. Современные тори в значительной степени признали ценности конституционализма, их роялизм трансформировался в относительный лоялизм[310]. Вместе с тем виги, отстаивая прерогативы парламента, ссылаются на традиционные свободы народа[311]. Задача Юма состояла в том, чтобы концептуализировать практические шаги и в отдельных случаях направить в нужное русло. Вероятно, роль «мыслящего класса» как связующего звена между различными политическими силами и стоящими за ними социальными группами в достаточной мере осознавалась Юмом.

Что касается собственно реформаторских предложений, их у Юма также немного, однако они имеют системный и обоснованный характер. Главная идея заключается в увеличении состава обеих палат парламента за счет богатых и влиятельных лиц. Лорды должны быть пожизненными, но ненаследственными[312]. Такая программа, очевидно, призвана, с одной стороны, превратить парламент в ассамблею крупнейших собственников, с другой – обеспечить внутри него политическую динамику. Она вполне отражает теоретическую установку автора на собственный идеал «аристократической республики».

Политическая стратегия виконта Г. Болингброка была негибкой, направленной только на осмысление ошибок торийской партии времен ее господства (1710–1714 гг.). Его сочинения содержат прежние схемы и понятия и все так же ориентированы на завоевание политической власти. Непонимание изменившегося характера политической системы, ее перехода от традиционного конституционализма к парламентскому режиму обусловило тщетность политической агитации Болингброка. В отличие от своего предшественника, философ Д. Юм осознавал, что гегемония вигов в государственном аппарате делает неизбежной смещение политической борьбы в сферу общественных институтов и ее трансформацию в борьбу интеллектуальную. Своей основной задачей просветитель считал выработку прочных теоретических основ для партийной коалиции, которая позволила бы интегрировать консервативные ценности в общественную жизнь, а торийские политические силы – в парламентскую политику.

Теории Юма, отчасти развивая идеи Болингброка, в другом отношении порывали с ними. С одной стороны, политические процессы в Великобритании второй половины XVIII в. все-таки привели к гегемонии тори, с чем связано, в частности, обращение Георга III к «Королю-Патриоту». С другой стороны, эта политическая гегемония стала следствием проанализированной Юмом перестановок внутри парламентских сил, а не государственного переворота, на который указывал автор идеи.

Национальная ассоциация и движение за парламентскую реформу в Англии в XVIII веке

С. Б. Семенов

Абсолютное большинство английских исследователей политической истории Британии XVIII века традиционно рассматривают ее через призму борьбы партий тори и вигов. Эта традиция в английской историографии была заложена в XIX в., когда сформировались принципиальные основы двух противоборствующих интерпретаций – торийской и вигской. Историков двух направлений отличает как общий взгляд на генеральную линию развития британской политической системы в указанный период, так и оценки ее отдельных этапов. В наибольшей степени это относится к событиям 1760-1780-х гг., последовавшим за восшествием на престол короля Георга III.

Суть проблемы или, точнее, совокупности проблем, определившихся в историографической дискуссии, может быть представлена следующим образом. На протяжении правления первых двух королей Ганноверской династии в первой половине XVIII в. в Англии сложился определенный баланс политических сил. Власть безраздельно принадлежала партии вигов, которые, используя пассивность монархии, сумели ограничить прерогативу короны, укрепить влияние парламента и кабинета министров. В отличие от своих предшественников король Георг III проявлял очевидное стремление не только царствовать, но и править. Его активное вмешательство в политическую жизнь привело к отставке вигов, изменило политическое status quo и спровоцировало острую политическую борьбу.

Для торийских историков действия Георга III представляются справедливыми и конституционно обоснованными. По их мнению, виги, установившие в Англии олигархический режим, были ограничены в своих притязаниях молодым королем, который стремился править в интересах всего народа. Лишившись власти, виги встали на путь политического раскола и стимулировали обострение партийных противоречий, обвиняя своих политических оппонентов в возрождении торизма и королевского самовластия. Таким образом, именно на вигской оппозиции лежит главная ответственность за нарушение политической стабильности[313].

С точки зрения вигско-либеральной историографии, данные события имели прямо противоположный смысл. Начало царствования Георга III ознаменовалось своего рода дворцовой революцией. На место вигской партии, благополучно управлявшей страной на основе конституции и «революционного установления 1688 года», пришла дворцовая клика из числа бывших тори. Под предлогом борьбы против фракций она стала возрождать королевскую прерогативу и подчинять парламент – все это с широким использованием подкупов, запугивания и преследования неугодных лиц. В результате конституционный баланс был нарушен и само существование конституции поставлено под угрозу. Единственной силой, способной противостоять растущему влиянию королевской власти, стала партия вигов, которая взяла на себя нелегкое бремя защиты английской конституции и свободы от произвола [314].

Так в упрощенном изложении выглядели взгляды торийских и вигских историков XIX – начала XX вв. на борьбу партий в первые десятилетия правления Георга III. Новый поворот дискуссии дало появление работ Л. Нэмира и его последователей. Главная инновация школы Нэмира заключалась в утверждении тезиса о том, что политическая жизнь накануне и в первые годы правления Георга III «может быть полностью описана даже без употребления термина “партия”»[315]. Парламентские группы и фракции формировались не на основе принципов и политической платформы, а на основе патронажа и коррупции. Пребывание у власти давало возможность политическим лидерам значительно расширять число зависимых от них лиц путем раздачи синекур, пенсий и тем самым укреплять свое влияние. Этим успешно занимались виги в период своего правления. Вступление на престол Георга III ограничило возможности вигских лордов бесконтрольно распоряжаться государственной казной в собственных интересах, но не означало принципиальных изменений в политической структуре. По Нэмиру, виги действительно начали борьбу с королем и его окружением, но не против ущемления власти парламента, а против ущемления собственных прав контроля над ним; не за сохранение конституции и свободы английского народа, а за свободу «запускать руки» в государственную казну.

В концепции Л. Нэмира легко обнаружить модернизированную торийскую интерпретацию с характерным для нее осуждением вигской олигархии и оправданием притязаний Георга III. Однако более важным представляется другое. Нэмир поставил под сомнение сам факт наличия партий в Британии в середине XVIII в. – факт, который являлся аксиомой для торийских и вигских историков и составлял основу их концепций.

В современной английской историографии взгляды школы Нэмира подверглись некоторой переоценке. На протяжении 1970-1980-х гг. было опубликовано несколько работ, в которых нэмировская концепция была подвергнута критике за то, что она значительно упрощает историческую действительность[316]. По мнению авторов этих работ, неправомерно сводить политическую борьбу в Британии XVIII в. к столкновению личных амбиций и корыстолюбия политиков. Последние руководствовались определенными принципами и идеологическими воззрениями, которые оказывали воздействие на их политические действия. Л. Нэмир был близок к истине, отмечая отсутствие принципиальных идеологических расхождений между тори и вигами, поскольку и те, и другие признавали итоги революции 1688–1689 гг. и легитимность Ганноверской династии. Но он ошибался, отрицая существование партий и партийных противоречий: они сохранились, хотя их характер изменился.

Несомненно, вопрос, поднятый в дискуссии о партиях в Британии во второй половине XVIII в., является существенно важным не только для адекватного воспроизведения английской истории того времени, но и с точки зрения исторической перспективы, ибо формирование партийно-политической системы составляет одно из важнейших направлений в политической истории нового времени. Однако можно заметить, что современные английские историки, стремясь переосмыслить взгляды своих предшественников, остаются в целом в русле историографической традиции двухпартийной истории и поле их исследования ограничено государственно-политическими институтами. Споры о парламентских партиях долгое время заслоняли от историков процессы, происходившие на периферии политической жизни, а точнее, за стенами Вестминстера и Уайтхолла. Между тем их изучение дает новое направление поиску истоков партийной системы.

Наиболее ясно эту мысль высказал английский историк Э. Блэк, занимавшийся изучением деятельности внепарламентской оппозиции в Англии в 1760-80-х гг. «Истоки современной политической организации и правительства, – писал он, – должны находится где-то между 1760 и 1830 гг. Я полагаю, что мы слишком долго пытались найти ответ на эту проблему в исследованиях парламентских выборов и парламентских деятелей…Ядро партийных платформ, партийной структуры и партийной пропаганды следует искать в эволюции национальных экстра-парламентских организаций, пытавшихся обеспечить в избирательных округах выборы депутатов, приверженных определенной программе, и организовать сторонников этой программы в парламенте». Один из мэтров английской историографии Г. Баттерфилд также отмечал, что в Британии во второй половине XVIII в. мы можем обнаружить «нечто подобное современной политической партии, в которой избиратели и избранные дают обещание придерживаться общей программы или системы политики». Эта организация «способствовала превращению партий восемнадцатого века, основанных на “связи”, в современную разновидность партии». Наконец, аналогичное замечание мы находим в работе еще одного авторитетного специалиста по истории XVIII в. Й. Кристи, который писал, что в Англии того времени была создана организация, которая «должна была принять роль, отчасти подобную роли современной политической партии: оглашать политику, мобилизовать избирателей в ее поддержку и, насколько возможно, разубеждать людей голосовать за кандидатов, которые выступают против или равнодушны ко всей программе»[317].

И Э. Блэк, и Г. Баттерфилд, и Й. Кристи имели ввиду одну и ту же организацию, а именно Национальную ассоциацию для борьбы за парламентскую реформу. Несмотря на недолгий срок своего существования (Ассоциация была создана весной 1780 г. и фактически прекратила деятельность весной 1785 г. после неудачной попытки У. Питта-младшего провести билль о реформе), она сыграла значительную роль в политической борьбе того времени и, как можно судить по приведенным замечаниям британских исследователей, оставила заметный след в политической истории страны. В любом случае ее история представляет интерес.

Идея создания подобной организации возникла в результате осмысления опыта деятельности внепарламентской оппозиции в конце 60-х – начале 70-х гг. XVIII в. Тогда в Англии развернулось общественно-политическое движение, первоначальной целью которого была борьба против злоупотреблений, допущенных в «деле Уилкса», а затем – за реформу избирательной системы. Это движение известно в историографии как ранний английский радикализм. Радикалы организовали массовую петиционную кампанию, создали свою политическую организацию и разработали широкомасштабную программу парламентской реформы. В силу ряда причин движение постигла неудача, но его опыт стимулировал развитие радикальной политической теории, и в 70-х гг. появилось несколько публицистических сочинений, в которых было дано идейное обоснование программы реформы. Она включала требования сокращения срока парламентских полномочий, борьбу против коррупции на выборах, исключения из парламента лиц, занимающих правительственные должности, а также обеспечение «справедливого и равного представительства народа». Под последним радикалы понимали всеобщее избирательное право для мужчин, ежегодные выборы в парламент, тайное голосование, ликвидацию гнилых местечек и расширение представительства в парламенте графств и крупных городов, распределение избирательных округов соответственно количеству избирателей.

Один из главных вопросов, вставших перед радикальными мыслителями и реформаторами, заключался в том, как добиться осуществления парламентской реформы в рамках сложившейся конституционной и парламентской практики.

В ходе петиционной кампании 1769–1770 гг. королю и парламенту были представлены петиции с требованиями политических преобразований, под которыми поставили свои подписи не менее 60000 человек, то есть приблизительно более одной четверти всех избирателей Англии. Однако все они остались без ответа. Этот опыт показал, что власть игнорирует требования народа, от имени которого выступали радикалы, а традиционные методы давления на власть, как-то петиции и демонстрации, не достигают результата. Для тех, кто хотел добиться реформы, проблема способов ее достижения становилась вопросом первостепенной важности, поэтому идея создания специальной организации для проведения парламентской реформы не случайно была выдвинута сразу в нескольких произведениях радикальных авторов.

Традиционно автором этого проекта считается Джеймс Бург, который в 1774–1775 гг. опубликовал трехтомный трактат «Политические исследования», ставший своеобразной библией раннего английского радикализма. Однако первым эту идею предложил в 1771 г. Обадайя Хьюм в памфлете «Исторический очерк об английской конституции»[318]. Как это часто бывает, имя первооткрывателя оказалось забытым, а все лавры достались его преемнику. Это произошло отчасти благодаря громадной популярности трактата Бурга, и большинство участников радикального движения почерпнули идею Национальной ассоциации из его книги. Трактат О. Хьюма был менее известен современникам и почти забыт историками, поэтому в работах по истории радикализма в связи с созданием Национальной ассоциации обычно упоминается только имя Дж. Бурга.

Если невозможно провести реформу сверху, посредством обычной законодательной процедуры, нужно добиться ее снизу – в этом заключался главный смысл проекта О. Хьюма. В сложившейся ситуации единственной возможностью для народа Англии получить удовлетворение своих жалоб является объединение его в «законные ассоциации для защиты своих конституционных прав и свобод». Они должны быть созданы в каждом торговом городе и во главе всех должен встать Лондон. Кроме того, следовало бы организовать «конституционные клубы» в каждом приходе. Все эти организации должны поддерживать между собой постоянную связь, чтобы «согласованно действовать в интересах общего блага». Главной целью этих ассоциаций должна стать парламентская реформа. Они будут ее добиваться, голосуя только за кандидатов, которые дадут соответствующие письменные обязательства своим избирателям. Новая организация (ибо «ассоциации», связанные общими целями и взаимными обязательствами, можно рассматривать как отделения или секции единой организации) должна была взять на себя функции политического объединения электората и противостоять традиционным партиям и местному «влиянию»[319].

Как многие участники движения в конце 1760 – начале 1770-х гг. и сочувствующие им, Бург был разочарован результатами петиционной кампании и общими итогами деятельности внепарламентской оппозиции. Одной из причин неудач он считал избранную тактику действий: «Инструкции, петиции и тому подобное являются для королевского двора хорошим способом отвлечения внимания, поскольку они знают, что такими средствами ничего не будет сделано против их власти»[320]. Бург возлагал надежды на предстоящие парламентские выборы и на то, что вновь избранные честные и неподкупные депутаты в соответствии с клятвой, данной избирателям, примут законы о реформе. Однако неутешительные для радикалов итоги выборов 1774 г. заставили его отказаться от этой идеи. И в третьем, последнем томе «Политических исследований», опубликованном в 1775 г., Джеймс Бург предложил всем сторонникам реформы создать новую политическую организацию – Великую национальную ассоциацию для восстановления конституции.

Великая национальная ассоциация должна была объединить большую часть нации, для чего Бург предлагал создать в каждом приходе комитеты для составления списков желающих вступить в Ассоциацию. Членами могут стать все «друзья свободы», занесенные в приходские налоговые списки. Во всех графствах Англии, Ирландии и Шотландии, а также в американских колониях для координации деятельности должны быть созданы «головные комитеты». Возглавить Ассоциацию мог бы король или «независимая знать», но, скорее всего, «великий, богатый и независимый город Лондон». После того, как списки будут составлены, и станет очевидно стремление подавляющего большинства граждан к реформе, в чем Бург абсолютно уверен, Ассоциация приступит к выполнению своих задач. Они заключаются в укреплении общественного доверия, выяснении мнения народа о состоянии общественных дел, предоставлении властям петиций о необходимости принятия соответствующих актов парламента и, наконец, в том, чтобы «разбудить и держать в готовности силу нации с целью оказывать давление на правительство»[321].

Основная идея этого проекта была вполне понятна: не жалобами и петициями, а прямым действием народ может защитить и обеспечить свои права. В то же время предложенный план содержал много неясностей. Какой будет окончательная форма Ассоциации? Какое место она займет в рамках существующей политической системы и как будет соотноситься с государственными органами – короной, парламентом, кабинетом министров? Дж. Бург сознательно обошел стороной эти вопросы и очертил лишь общие контуры идеи, «предоставив мудрости последующих времен определить детальные шаги, которые будут предприняты ассоциацией для достижения великой цели». От детализации проекта его удерживало опасение, что «более робкие читатели» будут встревожены необычностью и радикализмом данного предложения и «сделаются менее расположенными присоединиться к Великой национальной ассоциации»[322]. Что касается более смелых читателей, а их оказалось много среди радикалов, то они поняли и оценили грандиозный замысел Джеймса Бурга. И в начале 1780-х гг., когда в Англии вновь развернулось массовое движение за парламентскую реформу, проект создания Национальной ассоциации нашел практическое воплощение.

Инициатива движения исходила одновременно из двух центров. 20 декабря 1779 г. один из лидеров лондонских радикалов Джон Джеб в своем обращении к избирателям Мидлсекса, опубликованном затем в виде памфлета, предложил им выступить инициаторами создания массовой общенациональной организации, которая могла бы восстановить реальные права народа. Для этого предполагалось первоначально составить списки жителей нескольких графств и крупных городов и определить пропорциональное их количеству число депутатов, полномочных представлять их интересы. Затем из этих депутатов следовало образовать постоянно действующие комитеты, которые будут поддерживать между собой связь и привлекать к сотрудничеству другие графства, пока наконец «большинство [жителей] королевства не будут действовать сообща по единому плану». После этого представители комитетов соберутся для выработки ремонстрации парламенту, которая после ее одобрения комитетами может рассматриваться как «общее постановление объединенных графств». В отличие от всех принятых ранее петиций, данный документ будет действительно выражать мнение всего народа, и он зазвучит для членов парламента, как «распоряжение патрона своему уполномоченному», как «приказ хозяина слуге». Если же и этот голос не будет услышан, тогда в графствах нужно будет создать новые комитеты с более широкими полномочиями. Ассамблея депутатов этих комитетов получит полное и законное право распустить действующий парламент. Более того, она сможет внести необходимые изменения в конституцию о порядке выбора депутатов палаты общин и о созыве будущего парламента, то есть проведет парламентскую реформу! После одобрения палатой лордов и королем ее решения станут законом страны[323].

Способ достижения цели, который Джеб предложил избирателям Мидлсекса, а через них – всем жителям Англии, по существу был попыткой реализации идеи Джеймса Бурга о Национальной ассоциации. И хотя ни в устном, ни в опубликованном тексте «Обращения» не упоминалось имя автора «Политических исследований», тождество двух проектов не вызывает сомнений. В обоих случаях речь шла о создании особого внеконституционного органа, стоящего наравне с существующими государственными структурами; органа, который сможет не только контролировать законодательную власть, но и исполнять ее функции. Как и Бург, Дж. Джеб не предполагал упразднение институтов короны и палаты лордов и сохранял их в качестве элементов конституционной системы, но по существу и по форме его проект означал создание альтернативной системы правления посредством прямого действия народа. Ассамблея депутатов по справедливости и законно станет высшим законодательным органом, поскольку ее голос «в прямом смысле будет голосом общин этой страны». Базовым действующим принципом этой системы должен стать принцип народовластия. Джеб предельно радикализировал его смысл, утверждая, что народ имеет право на любые политические преобразования вплоть до роспуска парламента и изменения конституции. В опубликованном тексте «Обращения» Джеб писал: «Дух английской свободы не только дает право, но поощряет и побуждает каждого человека в этом государстве свободно исследовать недостатки конституции, ошибки правительства и поведение лиц, занятых в его различных департаментах». В критические моменты общественного развития это право иметь свое мнение по важнейшим политическим вопросам превращается в обязанность действовать, распространять и пропагандировать свои взгляды, предпринимать шаги по искоренению допущенных властью нарушений. Сейчас настало такое время, когда нельзя «сидеть в преступном бездействии, ожидая, что наши права будут [нам] возвращены благодаря самодеятельным усилиям наших друзей из аристократии или неожиданно признаны короной», нужно «не рассуждать, а действовать», и «голос народа должен стать гласом, внушающим страх дурному правительству»[324].

Следует еще раз обратить внимание, что последние высказывания нашли отражение лишь в опубликованном тексте «Обращения к избирателям Мидлсекса». Но и в том виде, в котором оно прозвучало на собрании 20 декабря, проект Джона Джеба выглядел ультрарадикальным. Едва ли не каждый его пункт вступал в противоречие с существующими правилами и традициями. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить его с некоторыми высказываниями Уильяма Блэкстоуна, авторитетнейшего и, заметим, весьма либерально настроенного юриста того времени. Его капитальные «Комментарии к законам Англии» отражали если не бесспорный, то, во всяком случае, общепринятый взгляд на ключевые проблемы конституционного устройства. Так, рассуждая о возможности толкования «неписанной конституции», Блэкстоун не допускал и мысли о том, что это будет позволено народу. По Блэкстоуну, исключительное право комментировать и объяснять конституционное установление принадлежит «депозитариям законов, живым оракулам», то есть правоведам-законникам, и уж никоим образом не частным лицам или самодеятельным организациям, пусть даже выступающим от имени народа[325].

Обращаясь к вопросу об ответственности депутатов перед избирателями, Блэкстоун писал, что каждый член парламента, избранный от одного избирательного округа, в реальности представляет интересы всего королевства и потому не связан обязательством испрашивать совета своих избирателей по каждому конкретному вопросу, а должен руководствоваться собственными разумениями и принципами[326]. Того же мнения придерживался Э. Берк. Он заявлял, что парламентарии обязаны следовать желаниям народа, поскольку они в «бесконечном долгу перед своими избирателями, которые возвысили их таким выдающимся доверием». Но они должны идти впереди своих избирателей, с «сыновней любовью, но без рабского страха» и «проводить их [народные] интересы сообразно своим собственным убеждениям»[327].

Как программа действий проект Дж. Джеба мог показаться абсолютно утопичным: слишком уж необычны и смелы были его предложения. И, тем не менее, одна из главных идей «Обращения» – создание общенациональной ассоциации – неожиданно оказалась жизнеспособной. Независимо от Джеба и одновременно с ним она была выдвинута группой йоркширских джентри во главе с Кристофером Уайвилом. Они стали организаторами проведения петиционной кампании и создания ассоциации графств для проведения парламентской реформы. С этой целью 30 ноября 1779 г. в Йорке было проведено собрание графства, где была принята петиция парламенту и создан специальный корреспондентский комитет, которому поручалось вести переписку с другими графствами и избирательными округами королевства «для [оказания] эффективного содействия целям петиции и поддержки этой похвальной реформы и иных подобных мероприятий, которые могут способствовать восстановлению свободы парламента». Комитету было поручено разработать план Ассоциации «для поддержки этой насущной реформы на законной и конституционной основе»[328]. Вслед за Йорком в первые месяцы 1780 г. подобные комитеты были созданы в других графствах Англии, а в марте того же года в Лондоне состоялась первая конференция Национальной ассоциации.

На собрании в Йорке идея Ассоциации прозвучала довольно невнятно: нечто вроде общественного движения, призванного подвигнуть парламент к насущным политическим преобразованиям. В резолюции йоркширского комитета, принятой 21 января 1780 г. уточнялось, что задача Ассоциации заключается в том, чтобы «способствовать принятию постановлений о сокращении парламентского срока и о равномерном представительстве народа». Методы достижения этих целей определялись как «законные и мирные»: голосовать на выборах только за тех кандидатов, которые дадут публичное обещание бороться за эти законы[329]. Тогда же К. Уайвил, один из главных создателей Ассоциации, сообщал в частном письме, каким ему видится ее будущее: «Я верю, что в этом королевстве сохранилось еще достаточно энергии и патриотического духа, чтобы создать Партию отечества, способную совладать с короной и спасти конституцию» [330]. Таким образом, речь шла не просто об учреждении общественной организации для продвижения ряда реформ, но о создании новой общенациональной партии, свободной от корысти, погони за властью и прочих пороков парламентских фракций и выражающей интересы всей страны. Хотя Уайвил избегал ссылаться на литературные авторитеты, в его видении Ассоциации мы вполне можем заметить аллюзию гаррингтоновских идей. Наверное, он был знаком с трудами политических философов, составлявшими «джентльменский» набор образованного человека того времени, в том числе и работами Гаррингтона. Возможно, что именно под влиянием Гаррингтона сформировались взгляды Уайвила на Ассоциацию, когда он писал о ней, как о «партии отечества». Но, скорее всего, они выкристаллизовались из глубин ментальности провинциального дворянства, вобрав в себя все его недовольство, предубеждения и протест: против коррупции, засилья денежных интересов, фракций, роста королевской прерогативы и министерского влияния, против ослабления экономической, социальной и политической роли джентри. Провинциальные сквайры, свободные землевладельцы – вот, по мнению Уайвила, соль соли земли, вот кто способен выражать действительные интересы нации, вот где должны черпать свою силу и убежденность депутаты парламента. Поэтому у Уайвила не возникало и тени сомнения в законности предпринимаемой акции и он очень мало внимания уделял ее обоснованию. В ответ на упреки противников Ассоциации он отвечал: «Я не только считаю бесспорной законность действия депутатов [Ассоциации], но я также убежден, что без некоторых подобных мер по сохранению постоянного согласия среди людей, их усилия удовлетворить общественные жалобы мирным путем всегда будут безуспешны»[331].

Исходя из опыта организаций 1770-х годов, Уайвил разработал механизм политического действия Ассоциации. «Все, что она в действительности означает, – писал он, – … это поддерживать петиции, обязывая не голосовать за того кандидата в парламент на будущих выборах, который не обещает поддерживать реформу, предложенную петицией. Когда эта цель будет достигнута, и если страна обратит внимание на то, чтобы сократить сроки парламента или увеличить количество депутатов от графств, вероятно, будет предложен тот же способ поддержки» [332]. Таким образом, главная политическая функция Ассоциации, по Уайвилу, должна была заключаться в том, чтобы контролировать и направлять процесс формирования депутатского корпуса, не вмешиваясь в собственно законотворческий процесс. С этой точки зрения, Ассоциация никоим образом не посягала на прерогативу парламента, и все упреки ее противников в этом отношении были совершенно беспочвенны. Вся дальнейшая деятельность Уайвила в качестве одного из руководителей Ассоциации подтверждает этот вывод. Нигде и никогда он не проявил намерения расширить обозначенные им самим границы полномочий Ассоциации и придать ей большую значимость. Все его усилия сводились к активизации ее деятельности, к тому, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше сторонников, но не более того.

В своем понимании политической роли Ассоциации Уайвил принципиальным образом расходился с радикалами и, в первую очередь, с Джебом. Последний рассматривал Национальную ассоциацию как орган прямого народоправства, высший по отношению ко всем другим государственным институтам. Он и его радикальные единомышленники усматривали в Ассоциации не просто удобный инструмент для реализации определенных политических целей, но и возможность действительного воплощения демократических принципов в политической жизни. Эти принципы гласили, что каждый человек от рождения в полной мере обладает всеми правами, которые делают его полноправным членом общества, а в государственных делах верховным сувереном является народ. Перед лицом этих истин отступали на второй план всякие иные соображения, в том числе и политическая целесообразность. С точки зрения политических реалий такой подход был абсолютно утопичен, поскольку он игнорировал существующие государственные институты и сложившиеся политические отношения. Дж. Джеб, ставя Ассоциацию выше парламента, по сути предлагал вернуться к институту народных собраний или противопоставить антинародному парламенту народный антипарламент. Как в первом, так и во втором случае это было невозможно.

Сравнивая эту интерпретацию идеи Ассоциации с первоисточником, трактатом Джеймса Бурга, представляется, что ближе к оригиналу был все-таки Уайвил. Бург имел в виду тот же умеренный вариант, который предлагал йоркширский лидер. Но Дж. Джеб, Дж. Картрайт и другие радикалы руководствовались принципами, тогда как Уайвил – соображениями политической целесообразности. На это различие указывал Джон Картрайт, когда писал: «Умеренность на практике может быть похвальна, но умеренность в принципах отвратительна. Можно ли доверять человеку, который умеренно честен, или уважать женщину, которая умеренно добродетельна?»[333]. Ту же мысль высказывал Дж. Джеб в письме К. Уайвилу: «Я всегда готов от всего сердца поддержать любой реальный план, хотя он непосредственно и в полной степени не продолжает мою идею… Но я никогда не приму линию поведения, которая предполагает одобрение тех принципов, которые я отрицаю»[334].

Но и Джеб, и Уайвил были едины в том, что практическая деятельность Ассоциации должна заключаться в мобилизации электората с целью избрания депутатов на основе определенной политической программы, что по существу делало ее ничем иным, как прообразом современной массовой политической партии, осуществляющей связь между электоратом и властью. Парадоксально, но факт: подчеркивая общедемократический, внепартийный характер своей организации, демонстративно отделяя себя от парламентских групп, лидеры Ассоциации создавали то, что, говоря современным языком, может быть названо политической партией.

Учредительная конференция Национальной ассоциации прошла в Лондоне в марте 1780 г. В ней приняли участие представители 12 графств и 4 городов[335]. Главным итогом конференции стало решение о создании Национальной ассоциации. Ее целями объявлялось обеспечение тщательного расходования общественных средств; увеличение количества депутатов парламента от графств не менее, чем на сто мест; учреждение ежегодных парламентов. В преддверии предстоящих парламентских выборов всем сторонникам Ассоциации предлагалось голосовать только за тех кандидатов, которые поддержат эту программу. Все это было изложено в меморандуме, текст которого был разослан в графства[336].

А в сентябре 1780 г. состоялись парламентские выборы, которые стали смотром сил движения. Времени на подготовку и проведение избирательной кампании у внепарламентской оппозиции почти не было. Возможно, поэтому они не принесли ей убедительной победы. И если в отдельных случаях кандидаты от оппозиции одержали верх над креатурами правительства, то в других избирательных округах они потерпели сокрушительное поражение. Реально оценивая ситуацию, вряд ли можно было ожидать большего. Движение только прошло стадию организационного оформления и лишь в отдельных местах могло сыграть организующую роль.

Как и на выборах 1774 г., внепарламентская оппозиция внесла ряд инноваций в порядок выборов. Прежде всего это относилось к обязательствам кандидатов подписывать инструкции избирателей с обещаниями бороться за проведение парламентской реформы и призывами к избирателям голосовать только за своих кандидатов. В тех условиях, когда привычным было голосовать за человека, а не за программу, это было почти революционно и – почти безнадежно.

Наиболее очевидных успехов реформаторам, как можно было почти безошибочно предугадать, удалось добиться там, где и до этого их влияние было достаточно сильно: в столичном округе и в Йорке. В целом на двенадцать мест от столичных округов было избрано девять депутатов, так или иначе связанных с Ассоциацией и поддержавших программу реформы. Это был очевидный успех реформаторов, хотя он и не является достаточным основанием для далеко идущих выводов о широком распространении радикальных настроений и желании реформы в столице. В такой же степени их успеху способствовало и общее недовольство политикой администрации Норта, и традиционная оппозиционность столицы.

В Йоркшире в комитет от Ассоциации были выдвинуты две кандидатуры: сэр Джордж Сэвил, известный своими заслугами перед движением за реформу, и Генри Данкомб, член комитета с момента его основания. На общем собрании графства 5 сентября кандидатура Сэвила была выдвинута официально, и он в своем обращении обещал бороться за отмену семилетнего билля и увеличение представительства от графств на сто депутатов. Оба были избраны членами парламента.

Таким образом, парламентские выборы 1780 г. продемонстрировали, с одной стороны, ограниченность влияния реформаторского движения, а с другой – некоторое распространение и укоренение идей реформы. В ряде мест кандидаты открыто выступали на выборах как сторонники реформы, сделав ее требование своей политической платформой, и в ряде случаев они добились успеха.

Ситуацию, сложившуюся к началу 1781 г., можно было оценивать двояко. С одной стороны, за короткий промежуток времени внепарламентская оппозиция добилась определенных успехов. Была организована и проведена масштабная политическая акция, петиционная кампания, в ходе которой созданы постоянно действующие комитеты; предпринята попытка создать общенациональную политическую организацию, согласовать основные принципы и цели ее программы. И хотя вновь созданная Ассоциация не получила всеобщей поддержки и формирование ее отделений и одобрение программы не было повсеместным, она превратилась в реальную политическую силу. Это продемонстрировали парламентские выборы 1780 г., на которых несколько кандидатов от Ассоциации были избраны в парламент. Наконец, Ассоциация получила поддержку со стороны ряда ведущих политиков и парламентских групп, что расширяло потенциальные возможности ее политического действия.

Безусловно, среди всех современных ей политических организаций Ассоциация более всего соответствует современным представлениям о партии. По своим целям, задачам, по тем методам, которые использовались членами Ассоциации для их достижения, эта организация опережала свое время. Не осознавая того, лидеры Ассоциации закладывали основы для современной партийно-политической системы. И все же, в подобной оценке Ассоциации есть опасность модернизации ее функционально-политической роли. Понятно желание английских историков закрепить право первородства современной партийной системы за национальной историей, учитывая то обстоятельство, что в то время в мире нигде еще не было ничего подобного. Но век партий еще не наступил, как не существовало еще ясно выраженной общественной потребности в них. Предвосхищая будущее, в контексте своего времени Ассоциация была тем, чем она была, а именно общественным движением, направленным на достижение демократических политических целей. Как представляется, подобная оценка более исторична, и, главное, она соответствует собственным представлениям создателей организации.

Независимо от возможностей ее реализации идея Национальной ассоциации в условиях Британии XVIII в. приобретала революционный смысл. Как практическая мера, направленная на создание альтернативнои политическом структуры, она означала мирную революцию или, если угодно, конституционный переворот, поскольку предполагала изменение конституционного порядка через голову существующих государственных органов. Это понимали некоторые современники. Так, например, выражая мнение ее противников, анонимный автор в «Лондонской хронике» утверждал, что Ассоциация имеет целью «ниспровергнуть конституцию», а авторы протеста из Сассекса добавляли, что создание Национальной ассоциации, о которой шла речь на собраниях, «очевидно имеет тенденцию возобладать над легислатурой»[337].

Практическая деятельность Ассоциации, несмотря на ее ограниченное социальное и локальное влияние, явилась вызовом традиционной двухпартийной системе. На политической сцене Англии появилась третья сила, которая взяла на себя роль выразителя интересов сообщества в противовес своекорыстной политике государственных деятелей. И в этом отношении история Национальной ассоциации представляет интерес не только с точки зрения развития партийной системы, но и как пример оформления организационных структур гражданского общества. И создание Национальной ассоциации, и ее деятельность являются образцом гражданской инициативы, направленной на корреляцию взаимосвязей общества и власти посредством создания негосударственной политической организации. Сначала в Англии, а затем и в других странах подобные организации стали одной из важнейших составляющих современной политической структуры.

Консервативная партия Роберта Пиля

М. П. Айзенштат

В середине XIX века в истории английских партий произошли знаковые изменения. Аморфные и непрочные парламентские объединения уходили в прошлое. Появилась новая модель организации, суть которой состояла в создании своеобразного «треугольника»: парламентской партии, руководящего органа и местных организаций. Эти преобразования отразили глубокие социально-политические изменения в обществе и формирование консервативной и либеральной политической мысли, между тем они были предопределены событиями 1830-40-х годов. Именно тогда после расширения избирательного права и сокращения мелких избирательных округов, в условиях резкой политизации общества наметились новации в партийных взглядах и структурах. Во многом они были связаны с именем и деятельностью Роберта Пиля.

Роберт Пиль родился в 1788 г. в семье крупного текстильного фабриканта Роберта Пиля, баронета. Образование получил в привилегированной школе Харроу, затем в колледже Крайст-Черч университета Оксфорда. С 1809 г. он стал членом парламента от семейного избирательного округа. Его политические симпатии обусловили рождение в семье тори и образование в консервативной школе и колледже. Таланты Пиля как оратора и его организаторские способности были замечены и оценены. В 1812 г. он занял пост статс-секретаря по делам Ирландии, где смог загасить оппозиционное движение католиков. А в 1814 г. создал Ирландскую королевскую полицию. В 1819 г. в Лондоне возглавил комитет по денежному обращению. В 1822 г. он занял пост министра внутренних дел в правительстве лорда Ливерпуля. Основное внимание сконцентрировал на реформе уголовного законодательства, которая была направлена на его либерализацию. После отставки Ливерпуля в 1827 г. покинул кабинет. Но уже в следующем году вошел в правительство герцога Веллингтона, где вновь стал министром внутренних дел. Несмотря на личную позицию, Пиль поддержал Веллингтона при прохождении в парламенте Акта об эмансипации католиков в 1829 г. Оба рассматривали закон как единственное средство «успокоения» в тот момент католического движения в Ирландии. Эмансипация католиков привела к размежеванию в лагере тори, большинство которых отстаивало незыблемость протестантского характера государственно-политического устройства страны. Раскол привел к отставке кабинета Веллингтона в 1830 г.

Сменившие тори виги приступили к проведению парламентской реформы. Р. Пиль был противником преобразований, немало сделал для единения консервативных сил в противостоянии прохождению билля. Тори потерпели поражение по вопросу о парламентской реформе и в результате последовавших выборов оказались в меньшинстве в общинах. К тому же, их раздирали глубокие противоречия. Часть непримиримых ультра-тори не смирилась с реформой и добивалась ее отмены. Вторые – более умеренные тори оставались противниками проведенных изменений. Третью группировку возглавил Р. Пиль, который признал осуществленные перемены в системе представительства в 1832 г. Тем не менее, воспользовавшись формальной процедурной отставкой кабинета вигов, король Вильгельм IV неожиданно принял ее и поручил Пилю в ноябре 1834 г. сформировать правительство. При поддержке друзей Пиль разработал политическую программу деятельности своего кабинета (Тамвортский манифест). Именно там прозвучала его принципиальная позиция: остро необходимые реформы проводить надо, но осуществлять их должны осторожные консерваторы, охранители существующего порядка. Не имея опоры в палате общин, Пиль не смог осуществить ни одного законопроекта и в апреле 1835 г. вышел в отставку. Назначение Вильгельмом IV Р. Пиля главой кабинета зафиксировало утверждение одного из важнейших принципов парламентаризма – глава правительства должен опираться на большинство своих сторонников в палате общин. А это способствовало возрастанию борьбы партий на выборах за голоса избирателей.

Эту истину осознал Пиль и после отставки приступил к формированию объединения своих сторонников (впоследствии так называемых пилитов) и увеличения их числа в парламенте и обществе. Борьба за их большинство в палате общин протекала в двух направлениях: как в стенах парламента, так и за его пределами.

Главной тактической задачей в парламенте, где концентрировалась политическая жизнь страны, Р. Пиль считал не противостояние правительству вигов, а объединение все еще разрозненных консервативных сил[338]. И это стало новым явлением в истории оппозиции в системе институтов власти. Объединение под руководством Пиля шло по двум направлениям. Первое заключалось в привлечении на свою сторону других, близких по взглядам депутатов, большей частью из среды «заднескамеечников». Этому способствовало дальнейшее размежевание политических сил по наиболее важному вопросу о дальнейшем реформировании устаревшего законодательства. Вторым направлением стала активизация деятельности парламентских организаторов випов (whip – кнут, загонщик).

С середины тридцатых годов випы еженедельно рассылали членам своей группировки бумаги, в которых детально перечислялись парламентские дела на каждый день следующей недели, указывались также и имена наиболее важных ораторов[339]. О напористости випов, их стремлении любым путем обеспечить явку членов парламента на заседания в обществе рассказывались всевозможные анекдоты. Так, например, Ч. Диккенс, непродолжительное время бывший парламентским корреспондентом одной из лондонских газет, в «Очерках Бозы» привел такой случай. Он поведал читателям имевшую хождение в стенах нижней палаты историю о том, как вип поднял с постели тяжело заболевшего депутата, заставил его прийти и проголосовать нужным для партии образом. Таких усилий бедняга не выдержал и тут же скончался, успев все-таки исполнить свой долг[340]. Скорее всего вымышленный факт удивительно точно передает и настойчивость випов, и их преданность делу партии.

Випы консервативного лагеря Томас Фремантль, Джордж Клерк, Джон Янг по решению Р. Пиля еще в 1834 г. сменили прежних организаторов[341]. Вместе они сыграли заметную роль в осуществлении планов лидера. Следует отметить, что выбор Пиля был весьма удачен. По своим организаторским способностям все трое, безусловно, превосходили випов радикалов и либералов, неизменно добиваясь лучших результатов. Они настойчиво и регулярно собирали депутатов, проводили беседы, разъясняли суть возникавших конфликтных ситуаций, указывали, как голосовать в каждом конкретном случае и т. д. Пиль, поставивший випами консерваторов своих единомышленников, добился того, чтобы инструктаж проходил в нужном для него русле. В 1837 г. сделан следующий шаг – учрежден специальный фонд, пополнявшийся добровольно, для печати циркуляров с инструкциями.

Р. Пиль дома или в консервативном Карлтон-клубе (который был создан тори в годы прохождения парламентской реформы) постоянно проводил совещания со своими экс-министрами и наиболее влиятельными консерваторами обеих палат. Такие встречи были необходимы прежде всего для детального обсуждения каждой конкретной ситуации, выработки единой позиции и тактики совместных действий. Непременными участниками таких собраний были випы[342].

Наряду с организационной повседневной работой внутри консервативной группировки шла «работа» с колеблющимися депутатами, в среде которых консерваторы искали сторонников. Эта сфера деятельности была настолько успешной, что к 1840 г. к ним присоединилось более 40 человек из числа прежде непримиримых противников, а именно тех, кто голосовал за парламентскую реформу. Среди «новичков» находились и такие заметные и влиятельные виги, как лорд Стэнли, Д. Грэхем и их сторонники, занимавшие правое крыло лагеря вигов. Если и тот, и другой в 1834 г. отказались войти в состав кабинета Р. Пиля, то к концу 1830 – началу 1840-х гг. их разногласия с политикой лорда Мельбурна достигли пика и привели к разрыву. Уже в начале 1841 г. ультра-тори возлагали на Стэнли большие надежды в связи с тем, что он становился «все более и более главою ториев». По мнению обозревателей, он превращался в серьезного соперника Пиля. Для ультра аристократ Стэнли представлялся более подходящей фигурой в качестве лидера, нежели сын фабриканта. Свидетельством тому стало появление в это время памфлета под названием «Кто будет нашим главою? Стэнли или Пиль?», в котором излагались претензии ультра к Р. Пилю, начинавшиеся с Акта об эмансипации католиков 1829 года. Автор настоятельно рекомендовал партии собираться под знамена лорда Стэнли. Ответом послужил другой памфлет в защиту Р. Пиля, где автор уверял, что с уходом Пиля может раздробиться вся партия [343]. Таким образом, для правого крыла консерваторов Р. Пиль все еще оставался спорным лидером, которому не могли простить его «грехов».

В 1830-е годы уточнялась скорее тактическая линия поведения консервативной партии, нежели ее политическая программа. Р. Пиль не был теоретиком консерватизма. Исследователи не причисляли его к числу глубоких мыслителей. «Напротив, – как образно писал о нем Гизо, – это был ум по преимуществу практический, на каждом шагу совещался он с фактами, как мореплаватель с состоянием неба»[344]. Нельзя не согласиться и с высказыванием проф. Р. Макдауэла, что Пиль «был скорее административным, нежели философским консерватором»[345]. Тем не менее, опытный и талантливый политик он сумел сформулировать свое кредо и тактическую линию поведения. Идеи, высказанные им в ходе выборов 1834 г. в Тамвортском манифесте и в других выступлениях, постепенно оттачивались и получали развитие. Но в главном его позиция оставалась неизменной. Так в 1838 г. в одном из выступлений Р. Пиль заявлял: «Цель, которую я преследую уже много лет, состоит в том, чтобы положить основание крупной политической партии, которая уменьшила бы риск и ослабляла удар от столкновения между двумя ветвями законодательного органа. Которая могла бы сдерживать нетерпеливое рвение желающих добра, но слишком поспешно стремящихся к переменам в конституции и законах Англии. Ту партию, которая авторитетным голосом сказала бы этому беспокойному духу революционных попыток: «Вот предел, далее которого ты не можешь идти»[346]. Против крайностей радикалов прежде всего объединял своих сторонников Р. Пиль. Об этом также свидетельствует то, что из 43 голосований по проектам правительства Мельбурна Пиль высказался против лишь 3 раза[347]. Сдержанность и реализм политики привлекали к Пилю сторонников как в парламенте, так и по всей стране, при этом их число год за годом постоянно увеличивалось[348].

Р. Пиль стремился подчеркнуть и сохранить многие традиционные элементы старого торизма. Прежде всего, они состояли в проповеди сильного правительства, законности, порядка, защиты собственности и сохранения конституции. Как писала газета «Таймс», он обращался к национальным интересам в период «опасного радикализма», но при этом продолжал признавать необходимость реформ, которые помогут сохранить эти ценности[349]. В такой позиции заключался определенный парадокс, подмеченный Н. Гэшем. По его словам, Р. Пиль «защищал систему, интеллектуальным критиком и активным реформатором которой он был; и которую он поддерживал в принципе и изменял в деталях»[350].

Важнейшим направлением деятельности консерваторов стала активизация работы вне парламента. 1830 и 1840-е годы были временем беспрецедентной внепарламентской агитации в интересах различного рода социальных групп и слоев общества. Как правило, они апеллировали к общественному мнению и опирались на прессу. К середине 1830-х годов в Великобритании, по свидетельству «Морнинг Пост», выходило 274 ежедневные газеты, что составляло десятую часть всех европейских изданий[351]. При этом практически все провинциальные издания, за исключением специальных коммерческих, имели собственную политическую направленность. Кроме выпуска газет, журналов, памфлетов, плакатов и листовок, практиковались также и поездки лидеров движений по стране для выступлений на митингах, собраниях, лекциях и банкетах. Создавались многочисленные общества и клубы. Это свидетельствовало о глубоких изменениях в социальной сфере, подъеме общественного самосознания, осознании своих интересов и задач различными слоями общества, о возрастании роли общественного мнения в жизни страны, наконец, политизации широких кругов населения. От выборов к выборам все ощутимее становилась роль электората в формировании состава палаты общин. В связи с этим возрастала и активность политиков, искавших поддержки у избирателей и применявших все те методы воздействия на общественное мнение, которые утвердились в социальной сфере.

Наиболее активно в этом направлении действовали находившиеся в оппозиции консерваторы. Росло число консервативных объединений, создававшихся в различных регионах[352]. Внешне это были самостоятельные, не связанные с Лондоном клубы, ассоциации и общества. Определенным стимулом, толчком к их созданию стало назначение Р. Пиля главой кабинета в 1834 г. К 1836 г. сеть объединений консерваторов охватывала как аграрные районы и графства, так и промышленные центры. Точное число определить невозможно, но, по мнению исследователей, их насчитывалось не менее нескольких сотен[353]. Консервативная пресса подробно освещала деятельность этих обществ, сообщая обо всех мероприятиях, которые они проводили[354]. Это были собрания, сбор средств по подписке, обеды, где члены парламента встречались с местными землевладельцами. Каждая структура по сложившейся традиции общественных организаций имела постоянного секретаря и казначея. Главным направлением их деятельности стала подготовка и проведение выборов. В их ведении оставался подбор и выдвижение кандидатов, оказание им материальной поддержки, участие в регистрации избирателей. Деятельность комитетов, безусловно, оказала влияние, как на рост числа депутатов – консерваторов, так и на политическое размежевание в провинции. Участие в политической жизни переставало быть прерогативой столицы, узкого круга аристократической верхушки и членов парламента.

В 1840-е годы активность консервативных клубов снизилась, что было связано с рядом причин. Среди них – появление аграрных протекционистских обществ, которые привлекли направленностью своих целей часть консерваторов; а также долги организаций. Однако, наряду с другими факторами, клубы внесли свой вклад в победу партии на выборах 1841 г.

Своеобразными организационными центрами были Карлтон-клуб и Карлтонский комитет. Клуб возник в начале 1832 г. и превратился в штаб-квартиру консерваторов столицы. Первое время он являлся их единственным объединительным центром после поражения по вопросу о парламентской реформе. Вслед за консерваторами свои клубы стали создавать виги и радикалы. У. Мольсворт, мечтавший об объединении радикалов, потратил немало сил и средств на создание клуба радикалов. В феврале 1835 г. он писал матери, раскрывая суть своей идеи: «Главной целью является достижение того, чтобы реформаторы всей страны присоединились к нему с тем, чтобы они имели место для встреч, когда приедут в столицу»[355].

Длительное время клубы являлись закрытыми аристократическими учреждениями, объединяли своих членов по положению в обществе или по интересам. Изменения в их численности и многообразие поражали воображение иностранцев, посещавших Британию на рубеже десятилетий. Так, российский путешественник К. Паулович писал: «Есть клубы второстепенные, из коих иные бывают ученые, другие просто общественные, а иные деловые, и относящиеся к промышленности… Имеют также ученые, ремесленники, купцы, военные, офицеры, игроки и обжоры свои клубные дома»[356]. Отличительной чертой второй половины тридцатых годов стало появление политических клубов, что знаменовало нарождение новой черты в политической культуре Британии. В XVIII столетии виги и тори обычно предпочитали собираться в своем излюбленном заведении, где не исключалась случайная встреча с политическим противником, либо в собственных домах в часы приема и т. д. Теперь же здания возводились или покупались именно для создания такого заведения специально для представителей той или иной партии. Как писал Н. Гэш, после 1832 г. наступил «золотой век политических клубов», продолжавшийся вплоть до следующей парламентской реформы, которая была проведена в 1867 г.[357]

К 1839 г. Карлтон-клуб насчитывал 1 100 членов[358]. Они имели возможность ежедневно встречаться в его стенах в неформальной обстановке. Среди наиболее значительных мероприятий стало проведение ежегодных обедов в Гринвиче, в которых без труда можно увидеть прообраз, предшественник будущих регулярных партийных съездов.

Организационным и информационным центром консерваторов стал Карлтонский комитет. Формально не вмешиваясь в дела локальных организаций, он был осведомлен о состоянии их дел. Члены комитета занимались отбором и регистрацией кандидатов, вербовали сторонников, возмещали расходы. Партийные нужды оплачивались из секретного фонда, пополнявшегося добровольными взносами. По мнению профессора Р. Стюарта, фонд консерваторов по размерам был примерно равен подобному же секретному фонду вигов, издержки тех и других на выборах также были примерно равными[359].

Наличие организационного центра, разветвленной сети местных союзов и комитетов, создание единого фонда – все это свидетельствовало об определенном качественном изменении в трансформации структуры парламентских партийных группировок, ее приближении к той модели, которая функционировала во второй половине столетия. Впервые оппозиционная партия имела постоянную организацию, целью которой стала победа на выборах, т. е. приход к власти через электоральный процесс.