Помоги проекту - поделись книгой:
У заядлого игрока, как и у первобытного человека, ничего случайного нет, надо только уметь увязать между собой некие знаки и события и понять отношения между ними. Беспричинных событий не бывает. Прямо по Воланду: «Кирпич ни с того ни с сего, … никому и никогда на голову не свалится» (Булгаков 1988: 394).
Это как раз составляет суть так называемого архаичного или
«Человек архаических эпох склонен изгонять из мира случайность. Последняя представляется ему результатом более таинственной, но и более мощной закономерности. Отсюда и вся обширная практика гаданий» (Лотман 1992 (а): 92).
Обращение к игре выступает как поиск иной логики построения мира, как поиск иных причинно-следственных связей. Эта иная логика лежит за пределами европейского рационализма. Игрок, как и человек архаичной культуры, исходит из идеи, что всё в мире – вещи, явления, события – связано между собой некими тонкими связями, остается понять только, как именно, чтобы воссоздать картину мира с учетом по-новому понимаемой детерминированности.
Сложные причинно-следственные построения и иррациональные интерпретации мира хорошо видны в подробно описанных Р. Кайуа сверхпопулярных играх, в которые самозабвенно играют миллионы людей: в «китайской шараде» (Rifa Chifa) на Кубе и в Jogo do Bicho («игре в зверей») в Бразилии. В них надо угадать и сделать ставку на рисунок и число, которые заранее выбираются и держатся в строжайшем секрете. Рисунки на карточках имеют сложное символическое значение, с различными уровнями толкования и посвящения в их сокровенный смысл; символы сочетаются между собой по таинственным законам, вроде того, что креветка является «товарищем» оленю, а паук «слугою» рыбы; эмблемы группируются в серии; и каждому изображению к тому же соответствует число. «Клоун, который красится в укромном месте» – это число 8; в то же время эта эмблема и это число обозначают покойника, который накрыт белой простыней; но и это объяснение «годится только для профанов. На самом деле речь идет о посвященном… во время тайной церемонии жрец рисует ему белым мелом ритуальные знаки на лице, ладонях, груди, руках и ногах» (Кайуа 2007: 163). Или «Шлюха поделить на бабочку равно черепахе» – здесь 12 делится на 2 и получаем 6. Соотношения знаков и символика чисел проецируются на весь ход игры и далее на все жизненные перспективы. Что стоит уметь воспользоваться такой подсказкой банкомета и связать с ней свою удачу: «Хочу сделать вам одолжение. Слон убивает свинью. Тигр предлагает ее на продажу. Жаба несет ее на рынок, а Олень забирает сверток». Но опытному игроку ясно, что ставить надо на 31 (Кайуа 2007: 162–163).
Эти азартные игры являют собою не что иное, как прибежище архаичной логики, которая описывает совершенно иную картину мира, бесконечно далекую от мира нашей повседневности. Это вариации на тему того, что Л. Леви-Брюль называл «пралогическим мышлением», а К. Леви-Стросс «мифологическим», оно живо и прекрасно «работает» в мире конкуренции и технического прогресса. В этих играх «мифологическое» мышление с легкостью сочетает в себе напластования разных мировоззрений, времен и народов, включая тайный счет, и магию цифр, и отголоски разных африканских культов, и знания китайских древних текстов[11].
Таким образом, как показывает Р. Кайуа, азартные игры, состязания, маски и головокружения представляют собою не только различные стратегии счастья и успеха, но и различные картины мира с соответствующими моделями поведения. Целеполагание и точный расчет противостоят попыткам «на авось» и на удачу так же, как agon противостоит alea; аналогично рациональные знания и / или чувственный опыт – противопоставляются экстазу, трансу, особым состояниям сознания, которые сопутствуют играм «головокружениям» и «мимикрии». Каждая игра по-своему подсказывает, как надо действовать и строить свою жизнь, как интерпретировать происходящее, как понимать причинно-следственные отношения.
По сути,
Так, в современных постиндустриальных «бухгалтерских» обществах можно упорно трудиться, стремясь показать лучший результат, принимать участие в конкурсах, преодолевать одну за другой последовательные ступени социальной иерархии. Но в какой-то момент это может разочаровать. Усилия останутся без вознаграждения. Рациональные знания не смогут объяснить происходящего. К тому же победителей всегда единицы, это избранные, «ведь пряников сладких всегда не хватает на всех», а тех, кто не преуспел, – великое множество, и они, конечно же, попытаются взять реванш.
Для них в нашей цивилизации, построенной на агоне, есть особые «ниши», искусственные игровые миры alea, которые со временем превратились в игорную индустрию. В ней найдется место и для мистических исканий, как у героев XIX в., и просто для развлечения, и для попыток одной удачной ставкой с лихвой компенсировать всё то, что не удалось достичь жизнью в упорном труде и лишениях.
Современная игорная индустрия, говоря словами Р. Кайуа, напоминает «гигантские опиумные курильни», они дают забвение от неутешительной реальности и помогают «малым мира сего легче переносить заурядность своего положения, из которого у них нет… никакого другого способа вырваться. Для этого нужна необычайная удача – чудо. И вот alea как раз и занимается тем, что все время сулит такое чудо» (Кайуа 2007: 133–135).
«Дионисийские» игры – маски и головокружения – в наши дни
Маски и головокружительные игры с их оргиастической дионисийской стихией, процветавшие в «хаотических» культурах, также не ушли в прошлое. Поиски острых ощущений никуда не исчезают из «цивилизованных» культур, но особым образом институализируются. Они допустимы в виде развлечений и досуга, будь то цирк, парк аттракционов или экстремальные виды спорта. Вокруг них разрастается своя индустрия, которая придумывает и реализует всё новые варианты захватывающих дух технических новинок – комнат страха, кривых зеркал, гоночных автомобилей, болидов, ледовых трасс и дельтапланов. Играм с головокружением и «добровольным расстройством чувств» в сфере серьезных профессиональных занятий соответствует акробатика; мимикрии и маскам – театр и актерское ремесло.
Лишенная сакральности мимикрия, по Р. Кайуа, уже не способна ни на транс, ни на одержимость, а лишь на пустую мечтательность. В наши дни она находит себе особое прибежище, а точнее, обретает новую форму существования – она превращается в
За таким явлением, как
Культ кинозвезд и музыкантов – ему мы обязаны архаичной, доводящей до экзальтации мимикрии. Он расцвел в ХХ в. и с легкостью перешагнул в век XXI. Не прошло и недели с момента смерти Майкла Джексона, как в прессе появились сообщения, что 12 его фанатов покончили с собой[12].
Но фанаты нашего времени чаще выбирают себе в качестве иконы не столько лирических героев и певцов любви, сколько футболистов. Эти менее склонны к самопожертвованию и зачастую опасны для окружающих. Стоит вспомнить разгромленные трибуны и кровавые побоища между фанатами разных команд или события июня 2008 г., когда празднование победы турецкой сборной над сборной Голландии сопровождалось бравурной хаотичной стрельбой ликующих болельщиков по всей стране. Эта пальба от переизбытка чувств и восторга победы стоила жизни 20 случайным жертвам, включая женщин и детей.
Кумиры меняются, меняются и способы выражения им своей преданности, но компенсаторной сути явления фанатов-поклонников это не меняет.
И в самые давние времена, и сегодня игры имеют дело как раз с тем, что так тщетно пытались уловить интеллектуалы, романтики и повесы начала XIX в. Традиционные народные игры обращались как раз к тем высшим силам, которые стремились ощутить / обуздать и герои Достоевского, и игроки, описанные Лотманом, и фаталист Лермонтова, и пушкинский Германн. Только традиционные игрища, не в пример завсегдатаям «Рулетенбурга», не докучали этим силам, для обращения к ним было условное время и место, когда можно, кому можно и какой игрой следует себя и свою судьбу позабавить и задобрить, чтобы просьба дошла. А также не слишком настаивали, в отличие от азартных игроков, на благосклонности высших сил, и главное, просили о самом необходимом: чтобы дети рождались, чтоб скотина не дохла, чтоб земля плодоносила.
Итак, в игре могут сфокусироваться вечные вопросы бытия: о судьбе и роке, о закономерности и случайности, о человеческом счастье и пути его обретения (и плате за него). Человек привносит в игру свои духовные смуты, и именно игра, уводящая, казалось бы, в сторону от действительности, несмотря на всю свою условность и иллюзорность, предлагает ответы на вопросы, для которых у человечества нет, а может, никогда и не будет ясных однозначных решений.
Глава 3. Власть против игры. Игра против власти
Лучше Фортуна задом, чем Фемида передом.
Для любой власти, для любой официальности игра – неподконтрольная территория. И в той или иной степени это власть тревожит. Чем жестче и авторитарнее государственная система, чем больше она стремится регламентировать жизнь своих подданных, – тем нетерпимее она относится к играм. У древних греков весьма популярны были многие игры, особенно игра в кости. Исключение составляла лишь Спарта, где азартные игры были полностью искоренены. Древнее римское право различало и разграничивало дозволенные игры ludi и недозволенные азартные игры alea и прилагало примерный список таких игр. Деньги, выигранные в alea, по закону, надо было вернуть проигравшему, тогда как выигрыш в ludi признавался вполне (Брокгауз, Ефрон 1890. Т. 1: 203).
Гонения на игры
В христианские времена изобретение азартных игр приписывалось черту, средневековое искусство изображало Смерть ловким шулером, обыгрывающим своего партнера; даже в гротескно-смеховом жанре фаблио азартная игра рисуется на фоне адского пламени: святой Петр спускается в ад, чтобы сыграть в кости с жонглером, который сторожит души грешников, и освободить обреченных на муки (фаблио XIII в. «Св. Петр и жонглер») (см. Фрейденберг 1996). Но несмотря на всё это, уже в XII веке в Италии появились первые игорные дома, а в XIII в., когда они распространились по всей Европе, появлились особые законодательства, жестко ограничивающие их деятельность. В XIV в. именем закона эти заведения уже начали запрещать и закрывать повсюду, за исключением княжества Монако (Брокгауз, Ефрон 1990. Т. 1: 203).
И в зерни, и в картах, а чуть позже и в рулетке христианство видело те же языческие корни, что и в гаданиях, и в народных игрищах, поэтому оно отрицало игры всегда, а временами переходило к прямым гонениям. В каждой области, в каждой провинции эти ограничения вводились в разное время и с различной степенью строгости. В большинстве случаев светские власти воодушевлялись непринятием азартных игр церковью и действовали заодно с духовенством.
В XIII в. на юге Франции в Провансе в разгар преследований еретиков-сектантов под строжайшим запретом оказались не только вероотступничество и инакомыслие, но и самые, казалось бы, далекие от идеологии и религии вещи. Так, в городе Монтобане была сделана попытка зарегламентировать повседневный быт граждан: сон и еда – всё в строго установленное время. Регламентировался покрой одежды, оговаривалась допустимая длина шлейфа и строжайше запрещались украшения из золота, серебра и драгоценных камней – не должно было быть ни намека на роскошь и щегольство: «…не дозволяется употреблять парчовых или шелковых одежд и мехов; вместо них следует носить простые суконные с отделкою из красной кожи… Гражданки не должны носить булавок и застежек на платьях и корсетах; взамен их нашивать по 10 пуговиц ценою не более 3 солидов… Мужья, граждане Монтобана, обязаны наблюдать, чтобы их жены не носили запрещенных вещей». Ограничения вводились даже на разговоры соседки с соседкой и на приглашение гостей, на веселье и шумные праздники. И, конечно же, на этом фоне был введен строжайший запрет на игры (Кадмин 2005: 95–98).
На рубеже XV–XVI вв. в Западной Европе прослеживается последовательная тенденция к упорядочению социальной структуры, когда одних маргиналов выдворяют из городов (лицедеев, фокусников, музыкантов), а другим отводят особые кварталы (нищим, брадобреям, банщикам). «Благопристойное» же общество также весьма ограничивается в своих свободах. Повсеместно вводятся запреты на народные гуляния, танцы, карнавалы, а также на игры, а нарушители запретов караются (Ирзиглер, Лассота 1987: 205–219; Даркевич 1988: 220–224).
Это нивелирование разнообразия культуры, унаследованного от средневековья, устрожение нравов и наступление на всякого рода развлечения связано с религиозными и политическими реформами, с движением Реформации и ответной Контрреформацией (Гуревич 1987: 24, 30). При всей противоположности Реформации и Контрреформации игры равно отвергались и преследовались ими. Каждое из этих движений в своей «антропологической части» стремилось к созданию нового человека, своего рода Homo religicus, свободного от скверны язычества и произвольных трактовок веры. А Homo religicus по сути своей несовместим с Homo ludens, который свободно убегает от тягот земной юдоли в игровые миры, пытается играючи попытать фортуну и вступить в контакт с теми самыми тайными силами, которые всецело отрицает официальная религия.
Нечто близкое происходило и в России (см. Ч. II, гл. 3). Соборное уложение 1649 г. относило игру в карты к разряду преступлений: «А которые воры на Москве и в городех воруют, карты и зернью играют, и проигрався воруют, ходя по улицам, людей режут, и грабят… их всяких чинов… приводити в приказ. … да будет про воровство их сыщется допряма, что они зернью и карты играют… тем вором чинити указ тот же, как писано выше сего о татех» (Соборное уложение 1649. Глава XXI «О разбойных и татиных делах». Статья 15). В XVII в., по воеводским наказам, игравших в карты, в зернь велено было наказывать кнутом, ссылать, а в особых случаях наказывать их так же, как разбойников-убийц, «татей», карты же и зернь отбирать и сжигать (Брокгауз, Ефрон. 1890. Т. 1: 204). Многие Уставы благочиния осуждают азартные игры и ставят под запрет игорный бизнес. При этом сама многочисленность официальных запретов свидетельствует о популярности такого рода развлечений.
Гонения со стороны властей на азартные игры – явление, встречающееся в истории самых разных государств. Вовсе не обязательно у истоков своих оно должно иметь религиозную подоплеку, как в случае язычества и христианства. Один из первых запретов на игры в Восточной Азии – указ японской императрицы, изданный в «8-й день 12-й луны» 689 г., запрещающий игру в сугороку. Эта игра пришла в Японию из Китая, где она называлась шуанлю («двойная шестерка») и была хорошо известна уже во времена династии Тан (VII–X вв.). Она представляла собой (как это видится нам сегодня) некий гибрид игры в кости и шашки, в ней также фигурировали гадательные таблички в качестве бирок, и это была азартная игра. С Х в. стали появляться игорные дома для игры в шуанлю, в XIII–XIV вв. она процветала, игорных домов было очень много, «из простого увеселения она превратилась в своеобразный символ общественных нравов того времени». И это притом, что в тот же период издавалось множество запретов, вплоть до указа «отрубать руки игрокам в шуанлю» (Войтишек 2009: 45–47). И шуанлю, и сугороку и в Китае и в Японии, невзирая на множество гонений, процветали около тысячи лет и оставили свой след в истории этих стран, в законодательных сводах, в литературе, пока не были вытеснены новыми увлечениями (Там же: 48).
Итак, временами власти смотрят на игры «сквозь пальцы», временами берутся за их искоренение – это зависит от многих обстоятельств экономического, идеологического, политического порядка.
Особо важно подчеркнуть во всем вышесказанном, что гонения на азартные игры никогда не выступают некой обособленной мерой, направленной только на запрещение игр. Это всегда один из пунктов целого комплекса мероприятий, направленных на «устрожение быта и нравов». Здесь не в играх как таковых дело. Гонения на игры – лишь показатель происходящих в обществе явных и не явных перемен: текущие реформы направлены на снижение энтропии и ужесточение существующей социальной структуры, репрессии на игры и игорные дома – это один из весьма показательных индикаторов того, что настало время «закручивания гаек».
В контексте взаимоотношения с властями, как светскими, так и духовными, игра выступает в двух своих ипостасях: как приватное пространство, которое отдано на откуп личному выбору – играть или не играть, относиться к игре как к безделице и развлечению или, напротив, как к последнему шансу на успех; и как одно из направлений бизнеса, тогда уже речь идет об игорной индустрии. Обычно, если уж игра начинает преследоваться, то она преследуется в обеих этих ипостасях, но игорный бизнес запрещается или ограничивается в законодательном порядке; игра как род досуга частных лиц может просто не одобряться, а может и жестоко караться, опираясь на соответствующие законы.
Наиболее тоталитарные системы, стремящиеся контролировать все сферы жизни людей, не допускают игру ни в каких ее проявлениях. Примером тому кальвинистские общины в Швейцарии XVI в. или наиболее ортодоксальные мусульманские страны в наши дни, вроде Саудовской Аравии, Ливии, Ирана, где в большинстве игр усматривается смущающий души и отвлекающий от истинной веры азарт.
У каждой власти, у каждой исторической эпохи свои объяснения неприемлемости игр: во время религиозных реформ акцент делался на их дьявольской сущности; светские власти видели в них постоянный источник раздора и разорения населения (почему-то когда разоряются другим способом – акции прогорели, предприятие лопнуло, на большой дороге ограбили, – государство не спешит так заботливо уберечь своих подданных от подобных превратностей). Но во все времена власти смущают плохо поддающиеся контролю огромные денежные потоки, задействованные в игорном бизнесе.
Игра наудачу с государством
Одной из альтернатив игорному бизнесу и увлечению азартными играми выступает лотерея. Исторически сложилось, что самые крупные лотереи организуются государством, а локальные и / или небольшие учреждаются под строгим контролем местных властей. Запрещая, ограничивая и презирая игорный бизнес, государство не может в одночасье закрыть все «гигантские опиумные курильни», отдать азарт на откуп черному бизнесу и поставить его вне закона. Контролируемая государственными структурами лотерея – вот наиболее легитимный вариант удовлетворения тех же страстей.
Само название «лотерея» восходит к франкскому слову hlot, что означает «жребий». Есть множество определений лотереи. Лотерея – это «финансовая операция, состоящая из выпуска с разрешения соответствующего государственного органа и свободной продажи выигрышных лотерейных билетов, розыгрыша и вручения предъявителям выигравших билетов различных денежных сумм или ценных вещей» (БСЭ. 1974. Т. 15. С. 424). Определения лотереи Брокгаузом и Ефроном куда более лаконичны – это «организованная игра на счастье»; «вид обогащения одних лиц за счет других»; образец так называемых «рисковых сделок» (Брокгауз, Ефрон. 1896. Т. XVIII: 27).
Можно дать еще один вариант: лотерея – это азартная игра с государством, где государство всегда в выигрыше.
Насколько известно, первые лотереи появились в XV в. в Голландии, чуть позже, в начале XVI в., в Италии и во Франции. История лотерей – это история их огосударствления. Показательна в этом плане история лотереи во Франции. Во Франции ордонансом 1687 г. были закрыты все частные лотереи, но уже в 1700 г. учредили государственную лотерею, получившую постоянную организацию в 1776 г. После революции новая власть отвергала лотерею вместе со старыми порядками как «бич, изобретенный деспотизмом», но спустя несколько лет из-за наводнения страны билетами иностранной лотереи была вынуждена организовать свою лотерею (Брокгауз, Ефрон. 1896. Т. XVIII: 27).
В Россию лотереи пришли позже. Об их популярности в XVIII в. косвенно свидетельствует сенатский указ от 7 декабря 1760 г. «о конфисковании товаров, кои носят по домам для играния лотереи». Но если этот указ ограничивал или закрывал частные лотереи как вариант неизменно гонимых на Руси азартных игр, то другой державный указ в том же году учреждал классную государственную лотерею. Доход от нее должен был пойти на содержание отставных и раненых офицеров и рядовых, билеты продавались по рублю. Лотерея эта не принесла ожидаемых выгод, и у Екатерины II сложилось плохое отношение к подобного рода «вредным выдумкам». «Слава Богу, мы не в таком положении, чтобы, для умножения дохода казны нашей несколькими ста тысяч рублей мы имели нужду народу давать поощрение к большему мотовству и повод ко всем порокам, из того проистекающим», – так Екатерина II ответила «итальянским проекторам», предложившим в 1771 г. организовать в России лотерею наподобие генуэзской, а потом и вовсе запретила лотереи. К лотереям вернулись позже, и в 1782 г. в Уставе Благочиния был строго определен порядок разрешения и проведения лотерей «для вспоможения разоренным от несчастных случаев». Оговаривалось, как часто можно проводить лотереи и на какую сумму, когда довольно разрешения губернатора, а когда надо просить позволения у министра и выше (Брокгауз, Ефрон. 1896. Т. XVIII: 28–29). Благотворительные лотереи с разрешения местных властей были широко распространены в XIX в.
Лотереи строителей коммунизма
После Октябрьской революции 1917 г., когда разрушены были старые традиционные устои общества, когда в корне изменилось отношение к религии, понимание нравственности, когда теория «эроса крылатого» пыталась сокрушать институт семьи и воспевала свободу отношений между полами, – даже на фоне всех перемен отношение к азартным играм официально осталось отрицательным. Только теперь они осуждались как пережиток прошлого, развлечение «гнилой буржуазии», занятие, недостойное строителей социализма. Какие могут быть упования на счастливый шанс, когда и так ясен и понятен путь, который приведет всех в счастливое будущее. Азартные игры презирались, об игорном бизнесе не было и речи (как и о любом бизнесе после НЭПа).
В самые первые годы существования советской власти лотерей не было, но очень скоро отношение к ним переменилось. Уже в начале 1920-х гг. лотереи были объявлены делом государственной важности. Как один из способов привлечения средств населения в государственный бюджет они масштабно проводились по всей стране. Названия лотерей говорят сами за себя: лотереи Помощи голодающим и ликвидации последствий голода при ВЦИК 1922–1923 гг.; лотереи Комиссии по улучшению жизни детей при ВЦИК и Деткомиссии при ВЦИК 1925–1932 гг.; книжная лотерея «Долой неграмотность» 1925 г.; всероссийская лотерея Общества борьбы с алкоголизмом 1929–1932 гг. (Требов 1996).
Когда купить на выигранные деньги было нечего, особо популярны были вещевые лотереи. Призы могли быть самыми разными, лотереи Авиахима и Осоавиахима (1926–1941) разыгрывали противогазы, мелкокалиберные винтовки, воздушные экскурсии над великими стройками индустриализации (Кучинский 2008).
Некоторые советские лотереи, особенно в самые трудные для страны годы – в первые пятилетки, в военные и послевоенные годы, – отличались тем, что в них участвовали в «добровольно-принудительном порядке»: играть или не играть в лотерею, конечно же, дело личного выбора, но это дело на благо страны, поэтому лотерейные билеты активно распространялись, ответственные работники должны были личным примером увлекать рядовых граждан участвовать в розыгрышах, покупать билеты, и все, кто хочет показать себя сознательным членом общества и быть на хорошем счету, должны были поступать так же.
Среди всех советских лотерей самой популярной было Спортлото (1970–1992), доходы от которого шли на развитие в стране спорта. В Спортлото с увлечением играли от мала до велика. Розыгрыши тиражей показывались по телевизору, печатались в центральной прессе. Шесть заветных номеров пытались угадать всеми способами, просто так, наудачу, или при помощи теории вероятностей, математики высчитывали поле, в которое наиболее вероятно попадет выигрыш. Кто-то получал за счет этого мелкие, но относительно регулярные выигрыши, кто-то охотился только за большим кушем. В Москве было особое место встречи ярых лотерейных игроков – Пушкинская, – где они сверяли данные и результаты вычислений, сообща продумывали теорию выигрыша, точно так же, как встарь, пытаясь «угадать систему» (как в романе Достоевского «Игрок»).
Спортлото по сути была единственной в последние десятилетия существования советской власти легитимной азартной игрой, за исключением ставок на бегах. «Банкометом» выступала сама власть, которая рачительно использовала страсть советских граждан к игре во благо государства.
Спортлото прекратило свое существование в начале девяностых вместе с Советским Союзом, а в 1993 г. открылся первый официальный игорный дом, и игорный бизнес вступил в свои законные права. Всего в том же 1993 г. в России открылось около тридцати игорных домов.
Игровая стихия в советские и постсоветские времена
Гонения на азартные игры и отсутствие официальных игорных домов вовсе не означает, что в СССР их не было. Были и игры, и дома, где собирались, чтобы играть, и не только в криминально-маргинальной среде, в чаду притонов и малин – такими занималась милиция, но не о преступной среде здесь речь. Основная масса азартных игроков к ней не имела никакого отношения. Просто были дома, где целенаправленно собирались, чтобы играть, знакомые и знакомые знакомых, надежные, неболтливые люди, по советским меркам состоятельные. Принято было играть на наличные. В ходу были огромные по тем временам деньги, за ночь могли проиграть несколько «Волг». Это не были игорные дома в западноевропейском понимании, но это была своего рода субкультура игроков, многие из которых реально жили не на скромную зарплату, а на доходы от игры. Здесь были свои знаменитости, авторитеты, виртуозы, легенды. И эта субкультура существовала в недрах государства «строгого режима», парадоксально включая в себя отчасти и тех, кто по долгу службы был оплотом этого государства. Игра объединяла совершенно разных по социальному статусу и мировоззрению людей. За одним столом собирались, играли и ценили друг в друге партнеров врачи, адвокаты, театральные знаменитости, свободные художники, отпрыски дворянских фамилий, никак не вписавшиеся в советский образ жизни, и тут же рядом, плечом к плечу – крупные советские чиновники, иногда даже министры и члены политбюро. Играли ночами, утром спешили на работу, чтобы не опоздать; хозяйка квартиры обычно готовила кофе. Конечно, все это было нелегально, хотя де-юре было трудно придраться: ну собрались друзья за столом, ну перекинулись в картишки, кто докажет реальные ставки? Но главное – все это не в духе советского времени, как говорится, «наши люди» в карты машины не проигрывают.
Всегда, в любом обществе есть некая категория людей, для которых игра становится не просто отдыхом, времяпрепровождением, но «второй реальностью», а еще точнее – паллиативом реальной жизни, источником страстей, азарта, поиска. После крушения советской идеологии и изменения государственного строя они вышли из подполья. Демократические свободы и новый предпринимательский дух распространялись и на сферу игры: сами решайте, что морально, а что аморально, связываться или нет с игорным бизнесом. Постсоветский игорный бизнес был оснащен на ультрасовременном техническом уровне, игорные дома росли как грибы после дождя, занимая площади маленьких магазинчиков, молодежных клубов, комбинатов бытового обслуживания. Из разных городков и глубинок стали доходить возмущенные возгласы, что местные бизнес-воротилы забрали под игровые автоматы помещение у школы, у детского сада, у поликлиники… В России всегда так: если изменение курса, то «перегиб», если перелом, то уж «великий».
Критика игорного бизнеса на постсоветском пространстве была справедлива и не нова: все та же тревога, что народ развращается. Но моралисты уже не первый век говорят, что любая азартная игра «отвлекает от правильного пути к благосостоянию» (Брокгауз, Ефрон. 1896. Т. XVIII: 28). Время от времени власти к ним прислушиваются. Вот и сейчас после более чем пятнадцатилетнего процветания игорного бизнеса на постсоветском пространстве принято решение о его жестком упорядочении «в целях защиты нравственности, прав и законных интересов граждан»[13]. Вступил в силу Федеральный закон о регулировании деятельности по организации и проведению азартных игр, то есть о закрытии с 1 июля 2009 г. всех игорных заведений вне специальных зон. При этом зоны четырех будущих российских лас-вегасов оказались абсолютно не подготовлены (см. Зубарев: http://www.rosbalt.ru/2009/07/01/651421.html). Никакой инфраструктуры, из столичных огней прямо в чистое поле, освоишь – молодец, загнешься – и не такие потери бывали, хоть продолжение «Поднятой Целины» пиши, только в духе предпринимательства и коммерции нашего времени.
В прессе, в Интернете ведутся дискуссии, почему игорный бизнес фактически закрыли. «Россиянин не должен играть! Россиянин должен работать! Именно так за народ решило его Правительство! <…> Играть должны в зонах!»[14]. Ужесточения в отношении игорного бизнеса продолжаются и набирают силу. При этом трактовка понятия игорного бизнеса и азартной игры имеет тенденцию к расширению, охватывая самые разные виды игр наудачу[15].
Но совсем без игры нельзя, а значит она должна приносить прибыль не кому-нибудь, а государству. И государство предлагает «свою игру» – в ноябре 2009 г. стартовала грандиозная лотерея «Гослото» с суперпризом 100 млн рублей. Это одна игра на всех по правилам, предложенным государством.
Сколь доходны для государства подобные лото в наше время, можно судить, например, по итальянской лотерее Superenalotto. Данные по ней опубликованы. Накануне ее розыгрыша страсти накалялись, за билетами выстраивались долгие очереди, были организованы особые акции по привлечению иностранцев, которых доставляли в Италию на несколько часов на специальных чартерах, чтобы они могли купить лотерейные билеты. Джекпот составил почти 148 млн евро. А всего участники Superenalotto сделали ставки на астрономическую сумму – 2 миллиарда 212 миллионов евро. Так что, вне сомнений, главным победителем этой лотереи стало государство, которое получает 49,5 % всех сборов[16].
В лотерею государство выигрывает всегда. Надо только, чтобы население поверило в эту игру.
Почему игорный бизнес сослали в зоны и именно сейчас? У экономистов будут свои объяснения – колоссальные слабо контролируемые денежные потоки (объем игорного рынка в 2008 г. составлял 3,6 млрд, у моралистов – свои. В контексте же общего разговора о взаимоотношениях игры и власти высвечиваются иные дополнительные резоны.
Игры и игорный бизнес начинает строжайше контролироваться или даже изгоняться в периоды ужесточения и централизации власти – то самое закручивание гаек. Или, говоря языком сегодняшним, во время выстраивания вертикали власти. Игорная индустрия – это не только сложно поддающаяся регулированию сфера бизнеса, но и альтернативные бюрократическому государству образ жизни и психология: кому тошен «труд упорный» – играй, пытай счастье (или несчастье), имей странный источник дохода, погуби себя или осчастливь. Образ такого Homo ludens совсем не в духе государства, которое стремится контролировать все сферы жизни. «Человек играющий» не может быть надежной опорой для великодержавного строительства и построения вертикали власти. Игрок – это подданный Ее Величества Фортуны, а значит – бракованный «винтик» для бюрократической машины.
Глава 4. Игра и механизмы социальной регуляции поведения
До тех пор, пока человек сам может устанавливать правила, совершать чудеса не так сложно.
Знаменитый тюремный эксперимент Ф. Зимбардо закончился плачевно для его участников. Почему? Причин и объяснений может быть много, но одна из них – не доиграли. Это была «свежеиспеченная» игра, причем очень натуралистичная, и ход игрового действия не был продуман заранее и не сложился в традиционную отработанную и проверенную временем структуру. Игру прервали, потому что с нею не справились ни сами играющие, ни те, кто эту игру задумал.
На заре игровых психотерапевтических технологий не предусмотрели, что должен быть модератор, который отслеживает, в каком направлении будет развиваться игра и в какие дебри заведет она участников.
В отличие от подобной игры-эксперимента в традиционные игры с распределением ролей и функций зачастую встроены некие дополнительные механизмы, регулирующие отношения игроков, снимающие остроту конфликта, отслеживающие соблюдение правил, блокирующие взаимные обиды, – это
Считалки и жеребьевки на страже порядка
Игровые механизмы социальной регуляции поведения были рассмотрены психологом М. В. Осориной на материале детских игр. К этим игровым регулятивным механизмам М. В. Осорина отнесла считалки, жеребьевки, дразнилки, поддевки, отговорки и другие фольклорно-игровые приемы и тексты, изустно передающиеся из поколения в поколение в детской среде. Мудрыми «модераторами», подключившими к игре эти механизмы, были сами века игр.
Играют дети в прятки, в пятнашки: кто будет водить, кто с кем в какую группу попадет, как распределить игровые роли, чтобы избежать конфликта? И на это у игры есть свои игровые приемы.
Вошь на аркане или блоха на цепи?
(Цит. по: Шангина 2000: 116–117).
Или общеизвестная считалка:
Выбор, сделанный при помощи жеребьевки или считалки, не подлежит сомнению. Считалки и жеребьевки тщательно следят за соблюдением «правила случайности», они воплощают в себе справедливость игрового действия (Осорина 1983: 40–41; 1985). Они всех рассудят и расставят на свои места.
Есть острастка и для нарушителя игрового правила. Например, играют дети в прятки, нельзя оставаться стоять прямо за тем, кто водит. Как только водящий перестает считать, дав время всем спрятаться, он произносит специальную присказку: «Кто за мной стоит, тот в огне горит», – и все, возможность схитрить и обойти игровое правило блокирована.
Детям на каждом шагу приходится решать, что такое «правильно» в той или иной ситуации. Причем решать самим, без взрослых, своими способами. Выстраивая отношения в своей среде, дети то и дело обращаются к игровым приемам разрешения возникших вопросов (Осорина 1985). Сидят в кружке, беседуют, решают рассказывать истории. Кто первый начнет, и чтобы это было по справедливости? Тут опять без считалки не обойтись. Или возникнет дискуссия, кто выносливее, у кого силы воли больше. На этот случай в детском фольклоре есть целый арсенал молчанок. Произнес, например, ведущий:
И терпи, тебя смешат, поддевают, а ты молчок. Выдержал – никто уже не усомнится в твоем праве на первое слово или в наличии у тебя силы воли, что соответственно отразится на социальном статусе выдержавшего испытание.
М. В. Осорина называет игру школой сотрудничества. В ней действуют свои, не навязанные взрослыми, пусть игровые, но очень эффективные
Дразнилки как коммуникативный вызов
Особый случай игрового поведения – дразнение. Дразнение ведет свое начало от древней традиции словесного боя, включавшего посрамление противника, и языческого обычая давать людям прозвища (Шангина 2000: 123). Но со временем оно ушло в детскую субкультуру и превратилось в многочисленные дразнилки. Дразнение – это институализированное, введенное в рамки нормативной культуры выражение агрессии: проявление агрессии здесь не совсем всерьез, оно выражается в виде смехового действия и сродни озорству, подшучиванию; тексты дразнилок комичны и строятся на абсурдности эпитетов, ситуаций или сравнений. Все это не снимает ни остроты, ни обидности дразнилок, но наделяет их куда более сложными качествами, чем просто агрессивность.
Это только на первый взгляд дразнилка – безотказный механизм раздувания конфликта. Сказал, например:
или
И все, враги расставлены по боевым позициям, атмосфера нагнетается.
Но дразнилка не только задирает, она также осуществляет социальный контроль, когда дает отповедь нарушителям неписаных законов: «Ябеда-корябеда…», «Жадина-говядина…», «Плакса вакса гуталин, / На носу горячий блин». Не жадничай, не ной, не ябедничай: дразнилка стоит на страже соблюдения норм поведения в детской среде. Причем на тему ябед детский фольклор особенно традиционен и строг. Оно и понятно, ведь ябеда бежит жаловаться взрослым, тем самым ставя под удар суверенность детского мира, а это серьезнейший проступок (Осорина 2001: 18–19; Осорина 1985: 49).
Но не будем преувеличивать миссию восстановления справедливости, возложенную на дразнилки. Дразнилки чрезвычайно пристрастны, ситуативны, и вовсе не всегда их острие направлено на порицание «общественных язв». Дразнить могут за что угодно и кого угодно: тощих и толстых, очкариков и «зрячих», лохматых и лысых, отличников и двоечников, красивых и не очень.
По части задирания очень близки к дразнилкам поддевки, короткие прибаутки, тексты-ловушки, цель которых – поставить незадачливого собеседника в неловкое положение:
– Повторяй за мной: «как». Пошла баба в кабак.
– Как.
– Нализалась пьяная.
– Как.
– Мужик стал ее бить.
– Как.
– А вот так.
Следует удар по спине.
Чтобы не попасться на поддевки, надо их знать.
Дразнилка или поддевка злая, обидная, но она не всерьез, это не просто безосновательное задирание или попытка обидеть слабого и самоутвердиться за его счет. М. В. Осорина показывает, что дразнилки и поддевки наиболее широко распространены среди дошкольников, в младшей и начале средней школе. В этом возрасте идет интенсивное общение, это сензитивный период для освоения коммуникативных навыков.
Цель дразнилки не столько обидеть, сколько вступить в контакт, пускай даже это звучит как вызов, пускай это будет экстремальное взаимодействие. Это-то как раз и требуется. Кто более всех попадает под град дразнилок? Новенькие. Их дразнят, чтобы выяснить: кто ты такой? как будешь реагировать? позволишь ли над собой насмехаться или дашь отпор? Тот, кого дразнят, ведь может и ответить, да так, что мало не покажется. Это своего рода социальный код, который по реакции на задирание позволяет быстро выяснить, со «своим» или «чужим» имеешь дело, в едином ли вы ценностно-смысловом пространстве или в различных.
Вслед за М. В. Осориной можно признать, что дразнение – это публичное действие психодиагностического характера с целью испытания на социально-психологическую прочность, по результатам которого определяется место ребенка в групповой иерархии (Осорина 2001: 19). Если злится, обижается – значит, попался, умение ответить обидчику – признак коммуникативной компетенции. Выработаны многочисленные вербальные формулы и приемы, нейтрализующие дразнилки, – отговорки: «Кто так обзывается, / Тот сам так называется», или «Говоришь на меня, / Переводишь на себя»; или тебе говорят что-то неприятное, а ты в ответ: «Ну что ты все про себя да про себя, а про меня ни слова?» (Там же: 20).
Тексты считалок, жеребьевок, дразнилок, поддевок и отговорок передаются из поколения в поколение в виде детского фольклора, чаще всего это очень старые тексты, но у них нет жесткой формы, они бытуют в бесконечном разнообразии вариаций, переделываемых в духе времени. Абсурдность самого текста – ну какое отношение имеет вошь на аркане к справедливому распределению игроков? – нисколько не обесценивает выбор, даже, напротив, выводит решение за пределы рациональной аргументации, делает его неоспоримым. (Опять высшая сила, которая в игровой форме дает о себе знать.)
Принятие решений в игре
Круг влияния игры обычно значительно шире, чем результат того явного действия, которое в ней разворачивается, будь то игра в карты, кулачный бой или качание на качелях. Игра редко заявляет о своих намерениях всерьез вмешаться в отношения и поступки людей, за исключением, пожалуй, гадания или считалки: «Кто звонарь, тот вышел вон». Или бросаешь монетку, а решается судьба. Но последствия игры практически всегда выходят далеко за пределы осознаваемого результата. В ходе игр выстраиваются новые отношения, расширяется круг контактов, изменяется статус, выстраивается и корректируется социальная иерархия в группе. Игра действует по принципу
Отдаленные непрямые результаты игрового действия бесконечно разнообразны. Об этом уже шла речь, когда мы говорили об игре и провидении, об игре и выборе жизненных стратегий, о том, что игра может стать инструментом принятия решения, когда возможности рациональных доводов исчерпаны. Игры сами по себе и за счет включенных в них традиционных текстов-перебранок, дразнилок, прибауток, частушек, «перегудок», розыгрышей в патриархальной деревне не только среди детей, но и среди сравнительно взрослой молодежи активно наводили порядок, распределяли ранги и социальные роли, используя при этом всевозможный репертуар воздействия на участников игры вплоть до «игрового террора» (Морозов, Слепцова 2004: 472–642).
И дело далеко не только в памяти о сакральной природе игры. Десакрализованная игра, например детская, вовсе не апеллируя к высшим силам, так же многопланово влияет на поведение игроков не только внутри, но и вовне игрового пространства.
Поделиться книгой: