— Мне нелегко видеть тебя таким подавленным. Может быть, я смогу чем-то помочь? Поделись, Кирюша.
— К сожалению, дорогая женушка, ты ничем мне не можешь помочь.
— Даже так? — Катя опустила глаза. Ей было обидно, что запланированный праздник может не получиться. — Значит, у нас, как в большинстве семей: у мужа свои проблемы, а у жены свои.
— Ну, не нужно так, прошу тебя. Просто мне трудно даже говорить об этом лишний раз и еще с тобой, — Кирилл посмотрел на расстроенное лицо Кати и понял, что придется сказать, иначе она вообразит себе невесть что. — Катя, просто я снова чувствую себя должником. Я все время думаю, когда же смогу сам купить вот такую квартиру, обставить ее по своему вкусу и жить, зная, что никому ничего не должен!
— Господи, Кирилл, разве можно так говорить? А что тогда мне делать?
— Ты — другое дело. Тебя это не касается. Ты не ждала все детство самого крошечного проявления внимания. А теперь она попросту откупилась, решила так купить мое расположение, — раззадорившись в очередной раз, Кирилл ходил по кухне взад-вперед в сером облаке сигаретного дыма.
— Перестань, Кирюша, ты опять об этом, — пыталась вразумить его Катя. — Зачем во всем видеть плохое? И раньше ты, кажется, был рад тому, что можешь жить отдельно. И родители были в этом уверены. Они хотели сделать как лучше.
— Да, отец как всегда молча принял ее решение. Уверен, она не советовалась с ним.
— Это их отношения, не вмешивался бы ты.
— У Милы Николаевны ни с кем нет отношений. У нее есть только работа, ее авторская программа и все, что необходимо для удачного эфира.
— Кирилл, ты несправедлив к Миле Николаевне, — Кате было неприятно выслушивать его претензии.
Свекровь казалась ей воплощением женственности и целеустремленности. Всякий раз, когда она видела ее на экране, не переставала восхищаться ею. Еще не будучи женой Кирилла, она совершенно случайно узнала, что известная Мила Смыслова — не просто его однофамилица, а мать. Тогда Катя принялась расспрашивать Кирилла о ней, пытаясь узнать как можно больше о женщине, которая в какой-то степени была ее кумиром, образцом совершенства. Но ее вопросы натыкались на безликие, ничего не проясняющие ответы. И длилось это до тех пор, пока Кирилл не вспылил. Они даже поссорились тогда, и Катя решила, что в этой семье не все в порядке. А что именно, она надеялась узнать в скором времени. К тому же она надеялась познакомиться с самой Милой. Это было желание, с которым Катя ложилась и вставала. Она мысленно проигрывала сцену знакомства, отрабатывала выражение лица, подбирала слова, но Мила Николаевна была постоянно на работе или в командировке. Поэтому Кате приходилось довольствоваться обществом двух мужчин Смысловых. Однако ничего вразумительного о Миле она не слышала ни от Кирилла, ни от Максима Сергеевича. Оба вели себя так, словно Милы вообще не существовало или, по крайней мере, она находилась где-то очень далеко. Они явно избегали разговоров о хозяйке этого дома.
И вот теперь, когда Кате уже стали ясны обиды мужа, недомолвки свекра, она не перестала восхищаться Милой Николаевной. Эта красивая, стильная, энергичная женщина по-прежнему оставалась ее кумиром. Катя смотрела на ее гладко причесанные светлые волосы, неброский макияж, модный костюм, думая о том, что ей самой никогда не достигнуть такого совершенства. Раздосадованно глядя на свои вьющиеся каштановые волосы, Катя сравнивала их с длинными белыми локонами Милы. А серо-зеленые чуть раскосые глаза казались ей слишком узкими, невыразительными. От этих грустных мыслей ее отвлек голос мужа:
— Катя, давай не будем говорить о маме, — умоляюще сложил руки Кирилл.
— Нет, будем. Повторю, что нельзя так относиться к родной матери.
— Да? А сколько раз она была у нас в гостях? Когда последний раз вообще разговаривала по телефону с тобой, со мной? Кто из нас входит в зону ее внимания, заботы? Она вообще знает смысл слова «забота»? — не сдавался Кирилл. — И ты ничего не изменишь! Ничего, пойми же! Ты ей вот свитер связала? А она его не наденет ни разу. Помянешь мои слова.
— Наденет, наденет, — упрямо твердила Катя. Она помнила, с каким удовольствием вязала для свекрови просторный свитер из мягкой, нежной бежевой шерсти. Долго подбирая нитки, Катя вдруг почувствовала, что должна взять именно эти. Приятные, нежные на ощупь, они обязательно придадут вещи ощущение уюта. Катя была уверена, что при такой занятости Миле Николаевне не хватает этого. — Наденет и сделает она это тогда, когда пожелает сама, а не для того, чтобы сделать приятное мне.
— Скажи спасибо, что она вообще взяла этот твой подарок. Это не ее стиль. Ты ведь не Соня Рикель и не Армани.
— Я лучше.
— Твое хвастовство не имеет границ, Екатерина. Наверное, ты права, что поступаешь именно так. Верить, что ты лучше всех — это здорово, — сдался Кирилл и только теперь окинул взглядом празднично сервированный стол, бутылку красного вина. Резко меняя тему, Кирилл спросил: — А что у нас за торжество?
— Неужели ты уже способен замечать то, что происходит вокруг? — Катя подняла руки к потолку, потом театрально сплела их на груди и выдохнула: — Гроза миновала.
— Миновала, выкладывай, что за повод.
— Так вот, я лучше всех Армани, Валентино и Юдашкиных.
— Согласен, согласен, — устало улыбнулся Кирилл, глубоко затягиваясь.
— Потому что я скоро стану матерью твоего ребенка, — улыбаясь, произнесла Катя и откинулась на спинку плетеного стула, дожидаясь реакции Кирилла. Он мгновенно перестал маячить перед глазами Кати и застыл с дымящейся сигаретой в руках. Потом подбежал к раковине, затушил сигарету, быстро открыл форточку. Этого ему показалось мало, тогда, выбежав из кухни, он вернулся с освежителем воздуха, и через мгновенье везде витал аромат лимона. Продолжая улыбаться, Катя покачала головой: — Женщины в моем положении очень неоднозначно реагируют на запахи. Ты перестарался, любимый. Дым нравится мне больше этой жуткой химии.
— Катюша, Кирилл присел рядом, обнял ее ноги. — Это и было твое утреннее рандеву? Поход к врачу?
— Ты так догадлив.
— Почему ты не взяла меня с собой?
— Потому… — Катя взъерошила его волосы.
— Прости, малыш. У меня всегда только черное и белое. Я столько внимания уделяю мелочам.
— Есть такое, — согласилась Катя.
— Тебе нелегко со мной?
— Ты большой ребенок, Кирюша. Надеюсь, став отцом, ты все-таки повзрослеешь и начнешь видеть полутона.
— Я сделаю все, абсолютно все, чтобы ты была со мной счастлива. И я невероятно рад, что у нас будет малыш, — поглаживая колени Кати, он преданно смотрел ей в глаза. — Ну, Катюш, я готов. Начинай капризно выдвигать желание за желанием.
— Для начала давай позовем всех на воскресный обед, — предложила Катя.
— Всех? Это кого?
— Милу Николаевну, Максима Сергеевича, моих родителей.
— Ты снова за свое, — поднимаясь, недовольно произнес Кирилл: — Зачем тебе это нужно, Кать?
— Это нам нужно, тебе, мне, малышу. Это называется полноценная семья.
— Ага, ты научи меня, ведь я всю жизнь в неполноценной рос при живой матери-героине труда.
— Кирилл!
Катя осторожно отвела руки Кирилла, поднялась и вышла из кухни. Иногда ей было невероятно тяжело общаться с ним. Он превращался в упрямого ребенка, начинающего вспоминать все детские обиды. Они оставили свой отпечаток в душе Кирилла, делая его время от времени капризным, раздражительным, несправедливым. Он переставал слышать окружающих, полностью уходя в собственные переживания. Они уводили его в далекие времена, когда рядом с ним был отец, а мама, как недоступная красавица, улыбалась им с экрана телевизора.
— Как ты можешь говорить в таком тоне о родной матери?! — сказала Катя, когда Кирилл вслед за ней вошел в комнату. — Я вот своей абсолютно не помню. Все бы отдала за одно воспоминание о ней не со слов отца. За одно прикосновение…
— Что значит, своей не помню? — удивился Кирилл. — А Жанна Андреевна, она тебе кто?
— Отец женился на ней, когда мне было четыре года. А моя мать умерла при родах. Я убила ее.
— Не говори так.
— Всю свою сознательную жизнь я живу с этим комплексом вины.
— Ты никогда не говорила со мной об этом, — укоризненно заметил Кирилл.
— Я считала Жанну Андреевну своей матерью и никогда бы не узнала правды, если бы она сама не рассказала. Она прекрасная женщина. Знаешь, она призналась, что побоялась рожать ребенка от отца, чтобы никогда не упрекнуть себя в том, что будет по-разному относиться к детям. Это она решила, что в нашей семье будет один ребенок, один объект внимания и заботы.
— Невероятно, — тихо сказал Кирилл, вспоминая спокойное, приветливое лицо Жанны Андреевны. Ему даже казалось, что Катя похожа на нее больше, чем на отца.
— Да, вот такие дела, — покусывая губы, произнесла Катя. — Рассказала мне мама обо всем, и как будто ничего не изменилось. Я не перестала любить ту, которая была со мной всю жизнь. И благодарна я ей еще за то, что она не стала ничего скрывать, в отличие от отца. Знаешь, он фотографии мамины прятал долгие годы, чтобы не травмировать меня. Наверное, он был по-своему прав. Но кто знает, в каком возрасте человек готов ее услышать, правду? Я тогда вздумала обижаться на него, а сейчас понимаю — не должна была… Когда я смотрю на фотографии родной мамы, у меня сердце останавливается. Я себя в ней вижу, понимаешь? Это то, что называется зовом крови. Это стержень, то самое чистое, что дается каждому. Нужно только не осквернить. А ты имеешь наглость говорить о женщине, подарившей тебе жизнь, так неуважительно! Не смей больше делать этого при мне!
— Ты тоже давай потише, а то я могу обидеться.
— Обижайся, бог с тобой.
— Невероятно! — воскликнул Кирилл. — Чем она добилась твоего расположения? Чем задобрила?
— Она мать моего мужа и скоро станет бабушкой моего ребенка. По-моему, этого достаточно! — Катя отвернулась, давая понять, что разговор окончен.
— Катя, — Кирилл увидел в ее глазах столько отчаяния, столько боли, вызванной непониманием. Ему стало стыдно, что такой день может остаться в памяти как воспоминание о неприятной ссоре, выяснении отношений. Нет, это ни к месту. Пусть думает что хочет о Миле. Нельзя ей теперь так огорчаться. — Катюша, ты у меня такая мудрая, что рядом с тобой я рискую навсегда остаться мальчишкой.
— Смыслов, перестань подлизываться.
— Не перестану.
— Это означает, что ты согласен со мной?
— Да, — слукавил Кирилл.
— Как много же мне нужно было сказать.
— Тебе нужно было сделать это раньше.
— Всему свой черед, и этому разговору — тоже, — Катя подперла щеку ладонью и, вытянув губы дудочкой, смотрела на Кирилла.
— Что?
— Ничего. Любуюсь тобой.
— А может, вернемся к остывшему ужину? — предложил Кирилл.
— Хорошо. Хотя он уже не будет таким торжественным, как намечалось.
— Я настолько все испортил?
— Давай не будем продолжать, — Катя поднялась с кресла, подошла к Кириллу, взяла его за руку. — Пойдем, я умираю с голоду, а мне теперь это ни к чему.
— Кать, я люблю тебя, — устроившись напротив нее, вдруг сказал Кирилл. — Если бы ты только знала, как я счастлив, что ты со мной.
— Я знаю.
— И это все, что ты можешь мне ответить? — открыв бутылку вина, Кирилл налил его в бокалы. — Я не верю своим ушам!
— Я тоже люблю тебя. Сейчас мне кажется, что даже ребенка не смогу любить сильнее. С тобой связано столько светлого, доброго. Знай, что я всегда буду с тобой. Ты моя первая любовь, настоящая, на всю жизнь. Ты — отец моего будущего ребенка, и я так хочу, чтобы он был похож на тебя.
— Продолжай, — широко улыбаясь, Кирилл восхищенно смотрел на Катю.
— Единственное, о чем я тебя прошу будь помягче с матерью. Мне кажется, у нее не такая сладкая жизнь, как она хочет всем показать.
— За тебя и нашего малыша! — улыбаясь, Кирилл поднял бокал. Он не хотел комментировать слова Кати и точно не желал менять своего отношения к матери. — Люблю, люблю…
Катя поняла, что пока сказала достаточно о том, что беспокоило ее с самых первых встреч со Смысловым. Такой уж у него характер — никогда не прислушивается к советам. Или делает вид, что не прислушивается. Однако Катя замечала, что по прошествии времени Кирилл поступал так, как она ему советовала, Правда, он не всегда в этом признавался, но для нее важнее был результат. Оставалось надеяться, что в отношении Милы Николаевны произойдет нечто подобное. Сейчас он не хочет даже говорить об этом, но, может быть, будущее отцовство сделает его мудрее, сговорчивее. Неужели он не видит, что похож на свою мать не только внешне? И Максим Сергеевич не один раз утверждал это:
— Он так похож на Милу, только сердцем помягче…
Время пролетело незаметно. За окном становилось все тише. А Катя с Кириллом разговаривали, разговаривали, не замечая того, как стрелки часов совершают круг за кругом. Это были воспоминания, планы на будущее, связанные с пополнением в их семье. И когда Катя посмотрела на часы, не поверила: они проговорили почти четыре часа. Нужно было ложиться спать.
— Иди ложись, — целуя Кирилла, сказала Катя. — Я уберу и тоже лягу.
— Я помогу тебе, — с готовностью Кирилл повязал фартук.
— Не нужно. Прошу тебя, мне это не в тягость.
— Хорошо, как скажешь. Спасибо, все было замечательно.
Кирилл чмокнул ее и вышел из кухни. Глядя ему вслед, Катя подумала, что мужчины — создания с совершенно иным подходом к жизни. У них своя философия, которой они никогда не изменят. И в то, что она смогла убедить Кирилла поменять свое отношение к Миле Николаевне, Кате верилось с трудом. Она понимала, что он попросту не хочет ее огорчать. Катя приложила ладонь к животу и, поглаживая его, тихо сказала:
— Надеюсь, ты будешь любить меня… Мы будем любить друг друга.
Осторожно составляя посуду в раковину, Катя вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. Прикрыв дверь на кухню, она открыла посильнее горячую воду. Ее громкий плеск заглушал всхлипывания. Слезы бежали по щекам, и Катя не пыталась бороться с ними. Она даже не понимала до конца их причины, но точно знала, что это слезы радости и печали одновременно. В жизни так часто бывало, что за все хорошее она обязательно расплачивалась полосой неудач, ошибок. Как будто кто-то невидимый четко следил за тем, чтобы все в ее судьбе было строго компенсировано. А сейчас она чувствовала себя почти абсолютно счастливой и боялась, что в недалеком будущем ей придется платить за это слишком высокую цену.
Мила едва дождалась окончания программы. Такое случилось с ней впервые. Обычно она не испытывала облегчения, когда гасли софиты. Ей всегда казалось, что время пролетело чрезвычайно быстро. Остановить его было самым большим ее желанием, а вот сегодня Мила подгоняла секунды. Она украдкой поглядывала на часы, боясь, что не сможет закончить программу. С самого утра она плохо себя чувствовала, но, выпив две таблетки но-шпы и горсть валерьянки, решила, что все пройдет. Эфир всегда действовал на нее, как анестезия, но на этот раз приступообразная боль не позволяла ей получать привычное наслаждение от программы. В эфир пошла завершающая программу реклама, и только тогда Смыслова позволила себе убрать с лица улыбку. Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох, задержала дыхание и медленно выдохнула. Малейшее движение диафрагмы отзывалось острой болью. Открыв глаза, Мила поймала озабоченный взгляд ее собеседника, тут же лучезарно улыбнулась. Она вложила в эту улыбку все свое обаяние и благодарность за прекрасно прошедший эфир.
Сегодня это был известный актер, Сергей Крутов, недавно снявшийся в получившем высокую зрительскую оценку сериале. Даже Мила, обычно не смотревшая вошедших в моду мыльных опер, сделала исключение для сериала с участием Крутова. Конечно, она увидела не все, но и этого было достаточно, чтобы дать игре актера высокую оценку. Молодой, обаятельный, с неподражаемой улыбкой — представитель немногочисленной плеяды талантливых актеров нового поколения, он умел перевоплощаться в роли, совершенно противоположные по характеру: от откровенных подлецов до положительных героев, претендующих на звание героя нашего времени. Но, несмотря на это, мысль пригласить его в свою авторскую программу Мила вынашивала довольно долго. Это касалось каждого предполагаемого участника. Мила приглашала в «Успех» людей исключительного таланта, получивших широкое признание, зачастую — всенародную. С представителями актерской профессии она вела не первую программу, но это не означало, что диалог в прямом эфире будет идти проторенным путем. К тому же передача должна была созреть внутри самой Милы. Она собирала о Крутове материалы, просматривала многочисленные заметки в газетах, журналах и, только определившись в собственном отношении к будущему герою своей программы, позвонила Сергею и договорилась о встрече. Вскоре в анонсах программы «Успех» улыбался обворожительный Сергей Крутов.
Мила была рада тому, что именно сейчас этот молодой и талантливый актер стал гостем ее программы. Сейчас, когда успех шел, наступая ему на пятки, проверяя на прочность славой, деньгами, преклонением и восхвалением со всех сторон. Общение с ним доставляло Миле огромное удовольствие, и его участие в программе было взаимовыгодным. Аудитория, которая собралась сегодня по ту сторону экрана, наверняка была многочисленнее обычного и включала зрителей разных возрастов. За несколько мгновений до начала Мила, предвкушающая удовольствие от тридцати минут полета в эфирном безвременье, вдруг почувствовала себя плохо. Показывать это было нельзя ни в коем случае. К боли добавилось нарастающее чувство тревоги. Это было уже слишком! Горсть таблеток должна была помочь ей на время забыть обо всем, кроме работы. Мила дала себе установку забыть о боли, страхе и думать только о работе, о ее выполнении на «отлично». Чего ей это стоило, не знал никто, но Мила профессионально справилась с волнением и, как всегда на высоте, провела получасовую программу. Ей едва удавалось справляться с нарастающей болью под правым ребром. В какой-то момент Мила даже упустила нить беседы, настолько сильной, острой та боль стала. Снова улыбнувшись, Смыслова пригубила воды и, сообразив, что время эфира подходит к концу, поблагодарила своего гостя за красноречие, за прекрасно проведенное время. Мила осыпала гостя заслуженными комплиментами, сделав ударение на том, что ему не нужно было задавать вопросов, он и сам прекрасно находил интересные темы, способные удержать у экрана зрительскую аудиторию. А в конце, как всегда, Смыслова обратилась к зрителям со словами любви и признательности. Она всегда заканчивала программу фразой: «Я люблю вас!» Сегодня признание далось ей слишком тяжело. Боль стала нестерпимой. И как только юпитеры погасли, Мила дрожащей рукой достала платок и вытерла мелкие капельки пота со лба. Ее знобило, подташнивало, но работа еще не была доведена до конца. Нужно было соблюсти определенные ритуалы, поблагодарить своего гостя и проводить его. Мила почувствовала сухость во рту, насколько могла быстро отпила глоток воды и попыталась снова придать лицу самое приветливое выражение, на которое была способна.
— Спасибо. Все прошло прекрасно! — ей казалось, что каждое слово, словно острая пика, вонзается ей под ребро. Превозмогая боль, Мила поднялась, протягивая руку. — Я благодарна вам за приятно проведенное время. Вы — чудо что за собеседник!
— Взаимно, Мила, — Сергей галантно наклонился и коснулся губами ее руки. Кажется, он не заметил того, насколько ей плохо, Вероятно, волнение позволило ему сосредоточиться только на своих ощущениях. — Благодарю.
— Я провожу вас, — Мила говорила, чувствуя, что вряд ли сможет сойти с места, но на выручку ей неожиданно пришел первый помощник оператора, оказавшийся близким другом Крутова.
— Мила Николаевна, а что, если я похищу своего товарища? — обнимая Сергея за плечи, спросил он. — Мы так давно не виделись. Популярность отнимает слишком много времени.
— Если Сергей не возражает, — развела руками Мила.
— Не возражаешь, Серега?
— Нет, я рад тебя видеть, — Крутов улыбнулся. — До свидания, Мила. Надеюсь, вы не сочтете меня невоспитанным, если мы вас покинем.
— Удачи вам, Сережа, — улыбаясь, Мила смотрела им вслед, но как только за обоими закрылась дверь студии, прижала руку к животу и, едва передвигая ноги, направилась к служебному выходу. Она не видела никого, кто встречался ей на пути, не отвечала на хвалебные оценки программы. Едва улыбаясь кончиками губ, она стремилась как можно скорее укрыться от людских глаз. Ей было не до комплиментов. Внутри словно каленым железом жгло, боль была настолько сильной, что лишала Милу дара речи, способности мыслить. Едва переступив порог одной из кабинок женского туалета, Мила закрылась и опустилась на колени. Она не чувствовала холодного кафеля, ее рвало, словно выворачивало наизнанку. И легче не становилось. Дышать было нечем, на глазах выступили слезы, единственное, о чем мечтала Мила, — глоток воды и две таблетки но-шпы, оставшиеся в ее косметичке. Наконец, все закончилось. Пик приступа прошел, но Мила чувствовала себя ужасно. Слабость во всем теле делала ее неповоротливой. Единственным желанием было лечь, устроиться поудобнее и спать. Но до конца рабочего дня было далеко. Ругая себя за халатное отношение к собственному здоровью, Мила сделала несколько глубоких вдохов. Отголоски недавнего приступа отозвались тупой болью под правым ребром.
Еще вчера она ощутила непривычно настойчивую тяжесть в боку, но решила не обращать на нее внимания. Так бывало частенько: поболит и перестанет. Обычно в эти периоды Мила садилась на диету. Максим каждое утро готовил для нее овсянку на воде, заваривал зеленый чай, желчегонные травы, следил, чтобы она меньше курила. Потом она начинала капризничать, отказываться от скользкой каши и некрепкого чая, однако уговоры мужа действовали на нее лучше любой медикаментозной терапии. Максим говорил так уверенно, так убедительно, а ей нравилось чувствовать себя ребенком, о котором заботятся. Но теперь переживать о ней было некому. Еда последние полгода всухомятку, на ходу, сигарета за сигаретой, походы к диетологу, на которые ее так убедительно настраивал Смыслов, канули в Лету. Мила заботилась о себе с постоянной оглядкой на убегающее время, время, которого всегда не хватало и не хотелось тратить его на пустяки. А дежурства у плиты было для Милы именно тем, на что жаль растрачивать драгоценные часы. Даже пожаловаться некому, все забыли о ней. Все отказались. Хотела маме позвонить. Обычно все дети поступают так в трудную минуту. Все, но не Мила. Наверное, теперь ей было настолько плохо, что она все-таки решилась. Набрав номер, она не смогла заставить себя говорить с родителями. Они не должны знать, что у нее полно проблем, что здоровье ни к черту, что она раскаивается во многом. К тому же мама дала ей понять, что не одобряет развода с Максимом. Ее слова больно резали слух:
— Двадцать пять лет вместе — это не тот срок, когда можно просто забыть о существовании человека, — Елена Антоновна сверлила дочь тяжелым взглядом. — Мы по-прежнему будем считать его близким нам человеком. И на все праздники он будет нашим гостем.