Полдень
Мне стрекоза садится на ладонь, Как лайнер на бетон аэродрома. И незабудок голубой огонь Слепит глаза, как молния без грома. Ликуя, пробирается ручей Сквозь заросли и запах медуницы, И остается тень его речей На белом откровении страницы. Я отвечаю голосу дрозда Малиновки передзакатным свистом. И лилия, как белая звезда, Качается на отраженье чистом. Мне светит небо в прорези ветвей Всей верностью голубизны и сини И тешит душу, открывая ей Закон родства, как выход из пустыни. Он бесконечен, мир земных чудес. И я бессмертен вместе с ним, покуда Он, перевоплощаясь, не исчез Со мною вместе в совершенстве чуда. 1973
Сенокос
Тиха река. В ночном тумане Молчат седые берета. На стертом временем кургане Туманны свежие стога. И за стогами тихо струны Рокочут говором глухим. Стоят в воде и в небе луны И пахнут донником сухим. И в ожидании рассвета В той неподвижности ночной Крадется Осень через Лето В кустах смородины речной. 1973
Ласточка через Ла-Манш
В тот для меня непостижимый год, В разгоряченном месяце июле, Под липами, в пчелином ровном гуле, Ваш легкий голос превратился в мед. Никто моей печали не поймет, Никто меня не сменит в карауле, Где вы залетной иволгой мелькнули, Откуда вы отправились в отлет И не вернулись. В сторону заката Уходит время, убыстряя ход. И прошлое обходится без льгот. Что из того! Я вас любил когда-то. Я вас люблю. Но только нет возврата В тот для меня непостижимый год. 1973
Воспоминание
Вся жизнь раздарена. И вьюга Кольцо свивает у крыльца. Все отдаленней голос друга, И — не видать его лица. Белым-бело. Белеет рама. Белеет в раме тишина. Душа моя, как Атакама, Пустынна и обнажена. Но где-то там, из дальней дали, Через железные тиски Веков, на кактусы печали Сползают черные пески. Позабывать не в нашей власти Ту жизнь, которая была. Наверное, в Антафагасте Гудят мои колокола. И снова кто-то ждет и верит В святую правду и в обман. Ревет и стонет, в дикий берег Вгрызаясь, Тихий океан. 1973
Предисловие к завещанию
Я говорю себе: из кожи Не лезь, смири строптивый дух; И на твою могилу тоже Скотину выгонит пастух. И ты у будущих столетий Бессмертной славы не проси! Ведь память, как на всей планете, Недолговечна на Руси. И симментальская корова Сжует могильную траву, И жизни вечная основа Преобразится наяву. Свершится таинство коровье, Неразрешимое пока. И кто-то выпьет за здоровье Большую кружку молока. И обретет свое значенье, И перевоплотится вновь Мое высокое мученье: Свобода, Песня и Любовь. 1973
«Мир открывается сначала…»
Мир открывается сначала, Как с первой буквы букваря. И легкий парус у причала Еще не выбрал якоря. Но там в морях причин и следствий, Где нет у ценностей цены, Нам никуда уже не деться, Мы вместе быть обречены. Пока последняя остуда Не обоснуется в крови, Благодари случайность чуда И тайный миг благослови. 1973
Форель играет в лунном свете
В ущелье Верхнего Чегема Глядит луна, и перед ней Жилга, цыганкой из гарема, Бежит, танцуя меж камней. То падает, то замирает, То в камень брызгами пылит. Смотри! Форель в Жилге играет И в лунном воздухе парит. Над валуном мелькает стая, Законам рыбьим вопреки, Червонным золотом блистая, Меж звезд струятся плавники. Как из доверия в измену, Как из бессмысленности в цель, Форель летит из пены в пену, Играет горная форель. Прислушайся. На всей планете Замедлен времени полет. Форель играет в лунном свете, И вся вселенная поет. 1973
«Я прожил жизнь не одиноко…»
Я прожил жизнь не одиноко, И капля моего труда В кипенье бурного потока, А не в спокойствии пруда. Я словом подвиг друга славил И замыкал в упругий стих. Я память о себе оставил В судьбе товарищей своих. А то, что жил я не напрасно И не напрасно принял бой, — За мной идущие прекрасно Докажут собственной судьбой. 1973
Позднее признание
Взрыва оползающий обвал. Метронома голос равномерный. В три окна сырой полуподвал В двухэтажном доме на Галерной. В перекрестье огненных полос Брызги стекол из оконной створки. Бронзовое облако волос На сукне зеленой гимнастерки. В воздухе оглохшем и немом Две судьбы, мятущиеся разно. И, непостижимое умом, Откровенье первого соблазна. Соприкосновенье легких рук, Легкая освобожденность тела. Двух сердец согласный перестук В грохоте бомбежки и обстрела. Страсти беспощадная игра На краю погибели и мрака. …Будь хоть к этой памяти добра Времени безумная атака. 1973
«Пшеница убрана, и скошен…»
Пшеница убрана, и скошен Во славу праздника ячмень. И подступает с новой ношей В колючей изморози день. И в эту изморозь, как в стену, Уходят серые столбы. И можно сдунуть с кружки пену И заглянуть на дно судьбы. 1973
Тебе на завтра
Когда-нибудь и ты меня поймешь Перед своею совестью в ответе. И с опозданьем истина сквозь ложь Перед тобою встанет в ясном свете. Но к моему тревожному огню Ты не спешишь в холодный час заката. И я тебя за это не виню: Я сам безбожно опоздал когда-то. Твою судьбу угадывая, сам Твоей судьбе печалью не перечу. И призываю новым парусам В открытом море ураган навстречу. И в старый след ложится новый след, И медленно смываются границы. И счастлив я, что вижу звездный свет В пустую ночь через твои ресницы. 1973
Три вздоха о Марселе
1. «Уговор и приказ — вхолостую…»
Уговор и приказ — вхолостую, Все напрасно, грози не грози. Разгребатели грязи бастуют, И Марсель утопает в грязи. Запах тленья, назойлив и плотен, Растворяя в себе креозот, Из утробных глубин подворотен На туманное утро ползет. Ржа, рыжея, бежит по железу Желобов на вчерашний уют. Превосходно свою марсельезу Разгребатели грязи поют. Песне тоже непросто по росту, Встав над горем пропойц и кликуш, Вековую корысти коросту Соскребать с человеческих душ. Поднимается песня в проказе Родником неземной чистоты. И глядят разгребатели грязи На Марсель со своей высоты. 
2. «Над Землей каруселя…»
Над Землей каруселя, Клубятся созвездий рои, Проститутки Марселя, Полночные звезды мои! Вас сорвала с орбит Превращений земных карусель. Но Марсель не скорбит, А смеется и плачет Марсель. Ночь, жестка и жестока, Упала на плиты ничком. Ожиданье порока Стучит о порог каблучком. Но любовь из постели Уходит, моли не моли. Проститутки Марселя, Печальные сестры мои! Ревность — нож под ребро, И не требует глотка глотка. Умирает Рембо, И судьба продается с лотка. В перезвоне стаканов Идет торжество рождества, И слетает с платанов Последнею стаей листва. Без любви, без укора, Всегда и во всем холодна, Словно глаз сутенера, Глядит в переулок луна. Под надежную кровлю Лениво спешат сторожа. Наказанье любовью Страшнее петли и ножа. 3. «Не будет ни встреч, ни обманов…»
Не будет ни встреч, ни обманов У старой судьбы на краю. Последние листья с платанов Летят через душу мою. И нет ни тоски, ни боязни, Спокойствием полнится взгляд. Последний кончается праздник, Последние листья летят. Летят через память о лете, Летят через тысячи лет, Сквозь легкий туман на рассвете Полетом погибших планет. Веселье кончается скукой, И время меняет наряд. Над самой последней разлукой Последние листья летят. 1974
«А нынче — голая зима…»
Б. Шмидту
А нынче — голая зима, Как рифма без стихотворенья. Хоть плачь или сходи с ума, Но снега нет и — нет забвенья. Прошедшее обнажено В душе, как на рельефном снимке, И пересеяно пшено Воспоминаний по крупинке. Какую кашу заварит Жизнь беспощадная на завтра? Что из восторгов и обид Сплетет поэт, ее соавтор? Ведь могут ижица и ять Опять с грядущим днем лукавить? Но ничего нельзя изъять И ничего нельзя исправить. 1975–1976
«Там, в нашем Августе, созрели…»
Там, в нашем Августе, созрели Хлеба в полях, и звонкий зной Густую зелень акварели Просвечивает желтизной. Там за науку страсти лето Наград не требует взамен. Там все продуто и прогрето И каждый миг благословен. Там на лугу пасутся кони И шмель в татарнике жужжит. Там грудь твоя в моей ладони, Как вся вселенная, лежит. 1975–1976
«Как быстро кончилось вино…»
Как быстро кончилось вино И новогоднее веселье; Через холодное окно Глядит туманное похмелье. Но ведь блистали на балу Вдвоем Поэзия и Проза. И прорастала на полу Тобой оброненная роза. И ворох старых новостей Под снегом стынет без призора. И век железных скоростей С тоской страстей не кончил спора. Смолкает музыка в ночи Под завывание метели, — Но вместе с веком две свечи Пока еще не догорели. 1975–1976
«Ах этот взгляд! Ах этот праздник…»
Ах этот взгляд! Ах этот праздник Благословенного огня! Он иногда и нынче дразнит, Как в давней юности, меня. Дразни, блистай, души посредник, В вечернем сумраке страстей И ослепи меня в последнем Восторге гибели моей. 1975–1976
«Малинником диким зарос откос…»
Малинником диким зарос откос Над поворотом реки. Сладчайший ветер твоих волос Коснулся моей щеки. Мир, который нас окружал, Малиной спелой пропах. Губ твоих малиновый жар Растаял в моих губах. И через души прошли века, А может быть, только миг. Потом в океан унесла река Твой просветленный лик. Неведомо мне, на какой волне Время оборвалось, Но все еще снится моей седине Ветер твоих волос. 1975–1976
«Волна, звеня колечками…»
Волна, звеня колечками, По камушкам поет. И девочка над речкою По берегу идет. Идет-проходит павою По берегу реки И рвет рукою правою Ромашки лепестки. Плывет в траве до пояса, Гадает про меня. И тают оба полюса От нашего огня. По капле время точится И просветляет нас. И мне до смерти хочется К той девочке сейчас. Взглянуть бы в очи-проруби, Поймать бы синий взгляд… Да не летают голуби На сорок лет назад. 1975–1976
«А тот блиндаж, где я сложил…»
А тот блиндаж, где я сложил Стих о друзьях моих, Как будто некий старожил, От старости затих. Вокруг него сухой бурьян, Белее полотна, Стоит — ни цвета, ни семян, Лишь видимость одна. Вдавился камнем в слой земной Блиндаж, обросший мхом. И тех, кто здесь дружил со мной, Не разбудить стихом. Я тоже стар, колюч и сух, Как выцветший бурьян, И только мой упрямый дух Воспоминаньем пьян. 1975–1976
Вязовское
Порой тоска житейской прозы Нас держит крепче якорей. …Грустит сирень. Пасутся козы Над прахом матери моей. Могила стоптана. Ограда Растащена по кирпичу. Что мне на этом месте надо? Чего ищу? Чего хочу? Я здесь! Но я уже не здешний. Здесь все забыло про меня, Пока я шел сквозь ад кромешный Двух войн, блокады и огня. Пока среди сестер и братий В кровавом месиве дорог Я душу матери растратил И эту память не сберег. Я выйду в рожь. В родное поле. В седое, как мои виски. И, рухнув, выплачу на воле Всю горечь страха и тоски. И может быть, из сердца прянут Слова, как птицы из силка, И мне в глаза мои заглянут Два материнских василька. 1975–1976
«Как совершенство неба и земли…»
Как совершенство неба и земли, Весенние танцуют журавли. Блистательный балет среди болот. Гармонии и грации полет. Изящества и пластики турнир, Живого чуда несравненный мир. Тот, кто увидеть это чудо мог, Уже не просто человек, а бог. Случайно в руки получивший нить Умения гармонию хранить. 1975–1976
«Это память опять от зари до зари…»
Владимиру Жукову
Это память опять от зари до зари Беспокойно листает страницы. И мне снятся всю ночь на снегу снегири, В белом инее красные птицы. Белый полдень стоит над Вороньей горой, Где оглохла зима от обстрела, Где на рваную землю, на снег голубой Снегиревая стая слетела. От переднего края раскаты гремят, Похоронки доходят до тыла. Под Вороньей горою погибших солдат Снегиревая стая накрыла. Мне все снятся военной поры пустыри, Где судьба нашей юности спета. И летят снегири, и летят снегири Через память мою до рассвета. 1975–1976
