1967
Давиду Кугультинову
С далеких пушкинских времен Я навсегда в тебя влюблен И в солнца желтый ореол, Где выше облака орел За плавным кругом чертит круг. Что в мире выше слова «друг»? Друг — это значит: отведу Тебе грозящую беду, А хлеб и воду, соль и стих Делю по-братски на двоих — Тебе глоток и мне глоток. Вселенной звездный потолок, Росы предутренний озноб Венчают твой высокий лоб. В седых метелках ковыля Постелью стелется земля. Но мы с тобой не будем спать — Нам лишь бессонница под стать. Мы будем слушать горный гул Обвалов, где поет Расул. Пускай к нам спустится Кайсын, Высот Чегема верный сын. И из Башкирии Мустай Одарит нежностью. Блистай Всю ночь, созвездие друзей! Кто хочет — с нами вместе пей Веселый дружества кумыс. Он скукой жизни не прокис И не иссякнет никогда, Как бед и Счастья череда. 1967
Тоскующему другу
Есть за плечами песни два крыла, И новый день вчерашним светит светом. Тоскуешь, друг, что молодость ушла И женщина за ней уходит следом. Ты за любовь любовью ей платил, Но обернулась искренность притворством, И трезвость поубавила светил На небе правды, откровенно черством. Тоскуй до сумасшествия. Дотла Сгорай в тоске, коль некуда деваться. Но есть в резерве верности, светла, Святая память фронтового братства. Она спасет. И ляжет шрам на шрам На поле боя, пасмурном и диком. Сквозь пепел лет смеется юность нам Прекрасным беспощадным ликом. Встречай ее в открытую, смелей, Ответь на смех заботы мудрым смехом. Твоя душа, как музыка, и ей Не суждено довольствоваться эхом. 1967
Старый журавль
Во время перелета ласточки
отдыхают на спинах журавлей.
Кто я? Старый журавль, отстаю постепенно от стаи. Вон на север весенний все дальше уходит косяк. Там по мягким болотам линяют снегов горностаи. И холстины тумана на голых деревьях висят. Там гнездо моей жизни, извечная родина родин, Заливные луга и леса в предрассветном дыму. Там высокие звезды как гроздья созревших смородин. Мне, наверно, туда не добраться теперь одному. Кто ты? Легкая ласточка, сбитая ночью с дороги. Острым крыльям твоим встречный ветер осилить невмочь. Равнодушные звезды далеки и чужды тревоги, Шторм под нами гремит, и кипит океанская ночь. Хлещут волны внизу и соленой кидаются пылью. Будь спасеньем моим, прижимайся плотнее к плечу. Пусть доверье твое к моему прикоснется усилью: Я спасу тебя, слышишь, и сам до гнезда долечу. Синий свет
Все, что прошло, и все, что станется, О чем я плакал и молчал, Нежнее с каждым годом тянется Туда, к началу всех начал. Там детство с лампой керосиновой, Там вместо дома моего И всей деревни кол осиновый Торчит — и больше ничего. Там за церковною оградою Ограды нет и церкви нет, Под коромыслом зимней радуги, Мой синий, синий, синий свет. Цвет глаз моих идет от матери. Лишь только голову закинь — И хлынет синь по белой скатерти Снегов, сольется с синью синь. Я не без роду, не без племени, Причастный к горести земной. За мной два океана времени И три погибели за мной. За мной войны дорога дальняя. Тоска и песня, пот и кровь. И в наваждении случайная Скорей печаль, а не любовь. И не от случая до случая, А каждый день сто тысяч раз Надежда, радуя и мучая, Мне светит синью синих глаз. И льется, льется чудо синее Через сугробы гор и лет, Душа и песня в синем инее, Над белым светом — синий свет. 1968
«Вчера ломал деревья ураган…»
Вчера ломал деревья ураган, И, словно танки, громыхали тучи, И озеро бежало к берегам И расшибалось о седые кручи. Сегодня — неземная благодать: Прозрачно небо, неподвижны воды. И как-то непривычно наблюдать Блаженное спокойствие природы. Земля, как истина, обнажена, И верится наперекор обману: Великое рождает тишина, Пришедшая на смену урагану. 1969–1971
Элегия
Отошедшее лето С печалью пустынных полей, Над полями с рассвета Седая печаль журавлей. С этой вечной печалью Моя улетает печаль. За прозрачною далью Далекая видится даль. Там под синею синью Холодных и ломких небес, Словно дань повторенью, Осенний смыкается лес. Там лежит на траве И на золоте сонных осин Синевой в синеве Осиянная синяя синь. Эта легкая синь Через тонкую плоскость стекла С крыльев диких гусынь Под ресницы твои натекла. Натекла и стоит, Как озера в тени камыша. И цветет, и грустит, И смеется, и стонет душа. 1969–1971
Памяти Александра Трифоновича Твардовского
Он был на первом рубеже Той полковой разведки боем, Где нет возможности уже Для отступления героям. Поэзия особняком Его прозрением дарила. Его свободным языком Стихия Жизни говорила. Сочувствием обременен И в песне верный своеволью, Он сердцем принял боль времен И сделал собственною болью. Пусть память, словно сон, во сне Хранит для чести и укора Всю глубину в голубизне Его младенческого взора. 1969–1971
«Да, я солдат. Завидуй мне. Дивись…»
Да, я солдат. Завидуй мне. Дивись. Я принимаю всех обид упреки, Мне плоть и душу вымотала жизнь, Восторги века и его пороки. В снега времен и мой впечатан след, Мое плечо хранит тепло соседа. Я знал войну: взлет разума и бред — Все, чем жила и маялась Победа. Да, я солдат. Все шло через меня: Остуда века и его отрада, Сияние рассветного огня И пепел водородного распада, Предательство и чести правый суд, Страсть поцелуя и мороз измены. От стронция эпохи не спасут Искусства бронированные стены. Да, я солдат. Я возводил мосты. Душа — в рубцах, и на руках — короста. Возвышенные истины просты, Да только их осуществлять не просто. Я трубачом и плакальщицей был. Меня несли бессилие и сила. Я женщину без памяти любил — Она меня еще не позабыла. Да, я солдат. Живущее любя, На перекрестках памяти непрочной, Как листья клен по осени, себя Идущим дальше раздаю построчно. В бреду ночей и в сутолоке дней У мысли есть одна первопричина: Чем выше — тем сложнее и трудней, И все-таки — да здравствует вершина! Да, я солдат. И мой угрюмый страх Живет во мне, как жизнь в подножном прахе, И песня леденеет на губах, Как свет звезды на снежном Карабахе. Пусть упаду седой горе на грудь, Но солнце вспыхнет огненным раструбом, И кто-то вновь продолжит этот путь, Цепляясь за уступы ледорубом. 1972
Прощаясь с Венецией
В. Н. Орлову
Венеция уходит. Не тревожь Венеции дождей и старых дожей, Смущавшей оборванцев и вельмож Осанкою и золотистой кожей. Венеция уходит в глубину, Венеция скрывается из виду, Перечеркнув старинную вину И позабыв последнюю обиду. Венеция уходит навсегда. Уходят тротуары и подмостки. И куполом смыкается вода Над рыжим завихрением прически, Там в изумрудном забытьи воды Ее кольцо колышется неярко, И медленно смываются следы Моей любви с камней Святого Марка. Венеция! Уходит страсть и стать. Сестра моя, а мне куда податься? Венеции положено блистать. Венеция устала торговаться. Венеция уходит. На канал От железнодорожного вокзала Оплакивать последний карнавал Последняя гондола опоздала. Парада нет, и пушки не палят, Обманутая временем жестоко, Венеция уходит в Китеж-град, Как женщина, легко и одиноко. Горит ее пленительная прядь, Причесанная солнцем над волною. …О чем ты призадумалась? Присядь. Когда мы снова встретимся с тобою? 1972
Тихо
М. М. Пришвину
Ночной грозы угомонился гром. Перед рассветом эхо отзвучало. И тишина торжественна кругом, Как изначальной музыки начало. Сосновый лес — как золотой орган, Пронизанный легчайшим свежим светом. От мокрого брусничника туман Уходит в небо, не касаясь веток. Как мир хорош! И как я счастлив сам! В умытом мире тайное не тайно. Не вечность ли сейчас по волосам Меня рукой погладила случайно? И вновь душа, сомнений лишена, Покоя набирается без спешки. …И каплю обронила тишина В фаянсовое блюдце сыроежки. 1972
Письмо из «Красной стрелы»
Когда тебе я не помощник в горе, Когда слова сочувствий ни к чему, Печальному, с самим собой в раздоре, Я обращаюсь к твоему уму. Еще не все испробовано в мире, Еще он свеж и не кровоточит. Вильям Шекспир не думает о Лире, И Лермонтов о Пушкине молчит. Еще о Руставели грезит келья Всей пустотой тоски в монастыре, И пьяница в предчувствии похмелья Еще не просыпался на заре. Еще не подступилось, окружая, Раскаянье к нему. И налегке, В блаженной страсти, женщина чужая Спит на его, как на родной, руке. Еще меж ними не порвались звенья, Еще плечо доверено плечу… Я не желаю для тебя забвенья, Я действия твоей душе хочу. На свежий воздух выйди из угара, Где, тощие растенья теребя, Недоумений старая отара Ждет нынче не Кязима, а тебя. Бери свой посох! Гор отроги строги, Промыто небо таинством воды. Смертельное желание дороги И есть освобожденье от беды. Идущие да будут вечно правы. Попутным ветром горизонт раздут. И на каменьях прорастают травы, Как на сомненьях истины растут. 1972
Стихи о самом первом
Подснежник там еще, под настом. Но через наста хрусткий пласт Он знак условленный подаст нам, Уже без кода передаст. И выйдет — вызов зимней прозе, И, захлебнувшись новизной, Погибнет первым на морозе, Так и не встретившись с весной. 1972
«Страдою лето сожжено…»
Страдою лето сожжено. И под осенним низким небом Все на душе обнажено, Как в чистом поле перед снегом. И снег в сегодняшней ночи Засыплет рытвины и ямы. А ты, душа моя, молчи И прикрывай улыбкой шрамы. 1972
Холодный ветер
Холодный ветер в голой роще Сухой листвой засыпал след. Над тощим полем стынет тощий Под масть воронам серый свет. Лес поредел. Подлесок гибок, В нем каждый стебель, как клинок. И я в кругу своих ошибок, Как в голой роще, одинок. Развенчанным деревьям проще, Чем людям, отходить ко сну. Холодный ветер голой роще Сулит надежду на весну. Моя надежда небогата. И знает грешная душа, Что все уходит без возврата, Сухими листьями шурша. 1972
«Чем дальше цель, тем к цели путь прямей…»
Чем дальше цель, тем к цели путь прямей. Равняйся на звезду, а не на свет под дверью. И ясному, открытому доверью Доверием ответствовать умей. Внимательно и к людям и к Земле Прислушивайся. В них твое богатство. Земля — корабль. Нерасторжимо братство Разумного на этом корабле. И на кругах истории тугих Держи глазами горизонт в охвате. Будь бережлив в земных сокровищ трате. Трать сам себя для радости других. Пойми во всем ответственность свою. Она растет. Судачьте не судачьте! Гляди вперед. И на зеленой мачте Оставь живую ветку соловью. 1972
За кругом круг…
Мире Алечкович
Я окружил себя стеною. Мне не найти проход в стене. Все ниспровергнутое мною Теперь на плечи давит мне. Несу свой груз тоски и фальши, И застит зренье пелена. Иду в упор к стене. Но дальше Отодвигается стена. Мне надо выбраться из круга, Переступить проклятый круг, За гранью страха и испуга Увидеть вольной воли луг. И вдруг понять, что там не ново, Что он на замкнутый похож. В нем тот же строй, и то же слово, И так же слово точит ложь. И так же оживает слово, И дождик пестует траву. А круг смыкается. И снова Я страстью вырваться живу. 1973
Письмо Кайсыну
Кайсын, мне хочется в Чегем, Под своды старой сакли. Там угли в низком очаге И хворост не иссякли. Там мягок легкий мех козы, И мы, присев на шкуре, Поговорим о днях грозы И предстоящей буре. И во главу угла стиха По мановенью ока Поставим посох пастуха Как инструмент пророка. Стадам овец нужна трава И в полдень тень чинары. А нам с тобой пасти слова, Как звездные отары. Потом сгонять от ледников В долины гурт овечий На перекресток всех веков И всех противоречий. Чтобы над пропастью пустынь Одна спаяла фраза России трепетную синь И седину Кавказа. Чтоб мы воочию смогли Иные видеть дали, Как сыновья одной земли, Одной земной печали. Чтоб наше слово мир, как цель, Держало на примете, Чтобы играло, как форель, В Жилге при лунном свете. 1973
Летят года
Летят года, как междометья, Как паутина по стерне. Сафо двадцатого столетья Однажды говорила мне: «Не скроешься. Поэты голы. Всем, чем богаты и бедны, Их мысли, души и глаголы До основания видны». И вывод следовал курсивом Без разделенья запятой: Поэт обязан быть красивым Нестыдной правды наготой. Что открывается поэтам, — Нельзя не согласиться с тем, Нас обнадеживает в этом Идущий век стеклянных стен. Где ничего не скроешь боле И, словно ветошь, сбросив ложь, Утраченную, поневоле Святую правду обретешь. 1973
Песня русскому языку
…Глагол времен.
Г. Р. Державин Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
А. С. Пушкин Глагол времен, мой гений, мой язык, Скрещение судеб и мужества народа, Через тебя явила миру лик Ответственности строгая свобода. Ты — ручейком из глубины веков, Ты — светом путеводным из тумана, От сердца к сердцу — музыкой. Таков Твой трудный путь к величью океана. Люблю тебя всей жизнью, всей судьбой, Всем, что прошло, и всем, что дóлжно статься. Ты воздух мысли и мечты. С тобой Мне до скончанья мира не расстаться. Ты для меня раскидывал мосты И озарял окутанное тенью. И, вопреки всему на свете, ты Учил меня родству и уваженью. Горжусь тобой! Прекрасен твой союз Объединенья наций и наречий. Ты на вершину поднял грозный груз Единственной надежды человечьей. Костры твоей поэзии горят, Земного братства приближая сроки, Через тебя друг с другом говорят Гармонии поэты и пророки. Ты — тверд и гибок, нежен и силен, Ты — соловей на ветке бересклета, Ты — сталь и пепел, колокол и лен, Загадка тьмы и откровенье света. Из тьмы времен ты выбился на свет, Сквозь стены отчужденья прорастая, И обрела в твоей судьбе привет И почву жизни Истина простая. Безмерен мир, и бесконечен путь. И нет границ для разума и воли. И в равноправье равных зреет суть И ясный смысл твоей завидной роли. Продли в себе моей тревоги дни И эту песню выведи к распутью. И суть моей души соедини С твоей великой и бессмертной сутью. 1973
«Ищи всему свое начало…»
Ищи всему свое начало На глубине своей души. И что сегодня отзвучало, Забыть на завтра не спеши. Без отчуждения и гнева Переживи лихие дни И для весеннего посева Зерно и песню сохрани. 1973
Из окна
Днем и ночью скрипит у меня на виду Одинокая липа в январском саду. Одинокая липа в морозном окне Днем и ночью скрипит непонятное мне. Днем и ночью железо скребет по стволу, И качается тень у меня на полу. Днем и ночью, всю зиму до самой весны, Видит голая липа зеленые сны. Почему я спокойно глядеть не могу На скрипучую липу в январском снегу? 1973
Песня для себя
Твои глаза моим навстречу Глядят, печальны и остры. Но в их глубинах искры мечут Цыганской вольницы костры. Ложатся тени, как ступени До синих звезд тоски моей. И в доцветающей сирени Поет последний соловей. Ночного неба купол светел, Промыт вчерашнею бедой. И воздух — как хрустальный пепел От слез, оброненных звездой. И вся земля в просторе этом Видна за тридевять морей. И зацветает горицветом Долина осени моей. 1973
«Всегда у жизни на пиру…»
Всегда у жизни на пиру Ищи родства, а не различья. Весною в утреннем бору Прекрасна песенка синичья. Прекрасны сосны в полный рост, Отрада для души и взора, И шелест падающих звезд В лесные полные озера. Прекрасен мудрый путь зерна, И солнца вечный свет прекрасен. Прекрасна песня, что верна Труду, который не напрасен. Прекрасны чистый купол дня, Земля полдневная и воды, Где всё и все — твоя родня, Твоя ответственность свободы. Прекрасен майский соловей, Прекрасна тень его ракиты — Весь мир, который ждет твоей От самого себя защиты! 1973
Письмо в Михайловское
С. Гейченко
Мела Зима, и Лето пело, Пестрела жизни кутерьма. Наверное, влюбленность в дело И есть Поэзия сама. И подвиг жизни ежечасный, Поверх насмешек и зевот, Вдруг, в некий миг, вершиной ясной Встает из будничных забот. Перемешав событий числа В один-единственный успех, Судьба, исполненная смысла, Преображается для всех. И в одинаковость пейзажа Привносит личный колорит. И даже времени поклажа Надоедать не норовит. И снег Зимы и песня Лета Переосмыслены в тиши. На них оставлена примета Твоей возвышенной души. И превращается соседство В родство с поэзией родной, Где в самом деле цель и средство Есть суть гармонии одной. Где удивительное — рядом, Для всех открыто и равно, Где мир твоим обласкан взглядом, В мои глаза глядит давно. Где мы с тобой застынем снова В лугах, молчание храня, Услышав пушкинское слово Под синим колоколом дня. 1973
«Еще полночные светила…»
Еще полночные светила В короне неба не горят. Еще возвышенная сила Любви — не источает яд. Еще я жду весны, как блага, Как теплой влаги семена. Еще всей белизной бумага В двойную рифму влюблена. Еще не замыкала круга Тоски скептическая цепь. Еще в крови — гуляет вьюга И зацветает маком степь. 1973
Порой мне кажется
Душа моя — всего игрушка Какой-то страсти неземной. Глаголом вечности кукушка Перекликается со мной. И запах земляники, сладок, Отстаивается в лесу. И, как разгадку всех загадок, Я тайну сам в себе несу. 1973
Утром
Откос татарником зарос, И легкий звон колышет лето, Рожденный в завитках волос Сережками из бересклета. И этот звон живет во мне, Как самой первой страсти нота. А что ты делаешь вовне Моей судьбы — твоя забота. Ты для меня всегда как сон, Который я в рассвет оправил. Останься в музыке времен, Как исключение из правил. 1973
