Время «Ч»

– Он тоже не дурак, а Горбовский – тем более. – Ншан закурил «Винстон», блаженно прикрыв веки. – Если Жунда исчезнет, они обо всём догадаются. Ни один фраер не поверит, что этот слизняк не сдал подельника. Алим смоется, и нам будет его уже не достать. – Тер-Микаэльянц с сожалением посмотрел на Назара, покачал головой. – А мы ведь за руль хотели его сажать! Вот была бы картина маслом! Надо поискать замену у Дмитрия. Пусть он хоть за кого-то из исполнителей отвечает.

– Резонно, – согласился Сакварелидзе. – Ншан, – он назвал шефа по имени, что делал нечасто, – мы слишком лебезили перед Митей в последнее время. В конце концов, у него нет в городе монополии на торговлю оружием. Ему тоже следует бороться за клиентуру, а не выдвигать постоянно новые условия. Кто даст гарантию, что у него никто не ссучится? – Зураб помолчал, пристально глядя в глаза Ншану. – Если ты считает нужным убрать Алима, я готов. Разреши приступить.

– Ты сам? Или я что-то не понял? – удивился Тер-Микаэльянц.

– Именно. Не хочу никого ставить в курс дела. Кто знает, сколько вокруг таких же? – Породистое, с крупными чертами лицо Зураба было спокойно, непроницаемо.

– Ну, уважил, брат! – растроганно сказал Ншан. – Делай, как знаешь – только тебе я нацело верю. А завтра… нет, послезавтра, в воскресенье вечером, мы должны будем встретиться с Дмитрием, Додоновым и Кимом. Тогда и будет назначено время «Ч». Рафик, – обратил Ншан к Алмякаеву. – Убери тут! – Он указал на зубы Жунды и лужу его крови. – Да, кстати, он ещё дышит?

– Чуть-чуть, шеф, – отозвался борец. – Скоро сдохнет.

– Мне некогда ждать, – махнул рукой Ншан. – Кончай его. И чтобы здесь было чисто!

Алмякаев достал из-за пазухи тонкое, но длинное шило, рванул на Назаре рубаху, уверенно расправила пальцами левой руки кожу чуть пониже соска. Правой рукой, прицелившись, он уверенно ввёл шило между рёбрами, надавил на деревянную ручку. Жунда слабо вздохнул, три раза дёрнул щекой и затих. Расслабленное его тело повисло на верёвках, а челюсть отвалилась.

– Браво! – сказал Рафику Ншан. – Вывезешь его позже, ночью – слишком много глаз кругом. Зураб, ты ведь слышал запись?

– Даже не один раз, – лениво ответил Сакварелидзе. – По-моему, уже наизусть выучил.

Он надел тёмно-серый вельветовый пиджак, мельком глянул на себя в зеркало. Кареглазый шатен с размётистыми бровями, Сакварелидзе не носил усов и тщательно следил за своей внешностью. Тонкие губы с опущенными уголками выдавали его жестокий нрав, но лицо почти всегда оставалось спокойным, а движения – плавными, скупыми, выверенными. Зураб достал свой «браунинг», проверил патронник и снова запихал оружие в карман.

– Я всегда знал, брат, что у тебя нет слабостей, – Ншан, улыбаясь, смотрел на него. – Теперь и Горбовский станет менее самонадеянным.

– Давно пора было его высечь – для порядка, – согласился Сакварелидзе. – Я польщён твоей похвалой. Однако нельзя терять время. Надо уничтожить «крота», чтобы больше не портил корни.

– Не надо там стрелять, даже с глушителем, Зураб, – предупредил Ншан. – Почерк оружия останется, а это нам ни к чему. Работай пером, чтобы было похоже на обычную разборку. А Горбовский и так всё поймёт – не тупой. Я нашим партнёрам скажу, чтобы они тоже на лаврах не почивали. К моменту основной встречи, восемнадцатого числа, вокруг нас должно быть стерильно. А о Киме и его брате в ментовке слишком много знают. Для меня это новость.

– Может быть, Ниндзя лучше сюда не ехать, и верняка прислать? – Сакварелидзе остановился около двери. – А самому там, у себя остаться? Как бы его здесь не зашухерили, и нам отвечать не пришлось.

В доме напротив, где была башенка, уже засветились окна. Из мокрого сада пахло землей, травой и флоксами. Невдалеке простучали колёса поезда, и Зураб машинально повернул в ту сторону голову.

– В город, – определил он. Потом уточнил: – Гюлиханов точно будет на рынке?

– Да, я приказал без десяти восемь завести его в тарный склад. Туда и иди – сразу, не мешкая. Он ведь тоже даром жизнь не отдаст…

– Да, а с Журбаевым что думаешь делать? – вспомнил Зураб. – Он же тоже с Алимом дружбу водил. Проверить его?

– Пока понаблюдаем, а там видно будет, – не очень уверенно ответил Ншан. – Похоже, его в тёмную пользовали. Но, конечно, надо ухо востро держать с ним, глаз не спускать. Ладно, Зураб, не думай о нём сейчас. У тебя работа важная, и все силы отдавай ей. Удачи тебе! – Ншан обнял друга, и они расцеловались. – Что же касается Кима, то он не любит перепоручать важные дела. Ну, характер такой, понять нужно. Да, и продажа нам «Хонд» – не единственное дело Ниндзя в Питере. Другие его контракты нас не касаются.

Алмякаев тем временем принёс ведро и тряпку, стал наводить в комнате чистоту. Завёрнутый в брезент труп Жунды был аккуратно перевязан верёвками. Оставалось только перетащить его ночью в машину, взять из сарая кирпичи и увезти до ближайшего болота. Рация Ншана молчала – значит, наблюдатели не замечали ни в Горской, ни в городе ничего подозрительного.

– Да хранит тебя Бог, брат! – взволнованно сказал Тер-Микаэльянц. – Сегодня мы не увидимся, но об исполнении доложи сразу же. Не забудь передать привет Арине.

– Не забуду. – Сакварелидзе, почувствовав при одном упоминании о супруге приятную теплоту в груди, повернулся и вышел на крыльцо, в сырой благоухающий вечер.

* * *

«Шевроле-блейзер» Зураба миновал Ольгино, где в кемпинге четыре месяца назад они познакомились с Ариной Скресановой. Навстречу неслась электричка, и лобовое стекло автомобиля сразу тало золотым от мощного прожектора и фар. Времени оставалось немного, но Зураб не суетился – он был уверен в себе настолько, что даже не сомневался в успехе.

Шеф напомнил про Арину, и потому Зураб думал сейчас о другой своей жизни. Там не было убийств, пыток и предательств, а была одна лишь любовь. Его любовь, потому что насчёт Арины Зураб сильно сомневался – слишком молода для него была эта розовощёкая блондинка с прозрачными голубыми глазами. В который раз при мысли о доме и жене Сакварелидзе начинал жалеть о том, чем полчаса назад гордился. Шеф ошибался – слабость у Зураба была, но о ней не знал никто. И слабость эту звали Арина…

Тер-Микаэльянц доверял другу, имел для этого все основания. Но вот молодую жену считал чем-то несущественным, вроде дорогой иномарки или антикварной мебели. Да, это модно, престижно – жениться на молоденькой; и только. К своей супруге Ншан тоже относился, как к дорогой игрушке, но испытывал к ней лишь плотское влечение, да и то не всегда, и потому принимал стимуляторы.

Что же до Зураба, то всё окружавшее его великолепие казалось фальшивым и ненужным, а гордость за своё богатство и влияние пропадала, когда Арина вечером демонстративно закрывала перед ним двери своей спальни. Правда, потом жена могла стать ласковой, весёлой, много хохотать и петь арии под собственный аккомпанемент на рояле «Стенвей». Она тёрлась щекой о плечо мужа, просила простить за вчерашнее, охотно соглашалась поехать поужинать в какой-нибудь шикарный ресторан. Но всё равно Зураб чувствовал, понимал, что Арина лишь отдаёт долг, а в глубине её похожих на пуговицы глаз под накрашенными французской тушью ресницами прячется непонятная печаль. И всемогущий муж, не зная причины, был бессилен помочь своей куколке, которая так страдала…

Фото Арины Зураб приклеил у руля, и потому на него многие обращали внимание. Почему-то частенько жену принимали за артистку, ещё недостаточно известную по причине молодости. Арине в июне исполнилось двадцать четыре года, и временами она напоминала озорника-мальчишку, особенно когда они отправлялись на ипподром. Тогда жена подбирала под шапочку жёлтые, как солома, волосы, надевала лосины, кафтанчик и высокие блестящие сапоги.

Они оба бредили лошадьми, и в кемпинге нашли общий язык именно на этой почве. Арине явно не была проституткой, нельзя было назвать её и шлюхой – это тоже очень понравилось Зурабу. Потом он узнал, что невеста – врач-педиатр, а её отец – кандидат технических наук. О прошлом молодой супруги Зураб Сакварелидзе даже после свадьбы ничего не спрашивал, так как видел, что эти разговоры ей неприятны.

Арина была гордостью Зураба ещё и потому, что при семнадцатилетней разнице в возрасте она приняла его предложение тотчас же, ничем не выдав удивления. Ей явно было наплевать на его сорок один год, но, самое главное – и на его деньги. Его нельзя было обмануть – положение обязывало видеть людей насквозь.

Супруга ничего не скрывала – её действительно не интересовала роскошь, не привлекали обычные развлечения. Молодая женщина не клянчила у мужа дорогие шмотки и украшения, была к ним совершенно равнодушна, порой даже враждебна. И тогда Зураб думал, что именно такую жену больше никогда и нигде не найдёт. А, значит, надо беречь Арину, заводить настоящую семью. Господь ещё не дал Сакварелидзе сына – может быть, сейчас повезёт…

Тогда, в начале их романа, Зураб и представить себе не мог, что всего через три месяца Арина будет смотреть на него рассеянно и тоскливо. По сияющему паркету то и дело скакали тюбики с помадой, витые склянки с духами из «Lancome» и осколки бесценного саксонского сервиза. Зураб знал лишь то, что у супруги кто-то был до него. И он заочно ненавидел своего предшественника, понимая, что душой жена остаётся там, в прошлом.

И сейчас, наблюдая за красными огнями несущейся впереди «Лады», Зураб вспоминал ипподром. Перед ним мотался из стороны в сторону тщательно расчёсанный конский хвост, и летел из-под подкованных копыт мокрый песок. Арина скакала впереди него на серой в яблоках кобыле, а волосы её, освободившиеся от заколок, свободно летели по ветру. Миновав поворот, жена повернулась к Зурабу своё круглое розовое личико, и он радостно встретил весёлый взгляд её блестящих глаз. Но вдруг Арина разом поскучнела, словно перед этим забылась и решила, что сзади скачет на вороном жеребце не Зураб, а кто-то другой…

Дождь, едва угомонившись, хлынул снова. Голубые зигзаги молний осветили шоссе, лес, одноколейку. Они, будто бритвой, вспарывали низкие клубящиеся тучи, и в прорехи лилась бесконечная вода, которой и так вокруг было слишком много. Под ливнем склонялись не только трава и кусты, но и деревья. Дрожали и пели провода на столбах вдоль «железки», а Зурабу чудился чей-то надрывный плач. Один раз он случайно услышал, как рыдала ночью Арина, и с тех пор не мог этого забыть.

Молния ушла в землю прямо перед «Шевроле», и Зураб невольно вспотел. Оглушительный раскат грома заставил его шарахнуться к обочине от разделительной полосы и остановиться. Непроницаемый человек торопливо достал сигареты и жадно, со стоном, закурил.

А потом он подумал, что зря так волнуется – это может выйти боком. И потому надо пока забыть об Арине, думать только о Гюлиханове, потому что он уже в городе. За кипящей от дождя Большой Невкой Зураб различил беседки и деревья ЦПКиО. И понял, что едет уже по Приморскому проспекту.

* * *

– Не исключаю, что случилось самое страшное. И к этому надо быть готовыми, – как всегда, тихо и серьёзно, сказал Минц.

Он внимательно посмотрел на Горбовского и Грачёва. Все сидели в комнате рядом с кабинетом начальника отдела, на придвинутых к Сашиному столу стульях. На столе стояли в вазе три розовых гладиолуса, дымились чашки с крепким кофе. Благоухал сочный лимон, только что разрезанный на блюдце. В пластмассовую миску Саша высыпал вымытый зеленоватый крыжовник.

– Угощайтесь! – предложил он. – Соня прислала из Токсова.

– Наверное, и варенья наварила! – Захар положил лимон в кофе и принялся сосредоточенно давить его ложечкой.

– Немного варенья – сахара-то нет. Она уж что только не предлагала взамен, но всё зря. – Саша говорил так страстно и горько, что и сам, видимо, переживал из-за этого. – Людям не то, что на заготовки – на жизнь не хватает. Соня мне говорит: «Корми всех до отвала, не пропадать же!» На клубнику только песку и хватило – по сусекам скребла.

– Ну а Всеволоду за лимон отдельное спасибо! – Захар покосился на Грачёва, который как раз распечатывал новую пачку «Монте-Карло». – Ты когда прилетел из Сочи?

– Разве я не сказал? – удивился тот. – Четыре часа назад. – И засунул в рот горсть крыжовника.

– Как там Надежда Никодимовна?

– Неделю назад забрал её из больницы, – неохотно ответил Грачёв, жуя. – Теперь ей месяца два надо будет на костылях ходить. Нога почти не сгибается. Боюсь, как бы слова ломать не пришлось. – Всеволод торопливо проглотил крыжовник и закурил. – Чёрт, надо ж такому случиться! Мы ведь тогда вместе с Сашкой там были, – он просмотрел на Минца, и как раз накануне улетели. Мать нас провожала, ещё сестра с младшим племянником. Ему как раз четыре года исполнилось в тот день. Я потом чуть с ума не сошёл. Сказали – в Сочи смерч, с человеческими жертвами. А наш дом в низине стоит – значит, всё затопило. Сад, конечно, погиб. Там сейчас Оксанин муж колупается. Я зятю помогал, пока там был, но больше оставаться не мог. Но мы вдвоём мало на что способны, сами понимаете. И у соседей та же картина, даже хуже. Подруга матери сына похоронила. Теперь вся в чёрном ходит, ни с кем не разговаривает. Зараза, за один год столько горя! – Всеволод откинулся на спинку стула, скрипнув ножками по полу. – В январе брата потерял, а в августе чуть матери не лишился. Да ещё Олег, средний племянник, с пацанами поехал ночью на лодке кататься. Оксана уже оплакать его успела. По счастью, у них что-то случилось с мотором, и в море они не вышли. Идиоты, хоть бы приехали или позвонили, сказали, что живы. А так на три дня исчезли, жили у одного из мальчишек. Прикольно им было – найдут, не найдут. Совсем о близких не думают – все мысли только о себе.

– Дуракам везёт, как говорится, – заметил Захар.

– Вот и я о том же! Костей бы не собрали, не сломайся тот мотор. А сестра уже мне успела сказать, что Олежка утонул, наверное. Мать сейчас белугой ревёт, и я её понимаю. Под старость лет так остаться – ни кола, ни двора. А у неё только в жизни было, что хозяйство.

– Горе-то! – Захар покачал головой. – Боюсь, Севка, что отдохнуть тебе от домашних дел тут не придётся. Ты же хорошо знал Алима Гюлиханова. Веришь, что он может не явиться на встречу?

– Я не только его знал, но ещё от КГБ проверял перед «погружением», – поправил Грачёв. – И со всей ответственностью заявляю, что он не может подвести своих. С Алимом что-то произошло. – Он отхлебнул кофе, но вкуса не почувствовал.

За окном шелестел дождь, тучи обложили небо. И оттого казалось, что лампы дневного света горят всё ярче.

– Он же предупреждал, – напомнил Горбовский. – Давно почувствовал опасность, а сейчас, вероятно, и вовсе залечь пришлось. Я не думаю, чтобы они его раскололи, а уж, тем более, застали врасплох. Доверяют они ему, да и вообще… Гюлиханов не зелёная сопля – столько банд на Кавказе выявил и помог уничтожить! Специалист высочайшего класса не может вот так, просто исчезнуть.

В это время зазвонил телефон, и Саша снял трубку.

– Леокадия Леонидовна вас! – сказал он Горбовскому немного погодя.

– А я-то думаю – кто в кабинет названивает уже полчаса, – проворчал Захар. – Слушаю! Лика, что случилось? У меня совещание.

– А где ты сейчас находишься? – тут же уличила его жена. – По твоему номеру нет никого.

– Я в соседней комнате – здесь нам удобнее. – Захар, как всегда, отчитывался перед супругой за каждый свой шаг.

– Представляю, в каком виде ты явишься после этого совещания! – Лика явно намекала на пьянку. – Мог бы, если делать нечего, пораньше сегодня прийти. Поехали бы на дачу, после таких дождей там работы выше крыши…

– Не могу, солнышко, я уж крутил-вертел! – взмолился Захар. – У нас действительно совещание, и на повестке дня очень важный вопрос. Так что езжай одна, а я потом подгребу. Без меня тут никак нельзя, всё равно дёргать будут. Тебе же все нервы истреплют.

– Ладно, Зарик, тогда я еду прямо сейчас. А то потом стемнеет, да и дождь весь день – там не пролезешь.

– Резиновые сапоги надень обязательно! – заботливо предупредил Захар. – Красиво – не красиво, а здоровье важнее. Сысой звонил сегодня?

– Звонил. Сказал, что яблоки все подобрал, а корзину поставил в сарай. Но ночевать там не хочет – в какую-то компанию его позвали.

– Яблоки нужно из сарая забрать, – забеспокоился Горбовский. Крыша там течёт, а уж после сегодняшнего, наверное, целый океан уже на участке. Боюсь, сгниёт наш урожай, если такая погода дальше будет. Лика, ты печку-то протопи как следует, не спи там на сыром…

– А ты когда приедешь? Завтра-то можно тебя ждать? – капризно спросила Леокадия.

– Солнышко, я не могу обещать ничего. Смотря чем сегодня дело кончится… Но я постараюсь обязательно. Ну, пока?

– Пока, – разочарованно вздохнула Лика. Кажется. Она поняла, что муж действительно занят, а рядом не орут и не хохочут хмельные сотрудники. – Береги себя и ребят.

– Ребят уж обязательно! – рассмеялся Горбовский и положил трубку. – Слышите? Ликушка за вас беспокоится.

– Мы ей очень признательны. – Саша взял банку с растворимым кофе. – Ещё по чашечке?

– Давай! – Грачёв подставил свою.

– Лилия-то знает, что ты у нас? – спросил Минц, зачерпывая сухой ложкой кофейный порошок.

– Знает, конечно. Она же вместе со мной прилетела из Сочи.

– Да? – Горбовский оживился. – Значит, решил познакомить с семьей? И что же сказала твоя мамо?

– Сначала удивилась, но сразу ничего не сказала. Только под конец, когда мы одни остались, спросила – откуда Лилия взялась, давно ли знакомы. И ещё – уверен ли я в своих чувствах? Далее поинтересовалась, расписались мы или во грехе живём. Я ответил, что пока нет, но собираемся. У неё, говорю, двое детей, да и с мужем беглым развестись нужно. Мама, похоже, успокоилась. А то у неё идея фикс – вдруг я их не позову на свадьбу.

– Сева, не надоели ей ещё твои свадьбы? – усмехнулся Минц и изящно отпил кофе.

– Я своими свадьбами уравновешиваю отсутствие твоих, интимофоб! – Грачёв сверкнул глазами в его сторону.

– Кто-кто? – не понял Горбовский.

– Термин такой существует в психологии, Захар Сысоевич. Есть в природе мужики, которые никак не желают оформляться по закону и связывать свою судьбу с какой-то конкретной партнёршей. Такие сыновья вырастают, как правило, у матерей-психопаток. Из-за этого у них вырабатывается недоверие к слабому полу. Девок, правда, трахают направо-налево, часто их меняют. Стараются надолго ни с кем не оставаться. Впрочем, есть случаи, когда бедные женщины ждали свадьбы с интимофобами всю жизнь. Те вообще боятся принимать решения; не могут ни жениться, ни первыми предложить расстаться. У них какой-то патологический страх перед ЗАГСом. И это при том, что никогда не обжигались в браке. Пользуют женщин на дармовщинку, имеют комфорт и уход, ничем при этом не рискуя.

– Сева, ты не прав! – заспорил Саша. – Ты же знаешь… Ну, помнишь, зимой? Я тебе ещё газету показывал, когда мы к Даше на концерт ехали… Рассказывал про Инессу Шейхтдинову. Я хочу всегда быть для неё свободным. А ты уже лепишь ярлыки, как всё равно!.. Мои женщины на брак не рассчитывают – они своё место знают.

– Ну, и что Надежда Никодимовна насчёт Лилии сказала? – перебил Горбовский, не желая допускать очередную перепалку. Всеволод Грачёв, особенно усталый и раздражённый, становился опасным для окружающих.

– А что она может сказать? Я ей объяснил, что сам два раза в лужу сел, да и Лилия мужа неудачно выбрала. Тот сбежал в Молдавию, бросил её с двумя детьми. Поживём пока, привыкнем друг к другу, посмотрим, как будут реагировать дети. Расписаться-то недолго при желании. Мать спросила, есть ли у Лили квартира. Осталась очень довольна тем, что есть, потому что денег на кооператив она теперь дать не сможет. Я понял, что Лилия ей понравилась. А Оксане – ещё больше. Сестра мне прямо сразу заявила: «Наконец-то ты нашёл свою судьбу! Береги её».

– Между прочим, я скажу то же самое, – горячо заметил Саша. – Тогда, зимой, ты не только сверх меры перестрадал, но и был вознаграждён. Какое это счастье, когда среди хаоса и темноты можно опереться на плечо близкого человека! Да и потомство надо заводить – только не сейчас.

– У тебя, Санька, тоже ведь есть семья. – Захар уже не отрывал глаз от молчащего телефона.

– Какая семья? Папа? Так это же разве… – Минц не договорил и предпочёл соскочить со скользкой темы. – Захар Сысоевич, мне кажется, что с Гюлихановым совсем плохо. И, самое главное, никак не выяснить, почему он не явился в «Вислу», ни к Гостиному двору. Уж Люде-то при всех раскладах он должен был объяснить, намекнуть хотя бы. Если здесь замешан Стеличек, можно ожидать самых невероятных и подлых выходок. Я почти уверен в том, что Алима раскололи. Это тот самый случай, когда я был бы невероятно счастлив ошибиться.

– И что же теперь делать? – Всеволод сплёл косичку из трёх лимонных корочек. Его липкие смуглые пальцы вздрагивали. – Мало того, что парня до смерти жалко, так ещё летят в тартарары все наши планы. Ведь у нас там больше нет своих людей, особенно в окружении главарей.

– Конечно, это только в кино бывают суперы. А мы – люди, и нас тоже можно застать врасплох, победить. – Минц отставил чашку и уже хотел встать, как загудел телефон. Этот зуммер ничем не отличался от прочих таких же сигналов, но все трое почему-то сразу же решили – всё кончено.

На аппарате одновременно с гудками загорался оранжевый огонёк, и сейчас он был похож на светящийся глаз беды. За окнами с новой силой припустил ливень, и после короткого сполоха молнии прямо над «Большим Домом» прокатил долгий гром.

Захар поднял трубку и нажал белую прямоугольную клавишу:

– Майор Горбовский.

– Захар Сысоевич, капитан Синицын беспокоит…

– Из Приморского? – перебил Горбовский. – Что у тебя?

Минц и Грачёв разом встали и подошли к начальнику – они хотели в столь тяжкую минуту быть рядом с ним. Ворвавшийся в окно ветер едва не опрокинул тяжелые гладиолусы, и Саша в последний момент придержал вазу.

– На тарном складе Торжковского рынка пятнадцать минут назад обнаружено тело Алима Гюлиханова с тремя колото-резаными ранениями грудной клетки…

За окном снова грохнуло со страшной силой, и задребезжали стёкла. Над крышами домов неслись дымные, чёрно-фиолетовые тучи. Всеволод и Александр ничего ещё не слышали, но поняли всё по лицу начальника. Они взглянули друг на друга, а потом Всеволод, как подкошенный, упал на стул.

– Ну, за что же? – пробормотал он, вцепившись пальцами в волосы. Саше на какой-то момент показалось, что он сейчас снимет свой скальп. – За что, тысяча чертей?!

– На Торжковском? – переспросил Захар. – А оружие найдено?

– Нет. Скорее всего, это была финка или что-то в таком роде. Но пока никто не берётся утверждать…

– Тело ещё там? Я имею в виду, на рынке?

– Да, выехала следственная группа. Сначала сообщили нам, а я уже имел от вас указания.

– Убийство давно произошло, не знаешь? – Горбовский словно одеревенел и говорил спокойно, деловито.