Стихотворения (1884 г.)

Н. Б. Вележеву

(При посылке собрания стихотворений)

Блюститель первого условьяВсех наслаждений жизни сей,Вы – доктор наш, вы – страж здоровья,И свят ваш подвиг средь людей.Я – стихотворец, и на лиреДано играть мне в этом мире –В сей скудной сфере бытия,Где мы живем, томимся, тужим;Но не гармонии ль мы служим,Почтенный доктор, вы и я?Вникает в тайны механизмаТелесных сил ваш зоркий взгляд,Чтоб наши струны организмаПорой настроивать на лад,Чтоб вновь они, в их полном ходе,Пристроясь к жизни торжеству,Звучали песнию природеИ громким гимном божеству;По строгим правилам наукиСоразмеряете вы их, –А я ввожу в размеры звукиИ их слагаю в мерный стих –И счастлив, ежели хоть слово,Хоть звук, обдуманный в тиши,Встает и живо, и здоровоСо дна болезненной души.И так – мы сходными тропамиИдем, и – ваш слуга по гроб –Кладу пред вашими стопамиМое собранье рифм и стоп,Да служат вам порой, хоть редко,В забаву легкую оне,Как все рецепты ваши меткоВсегда служили в пользу мне.Между 1850 и 1856

Вьющееся растение

Собственною слабостью в дольний прах повержено,Зелье пресмыкается,Но могучим деревом на пути поддержано –На него взбирается.Глядь! Растенье гибкое ветвью переплетногоКрепкий ствол опутало,Прицепилось к мощному, листьев тканью плотноюВсю кору закутало;Жмется зелье хилое к дереву суровому,Хилому здоровится, –Выше с утра к вечеру, с ночи к утру новомуГуще всё становится, –И потом, от мощного будто б не зависело,С прихотью раскинулось,Высь чела древесного, взвившись, перевысило,Да потом как ринулосьВниз каскадом лиственным: в воздухе разбросанныхСтеблей кисть богатая,Как волос всклокоченных, гребнем не причесанных,Густота косматая,Свесилась, качается; дерево ж, навьюченоЭтой тяжкой ношею,Наклонилось, сгорбилось; кажется, измученоДолей нехорошею.Больно, грустно дереву, к небу вместе с братьямиНекогда подъятому,А теперь согбенному, душными объятьямиБеспокойно сжатому.А ведь с лаской, кажется, с дружбою, с любовиюТо растенье стелетсяПо стволу древесному, словно плотью-кровиюС ним радушно делится.Отчего ж здесь видима участь невеселая,С горем неразлучная?Ах, есть ласки горькие, есть любовь тяжелаяИ приязнь докучная.Между 1850 и 1856

Что-то будет?

Я предрассудков враг, но я не чужд гаданьяНад тайной участью цветущего созданья,Вступающего в свет с чувствительной душойИ сердцем трепетным. Что будет? Боже мой!Что деву юную ждет в этом мире строгом,Богатом в горестях, а в радостях убогом?Какой ей в жизни путь судьбой определен?Кто будет спутник ей? Кто будет этот он?И мне хотелось бы не пошлые приветыЕй дать в приданое, но добрые советы,И на далекий путь снабдить ее притомДорожной грамотой, хранительным листом.«О рок земной! Смягчись, – рукою всемогущейСозданью нежному дай светлый день грядущий! –Так с теплой просьбою взываю я к судьбе. –Не изомни цветка, врученного тебе!Злой бурей не обидь едва расцветшей розы!»А там, от тихих просьб переходя в угрозы,Я повелительно судьбе в глаза смотрюИ, пальцем ей грозя: «Так помни ж» – говорю,Как будто бы она должна быть мне послушна,А та на всё глядит спокойно, равнодушно.Между 1850 и 1856

Чувство

Подумаешь: к чему все эти бури –Гроза страстей? Мне так легко с тех пор,Как на тебя упал мой бедный взорИ плавать стал очей твоих в лазури.Мне кажется – я так тебя люблю,Так хорошо мне было бы с тобою,Так по себе, что я с моей судьбоюПоладил бы, и на душу моюСошла бы та спокойная отрада,То тихое довольство добрых душ,Которого не трогай, не нарушь –И ничего уж более не надо!Между 1850 и 1856

Я знаю

Я знаю, – томлюсь я напрасно,Я знаю, – люблю я бесплодно,Ее равнодушье мне ясно,Ей сердце мое – неугодно.Я нежные песни слагаю,А ей и внимать недосужно,Ей, всеми любимой, я знаю,Мое поклоненье не нужно.Решенье судьбы неизменно.Не так же ль средь жизненной битвыМы молимся небу смиренно, –А нужны ли небу молитвы?Над нашею бренностью гибкой,Клонящейся долу послушно,Стоит оно с вечной улыбкойИ смотрит на нас равнодушно, –И, видя, как смертный склоняетГлаву свою, трепетный, бледный,Оно неподвижно сияет,И смотрит, и думает: «Бедный!»И мыслю я, пронят глубокоСознаньем, что небо бесстрастно:Не тем ли оно и высоко?Не тем ли оно и прекрасно?Между 1850 и 1856

Смейтесь!

Еще недавно мы знакомы,Но я уж должен вам сказать,Что вы усвоили приемы,Чем можно сердце потерзать;Вы вникли в милое искусствоПощекотать больное чувство,Чтоб после, под его огнем,Свои фантазии на немС прегармоническим расчетомТак ловко, верно, как по нотам,Слегка разыгрывать, смеясь, –Везде вам музыка далась!Вы проходили эту гамму, –И, с страшной злостью вас любя,В угоду вам, я сам себяГотов поднять на эпиграмму.Сквозь грани радужные призмСмотреть уж поздно мне, конечно,Да, сознаюсь чистосердечно:Мои мечты – анахронизм.О, смейтесь, смейтесь смехом явным!Не правда ль – чувство так смешно?Ему всегда иль быть забавным,Иль жалким в мире суждено.Простите! Я вернусь к рассудку…Когда ж мы встретимся опять, –Мы обратим всё это в шуткуИ будем вместе хохотать.Между 1850 и 1856

Сновидение (написано после посещения гостиниц)

Мне виделся сон – упоительный сон.Мне снилось: из пыли враждебнойЧрез море и сушу я был унесенИ замок предстал мне волшебный.Красиво смотрел он с своей высотыНа прелесть природы окрестной;Лаская, его обнимали цветыПри блеске лазури небесной.В фонтанах, в каскадах, под солнца лучомВода говорливо резвилась,То била из грота студеным ключом,То озером светлым ложилась, –И птичка, взлетая, веселую трельВ пространстве небес выводила,А в водном потоке играла форельИ стерлядь степенно ходила.Роскошные виды со всех там сторонЯвлялись несытому зренью,Приветно кивали и ясень и кленВетвями с отрадною тенью.Разумный владелец всё сам насадил,Сам доброй рукою посеял,И каждый иссохший сучок отделил,И свежую ветку взлелеял, –И с нежной заботой ходил он окрест,Призыву хозяйства послушно,И чудные виды пленительных местУказывал гостю радушно.Всё было прекрасно! Но лучше всего,Что там озаряла денница,И лучше всех видов и замка тогоБыла того замка царица.Живой, христианской, святой теплотыЯвлялось в очах ее много,И кроткого лика сияли чертыГлубокою верою в бога,И ясно ее выражало челоДел добрых прекрасную повесть,И сердцу при ней становилось тепло,Целилась молитвою совесть.Исчезнул мелькнувший мне сладостный сон,Но сердце его сохранило, –И думаю: «Более! как ясен был он!Да, полно, во сне ль это было?»Между 1850 и 1856

Прометей

Стянут цепию железной,Кто с бессмертьем на челеНад разинутою безднойПригвожден к крутой скале?То Юпитером казнимыйС похитительного дня –Прометей неукротимый,Тать небесного огня!Цепь из кузницы ВулканаВ члены мощного титанаВгрызлась, резкое кольцоСводит выгнутые руки,С выраженьем гордой мукиОпрокинуто лицо;Тело сдавленное ноетПод железной полосой,Горный ветер дерзко роетКудри, взмытые росой;И страдальца вид ужасен,Он в томленье изнемог,Но и в муке он прекрасен,И в оковах – всё он бог!Всё он твердо к небу взводитСилу взора своего,И стенанья не исходитИз поблеклых уст его.Вдруг – откуда так приветноЧто-то веет? – Чуть заметноКрыл движенье, легкий шум,Уст незримых легкий шепотПрерывает тайный ропотПрометея мрачных дум.Это – группа нимф воздушных,Сердца голосу послушныхДев лазурной стороны,Из пределов жизни сладкойВ область дольних мук украдкой– Низлетела с вышины, –И страдалец легче дышит,Взор отрадою горит.«Успокойся! – вдруг он слышит,Точно воздух говорит. –Успокойся – и смиреньемГнев Юпитера смири!Бедный узник! Говори,Поделись твоим мученьемС нами, вольными, – за чтоТы наказан, как никтоИз бессмертных не наказан?Ты узлом железным связанИ прикован на землеК этой сумрачной скале».«Вам доступно состраданье, –Начал он, – внимайте ж мнеИ мое повествованьеСкройте сердца в глубине!Меж богами, в их совете,Раз Юпитер объявил,Что весь род людской на светеИстребить он рассудил.«Род, подобный насекомым!Люди! – рек он. – Жалкий род!Я вас молнией и громомРазражу с моих высот.Недостойные творенья!Не заметно в вас стремленьяК светлой области небес,Нет в вас выспреннего чувства,Вас не двигают искусства,Весь ваш мир – дремучий лес».Молча сонм богов безгласных,Громоносному подвластных,Сим словам его внимал,Все склонились – я восстал.О, как гневно, как суровоОн взглянул на мой порыв!Он умолк, я начал слово:«Грозный! ты несправедлив.Страшный замысл твой – обидаПравосудью твоему? –Ты ли будешь враг ему?Грозный! Мать моя – ФемидаМне вложила в плоть и кровьК правосудию любовь.Где же жить оно посмеет,Где же место для него,Если правда онемеетУ престола твоего?Насекомому подобенСмертный в свой короткий век,Но и к творчеству способенЭтот бренный человек.Вспомни мира малолетство!Силы спят еще в зерне.Погоди! Найдется средство –И воздействуют оне».Я сказал. Он стал ворочатьСтрелы рдяные в руках!Гнев висел в его бровях,0 «Я готов мой гром отсрочить!» –Возгласил он – и восстал.Гром отсрочен. Льется время.Как спасти людское племя?Непрерывно я искал.Чем в суровой их отчизнеДвигнуть смертных к высшей жизни?И загадка для меняРазрешилась: дать огня!Дать огня им – крошку света –1 Искру в пепле и золе –И воспрянет, разогрета,Жизнь иная на земле.В дольнем прахе, в дольнем хламеИскра та гореть пойдет,И торжественное пламяНебо заревом зальет.Я размыслил – и насытилГорней пищей дольний мир, –Искру с неба я похитил,И промчал через эфир,Скрыв ее в коре древесной,И на землю опустил,И, раздув огонь небесный,Смертных небом угостил.Я достиг желанной цели:Искра миром принята –И искусства закипели,Застучали молота;Застонал металл упорныйИ, оставив мрак затворный,Где от века он лежал,Чуя огнь, из жилы горнойРдяной кровью побежал.Как на тайну чародея,Смертный кинулся смотреть,Как железо гнется, рдея,И волнами хлещет медь.Взвыли горны кузниц мира,Плуг поля просек браздой,В дикий лес пошла секира,Взвизгнул камень под пилой;Камень в храмы сгромоздился,Мрамор с бронзой обручился,И, паря над темным дном,В море вдался волнорезомЛес, прохваченный железом,Окрыленный полотном.Лир серебряные струныГимн воспели небесам,И в восторге стали юныСтарцы, вняв их голосам.Вот за что я на терзаньеПригвожден к скале земной!Эти цепи – наказаньеЗа высокий подвиг мой.Мне предведенье внушало,Что меня постигнет казнь,Но меня не удержалаМук предвиденных боязнь,И с Юпитерова сводаЖребий мой меня послал,Чтоб для блага смертных родаЯ, бессмертный, пострадал».Полный муки непрерывной,Так вещал страдалец дивный,И, внимая речи той,Нимфы легкие на волеОб его злосчастной долеНежной плакали душойИ, на язвы Прометея,Как прохладным ветерком,Свежих уст дыханьем вея,Целовали их тайком.Между 1850 и 1856

Дионисий и Филоксен

Вступает – на диво и смех Сиракузам –Тиран Дионисий в служители музам:Он лиру хватает, он пишет стихи;Но музы не любят тиранов холодных, –Творит он лишь груды рапсодий негодных,Исполненных вялой, сухой чепухи.Читает. В собранье все внемлют с боязнью.Зевать запретил он под смертною казнью,Лишь плакать дозволил, а те наконецЗевоту с таким напряженьем глотают,Что крупные слезы из глаз выступают,И, видя те слезы, доволен певец.Вот, думает, тронул! – Окончилось чтенье.Кругом восклицанья, хвалы, одобренье:«Прекрасно!» – И новый служитель камен,Чтоб выслушать суд знатока просвещенный,Зовет – и приходит к нему вдохновенныйТворец дифирамбов, поэт – Филоксен.«Я снова взлетел на парнасские высиИ создал поэму, – сказал Дионисий. –Прослушай – и мненья не скрой своего!»И вот – он читает. Тот выслушал строго:«Что? много ль красот и достоинств?» –«Не много».– «А! Ты недоволен. В темницу его!»Сказал. Отвели Филоксена в темницу,От взоров поэта сокрыли денницу,И долго томился несчастный. Но вотСвободу ему возвращают и сноваЗовут к Дионисию. «Слушай! ГотоваДругая поэма, – тут бездна красот».И новой поэмы, достоинством бедной,Он слушает чтенье, измученный, бледный,Мутятся глаза его, хочется спать.Тот кончил. «Ну что? Хорошо ли» – Ни словаЕму Филоксен, – отвернулся суровоИ крикнул: «Эй! Стража! В темницу опять!»Между 1850 и 1856

Отзыв на вызов (тем же девицам)

Вдоль жизни проходя средь терний, я привыкСпокойно попирать колючую дорогу,Но чувствую в душе невольную тревогу,Когда вокруг меня колышется цветник,И девы юные – земные херувимы –В своих движениях легки, неуловимы,Живым подобием роскошного венкаСвиваются вокруг поэта-старика,И зыблющийся круг существ полуэфирныхЖдет песен от меня и свежих звуков лирных,А я, растерянный, смотрю, боясь дохнутьТлетворным холодом на их цветистый путь,Боюсь на их восторг – невинных душ одежду –Набросить невзначай угрюмой мысли тень,Мечту их подломить или измять надеждуИ сумраком задеть их восходящий день…Нет! Нет, не требуйте, цветущие созданья,От ослабелых струн могучего бряцанья!Всё поле жизни вам я скоро уступлю,А сам, как ветеран, уж утомленный битвой,Безмолвно, с тайною сердечною молитвой,Вас, дети, трепетной рукой благословлю.Между 1850 и 1856

Письмо Авдель-Кадера

В плену у французов – светило Алжира –Эмир знаменитый. Содержат эмираОни в Амбуазе, где замка стенаКрепка и надежна, – и пленник, донынеЛетавший на бурном коне по пустыне,Уныло глядит в амбразуру окна.И вдруг под окном, как другая денница,Блестящая юной красою девицаНесется на белом арабском коне,И взор – коя-нур – этот пламенник мира –Девицею брошен в окно на эмира, –И вспыхнула дева, и рдеет в огне.И завтра опять проезжает, и сноваВзглянула, краснеет. Не надобно слова, –Тут сердце открыто – смотри и читай!Упрямится конь, но с отвагою ловкойНаездница с поднятой гордо головкойЕго укрощает: эмир, замечай!И смотрит он, смотрит, с улыбкой любуясь,Как милая скачет, картинно рисуясь;Блеснул в его взоре невольный привет,Замеченный ею… Как быстро и крутоОна повернула! – Такая минутаИ в сумраке плена для пленника – свет,Сн сам уже ждет ее завтра, и взглядыКидает в окно, в ожиданье отрады,И светлым явленьем утешен опять;Но ревностью зоркой подмечена скороЦель выездов девы, – и строгость надзораСпешила немые свиданья прервать.Эмир с этих пор в заключенье два годаНе мог ее видеть. Когда же свободаЕму возвратилась, узнал он потом,Кто та, кем бывал он так радуем, пленный,И в память ей перстень прислал драгоценныйС исполненным кроткого чувства письмом.«Хвала тебе, – пишет он, – ангел прелестный!Аллах да хранит в тебе дар свой небесный –Святую невинность! – О ангел любви!Прими без смущенья привет иноверца!В очах твоих – небо, ночь – в области сердца.О, будь осторожна, в молитве живи!О белая горлица! Бел, как лилея,Твой конь аравийский, но лик твой белее.Врага берегись: он и вкрадчив и тих,Но хищен и лют, хоть прикрашен любовью:Неопытной девы ползя к изголовью,Он девственных прелестей жаждет твоих.Змий хочет подкрасться и перси младыеТвои опозорить: отталкивай змия,Доколе аллах не пошлет, как жену,Тебя с благодатью к супружеской сени!Прими этот перстень на память мгновений,Блеснувших мне радостью чистой в плену.Пред хитрым соблазном, пред низким обманом –Сей перстень да будет тебе талисманом!Сама ль поколеблешься ты – и тогдаСкажи себе: «Нет! Быть хочу непреклонной.Нет, сердце, ты лжешь; пыл любви незаконной –Напиток позора и праздник стыда».И буди – светило домашнего круга,Хранящая верность супругу супруга!Будь добрая матерь и чадам упрочьИ радость, и счастье! Когда не забудешьСвященного долга – жить в вечности будешь,Младая аллаха прекрасная дочь!»Между 1850 и 1856

Ребенку

Дитя! Твой милый, детский лепетИ сладость взгляда твоегоМеня кидают в жар и трепет –Я сам не знаю – отчего.Зачем, порывом нежной ласкиК земному ангелу влеком,Твои заплаканные глазкиЦелую жадно я тайком?Не знаю… Так ли? – Нет, я знаю:Сквозь ласку грешную моюПорой, мне кажется, ласкаюВ тебе я маменьку твою;Я, наклонясь к малютке дочке,Хочу схватить меж слезных струйНа этой пухлой детской щечкеДругой тут бывший поцелуй,Еще, быть может, неостылый…То поцелуй святой любвиТой жизнедательницы милой,Чья кровь, чья жизнь – в твоей крови;И вот, как божия росинкаНа листьях бледных и сухих,Твоя невинная слезинкаОсталась на губах моих.Дитя! Прости мне святотатство!Прости мне это воровство!Чужое краду я богатство,Чужое граблю торжество.Между 1850 и 1856

Благодарю

Благодарю. Когда ты так отрадноО чем-нибудь заводишь речь свою,В твои слова я вслушиваюсь жадноИ те слова бездонным сердцем пью.Слова, что ты так мило произносишь,Я, в стих вложив, полмира покорю,А ты мне их порою даром бросишь.Благодарю! Благодарю!Поешь ли ты – при этих звуках млея,Забудусь я в раздумье на часок;Мне соловья заморского милееМалиновки домашней голосок, –И каждый звук ценю я, как находку,За каждый тон молитву я творю,За каждую серебряную ноткуБлагодарю – благодарю.Под тишиной очей твоих лазурныхПорой хочу я сердцем отдохнуть,Забыть о днях мучительных и бурных…Но как бы мне себя не обмануть?Моя душа к тебе безумно рвется, –И если я себя не усмирю,То тут уж мне едва ль сказать придется«Благодарю, благодарю».Но если б я твоим увлекся взоромИ поздний жар еще во мне возник,Ты на меня взгляни тогда с укором –И я уймусь, опомнюсь в тот же миг,И преклонюсь я к твоему подножью,Как старый грех, подползший к алтарю,И на меня сведешь ты милость божью.Благодарю! Благодарю!Между 1850 и 1856

Просьба

Ах, видит бог, как я тебя люблю,Ты ж каждый раз меня помучить рада,Пожалуйста – не мучь меня, молю,Пожалуйста – не мучь меня, – не надо!Прими подчас и пошлый мой привет,Избитое, изношенное слово!Не хорошо? – Что ж делать? – Лучше нет.Старо? – Увы! Что ж в этом мире ново?И сам я стар, и полон стариной,А всё теснюсь в сердечные страдальцы…Пожалуйста – не смейся надо мной!На глупости смотри мои сквозь пальцы!Молчу ли я? – Махни рукою: пусть!Дай мне молчать и от меня не требуйМоих стихов читанья наизусть, –Забыл – клянусь Юпитером и Гебой!Всё, всё забыл в присутствии твоем.Лишь на тебя я жадный взгляд мой брошу –Всё вмиг забыл, – и как я рад притом,Что с памяти свалил я эту ношу,Весь этот груз! Мне стало так легко.Я в тот же миг юнею, обновляюсь…А всё еще осталось далекоДо юности… Зато я и смиряюсь.Мои мечты… Я так умерен в них!Мне подари вниманья лишь немножко,Да пусть ко мне от щедрых ласк твоихПерепадет крупица, капля, крошка!Я и не жду взаимности огня,Я в замыслах не так высокопарен!Терпи меня, переноси меня, –Бог знает как и то я благодарен!Между 1850 и 1856

Раздумье

Когда читаю я с улыбкой старикаНаписанное мной в то время золотое,Когда я молод был, – и строгая рукаГотова изменить и вычеркнуть иное, –Себя остановив, вдруг спрашиваю я:Черты те исправлять имею ли я право?Порой мне кажется, что это не мояТеперь уж собственность, и, «мудрствуя лукаво»,Не должен истреблять я юного грехаВ размахе удалом залетного стиха,И над его огнем и рифмой сладострастнойНе должен допускать управы самовластной.Порой с сомнением глядишь со всех сторонИ ищешь автора, – да это, полно, я ли?Нет! Это он писал. Пусть и ответит онИз прошлых тех времен, из той туманной дали!Чужого ли коснусь я дерзкою рукой?Нет! Даже думаю в невольном содроганье:Зачем под давнею, забытою строкойПодписываю я свое именованье?Между 1850 и 1856

Чесменские трофеи

Был то век Екатерины,В море наши исполиныДали вновь урок чалме,Налетев на сопостата,Нашей матушки ребятаОтличились при Чесме.Наш орел изринул пламя –И поникло турков знамя,Затрещала их луна,Флот их взорван – и во влагуБрошен в снедь архипелагу,Возмущенному до дна.Пронеслась лишь весть победыВзликовали наши деды,В гуд пошли колокола,Пушки гаркнули в столице:Слава матушке царице!Храбрым детушкам хвала!Се добыча их отваги, –Кораблей турецких флагиВ крепость вносятся – ура! –И, усвоенные кровно,Посвящаются любовноВечной памяти Петра.Там – Невы в широкой рамеЕсть гробница в божьем храмеПод короной золотой.Над заветной той гробницейС римской цифрой – I (единицей)Русский выведен – П (покой),Там – кузнец своей державы,Дивный плотник русской славы,Что, учась весь век, учил,С топором, с дубинкой, с ломом,С молотком, с огнем и громом,Сном глубоким опочил.По царицыну веленьюТе трофеи стали сеньюНад гробницею того,Чья вся жизнь была работа,Кто отцом, творцом был флота.Возбудителем всего.И гробница под навесом –Под густым знаменным лесом –Говорила за него…Всюду честь воздать хотелаПродолжительница делаНачинателю его.Не умрут дела благие!Там соборне литургияСовершается над ним,Там – сановные все лицаИ сама императрицаС золотым двором своим.И средь общего вниманьяДля духовного вещаньяВышел пастырь на амвон, –То был он – медоречивыйСлавный пахарь божьей нивы,Словосеятель – Платон, –Тот, что посох брал, и, стояПеред паствой, без налоя,Слух и сердце увлекал,И при страшносудных спросах,Поднимая грозно посох,Им об землю ударял.Вот он вышел бросить словоПри ниспосланных нам сноваЗнаках божьих благостыньИ изрек сначала строгоИмя троичное богаС утвердительным «аминь».И безмолвье воцарилось…Ждали все – молчанье длилось.Мнилось – пастырь онемел.Шепот в слушателях бродит:«Знать, он слова не находит,Дар глагола отлетел».Ждут… и вдруг, к турецким стягамОбратясь, широким шагомОн с амвонного ковраУстремился на гробницуИ простер свою десницуНад останками Петра.Все невольно содрогнулись,И тайком переглянулись,И поникшие стоят…Сквозь разлитый в сфере храмаДым дрожащий фимиама.Стены, виделось, дрожат.И, простертою десницейДвигнут, вскользь над той гробницей,Строй знамен, как ряд теней,Что вокруг шатром сомкнулся,Зашатался, всколыхнулсяИ развеялся над ней.И над чествуемым прахомРизы пасторской размахомВсколебалось пламя свеч;Сень, казалось, гробоваяПотряслась, и громоваяИзлилась Платона речь.И прогрянул глас витии:«Петр! Восстань! И виждь РоссииСилу, доблесть, славу, честь!Се трофеи новой брани!Морелюбец наш! ВосстаниИ услышь благую весть!»И меж тем как слов гремящихМощь разила предстоящих,Произнес из них одинРобким шепотом, с запинкой:«Что он кличет? – Ведь с дубинкойВстанет грозный исполин!»Между 1850 и 1856

Послание о визитах

К М. Ф. Штакеншнеидер

Вы правы. Рад я был сердечноОт вас услышанным словам:Визиты – варварство, конечно!Итак – не еду нынче к вамИ, кстати, одержу победуНад предрассудком: ни к комуВ сей светлый праздник не поедуИ сам визитов не приму;Святого дня не поковеркав,Схожу я утром только в церковь,Смиренно богу помолюсь,Потом, с почтеньем к генеральству,Как должно, съезжу по начальствуИ крепко дома затворюсь.Обычай истинно безумный!Китайских нравов образец!День целый по столице шумнойТаскайся из конца в конец!Составив список презатейныйСвоим визитам, всюду будь –На Острову и на Литейной,Изволь в Коломну заглянуть.И на Песках – и там быть надо,Будь у Таврического сада,На Петербургской стороне,Будь моря Финского на дне,В пределах рая, в безднах ада,На всех планетах, на луне!Блажен, коль слышишь: «Нету дома»«Не принимают». – Как огня,Как страшной молнии и громаБоишься длинного приема:Изочтены минуты дня –Нельзя терять их; полторастаЕще осталось разных мест,Где надо быть, тогда как частоНесносно длинен переезд.Рад просто никого не видетьИ всех проклясть до одного,Лишь только б в праздник никогоСвоим забвеньем не обидеть, –Лишь только б кинуть в каждый домБилетец с загнутым углом,Не видеть лиц – сих адских пугал…Что лица? – Дело тут не в том,А вот в чем: карточка и угол!Лишь только б карточку швырнуть,Ее где следует удвоить,И тут загнуть, и там загнуть,И совесть, совесть успокоить!Ярлык свой бросил, хлоп дверьми:Вот – на! – и черт тебя возьми!Порою ветер, дождь и слякоть,А тут визиты предстоят;Бедняк и празднику не рад –Чего? Приходится хоть плакать.Вот он выходит на крыльцо,Зовет возниц, в карманах шарит…Лицом хоть в грязь он не ударит,Да грязь-то бьет ему в лицо.Дорога – ад, чернее ваксы;Извозчик за угол скорейНа кляче тощенькой своейСвернул – от столь же тощей таксы,Прочтенной им в чертах лица,К нему ревущего с крыльца.Забрызган с первого же шага,Пешком пускается бедняга,И очень рад уже потом,Когда с товарищем он в пареХоть как-нибудь, тычком, бочком,На тряской держится «гитаре»:Так называют инструментХоть звучный, но не музыкальный,Который в жизни сей печальнойСтаринный получил патентНа громкий чин и титул «дрожек»,И поглядишь – дрожит как лист,Воссев на этот острый ножик,Поэт убогий иль артист.Я сам… Но, сколь нам ни привычно,Всё ж трогать личность – неприличноСвою тем более… ИменНе нужно здесь; итак – NN,Визитных карточек навьюченКолодой целою, плыветИ, тяжким странствием измучен,К дверям по лестнице ползет,Стучится с робостью плебейскойИли торжественно звонит.Дверь отперлась; привет лакейскойКак раз в ушах его гремит:«Имеем честь, дескать, поздравитьВас, сударь, с праздником»; молчитПришлец иль глухо «м-м» мычит,Да карточку спешит оставитьИль расписаться, а рукаЛакея, вслед за тем приветом,И как-то тянется слегка,0 И, шевелясь исподтишка,Престранно действует при этом,Как будто ловит что-нибудьПерстами в области воздушной,А гость тупой и равнодушныйРад поскорее ускользнуть,Чтоб продолжить свой трудный путь;Он защитит, покуда в силах,От наступательных невзгодКармана узкого проход,1 Как Леонид при Фермопилах.О, мой герой! Вперед! Вперед!Вкруг света, вдаль по океануПлыви сквозь бурю, хлад и тьму,Подобно Куку, МагеллануИли Колумбу самому,И в этой сфере безграничнойДля географии столичнойТрудись! – Ты можешь под шумокОткрыть среди таких прогулокИль неизвестный закоулок,Иль безымянный островок;Полузнакомого припомня,Что там у Покрова живет,Узнать, что самая КоломняЕсть остров средь канавных вод, –Открыть полярных стран границы,Забраться в Индию столицы,Сто раз проехать вверх и внизЧерез Надежды Доброй мыс.Тут филолог для корнесловьяОтыщет новые условья,Найдет, что русский корень естьИ слову чуждому «визиты»,Успев стократно произнестьИзвозчику: «Да ну ж! вези ты!»Язык наш – ключ заморских слов:Восстань, возрадуйся, Шишков!Не так твои потомки глупы;В них руссицизм твоей души,Твои родные «мокроступы»И для визитов хороши.Зачем же всё в чужой кумирнеМолиться нам? – Шишков! Ты прав,Хотя – увы! – в твоей «ходырне»Звук русский несколько дырав.Тебя ль не чтить нам сердца вздохом,В проезд визитный бросив взглядИ зря, как, грозно бородат,Маркер трактирный с «шаропёхом»Стоит, склонясь на «шарокат»?Но – я отвлекся от предмета,И кончить, кажется, пора.А чем же кончится всё это?Да тем, что нынче со двораНе еду я, останусь дома.Пускай весь мир меня винит!Пусть всё, что родственно, знакомоИ близко мне, меня бранит!Я остаюсь. Прямым безумцемДовольно рыскал прежде я,Пускай считают вольнодумцемМеня почтенные друзья,А я под старость начинаюС благословенного «аминь»;Да только вот беда: я знаю –Чуть день настанет – динь, динь, диньМой колокольчик, – и покоюМне не дадут; один, другой,И тот, и тот, и нет отбою –Держись, Иван – служитель мой!Ну, он не впустит, предположим;И всё же буду я тревожимНесносным звоном целый день,Заняться делом как-то лень –И всё помеха! – С уголкамиИван обеими рукамиНачнет мне карточки сдавать,А там еще, а там опять.Как нескончаемая повесть,Всё это скучно; изорвешьВсе эти листики, а всё жВорчит визитная-то совесть,Ее не вдруг угомонишь:«Вот, вот тебе, а ты сидишь!»Неловко как-то, неспокойно.Уж разве так мне поступить,Как некто – муж весьма достойныйОн в праздник наглухо забитьПридумал дверь, и, в полной мереЧтоб обеспечить свой покой,Своею ж собственной рукойОн начертал и надпись к двери:«Такой-то-де, склонив чело,Визитщикам поклон приноситИ не звонить покорно просит –Уехал в Царское Село».И дома дал он пищу лени,Остался целый день в тиши, –И что ж? Потом вдруг слышит пени:«Вы обманули – хороши!Чрез вас мы время потеряли –Час битый ехали, да часВ Селе мы Царском вас искали,Тогда как не было там вас».Я тоже б надписал, да кстати ль?Прочтя ту надпись, как назло,Пожалуй, ведь иной приятельМахнет и в Царское Село!Апрель 1856

«Увы! мечты высокопарной…»

Увы! мечты высокопарнойПрошел блаженный период.Наш век есть век утилитарный, –За пользой гонится народ.Почти с младенчества изведавВсе тайны мудрости земной,Смеемся мы над простотойСвоих отцов и добрых дедов;Кряхтим, нахмурив строгий взгляд,Над бездной жизненных вопросов,И каждый отрок наш – философ,И каждый юноша – Сократ.У нас всему дан путь научный,Ходи учебным шагом кровь!Нам чувство будь лошадкой вьючной,Коровкой дойною – любовь!Не песен мы хотим любовных, –Нам дело подавай, поэт!Добудь из следствий уголовныхНам занимательный предмет!Войди украдкой в мрак темницы,В вертеп разбоя, в смрад больницыИ язвы мира нам открой!Пусть будет висельник, колодник,Плетьми казненный огородник,Ямщик иль дворник – твой герой!Не терпим мы блестящей фразы,Нам любо слово «обругал»И пуще гибельной заразыПротивен каждый мадригал;И на родных, и на знакомыхГотовя сотни эпиграмм,О взятках пишем мы в альбомахЦветущих дев и милых дам,Но каюсь: я отстал от века, –И мне ль догнать летучий век?Я просто нравственный калека,Несовременный человек;До поздних лет мне чувство свято,Я прост, я глуп, и – признаюсь! –Порой, не видя результата,Я бредням сердца предаюсь,Мечтой бесплодною взлелеян,Влачу страдальческую грусть,Иными, может быть, осмеян –Я говорю: бог с ними! Пусть!Но в мире, где я всем измучен,Мне мысль одна еще сладка,Что если Вам я и докучен,То Вы простите чудака,Который за предсмертной чашей,Как юбилейный инвалид,На прелесть молодости ВашейС любовью старческой глядитИ, утомленный жизни битвой,В могильный скоро ляжет прахС миролюбивою молитвойИ словом мира на устах.24 декабря 1856

Война и мир

Смотришь порою на царства земли – и сдается:Ангел покоя по небу над миром несется,Всё безмятежно, безбранно, трудится наука,Знание деда спокойно доходит до внука;В битве с невежеством только, хватая трофеи,Борется ум человека и копит идеи,И ополчавшийся некогда дерзко на веруРазум смиряется, кротко сознав себе меру,И, повергаясь во прах пред могуществом божьим,Он, становясь в умилении веры подножьем,Злые свои подавляет насмешки над сердцем,С нищими духом – глядишь – стал мудрец одноверцем.Мысли крыло распускается шире и шире.Смотришь – и думаешь: «Есть человечество в мире.Господи! Воля твоя над созданием буди!Слава, всевышний, тебе, – образумились люди,Выросли дети, шагая от века до века,Время и мужа увидеть в лице человека!Мало ль он тяжких, кровавых свершил переходов?.Надо ж осмыслиться жизни в семействе народов!»Только что эдак подумаешь с тайной отрадой –Страшное зло восстает необъятной громадой;Кажется, демон могучим крылом замахнулсяИ пролетел над землей, – целый мир покачнулся;Мнится, не зримая смертными злая комета,Тайным влияньем нарушив спокойствие света,Вдруг возмутила людей, омрачила их разум;Зверствуют люди, и кровию налитым глазомСмотрят один на другого, и пышут убийством,Божий дар слова дымится кровавым витийством.Мысли божественный дар углублен в изысканьяГибельных средств к умножению смертных терзанья,Брошены в прах все идеи, в почете – гремушки;Проповедь мудрых молчит, проповедуют – пушки,И, опьянелые в оргии дикой, народыЦепи куют себе сами во имя свободы;Чествуя в злобе своей сатану-душегубца,Распри заводят во имя Христа-миролюбца;Злобствует даже поэт – сын слезы и молитвы.Музу свою окурив испареньями битвы,Опиум ей он подносит – не нектар; святынюХлещет бичом, стервенит своих песен богиню;Судорог полные, бьют по струнам его руки, –Лира его издает барабанные звуки.«Бейтесь!» – кричат сорванцы, притаясь под забором,И поражают любителей мира укором;Сами ж, достойные правой, прямой укоризны,Ищут поживы в утробе смятенной отчизны.Если ж иной меж людьми проповедник восстанетИ поучительным словом евангельским грянет,Скажет: «Покайтесь! Исполнитесь духом смиренья!» –Все на глашатая грозно подъемлют каменья,И из отчизны грабителей каждый вострубит:«Это – домашний наш враг; он отчизны не любит».Разве лишь недр ее самый смиренный снедательСкажет: «Оставьте! Он жалкий безумец-мечтатель.Что его слушать? В безумье своем закоснеломПесни поет он тогда, как мы заняты делом».«Боже мой! Боже мой! – думаешь. – Грусть и досада!Жаль мне тебя, человечество – бедное стадо!Жаль…» Но окончена брань, – по домам, ратоборцы!Слава, всевышний, тебе, – есть цари-миротворцы.1857

Верю

Верю я и верить буду,Что от сих до оных местБожество разлито всюду –От былинки вплоть до звезд.Не оно ль горит звездами,И у солнца из очейС неба падает снопамиОслепительных лучей?В бездне тихой, черной ночи,В беспредельной глубинеНе оно ли перед очиСтавит прямо вечность мне?Не его ль необычайныйДуху, сердцу внятный зовОбаятельною тайнойВеет в сумраке лесов?Не оно ль в стихийном спореБлещет пламенем грозы,Отражая лик свой в мореИ в жемчужине слезы?Сквозь миры, сквозь неба крышуУглубляюсь в естество,И сдается – вижу, слышу,Чую сердцем божество.Не оно ль и в мысли ясной,И в песчинке, и в цветах,И возлюбленно-прекраснойВ гармонических чертах?Посреди вселенной храма,Мнится мне, оно стоитИ порой в глаза мне прямоИз очей ее глядит.1857

Бездарный

Эх, горе мое, – не дала мне судьбаНи черствого сердца, ни медного лба.Тоска меня душит, мне грудь надрывая,А с черствым бы сердцем я жил припевая;При виде страданий, несомых людьми,Махнул бы рукою, – да прах их возьми!Ничто б за живое меня не задело:Те плачут, те хнычут, а мне что за дело?А медный-то лоб – удивительный дар, –С ним всё нипочем, и удар не в удар;Щелчки и толчки он спокойно выносит,Бесстыдно вторгаясь, бессовестно просит,К стене стенобитным орудьем пойдетИ мрамор с гранитом насквозь прошибет;Другие во мраке, а он – лучезарен.Ах, я бесталантен, увы, я бездарен, –Из милых даров не дала мне судьбаНи черствого сердца, ни медного лба,1857

Когда бы

Когда бы прихотью свободнойВооружила ты свой взор,И, в свет являясь дамой модной,Любила слушать пошлый вздор,И я, по наущенью беса,С тобою б дерзостно болтал,И, как бессовестный повеса,Над всем священным хохотал,И, сплетни света разработав,Пускал в стократный оборотЗапас нескромных анекдотовИль соблазнительных острот, –Меня бы общество щадило,И кое-кто в наш вольный векЕще б сказал: «Как это мило!Какой приятный человек!»А ныне свет своим сужденьемМеня язвит, как погляжу,За то, что я с благоговеньемК тебе сердечным подхожу, –За то, что, позволяя видетьСвоим глазам твои черты,Боюсь и мыслию обидетьВ тебе святыню красоты, –За то, что с старческим сознаньем,Не смея юность оскорбить,Я, полный чистым обожаньем,За грех бы счел тебя любить.Увы! Наш мир мечтам не верит,И, чужд их облачных вершин,Все мысли он и чувства меритНа свой предательский аршин.Средь общей свалки грязной прозыСмешны и неуместны в немДуши божественные слезыИ сердца трепетного грезыС их поэтическим огнем.1857

Я помню

Я помню: была ты ребенком;Бывало – ни в вихре затей,Ни в играх, ни в хохоте звонкомНе слышно тебя меж детей.Как звездочка в белом тумане –Являлась ты в детстве, мила,И тихо, как Пушкина Таня,Без кукол его провела.Бывало – в коротеньком платье,В домашнем своем уголке,Всегда ты в смиренном занятье –С иголкой иль книжкой в руке, –В гостях же – с опущенным взглядом,Стыдливо склонясь головой,Сидишь себе с маменькой рядомДа щиплешь передничек свой.Когда ты лишь жить начинала –Уж молодость я доконал,Еще ничего ты не знала,Когда я уж многое знал.Лет тридцать я взял уже с бою,И, вольно, небрежно, шутя,Бывало – любуюсь тобоюИ думаю: «Прелесть дитя!Да жаль, что мы пущены розноВ дорогу, – малютка, прости!Зачем ты родилась так поздно?Тебе ль до меня дорасти?»И гордо, спокойно, бесстрастноЯ мимо тебя проходил,Я знал, что ты будешь прекраснаТогда, как я буду уж хил.Но мог ли я думать в то время,Что после, как в виде цветкаРаспустится чудное семя, –С ума ты сведешь старика?Во многом дожив до изъяна,Теперь не могу не тужить,Зачем я родился так рано,Зачем торопился я жить.Посмотришь на юность – завидно!Судьбой всё не так решено, –И всё бы я плакал, да стыдно,И всё бы рыдал, да смешно.1857

Старому приятелю

Стыдись! Ведь от роду тебе уже полвека:Тебе ли тешиться влюбленною мечтойИ пожилого человекаДостоинство ронять пред гордой красотой?Ты жалок, ты смешон, отчаянный вздыхатель, –И – знаешь, что еще? – уж не сердись, приятель:Ты вор; у юности ты крадешь сердца жар.Ты – старый арлекин, проказник седовласый,В лоскутьях нежности дряхлеющий фигляр,Ты дразнишь молодость предсмертною гримасой.Тогда как в стороне роднойХлопочут все об истребленье взятокИ всё отрадною блеснуло новизной –Ты хочешь представлять минувшего остаток,И там, где общество суровых просит думИ дел, направленных к гражданскому порядку,Ты ловишь призраки; сорвавши с сердца взятку,Молчит подкупленный твой ум.Когда и юноши, при всем разгаре крови,В расчеты углубясь, так важно хмурят брови,Тебе ль свой тусклый взор на милых обращать,И, селадонствуя среди сердечных вспышек,С позором поступать в разряд седых мальчишек,И мадригалами красавиц угощать,И, в жизни возводя ошибку на ошибку,Весь век бродить, блуждать, и при его концеТо пресную слезу, то кислую улыбкуУродливо носить на съеженном лице?Опомнись наконец и силою открытойВосстань на бред своей любви!Сам опрокинь его насмешкой ядовитойИ твердою пятой рассудка раздави!Взглянув прозревшими глазами,Смой грех с своей души кровавыми слезамиИ пред избранницей своейПредстань не с сладеньким любовных песен томом,Но всеоружный стань, грянь молнией и громомИ оправдайся перед ней!«Я осудил себя, – скажи ей, – пред зерцаломСуровой истины себя я осудил.Тебя я чувством запоздалым,Нелепым чувством оскорбил.Прости меня! Я сам собой наказан,Я сам себе пощады не давал!Узлом, которым я был связан,Себе я грудь избичевал –И сердце рву теперь, как ветхий лист бумагиС кривою жалобой подьячего-сутяги».1857

Оставь!

«Оставь ее: она чужая, –Мне говорят, – у ней есть он.Святыню храма уважая,Изыди, оглашенный, вон!»О, не гоните, не гоните!Я не присвою не свою;Я не во храме, посмотрите,Ведь я на паперти стою…Иль нет – я дальше, за оградой,Где, как дозволенный приют,Сажень земли с ее прохладойПорой и мертвому дают.Я – не кадило, я – не пламень,Не светоч храма восковой,Нет: я – согретый чувством камень,Фундамент урны гробовой;Я – тень; я – надпись роковаяНа перекладине креста;Я – надмогильная, живая,Любовью полная плита.Мной не нарушится святыня,Не оскорбится мной она, –И бог простит, что мне богиня –Другого смертного жена.1857

Посещение

Как? и ночью нет покою!Нет, уж это вон из рук!Кто-то дерзкою рукоюВсё мне в двери стук да стук,«Кто там?» – брызнув ярым взглядом,Крикнул я, – и у дверей,Вялый, заспанный, с докладомПоявился мой лакей.«Кто там?» – «Женщина-с». – «Какая?»– «Так – бабенка – ничего».– «Что ей нужно? Молодая?»– «Нет, уж так себе – того».«Ну, впусти!» – Вошла, и села,И беседу повела,И неробко так глядела,Словно званая была;Словно старая знакомка,Не сочтясь со мной в чинах,Начала пускаться громкоВ рассужденья о делах.Речь вела она разумноПро движенье и застой,Только слишком вольнодумно…«Э, голубушка, постой!Понимаю». После сталаПорицать весь белый свет;На судьбу свою роптала,Что нигде ей ходу нет;Говорила, что приютаНет ей в мире, нет житья,Что везде гонима люто…«А! – так вот что!» – думал я.Вот сейчас же, верно, взброситВзор молящий к небесамДа на бедность и попросит:Откажу. Я беден сам.Только – нет! Потом так твердоНа меня направя взор,Посетительница гордоПродолжала разговор.Кто б такая?.. Не из граций,И – конечно – не из муз!Никаких рекомендаций!Очень странно, признаюсь.Хоть одета не по моде,Но – пристойно, скважин нет,Всё заветное в природеПлатьем взято под секрет.Кто б такая? – Напоследок(Кто ей дал на то права?)Начала мне так и эдакСыпать резкие слова,Хлещет бранью преобидной,Словно градом с высоты:Ты – такой, сякой, бесстыдный! –И давай со мной на ты.«Ну, беда мне: нажил гостью!»Я уж смолк, глаза склоня, –Ни гугу! – А та со злостьюТак и лезет на меня.«Нет сомнения нисколько, –Я размыслил, – как тут быть?Сумасшедшая – и только!Как мне бабу с рук-то сбыть?Как спровадить? – Тут извольтеДипломатику подвесть!»Вот и начал я: «Позвольте…То есть… с кем имею честь?..Кто вы? Есть у вас родные?»А она: «Мне бог – родня.Правда – имя мне; иныеКличут истиной меня».«Вы себя принарядили, –Не узнал вас оттого;Прежде, кажется, ходилиПросто так – безо всего».«Да, бывало мне привычноПоявляться в наготе,Да сказали – неприлично!Времена пошли не те.Приоделась. Спорить с векомНе хочу, а всё же – нет –Не сошлась я с человеком,Всё меня не любит свет.Прежде многих гнула крутоПри Великом я Петре,И порою в виде шутаПоявлялась при дворе.Царь мою прощал мне дикостьИ доволен был вполне.Чем сильнее в ком великость,Тем сильней любовь ко мне.Говорю, бывало, грубоИ со злостью натощак, –Многим было и не любо,А терпели кое-как.Ведь и нынче без уклонокПравдолюбья полон царь,Да уж свет стал больно тонокИ хитер – не то что встарь.Уж к иным теперь и с ласкойПодойдешь – кричат: «Назад!»Что тут делать? – Раз под маскойЗабралась я в маскарад, –И, под важностью пустоюВидя темные дела,К господину со звездоюТам я с книксом подошла.Он зевал, а тут от скукиОбратился вмиг ко мне,И дрожит, и жмет мне руки;«Ah! Beau masque! Je te connais».«Ты узнал меня, – я рада.С откровенностью прямойВ пестрой свалке маскарадаПотолкуем, милый мой!Правда – я. Со мной ты знался,Обо мне ты хлопотал,Как туда-сюда металсяДа бессилен был и мал.А теперь, как вздул ты перья,Что раскормленный петух,Стал ты чужд ко мне доверьяИ к моим намекам глух.Обо мне где слово к речи,Там ты мастер – ух какой –Пожимать картинно плечиДа помахивать рукой.Здравствуй! Вот мы где столкнулись!Тут я шепотом, тайкомНачала лишь… Отвернулись –И пошли бочком, бочком.Я к другому. То был тучный,Ловкий, бойкий на языкИ весьма благополучныйПолновесный откупщик,С виду добрый, круглолицый…Хвать я под руку егоДа насчет винца с водицей…Он смеется… «Ничего, –Говорит, – такого родаЭто дельце… не могу…Я-де нравственность народаЭтой штучкой берегу.Я люблю мою отчизну, –Говорит, – люблю я Русь;Видя сплошь дороговизну,Всё о бедных я пекусь.Там сиротку, там вдовицуУтешаю. Вот – вдвоемХочешь ехать за границу?Едем! – Славно поживем».«Бог с тобою! – говорю я. –У меня в уме не то.За границу не хочу я,И тебе туда на что?Ведь и здесь тебе знакомаРоскошь всех земных столиц.За границу! – Ведь и домаТы выходишь из границ.У тебя за чудом чудо,Дом твой золотом горит».– «Ну так что ж? А ты откудаЗдесь явилась?» – говорит,«Да сейчас из кабака я,Где ты много плутней ввел».– «Тьфу! Несносная какая!Убирайся ж» – И пошел.К звездоносцу-то лихомуПодошел и стал с ним в ряд.Я потом к тому, к другому –Нет, – и слушать не хотят:Мы-де знаем эти сказки!Подошла бы к одному,Да кругом толпятся маски,Нет и доступа к нему;Те лишь прочь, уж те подскочут,Те и те его хотят,Рвут его, визжат, хохочут.«Милый! Милый!» – говорят,Это – нежный, легкокрылыйДруг веселья, скуки бич,Был сын Курочкина милый,Вечно милый Петр Ильич,Между тем гроза виселаВ черной туче надо мной, –Те, кому я надоела,Объяснились меж собой:Так и так. Пошла огласка!«Здесь, с другими зауряд,Неприличная есть маска –Надо вывесть, – говорят. –Как змея с опасным жалом,Здесь та маска с языком.Надо вывесть со скандалом,Сиречь – с полным торжеством,Ишь, себя средь маскарадаПравдой дерзкая зовет!Разыскать, разведать надо,Где и как она живет».Но по счастью, кров и пищаМне менялись в день из дня,Постоянного ж жилищаНе имелось у меня –Не нашли. И рады были,Что исчез мой в мире след,И в газетах объявили:«Успокойтесь! Правды нет;Где-то без вести пропала,Страхом быв поражена,Так как прежде проживалаВсё без паспорта онаИ при наглом самозванствеЗамечалась кое в чем,Как-то: в пьянстве, и буянстве,И шатании ночном.Ныне – всё благополучно»,Я ж тихонько здесь и тамУкрывалась где сподручно –По каморкам, по углам.Вижу – бал. Под ночи дымкойЛюди пляшут до зари.Что ж мне так быть – нелюдимкой?Повернулась – раз-два-три –И на бал влетела мухой –И, чтоб скуки избежать,Над танцующей старухойЗавертясь, давай жужжать:«Стыдно! Стыдно! Из танцорокВышла, вышла, – ей жужжу. –С лишком сорок! С лишком сорок!Стыдно! Стыдно! Всем скажу».Мучу бедную старуху:Чуть немного отлечу,Да опять, опять ей к уху,И опять застрекочу.Та смутилась, побледнела.Кавалер ей: «Ах! Ваш вид…Что вдруг с вами?» – «ЗашумелоЧто-то в ухе, – говорит, –Что-то скверное такое…Ах, несносно! Дурно мне!»Я ж, прервав жужжанье злое,Поскорее – к стороне.Подлетела к молодежи:Дай послушаю, что тут!И прислушалась: о боже!О творец мой! Страшно лгут!Лгут мужчины без границы, –Ну, уж те на то пошли!Как же дамы, как девицы –Эти ангелы земли?..Одного со мною пола!В подражанье, верно, мнеКое-что у них и голо, –И как бойко лгут оне!Лгут – и нет средь бальной речиОткровенности следа:Только груди, только плечиОткровенны хоть куда!Всюду сплетни, ковы, путы,Лепет женской клеветы;Платья ж пышно, пышно вздутыПолнотою пустоты.Ложь – в глазах, в рукопожатьях, –Ложь – и шепотом, и вслух!Там – ломбардный запах в платьях,В бриллиантах тот же дух.В том углу долгами пахнет,В этом – взятками несет,Там карман, тут совесть чахнет;Всех змей роскоши сосет.Вот сошлись в сторонке двое.Разговор их: «Что вы? как?»– «Ничего». – «Нет – что такое?Вы невеселы». – «Да так –Скучно! Денег нет, признаться».– «На себя должны пенять, –Вам бы чем-нибудь заняться!»– «Нет, мне лучше бы занять».Там – девицы. Шепот: «Нина!Как ты ласкова к тому!..Разве любишь? – Старичина!Можно ль чувствовать к нему?..»«Quelle idee, ma chere! Он сходенС чертом! Гадок! Вижу я –Для любви уж он не годен,А годился бы в мужья!»Тошно стало мне на бале, –Всё обман, как погляжу, –И давай летать по залеЯ с жужжаньем – жу-жу-жу, –Зашумела что есть духу…Тут поднялся ропот злой –Закричали: «Выгнать муху!»И вошел лакей с метлой.Я ж, все тайны обнаружив, –Между лент и марабу,Между блонд, цветов и кружевПоскорей – в камин, в трубу –И на воздух! – И помчалась,Проклиная эту ложь,И потом где ни металась –В разных видах всюду то ж.Там в театр я залетелаИ на сцену забралась,Да Шекспиром так взгремела,Что вся зала потряслась.Что же пользы? – ОгневаяБез следов прошла гроза, –Тот при выходе, зевая,Протирал себе глаза,Тот чихнул: стихом гигантскимКак Шекспир в него метал,Он ему лишь, как шампанским,Только нос пощекотал.И любви моей и дружбы,Словно тяжкого креста,Все бегут. Искала службы, –Не даются мне места.Обращалась и к вельможам,Говорят: «На этот разВас принять к себе не можем;Мы совсем не знаем вас.Эдак бродят и беглянки!Вы во что б пошли скорей?»Говорю: «Хоть в гувернантки –К воспитанию детей».«А! Вы разве иностранка?»– «Нет, мой край – и здесь, и там».– «Что же вы за гувернантка?Как детей доверить вам?Вы б учили жить их в светеПо каким же образцам?»– «Я б старалась-де, чтоб детиНе подобились отцам».«А! Так вот вы как хотите!Люди! Эй!» – Пошел трезвон.Раскричались: «ПрогонитеЭту бешеную вон!»Убралась. Потом попалаЯ за дерзость в съезжий домИ везде перебывала –И в суде, и под судом.Там – продажность, там – интриги, –Всех язвят слова мои;Я совалась уж и в книги,И в журнальные статьи.Прежде «Стой, – кричали, – дура!»А теперь коё-кудаБлагородная цензураПропускает иногда.Место есть мне и в законе,И в евангельских чертах,Место – с кесарем на троне,Место – в мыслях и словах.Эта сфера мне готова,Дальше ж, как ни стерегу –Ни из мысли, ни из словаВ жизнь ворваться не могу;Не могу вломиться в дело:Не пускают. Тьма преград!Всех нечестье одолело,В деле правды не хотят.Против этой лжи проклятой,Чтоб пройти между теснин, –Нужен мощный мне ходатай,Нужен крепкий гражданин».«От меня чего ж ты хочешь? –Наконец я вопросил. –Ждешь чего? О чем хлопочешь?У меня не много сил.Если бедный стихотворецИ пойдет, в твой рог трубя,Воевать – он ратоборецНенадежный за тебя.Он дороги не прорубитСквозь дремучий лес тебе,А себя лишь только сгубит,Наживет врагов себе.Закричат: «Да он – несносный!Он мутит наш мирный век,На беду – звонкоголосный,Беспокойный человек!»Ты всё рвешься в безграничность,Если ж нет тебе границ –Ты как раз заденешь личность,А коснись-ка только лиц!И меня с тобой прогонят,И меня с тобой убьют,И с тобою похоронят,Память вечную споют.Мир на нас восстанет целый:Он ведь лжи могучий сын.На Руси твой голос смелыйЦарь лишь выдержит один –Оттого что, в высшей доле,Рыцарь божьей правоты –Он на царственном престолеИ высок и прям, как ты.Не зови ж меня к тревогам!Поздно! Дай мне отдохнуть!Спать хочу я. С богом! С богом!Отправляйся! Добрый путь!Если ж хочешь – в извещенье,Как с тобой я речь держу,О твоем я посещеньеДобрым людям расскажу».1857

Скажите

Скажите, я вам докучаю?Скажите, я с ума схожу?У вас, – скажите – умоляю, –Не слишком часто ль я бываю?Не слишком долго ли сижу?Я надоел вам, я уверен,При вас из рук я вон, хоть брось,При вас я жалок и растерян,При вас я туп и глуп насквозь.Когда, обвороженный вами,Впиваюсь жадно я глазамиВ ваш ясный лик, а сам молчу –Не страшно ль вам? Вы не дрожите?Уж вам не кажется ль, скажите,Что проглотить я вас хочу?Порою зависть – эту муку –Внушает мне исподтишкаВаш столик – дерево – доска,Когда покоит вашу рукуИ прикасается к перстам,Которые с таким томленьем,С таким глубоким упоеньемПрижал бы я к своим устам.Тех уст иль дерева касатьсяРукой, отброшенной слегка, –Вам всё равно бы, может статься,Равно холодною остатьсяМогла б лилейная рука.Увы! Скажите, для чего жеИ там мне счастья не дано,Где всё равно вам было б тоже,А мне – уж как не всё равно?1857

На гулянье

Веет негой ночь лукавая,В небесах луна горитИ, меж тучек тихо плавая,Их волшебно серебрит.Сад тенистый с изворотамиТемных липовых аллей,Сад с беседками и гротами –Полон множеством людей, –И с июльским сладострастиемНа гулянье дачном здесьДышит загородным счастиемЛиц пестреющая смесь.Огневыми бриллиантамиБлещут сотни фонарей.Вот – эстрада с музыкантами!Капельмейстер-чародейРад смычок свой к небу взбрасывать,Скрипку вдребезги разбить,Приседать рад и приплясывать,Чтоб оркестр одушевить.Чу! Гремят рукоплескания;Упоен народный слух, –Я один среди собранияНеподвижен, нем и глух.Знать, одна лишь благодатнаяДля больной души моейЕсть мне музыка понятная, –Это – музыка речей!Это, чуждые всесветногоКрика, шума, торжества,Звуки горлышка заветного,Уст пленительных слова,Звуки ясные, родимые –В царстве звучности цари,Речи так произносимые,Что прослушай – и умри!Да меж горем и заботамиВ промежуточный часокМне контральтовыми нотамиСладок женский голосок.Да еще есть мне отраднаяМузыкальность без конца:Это – музыка наглядная,Очерк милого лица.Это – сладкая симфония,Перелитая в черты, –Это – высшая гармонияВ виде женской красоты!1857

Поэту

Когда тебе твой путь твоим указан богом –Упорно шествуй вдаль и неуклонен будь!Пусть критик твой твердит в суде своем убогом,Что это – ложный путь!Пускай враги твои и нагло и упрямоЗа то тебя бранят всем скопищем своим,Что гордый твой талант, в бореньях стоя прямо,Не кланяется им;За то, что не подвел ты ни ума, ни чувстваПод мерку их суда и, обойдя судей,Молился в стороне пред алтарем искусстваСвятилищу идей!Доволен своего сознанья правосудьем,Не трогай, не казни их мелкого грехаИ не карай детей бичующим орудьемЖелезного стиха!Твое железо – клад. Храни его спокойно!Пускай они шумят! Молчи, терпи, люби!И, мелочь обходя, с приличием, достойноСвой клад употреби!Металл свой проведи сквозь вечное горнило:Сквозь пламень истины, добра и красоты –И сделай из него в честь господу кадило,Где б жег свой ладан ты.И с молотом стиха над наковальней звезднойНе преставай ковать, общественный кузнец,И скуй для доблести венец – хотя железный,Но всех венцов венец!Иль пусть то будет – плуг в браздах гражданской нивы,Иль пусть то будет – ключ, ключ мысли и замок,Иль пусть то будет – меч, да вздрогнет нечестивыйЛикующий порок!Дороже золота и всех сокровищ КрезаСуровый сей металл, на дело данный нам.Не трать же, о поэт, священного железаНа гвозди эпиграмм!Есть в жизни крупные обидные явленья, –Противу них восстань, – а детский визг замретПод свежей розгою общественного мненья,Которое растет.1857

При иллюминации

Праздник большой! Изукрашены здания,Ночь лучезарнее дня.Плошки и шкалики – бездна сияния!Целое море огня!Но для чего мне все эти фонарики?Я уступил бы другимЭти блестящие звездочки, шарики, –Всё предоставил бы им.Нужны мне две лишь лампады прекрасныеС чистым елеем любви,Нужны мне звездочки мирные, ясные –Синие очи твои.1857

По прочтении одного из творений Шекспира

Когда в творении великомТворца великость вижу я –Пред гениальным этим ликомПростерта ниц душа моя;Благоговейным полон страхом,Дрожу, поникнув головой,Я под торжественным размахомШекспира мысли вековой.Несется гений огнекрылыйВ лучах, в пространстве голубом, –И я, подавлен этой силой,Вмиг становлюсь ее рабом.Но это рабство не обидно, –Свободы вечной в нем залог;Мое подвластье не постыдноЗатем, что мой властитель – бог.Он поражает – я покорен,Он бьет – и я, приняв удар,Ударом тем не опозорен,Зане удар тот – божий дар.Могучий в громы обращаетВеличье сродное емуИ, поражая, приобщаетМеня к величью своему.Когда пред вещим на колениЯ становлюсь, чело склоня,Он, став на горние ступениИ молнией обвив меня,Просторожденца благородит,Раба подъемлет и сплечаПлебея в рыцари возводитУдаром божьего меча.1857

«По синим волнам океана»

Из гроба твой стих нам гремит,Поэт, опочивший так рано.Воздушный корабль твой летит«По синим волнам океана».Всегда твоя песня жива,И сладки, как звуки органа,Твои золотые слова:«По синим волнам океана».И музыку кто-то творитДля песни певца-великана,И музыка та говорит:«По синим волнам океана».И, вызвав обдуманных нотАккорды из струн фортепьяно,Садится она и поет:«По синим волнам океана»,И глаз ее светлых эмаль,Мне кажется, дымку туманаПронзая, кидается вдаль –«По синим волнам океана»,И, думами, думами полн,Дрожу я, как в миг ураганаБросаемый бурею челн«По синим волнам океана».И вместе с певицей тогдаЯ рад бы без цели и планаУмчаться бог знает куда«По синим волнам океана»1857

Над рекой

Долго, по целым часам над широкой рекоюВ думах сижу я и взоры на влаге покою,Взгляд на реку представляет мне жизни теченье…(Вы уж меня извините на старом сравненье:Пусть и не ново оно, да лишь было б не дурно!)Вот на реке – примечайте – то тихо, то бурно,Чаще ж – ни то, ни другое, а так себе, хлябьюХодит поверхность воды или морщится рябью.Вот челноки, челноки, много лодочек разных,Много гребцов, и пловцов, и рабочих, и праздных;Ялики, боты плывут, и красивы и крепки,Утлые идут ладьи, и скорлупки, и щепки.Эти плавучие зданья нарядны, то принцы!Прочие ж – мелочь, так – грязный народ, разночинцы.Те по теченью плывут, обгоняя друг друга,Этот же – против теченья, – ну, этому туго!Крепче греби! – Вот сам бог ему силы прибавил, –Ветер попутный подул, так он парус поставил,Ладно! Режь воду да парус держи осторожно, –Чуть что не так – и как раз опрокинуться можно, –Лодке убогой под ветром погибнуть нетрудно. –Вот выплывает большое, тяжелое судно,Парус огромный, пузатый, с широкой каймою,Шумно вода и сопит и храпит под кормою,Под носом – пена, движение важное, – барин!Даже и ветру не хочет сказать «благодарен».Лодочка сзади привязана; панская ласкаТащит вперед ее, плыть и легко… да привязка!Я не желал бы такою быть лодкой – спасибо!Лучше уж буду я биться, как на суше рыба,Лучше в боренье с волной протащу свою долюСам по себе, полагаясь на божию волю! –Вот, развалясь, величаясь своими правами,Едет широкая барыня-барка с дровами,С топливом славным; как север зимою повеет –Многих она удовольствует, многих согреет,Щедрая барыня! – Есть и в салонах такие,Как поглядишь да послушаешь сплетни людские. –Это же что? – Тут уж в быль перешла небылица:Глядь! По волнам водяная летит колесница;Словно пылит она, так от ней брызги крутятся,Тряско стучит и гремит, и колеса вертятся.Экой корабль! С середины глядит самоваром:Искры летят из трубы между дымом и паром;Пышет огнем, попирая послушную воду;Пена вокруг, а на палубе – эко народу!Мыслю, любуясь таким огневым организмом:Этот вельможа устроен с большим механизмом,Против теченья идет, как там ветер ни дует;В тишь он далёко вокруг себя зыбь разволнует,Так что кругом закачаются лодки и челны, –И не хотел бы попасть я в подобные волны, –Слабый челнок мой другие пусть волны встречает,Только волны от вельможи боюсь – укачает. –Мысленно я между тем над рекою гадаю:Меж челноками один я за свой принимаю;Вот – мой челнок, потихоньку, на веслах, на мале,К берегу держит, от злых пароходов подале;Вслед за иным не дойдет до величья он в мире,Ну да он сам по себе, а иной – на буксире;Песни поет мой гребец – не на славу, не звонко,Было бы только лишь в меру его голосенка;Жребий безвестный и бедность его не печалит,Вот он еще поплывёт, поплывет – и причалитК берегу – стой! Вот лесок, огородец, полянка!Вот и дымок, огонек и на отдых – землянка!1857

Маша

Кто там в поле ходит, звездочкой мелькая?Лишь одна на свете девушка такая!Машу крепко любит целое селенье,Маша – сердцу радость, Маша – загляденье.Да и как на Машу не смотреть с любовью?Огненные глазки с соболиной бровью,Длинный, длинный в косу заплетенный волос;Спеть ли надо песню? – Чудо что за голос!В лес пойдет голубка брать грибов иль ягод –Лес угрюмый станет веселее на год,Ветерок шалит с ней, всё ей в складки дует,Рвет платочек с шеи, в плечико целует,И лесные пташки ближе к ней садятся,Для других – пугливы, Маши не боятся;Тучка в божьем небе плакать соберется,А на Машу взглянет, да и улыбнется.Вот идет уж с поля Маша, да с обновой:Мил-хорош веночек нежный, васильковыйНа ее головке; хороша обновка,Хороша и Маша – чудная головка!Как венок умела свить она искусно!Только, видно, милой отчего-то грустно, –Так ходить уныло Маша не привыкла, –Глазки прослезились, голова поникла.Молодец удалый, чье кольцо на ручке –У красы-девицы, с месяц уж в отлучке,Ждет Василья Маша, ждет здесь дорогая,А уж там явилась у него другая;Под вечер однажды, тая в неге вешней,В садике зеленом сидя под черешнейИ целуя Насте выпуклые плечи,Говорил изменник клятвенные речи,И ее он к сердцу прижимал украдкой,Нежно называя лапушкой, касаткой, –И никто бы тайны этой не нарушил,Только речь Василья ветерок подслушал,Те слова и вздохи на лету хватаяИ чрез сад зеленый к лесу пролетая.Ветерок, ту тайну взяв себе на крылья,Заиграл, запрыгал и, собрав усилья,Превратился в вихорь, засвистал, помчался,В темный лес ударил – темный закачался.Зашумел, нагнулся, словно в тяжкой думе, –Весточка измены разносилась в шуме.На одной из веток птичка отдыхалаВ том лесу дремучем, – птичка всё узнала;С ветки потрясенной, опасаясь бури,Птичка полетела быстро по лазуриИ взвилась тревожно неба к выси дивнойС грустным щебетаньем, с трелью заунывной.Слышалось: «Вот люди! вот их постоянство!»Ну да кто там слышал? – Воздух да пространство!Нет, не утаится ветреное дело, –В небе в это время облако летело –Облако узнало… Ну да тайна ляжетВсё же тут в могилу, облако не скажет,Облако ведь немо; тут конец угрозы.Да, тут нету речи, да найдутся слезы, –Грудь земли иссохшей слезы те увлажатИ о темном деле внятно ей расскажут.Облако надулось гневом благородным,Стало черной тучей и дождем холоднымЗемлю напоило, – и уж тайна бродитВ черноземе поля, и потом выходитИз земли наружу свежими цветками,И, во ржи синея, смотрит васильками, –И веночек Маши нежный, васильковыйГолову сдавил ей думою свинцовой;Маша убралась лишь этими цветами –Залилась бедняжка горькими слезами.1857

Ваня и няня

(Детская побасенка)

«Говорят: война! война! –Резвый мальчик ВаняЛепетал. – Да где ж она?Расскажи-ка, няня!»«Там – далёко. Подрастешь –После растолкуют».– «Нет, теперь скажи, – за что ж?Как же там воюют?»«Ну сойдутся, станут в рядПосредине луга,Да из пушки и палят,Да и бьют друг друга.Дым-то так валит тогда,Что ни зги не видно».– «Так они дерутся?» – «Да».– «Да ведь драться стыдно?Мне сказал папаша сам:Заниматься этимТолько пьяным мужикам,А не умным детям!Помнишь – как-то с Мишей яЗа игрушку спорил,Он давай толкать меня,Да и раззадорил.Я прибил его. Вот на!Победили наши!«Это что у вас? Война? –Слышим крик папаши. –Розгу!» – С Мишей тут у насБыло слез довольно,Нас папаша в этот разВысек очень больно.Стыдно драться, говорит,Ссорятся лишь злые.Ишь! И маленьким-то стыд!А ведь там – большие.Сам я видел сколько раз, –Мимо шли солдаты.У! Большущие! Я глазНе спускал, – все хваты!Шапки медные с хвостом!Ружей много, много!Барабаны – тром-том-том!Вся гремит дорога.Тром-том-том! – И весь горитОт восторга Ваня,Но, подумав, говорит: –А ведь верно, няня,На войну шло столько их,Где палят из пушки, –Верно, вышла и у нихСсора за игрушки!»1857

В лесу

Тебя приветствую я снова,Маститый старец – темный лес,Стоящий мрачно и суровоПод синим куполом небес.Меж тем как дни текли за днями,Ты в грудь земли, на коей стал,Глубоко врезался корнямиИ их широко разметал.Твои стволы как исполины,Поправ пятой постелю мхов,Стоят, послав свои вершиныНа поиск бурных облаков.Деревья сблизились как братьяИ простирают всё сильнейДруг к другу мощные объятьяСвоих раскинутых ветвей.Я вижу дубы, сосны, ели,Там – зев дупла, там – мох седой,Коры растрескавшейся щели,И пни, и кочки под ногой.При ветре здесь витийством шумаЯ упоен, а в тишинеКак величаво смотрит думаС деревьев этих в душу мне!И в час, как солнце близ закатаИ меркнет день, душа мояЗдесь дивным таинством объятаИ новым чувством бытия, –И, с миром бренным, миром пыльнымКак бы навек разделена,В союзе с миром замогильнымЗдесь богу молится она, –И лес является мне храмом,Шум листьев – гимном торжества,Смолистый запах – фимиамом,А сумрак – тайной божества.Спускает ночь свою завесу –И мне мерещится тот век,Как был родным родному лесуПерворожденный человек.Мне грезится тот возраст мира,Как смертный мирно почивал,Не заходила в лес секира,Над ним огонь не пировал.И где тот мир и та беспечность?Вот мир с секирой и огнем,Заботы, труд, могила, вечность…Откуда мы? Куда идем?.Лесная тень из отдаленьяИдет, ко мне наклонена,Как будто слово разуменьяМне хочет высказать она, –И пробираюсь я украдкой,Как будто встретиться боюсьС великой жизненной разгадкой,К которой мыслями стремлюсь;Древесных листьев сонный лепетРобею выслушать вполне,Боюсь понять… невольный трепетВдруг проникает в сердце мне.Бурлит игра воображенья,И, как в магическом кругу,Здесь духа тьмы и все виденья,Сдается, вызвать я могу, –И страшно мне, как сыну праха,Ужасно мне под этой тьмой,Но как-то рад я чувству страхаИ мне приятен ужас мой.1857

Он

Посвящено тем, которые его помнят и чтят его память

Я помню: был старик – высокий, худощавый,Лик бледный, свод чела разумно-величавый,Весь лысый, на висках седых волос клочки,Глаза под зонтиком и темные очки.Правительственный сан! Огромные заботы!Согбен под колесом полезной всем работы,Угодничества чужд, он был во весь свой векСоветный муж везде и всюду – человек,Всегда доступен всем для нужд, и просьб, и жалоб,Выслушивает всех, очки поднимет на лоб,И видится, как мысль бьет в виде двух лучейИз синих, наискось приподнятых очей;Иного ободрит улыбкою привета,Другому, ждущему на свой вопрос ответа,На иностранный лад слова произнося,Спокойно говорит: «Нет, патушка, нелься».Народным голосом и милостью престольнойУвенчанный старик, под шляпой треугольной,В шинели серенькой, надетой в рукава,В прогулке утренней протащится сперва –И возвращается в свой кабинет рабочий,Где труд его кипит с утра до поздней ночи.Угодно ль заглянуть вам в этот кабинет?Здесь нету роскоши, удобств излишних нет,Всё дышит простотой студентской кельи скромной:Здесь к спинке кресел сам хозяин экономный,Чтоб слабых глаз его свет лишний не терзал,Большой картонный лист бечевкой привязал;Тут – груды книг, бумаг, а тут запас дешевыхНеслиндовских сигар и трубок тростниковых,Линейки, циркули; а дальше – на полу –Различных свертков ряд, уставленный в углу:Там планы, чертежи, таблицы, счеты, сметы;Здесь – письменный прибор. Вот все почти предметы!И посреди всего – он сам, едва живой,Он – пара тощих ног с могучей головой!Крест-накрест две руки, двух метких глаз оглядкаДа тонко сжатых губ изогнутая складка –Вот всё! – Но он тут – вождь, он тут душа всего,А там орудия и армия его:Вокруг него кишат и движутся, как тени,Директоры, главы различных отделений,Вице-начальники, светила разных мест,Навыйные кресты и сотни лент и звезд;Те в деле уж под ним, а те на изготовке,Те перьями скрипят и пишут по диктовке,А он, по комнате печатая свой шаг,Проходит, не смотря на бренный склад бумаг,С сигарою в зубах, в исканье целей важных,Дум нечернильных полн и мыслей небумажных.Вдруг: «Болен, – говорят, – подагрой поражен», –И подчиненный мир в унынье погружен,Собрались поутру в приемной, – словно ропотСмятенных волн морских – вопросы, говор, шепот:«Что? – Как? – Не лучше ли? – Недосланных ночейПоследствие! – Упрям! Не слушает врачей.Он всем необходим; сам царь его так ценит!Что, если он… того… ну кто его заменит?»Между 1845 и 1857

На новый 1857-й

Полночь бьет. – Готово!Старый год – домой!Что-то скажет новыйПятьдесят седьмой?Не судите строго, –Старый год – наш другСделал хоть немного,Да нельзя же вдруг.Мы и то уважим,Что он был не дик,И спасибо скажем, –Добрый был старик.Не был он взволнованЛютою войной.В нем был коронованЦарь земли родной.С многих лиц унылостьДавняя сошла,Царственная милостьПадших подняла.Кое-что сказалосьС разных уголков,Много завязалосьНовых узелков.В ход пошли вопросы,А ответы им,Кривы или косы, –Мы их распрямим.Добрых действий семяСеет добрый царь;Кипятится время,Что дремало встарь.Год как пронесется –В год-то втиснут век.Так вперед и рвется,Лезет человек.Кто, измят дорогой,На минутку стал,Да вздремнул немного –Глядь! – уж и отстал.Ну – и будь в последних,Коль догнать не хват, –Только уж переднихНе тяни назад!Не вводи в свет знаньяС темной стороныДуха отрицанья,Духа сатаны.Человек хлопочет,Чтоб разлился свет, –Недоимки хочетСгладить прошлых лет.Ну – и слава богу!Нам не надо тьмы,Тщетно бьют тревогуЗадние умы.«Как всё стало гласно! –Говорят они. –Это ведь опасно –Боже сохрани!Тех, что мысль колышут,Надо бы связать.Пишут, пишут, пишут…А зачем писать?Стало всё научно,К свету рвется тварь,Мы ж благополучноШли на ощупь встарь.Тьма и впредь спасла быНас от разных бед.Мы же зреньем слабы, –Нам и вреден свет».  –Но друзья ль тут РусиС гласностью в борьбе?Нет – ведь это гусиНа уме себе!В маске патриотовМраколюбцы тутИз своих расчетовГолос подают.Недруг просвещеньяВопреки добруЖаждет воспрещеньяСлову и перу;В умственном движенье,В правде честных слов –«Тайное броженье»Видеть он готов.Где нечисто дело,Там противен свет,Страшно всё, что смелоГоворит поэт.Там, где руки емкиВ гуще барыша,Норовит в потемкиТемная душа,Жмется, лицемерит,Вопиет к богам…Только Русь не веритЭтим господам.Время полюбилоПравду наголо.Правде ж дай, чтоб было –Всё вокруг светло!Действуй, правду множа!Будь хоть чином мал,Да умом вельможа,Сердцем генерал!Бедствий чрезвычайныхНе сули нам, гусь!Нет здесь ковов тайных, –Не стращай же Русь!Русь идет не трусяК свету через мглу.Видно, голос гуся –Не указ орлу.Русь и в ус не дует,Полная надежд,Что восторжествуетНад судом невежд, –Что венок лавровыйВ стычке с этой тьмойПринесет ей новыйПятьдесят седьмой, –И не одолеютЧуждых стран мечиЦарства, где светлеютИстины лучи, –И разумной славыПроблеснет заряНам из-под державыСветлого царя.Декабрь 1856 или январь 1857

Н. Ф. Щербине

Была пора – сияли храмы,Под небо шли ряды колонн,Благоухали фимиамы,Венчался славой Парфенон, –И всё, что в мире мысль проникла,Что ум питало, сердце жгло,В златом отечестве ПериклаНа почве греческой цвело;И быт богов, и быт народаВстречались там один в другом,И человечилась природа,Обожествленная кругом.Прошли века – умолк оракул,Богов низринул человек –И над могилой их оплакалСвою свободу новый грек.Ничто судеб не сдержит хода,Но не погибла жизнь народа,Который столько рьяных силВ стремленьях духа проявил;Под охранительною сеньюСплетенных славою венковТа жизнь широкою ступеньюОсталась в лестнице веков,Осталась в мраморе, в обломках,В скрижалях, в буквах вековыхИ отразилась на потомкахВ изящных образах своих…И там, где льются наши слезыО падших греческих богах,Цветут аттические розыПорой на северных снегах, –И жизнью той, поэт-художник,В тебе усилен сердца бой,И вещей Пифии треножникОгнем обхвачен под тобой.27 января 1857

Вход воспрещается

Посвящено И. К. Гебгардту

«Вход воспрещается» – как часто надпись этуВстречаешь на вратах, где хочешь ты войти,Где входят многие, тебе ж, посмотришь, нетуСвободного пути!Там – кабинет чудес, там – редкостей палата!Хотел бы посмотреть! Туда навезеноДиковин множество и мрамора, и злата, –Пойдешь – воспрещено!Там, смотришь, голова! Прекрасной мысли, знаньяТы пробуешь ввести в нее отрадный свет –Напрасно! Тут на лбу, как на фронтоне зданья,Отметка: «Впуска нет».А там – храм счастия, кругом толпы народа,Иные входят внутрь, ты хочешь проскользнуть,Но стража грозная, стоящая у входа,Твой заграждает путь.Ты просишь, кланяясь учтиво и покорно,Ногою шаркая, подошвою скользя:«Позвольте!» – А тебе настойчиво, упорноОтветствуют: «Нельзя».Нельзя! – И мне был дан ответ того же рода.Нельзя! – И, сближены нам общею судьбой,О Гебгардт, помнишь ли, тогда в волнах народаМы встретились с тобой?«Да почему ж нельзя? Проходят же другие!» –Спросили мы тогда, а нам гремел ответ:«Проходят, может быть, да это – не такие, –Для вас тут места нет.Вы – без протекции. Вы что? Народ небесный!Ни знатных, ни больших рука вам не далась.Вот если было бы хоть барыни известнойХодатайство об вас!Просили бы о вас пригожие сестрицы,Колдунья-бабушка иль полновесный брат!А то вы налегке летите, словно птицы, –Назад, дружки, назад!»«Что делать? Отойдем! Нам не добиться счастья, –Мы грустно молвили, – златой его венецНам, верно, не к лицу. Поищем же участьяУ ангельских сердец!»Идем. Вот женщина: открытая улыбка,Открытое лицо, открытый, милый взгляд!Знать, сердце таково ж… Приблизились – ошибка!И тут ступай назад!«Вход воспрещается», задернута завеса,Дверь сердца заперта, несчастный не войдет,А между тем туда ж какой-нибудь повесаТоржественно идет.Полвека ты дрожал и ползал перед милой,Колени перетер, чтоб заслужить венец,Молчал, дышать не смел, и вот – с последней силойСобрался наконец.«Позвольте, – говоришь, – воздайте мне за службу!Мой близок юбилей». – «Не требуй! Не проси! –Ответят. – Нет любви, а вот – примите дружбу!»– «Как? Дружбу? – Нет, merci!Не надо, – скажешь ты, – на этот счет безбедноИ так я жить могу в прохладной тишине,Холодных блюд не ем, боюсь простуды, – вредноМороженое мне».Дивишься иногда, как в самый миг рожденьяНам был дозволен вход на этот белый светИ как не прогремел нам голос отверженья,Что нам тут места нет.Один еще открыт нам путь – и нас уважат,Я знаю, как придет святая череда.«Не воспрещается, – нам у кладбища скажут, –Пожалуйте сюда!»На дрогах нас везут, широкую дорогуМы видим наконец и едем без труда.Вот тут и ляжем мы, близ церкви, слава богу!..Но нет – и тут беда!И мертвым нам кричат: «Куда вы? Тут ограда;Здесь место мертвецам большим отведено,Вам дальше есть места четвертого разряда,А тут – воспрещено!»Февраль 1857

Зачем

Посвящено Антонине Христиановне Лавровой

Мне ваш совет невыразимо дорог, –И хоть тяжел он сердцу моему,Но должен я, скрепясь, без отговорокЕго принять и следовать ему,Согласен я: чтоб тщетно не терзаться,Спокойно жить, бесплодно не страдать –Не надобно прекрасным увлекаться,Когда нельзя прекрасным обладать.Зачем смотреть с восторженной любовьюНа лилию чужого цветника,Где от нее не суждено судьбоюМне оторвать ни одного цветка?И для чего пленяться мне картиной,Когда она – чужая, не моя,Иль трепетать от песни соловьиной,Где я поймать не в силах соловья?Зачем зарей я любоваться стану,Когда она сияет надо мной, –И знаю я, что снизу не достануЕе лучей завистливой рукой?Зачем мечтам напрасным предаваться?Не лучше ли рассудку место дать?О, да! к чему прекрасным увлекаться,Когда – увы! – нельзя им обладать?1857 (?)

Мысль

Лампадным огнем своим жизнь возбуждая,Сгоняя с земли всеобъемлющий мрак,Пошла было по свету мысль молодая –Глядь! – сверху нависнул уж старый кулак.Кулак, соблюдая свой грозный обычай,«Куда ты, – кричит, – не со мной ли в борьбу?Ты знаешь, я этой страны городничий?Негодная, прочь! А не то – пришибу,Я сильный крушитель, всех дел я вершитель,Зачем ты с огнем? Отвечай! Сокрушу!Идешь поджигать?.. Но – всемирный тушитель –Я с этим огнем и тебя потушу».– «Помилуй! – ответствует мысль молодая. –К чему мне поджогами смертных мутить?Где правишь ты делом, в потемках блуждая, –Я только хотела тебе посветить.Подумай – могу ль я бороться с тобою?Ты плотно так свернут, а я, между темКак ты сотворен к зуболомному бою,Воздушна, эфирна, бесплотна совсем.С живым огоньком обтекаю я землю,И мною нередко утешен бедняк.Порой – виновата – я падших подъемлю,Которых не ты ль опрокинул, кулак?Порою сама я теряю дорогуИ в дичь углубляюсь на тысячи верст,Но мне к отысканью пути на подмогуНе выправлен твой указательный перст.Одетая в слово, в приличные звуки,Я – мирное чадо искусства, науки,Я – признак единственный лучших людей,Я – божьего храма святая молитва.Одна мне на свете дозволена битваСо встречными мыслями в царстве идей.И что же? – Где в стычке кулак с кулаками,Там кровь человечья струится реками,Где ж мысль за священную к правде любовьРазумно с противницей-мыслию бьется, –Из ран наносимых там истина льется –Один из чистейших небесных даров.1858

Запретный плод

Люди – дети, право, дети.Что ни делайте, всегдаИм всего милей на светеВкус запретного плода.Человек – всегда ребенок,Говоришь ему: «Не тронь!» –Из хранительных пеленокВсё он тянется в огонь.Иногда с ним просто мука:«Дай мне! Дай!» – «Нельзя. Тут бука».– «Цацу дай!» – «Нельзя никак».Рвется, плачет он. Досада!«На, бесенок! На!» – «Не надо».– «Да ведь ты просил?» – «Я – так…»1858

Что ж делать?

Что ж делать? – Судьба приказалаИм вечно друг друга терзать.Их брачная доля связала,Узла их нельзя развязать.Сожительство тяжко обоим,Где ж брака высокая цель?А мучить друг друга легко им:Всё общее – дом и постель.И всюду они неразлучны,Друг на друга злобно глядят,Взаимно несносно-докучны,Ревниво друг друга следят.Им страшно, чтоб, рано иль поздноОт «вместе» успев ускользнуть,Минуты блаженного «розно»Из них не вкусил кто-нибудь.Стараясь во всем поперечитьДруг другу и въявь и тайком,Стремятся свой ад обеспечить,Несчастье сберечь целиком.И, скрежетом брани, проклятьяНаполнив и ночи и дни,Печально смыкают объятьяИ верны друг другу они.Приходит уж старость и древность,Уж искры угасли в крови,А всё еще глупая ревностьГрызет их в насмешку любви.Посмертного злого недугаВ томленье, средь мук без числа,Две жизни изводят друг друга…А брака законность цела.1858

Наоборот

Набросать мне недавно случилосьПовесть, что ли, в десяток страниц,Где немало на сцену явилосьМною вольно придуманных лиц.Много качеств нелестных я роздалЭтим лицам и тем наконецБыл доволен, что сам я их создалИ что, как я ни плох, но – творец, –Что я в очерках вывел фигуры,Отразив в них подобье людей,Наугад, наизусть, без натуры,Артистической силой моей.Что же вышло? – Сказали иные,Что обиды я им наношу,Что пишу с них портреты живые,С лиц их копии только пишу.Нет, голубчики! В деле нечистомВы ж обиду наносите мне,Называя меня копиистом,Где я был сочинитель вполне.Сами будучи гадки и низкиВ непригожих натурах своих,Вы собой мне подсунули спискиС самородных фантазий моих.Наобум где рисунок творится –Виновата ль художника блажь,Что природа сама тут ложитсяПод летучий его карандаш?1858

Над гробом О. И. Сенковского

И он угас. Он блеском парадоксаНас поражал, страдая и шутя, –И кто порой невольно не увлексяЕго статьей, как лакомством дитя?Не дети ль мы!.. Оправив прибауткойЖивую речь, с игрушкой и с лозой,Он действовал порой научной шуткой,Порою – в смех завернутой слезой,И средь трудов болезненных и шуток,В которых жизнь писателя текла,Смерть, уловив удобный промежуток,Свой парадокс над ним произнесла.К числу потерь еще одну причисли,Убогий свет! Ликуй, земная тьма!Еще ушел один служитель мысли,Друг знания, с светильником ума.Ушел, умолк – навек, без оговорок.Прочтем слова последних тех «Листков».Что он писал!.. Ведь для живущих дорогИ свят завет передмогильных слов.Он там сказал: «Всё приводите в ясность!Не бойтесь! Все иди на общий суд!Нас оградит общественная гласностьОт тайных язв и ядовитых смут».Он осуждал тот взгляд тупой и узкой,Что видит зло в лучах правдивых дум;Невежеству и мудрости французскойОн воспрещал давить наш русский ум.Он уяснял голов тех закоснелость,Которым сплошь – под навык старых лет –Родной наш ум является как смелость,Как дерзкий крик, идущий под запрет.Он говорил: «Друзья! Не заглушайтеБлагих семян! Не тьмите нам зарю,И нам читать и мыслить не мешайтеНа пользу всем, в служение царю!»Живущий брат! Пошли же на прощаньеОтшедшему, что между нами смолк,Привет любви, и помни: завещаньеУмершего есть для живущих долг.Не преграждай благих стремлений векаИ светлых искр мышленья не туши!Дай нам понять значенье человека!Дай видеть нам бессмертие души!Март 1858

Из. Л. Гринберг

С какой-то невольною грустью, в тиши,Возводится взор мой унылоНа всё, что исполнено сердца, душиИ так привлекательно, мило,На всё, что, вращаясь в сем мире пустомПод ясной небес благодатью,Отмечено в обществе божьим перстом –Живого таланта печатью,На всё, что рождает у нас на глазахЧистейшие слезы участья,На всё, что под солнцем достойно всех благ,Всех радостей, всякого счастья…Я знаю, как редко дается в уделДостоинству в мире награда;Не так всё творится средь жизненных дел,Как было бы, кажется, надо.Два сердца созвучные порознь идут;В разрыве – две дружные доли,А в вечном союзе друг друга клянутДве жертвы условной неволи.Красивый свой венчик любовно склоня,Как часто цветок золотистыйГотов перевиться вкруг дикого пня,Корою одетого мшистой!Порою он спрячется в чаще леснойДа в сумраке там и заглохнет;На камни вдруг выпадет дождь проливной,А травка от жажды иссохнет.Над грязью играет там солнечный луч,Над зыбью болотной он блещет,А нива зернистая градовых тучПод грозною мглою трепещет.Напрасна мольба и бесплодна борьба:Бесчувственно вплоть до пределаВедет с непонятным упрямством судьбаСвое непонятное дело.И, трепетно вами любуясь подчас,Все жребии высмотрев строго,С сердечной боязнью смотрю я на вас –И думаю, думаю много.9 мая 1858

Горная дорога

Что за дым клубящийся тут бродитОщупью по каменным твердыням?Где тот горн, откуда он исходит, –В дольней мгле иль в небе темно-синем?Чем покрыты страшных стен раскатыТам – вдали? Какими пеленами?Словно пух лебяжий, неизмятыйПышно лег над этими стенами.Объясните, что всё это значит?По уступам, с бешеною прытью,Серебро расплавленное скачет,Тянется тесьмою или нитью,Прыщет, рвется, прячется – и снова,Раздвоясь и растроясь, готовоПрядать, падать, зарываться в глыбахИ сверкать в изломах и в изгибах.Что за лента между масс гранитаСнизу вверх и сверху вниз извитаИ, вращаясь винтовым извивом,Стелется отлого по обрывам?Нет! Не грозных цитаделей крепиПредо мною, это – Альпов цепи.То не стен, не башен ряд зубчатых,Это – скалы в их венцах косматых.То не рвы, а дикие ущелья,Рытвины, овраги, подземелья,Где нет входа для лучей денницы.То пещеры, гроты – не бойницы.То не дым мне видится летучий, –То клубятся дымчатые тучи –Облака, что идут через горы,И как будто ищут в них опоры,И, прижавшись к вековым утесам,Лепятся по скатам и откосам.То не пух – постелей наших нега, –Это – слой нетоптаного снега,Целую там вечность он не тает;Вскользь по нем луч солнца пролетает,Лишь себя прохладой освежаяИ теплом тот снег не обижая.Не сребро здесь бьет через громады,Рассыпаясь, – это – водопады.То не лента вьется так отлогоПо стремнинам грозным, а дорога.Лето 1858