Помоги проекту - поделись книгой:
Том Сегев
Симон Визенталь. Жизнь и легенды
© Tom Segev, 2010
© «Текст», издание на русском языке, 2014
От автора
Симон Визенталь рассказывал историю своей жизни целому ряду журналистов, но это – первая его биография, полностью основанная на документах. В ней использованы сведения из десятков тысяч документов, хранящихся в шестнадцати архивах Австрии, Германии, Польши, Великобритании, США и Израиля. Всем этим архивам я благодарен за помощь.
Частный архив Визенталя, хранящийся в Центре документации в Вене, был любезно и безо всяких условий открыт для меня дочерью Визенталя Паулинкой Крайсберг. Его внучка, Рахель Крайсберг, помогла мне разобраться в лабиринтах семейной генеалогии. Я благодарен им обеим. В Центре документации Визенталя хранятся также личные дела военных преступников и прочие материалы, с которыми он работал. Во время моей работы в архиве большая часть материалов еще не была каталогизирована и пронумерована. Я располагаю копиями всех документов, цитируемых в данной книге.
Я очень признателен сотрудницам архива Михаэле Воцелка, Бригитте Ленер и Гертруде Мергили, которые помогали мне со знанием дела, терпеливо и доброжелательно. Особенную благодарность я испытываю к Розе-Марии Аустраат, работавшей с Визенталем с 1975 года. Она рассказала мне о своем восхищении «босси», как она его иногда называла, и о своей большой любви к нему. Я очень много узнал от нее. Часть рабочего архива Визенталя я нашел в подвале дома еврейской общины Линца. Щедрую помощь оказала мне и еврейская община Вены.
В архиве Бруно Крайского я получил доступ к ранее неизвестным для ученых материалам, что я очень ценю. Курт Шримм, генеральный прокурор Германии, возглавляющий Центральное управление по расследованию нацистских преступлений в Людвигсбурге, и германское Министерство защиты конституции предоставили мне доступ к нескольким документам, которые прежде были для исследователей закрыты.
Материалы, связанные с поиском Адольфа Эйхмана, до этого тоже запрещенные для публикации, попали ко мне в руки благодаря специальному решению Верховного суда в Иерусалиме, и за это я благодарен главе Отдела Верховного суда Генеральной прокуратуры Израиля Оснат Мендель. Отчет израильского агента Михаэля Блоха мне предоставили его сыновья Дорон и Юваль. Я признателен также брату Михаэля, послу Гидеону Ярдену. Я благодарен целому ряду людей, общавшихся с Визенталем в период его работы на Моссад: Меиру Амиту, Дову Оховскому, Рафи Мейдану и человеку, попросившему называть его здесь именем, под которым он работал в Вене, «Мордехаю Элазару».
Очень важные сведения я получил от начальника Отдела особых расследований американского Министерства юстиции Эли Розенбаума, который, помимо прочего, любезно уделил мне немало времени, чтобы поделиться своими критическими взглядами на Визенталя – главным образом в связи с позицией, занятой Визенталем во время скандала с Куртом Вальдхаймом. Вальдхайм, ныне уже покойный, принял меня у себя дома и дал мне интервью. Я глубоко признателен послу Фердинанду Траутмансдорфу, который помог мне лучше понять Австрию, Маргит Шмидт, сделавшей все от нее зависящее, чтобы помочь мне понять Бруно Крайского, и Петеру Михаэлю Лингенсу, который помог мне понять Симона Визенталя.
Также я признателен множеству других людей – знакомых Визенталя и тех, кто пережил Холокост, которые проживают во Львове, Вене, Линце, Бад-Аусзе, Берлине, Париже, Лондоне, Осло, Вашингтоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Буэнос-Айресе, Сан-Пауло, Тель-Авиве и Иерусалиме: Ави Авидову, Эвелине Адонка, Инес Аустерн, Дану Ашбелю, Джону Бунцелю, Икаросу Биги, Ехезкелю Бейнишу, Иегуде Блюму, Ашеру Бен Натану, Хани и Паулю Гросс, Сесилии Грюнвальд, Франку Грелке, Еве Дьюкс, Дану Динеру, Марвину Хайеру, Свони Хант, Авшалому Одику, Жюлю Гуфу, Рони Хофу, Эли Визелю, Аарону Вайсу, Эфраиму Зуроффу, Марио Химановичу, Бине Тышлер, Ричарду Транку, Вальтеру Таре, Михаэлю Йону, Петеру Марбо, Хосе Московицу, Мартину Мендельсону, Гааварду Нигаарду, Полу Силсу, Гелмару Сартору, Авнеру Анбару, Саре Поставски, Гансу Попперу, Гелле Пик, Александру Фридману, Тувье Фридману, Инго Цехнеру, Леону Цельману, Аврааму Кушниру, Клаудии Кюнер, Эриху Кляйну, Омри Каплану-Фойрайзену, Беате и Сержу Кларсфельд, Петеру Крайскому, Оливеру Раткольбу, Дорону Рабиновичи, Мартину Розену, Цали Решеф, Петеру Шварцу, Михаэлю Штергару, Генриху Шмидту, Марку Шраберману. Без их помощи, сведений и советов эта книга не появилась бы на свет.
В Вене меня принимал Международный исследовательский центр культурных исследований. Сотрудники Центра встретили меня приветливо, а доктор Луз Моснер помог мне полезными советами. Ави Кацман, как обычно, тщательно и умело отредактировал мою рукопись. С удовольсвтвием выражаю благодарность также моему литературному агенту и другу Деборе Харрис.
Введение. Стеклянный саркофаг
Таких похорон мир еще не видел: никогда раньше в одной могиле не хоронили останки столь большого количества людей. Эти похороны состоялись 26 июня 1949 года. Начались они в Тель-Авиве.
В Большой синагоге воцарилась атмосфера почти нестерпимого ужаса; в толпе, собравшейся на улице, раздавались истерические вопли. Газеты сообщали, что на похороны пришли десятки тысяч людей, и описывали душераздирающие сцены. Раздавались крики «Папа!», «Мама!». Люди падали в обморок. В толпе были и маленькие дети.
В главном зале синагоги поставили стеклянный саркофаг длиной полтора метра, а в нем – тридцать фарфоровых урн в голубую и белую полоски. Газеты писали, что в урнах был прах двухсот тысяч евреев, убитых во время Холокоста. На церемонии присутствовали мэр города, видные общественные деятели и раввины. После речей и молитв саркофаг погрузили на полицейскую машину и повезли по улицам города. Машина с трудом прокладывала путь через толпу. Везде, где она проезжала, люди закрывали магазины и мастерские, выстраивались вдоль дороги и стояли в скорбном молчании.
Из Тель-Авива саркофаг направился в Реховот, где жил президент Хаим Вейцман. Занятия в школах были отменены; учеников отправили смотреть на траурный кортеж. Престарелый, тщедушный и почти слепой Вейцман сказал всего несколько слов, после чего саркофаг повезли в Иерусалим. У въезда в город его ожидали тысячи плачущих людей. Некоторые из них принесли с собой куски мыла. Они ошибочно считали, что оно сделано из жира погибших евреев, и хотели похоронить его вместе со стеклянным саркофагом на кладбище Сангедрия, рядом со склепами, высеченными в скале две тысячи лет назад.
Человека, по инициативе которого эти исторические похороны были организованы, звали Симон Визенталь. Ему был тогда сорок один год. После освобождения из австрийского концентрационного лагеря Маутхаузен он жил в расположенном поблизости городе Линце и занимался поиском нацистских преступников. Прах погибших был собран по его же инициативе в концлагерях и других расположенных в Австрии местах заключения.
«Стеклянный саркофаг, – писал он впоследствии, – превратился вдруг в некое подобие зеркала, в котором отражалось множество лиц: товарищей по гетто, друзей из концентрационных лагерей, людей, забитых насмерть, умерших с голоду, загнанных на колючую проволоку, по которой шел ток. Я видел страх на лицах евреев, которых кнутами и палками гнали в газовые камеры звери в человеческом обличье, лишенные совести и чувств и не желавшие услышать их единственную мольбу: позволить им жить».
К тому времени Визенталь уже был знаком с несколькими израильтянами, но его самого в Израиле знали немногие. Мэр Тель-Авива, Исраэль Рокеах, тоже не знал, кто такой Визенталь, когда несколькими месяцами ранее тот прислал ему письмо на идише. Судя по всему, решительный тон Визенталя произвел на Рокеаха впечатление. Визенталь писал, что австрийская Организация бывших узников концлагерей «решила» перенести в Израиль прах святых и «решила» удостоить мэрию Тель-Авива чести этот прах принять. Это не было похоже на вопрос, просьбу или предложение; это звучало почти как приказ. Отказаться было невозможно, и Рокеах написал в ответ, что Тель-Авив примет урны с прахом со «священным трепетом», хотя на самом деле понятия не имел, что с ними делать.
Геноцид евреев тревожил многих жителей Израиля и причинял им боль. Впервые прах, привезенный из польского лагеря смерти, был захоронен в Палестине уже в 1946 году. Тем не менее даже в 1949 году никто толком не знал, как следует оплакивать шесть миллионов погибших и как увековечивать их память. Закон о предании суду нацистов и их пособников приняли лишь через год после этого, общенародный день памяти жертв Холокоста был установлен через два года, а закон о создании государственного мемориала «Яд-Вашем» появился только через пять лет.
Когда Визенталь приехал в Израиль, тему Холокоста все еще окутывало глухое молчание: родители не рассказывали своим детям о том, что с ними случилось, а дети не осмеливались их расспрашивать. Люди, пережившие Холокост, вызывали страх, отчуждение, стыд, чувство вины, и с ними было нелегко. Как жить в одном доме с такими соседями? Как с ними работать? Как ходить с ними на пляж или в кино, влюбляться в них, вступать с ним в брак? Как относиться к их детям в школе? Вряд ли существовала еще одна страна, которой пришлось пережить более тяжелую и болезненную встречу с «другими», как будут говорить позднее.
Многие израильтяне, поселившиеся в стране еще перед Второй мировой войной или же в ней родившиеся, относились к жертвам Холокоста и к тем, кто его пережил, с долей высокомерия. В их глазах эти люди были не только выходцами из еврейской диаспоры, которую они презирали, но и полной противоположностью «новым евреям», которых сионисты предполагали вырастить в Палестине. Жертв Холокоста осуждали за то, что они не переехали в Палестину, а остались жить в своих странах, покорно дожидаясь, пока их убьют, и презирали за слабость, поскольку большинство из них с нацистами не сражались и – как тогда было принято говорить – шли на смерть, «как скот на убой». В результате многие из уцелевших не встретили в Израиле ни сострадания, ни жалости, ни готовности их выслушать, а когда они все-таки рассказывали о пережитом, им часто не верили.
Между тем спасшимся от истребления людям было что сказать израильтянам. Они часто спрашивали, почему сионистское движение не приложило достаточных усилий, чтобы спасти их от нацистов, и уже сам по себе этот вопрос содержал ужасное обвинение, тем более что вожди сионизма свое бездействие объяснить затруднялись. Но рядом с этим вопросом в воздухе витал и еще один, более неприятный, а именно: в какой степени они интересовались судьбой евреев Европы вообще? Многие из уцелевших были потрясены, когда узнали, что б
Визенталь рассказал однажды, что вскоре после окончания войны раздобыл несколько издававшихся в Америке еврейских газет, а также газеты, вышедшие в Палестине летом 1943 года, когда он сидел в концлагере. «То, что я прочел, – пишет он, – подействовало на меня угнетающе». В газетах рассказывалось о повседневной жизни еврейских общин, политике, экономическом процветании, культуре, развлечениях, семейных торжествах, а об убийстве евреев в Польше упоминалось лишь изредка, как правило на основании новостей Би-би-си. В газетах из Палестины ему попались крупные заголовки, посвященные арабам, напавшим на какой-то кибуц и убившим две коровы, но рассказ добравшегося до Палестины беженца о том, что творилось в Польше, был «задвинут» на седьмую страницу. «И я, – пишет Визенталь, – спросил себя: а являемся ли мы до сих пор одним народом?»
В 1946 году он присутствовал на Сионистском конгрессе, впервые после войны созванном в Базеле, и там ему пришло в голову, что лидеров сионистского движения следует судить, подобно тому как в Нюрнберге судили главарей нацистского режима. «Я, – пишет он, – всматривался в лица наших “лидеров”, так мало сделавших для спасения евреев… И тогда я сказал своему приятелю то, чего не решался сказать при всех: нам не помешал бы наш собственный Нюрнбергский процесс над всеми теми, кто не выполнил своего долга по отношению к нам, нашим родственникам и ко всему еврейскому народу в целом». Он имел в виду, в частности, Бен-Гуриона. Привезя прах убитых для захоронения в Иерусалиме, Визенталь потребовал от израильтян отнестись к Холокосту всерьез, как он будет требовать этого впоследствии от других стран мира.
Поначалу учреждения и чиновники, которые должны были принимать участие в организации похорон, восприняли идею Визенталя как досадную «головную боль», но он не отступал.
Сначала он написал в «Яд-Вашем». Однако в те дни это была всего лишь небольшая частная организация, ютившаяся в трех комнатах и с трудом оплачивавшая аренду помещения. «Мы, – ответили Визенталю сотрудники “Яд-Вашем”, – сожалеем, но пока наша организация не может принять этот священный дар». Тогда он обратился в мэрию Тель-Авива. Руководство «Яд-Вашем» сначала с этим согласилось, но вскоре передумало и потребовало захоронить стеклянный саркофаг в Иерусалиме. Визенталь не возражал. «Мы, – написал он, – считаем, что по политическим и национальным причинам должны в данный момент стремиться к концентрации в Иерусалиме всего, что символизирует связь между диаспорой нашего народа и Израилем».
Теперь следовало решить, кто будет проект финансировать. Визенталь пообещал мэру Рокеаху, что организация, которую он представлял, возьмет все расходы по пересылке на себя, но попросил оплатить билеты на самолет для него самого и его сопровождающего, а также их пребывание в Израиле в течение десяти дней. «Яд-Вашем» ответил, что у него нет денег. За этим последовала длительная переписка, продолжавшаяся восемнадцать месяцев. В истории Израиля это был период драматический и кровавый. В промежутке между первым письмом Визенталя в «Яд-Вашем», написанным в январе 1948 года, и похоронами в Палестине произошла Война за независимость и возникло Государство Израиль. У страстного коллекционера марок Визенталя родилась идея: пусть, предложил он, израильская почта выпустит в память о Холокосте марки, а доходы от них пойдут на финансирование похорон.
Однако реализация проекта задерживалась не только из-за вопроса о финансировании.
Молодое государство нуждалось в героических символах, и несколько чиновников, занимавшихся данным вопросом, считали, что сначала следует привезти из Вены гроб основателя сионизма Теодора Герцля, а уж потом – прах жертв Холокоста: ведь Герцль символизировал победу, а Холокост – поражение. Так и было сделано.
Кроме того, разгорелся спор, какую роль в захоронении праха погибших в Холокосте должно играть государство и какое участие в этом должен принимать Главный раввинат. Это был один из тех споров между светскими и религиозными кругами, которые происходят в Израиле постоянно.
Наконец, в связи с этим возник и еще один вопрос: а только ли прах евреев находился в урнах, которые Визенталь предложил захоронить в Израиле, или прах неевреев тоже?
В конце концов терпение Визенталя лопнуло и он послал в «Яд-Вашем» телеграмму, в которой извещал, что направляется в Рим, где собирается сесть на итальянский пассажирский самолет, везет прах с собой и просит подготовить к его приезду все необходимое. Только тогда сотрудники «Яд-Вашем» поспешно создали комиссию, занявшуюся организацией траурной церемонии. Работа комиссии сопровождалась взаимными обвинениями со стороны представителей различных ведомств, и информация об этом попала в газеты. Разразился скандал. Тем не менее в последний момент спикер кнессета все-таки успел вставить в протокол очередного заседания выражение соболезнования от имени правительства, и похороны широко освещались прессой.
Это был первый визит Визенталя в Израиль; он приехал по польскому паспорту. Ему организовали теплую встречу и не досаждали вопросами, которые напрашивались сами собой: где именно прах был собран? как можно доказать, что это действительно прах жертв нацистов? как Визенталь установил, что в концлагерях Австрии было убито именно двести тысяч человек? (Кстати, одна газета, по-видимому, сочла, что двести тысяч – это слишком мало, и написала: «двести пятьдесят».) Пресса была склонна замалчивать и тот факт, что в урнах содержались только символические образцы праха, и писала об этих урнах так, словно в них находился прах всех двухсот тысяч погибших.
Визенталь был очень взволнован. «Я, – пишет он, – шел за саркофагом и вспоминал в этот момент своих близких, товарищей, друзей и всех тех, кто заплатил своей жизнью за один-единственный грех – за то, что они родились евреями. Я смотрел на саркофаг и видел перед собой лицо мамы, каким оно запомнилось мне в тот день, когда я видел ее в последний раз. В тот страшный день, когда я вышел утром из дома и пошел на принудительные работы за пределами гетто, еще не зная, что, когда вечером вернусь, ее уже не будет и я больше никогда ее не увижу».
Захоронение праха жертв Холокоста было для Визенталя лишь первым этапом гораздо более грандиозного плана. Он наделся построить в память о погибших огромное здание, которое называл «мавзолеем». До нацистской оккупации Визенталь изучал архитектуру. Нарисовав эскиз мемориала, он предложил возвести его в одном из лесов в окрестностях Иерусалима, куда, по его замыслу, следовало перенести и урны с прахом, захороненные в Сангедрии. Он изобразил нечто вроде выложенной мрамором сцены, на которой возвышались две массивные башни – точная копия ворот концлагеря Маутхаузен, – а также каменный купол, под которым располагался круглый зал памяти с черным полом.
Это был первый его проект мирового масштаба. Человек инициативный, уверенный в себе, убежденный в правильности того, что делает, он уже тогда проявил свой врожденный талант к привлечению внимания общества к своим идеям и делам. Прежде чем отправиться в Израиль, он разослал проект мавзолея множеству еврейских организаций и видным еврейским общественным деятелям разных стран. Предполагалось, что этот мавзолей станет также свидетельством того, что в Австрии закрыты все лагеря для перемещенных евреев и их обитатели репатриированы в Израиль.
Многие обещали ему помочь. В апреле 1952 года Визенталь послал свой проект Бен-Гуриону. «Мы, – писал он, – можем собрать требуемую сумму в течение двух лет». Канцелярия премьер-министра вежливо уведомила его, что проект переслали в «Яд-Вашем».
Визенталь не требовал назначить его главным архитектором проекта, но, по-видимому, ожидал, что именно так и будет и если его предложение примут, то он, возможно, покинет Австрию, переедет в Израиль и станет архитектором.
«Шатер памяти», построенный впоследствии в мемориале «Яд-Вашем» в Иерусалиме, напоминает зал памяти, который предлагал возвести Визенталь. Небольшая часть праха, привезенного им для захоронения в Сангедрии, позднее была перенесена в «Шатер памяти», но сам он в этом участия не принимал и архитектурой больше никогда не занимался.
Драма жизни Симона Визенталя погребена в нескольких сотнях кляссеров общим объемом примерно триста тысяч страниц. В этих кляссерах хранятся письма, которые он получал, а также копии писем, написанных им самим за шестьдесят лет деятельности в качестве «охотника за нацистами».
Самые ранние документы в первом кляссере относятся к 1945 году, когда он – ходячий скелет весом в сорок четыре килограмма, – ни на что не надеясь и не зная, куда идти, только что вышел из концлагеря Маутхаузен. А метрах в десяти от этого кляссера на той же полке стоит кляссер, относящийся к 80-м годам, и в нем записка: «Дорогой Саймон, береги себя и оставайся счастливым. Я тебя люблю, и ты нам всем нужен. Элизабет Тейлор».
Неутомимый борец со злом, беззаветно преданный защите прав человека, Визенталь сумел стать предметом восхищения для людей из многих стран мира. В голливудских фильмах его изображали культовой фигурой, десятки университетов удостоили его почетного докторского звания, президенты США принимали его в Белом доме, и он получал от всего этого большое удовольствие. Но когда он сказал, что президент Джимми Картер нуждается в нем больше, чем он нуждается в Картере, то был прав. Один из сотрудников Центра Визенталя в Лос-Анджелесе заметил, что, если бы Визенталя не существовало, его следовало бы выдумать, потому что люди во всем мире – как евреи, так и неевреи – нуждались в нем как в символе и источнике надежды. Он бередил их воображение, очаровывал их, увлекал, пугал, пробуждал угрызения совести и дарил утешающую веру в добро. В их глазах он был единственным евреем на земле, взявшим на себя труд позаботиться о том, чтобы даже последний из оставшихся в живых нацистов не умер свободным и беззаботным человеком, ибо еврей Визенталь будет преследовать его, отыщет и приложит все силы, чтобы тот предстал перед судом и понес наказание ради торжества справедливости.
Романтик с невероятно раздутым эго, склонностью к фантазиям и излишней любовью к неприличным анекдотам, «Дон Кихот» и «Джеймс Бонд» в одном лице, он был смелым человеком, который инициировал несколько захватывающих операций. Но несмотря на миф, им же сотворенный, он никогда не руководил всемирной организацией, занимавшейся поиском преступников, а работал почти в одиночку, в маленькой квартирке, среди кип старых газет и ящиков с пожелтевшими карточками. Это и был тот самый Центр документации, который он основал в Вене. Неподалеку оттуда во время Второй мировой войны стояла роскошная гостиница «Метрополь», где располагалась штаб-квартира гестапо. В кабинете Визенталя висела большая карта с названиями сотен разбросанных по Европе концентрационных лагерей и лагерей смерти. В нескольких из них сидел он сам.
Чтобы раздобыть информацию о нацистских преступниках и их возможном местонахождении, он использовал исторические документы, данные переписи населения и даже телефонные справочники. Эта работа составляла смысл его жизни. Иногда он отправлялся на маленькие разведывательные операции и выуживал информацию у любивших посплетничать соседей, барменов, почтальонов, официантов и болтливых парикмахеров. Один из знакомых сравнил его с незадачливым инспектором Клузо из комедийного кинодетектива «Розовая пантера».
Преклонение Визенталя перед либеральной судебной системой, его умение работать со СМИ и вера в Америку сделали его одним из ярких представителей двадцатого века. Он разработал универсально-гуманистическое понимание Холокоста. В противовес интерпретации Холокоста, которой придерживались израильтяне и еврейский истеблишмент в США, он был склонен видеть в убийстве евреев преступление против человечества в целом и причислял к Холокосту преступления нацистов против других групп населения: неизлечимо больных, цыган, гомосексуалистов и свидетелей Иеговы. Холокост в его глазах был трагедией не только еврейской, но и общечеловеческой.
Гуманизм Визенталя уходил своими корнями в историю его собственной жизни: он был космополитом, жившим в нескольких национальных мирах. Родившись в мире еврейском, он вырос и сформировался в мире австрийском, но при этом одной ногой стоял также в мире израильском, а другой – в американском.
Нередко ему требовалось мужество. Целая комната в его Центре была отведена под папки с письмами, в которых содержались угрозы и антисемитские оскорбления. Таких папок насчитывалось несколько сотен. Визенталь помечал их буквой «м», то есть «мешугенер» – «сумасшедший» на идише. Однажды он получил письмо, на конверте которого было написано: «Австрия. Еврейской свинье». Он позвонил министру, ведавшему почтой, и спросил, каким образом почтальон узнал, что письмо адресовано ему. Но почтальоны это знали; они всегда знали… Тем не менее Визенталь решил жить в Австрии и связал с этой страной свою судьбу. Объяснить, почему он так поступил, нелегко.
В 1953 году Визенталь узнал – и сообщил об этом израильским властям, – что один из главных нацистских преступников, Адольф Эйхман, скрывается в Аргентине. Через семь лет Израиль направил в Буэнос-Айрес тайных агентов, которые похитили Эйхмана и привезли в Иерусалим. Там он предстал перед судом и был казнен. Участие Визенталя в этой истории сделало его в глазах публики героем, как если бы он поймал Эйхмана собственноручно. Однако некоторые израильтяне ему этого не простили. Один из них сказал, что Визенталь подобен человеку, который просит его подвезти и захватывает машину, а некоторые сравнивали его с легендарным лжецом бароном Мюнхгаузеном. Между тем в течение ряда лет Визенталь состоял на службе в Моссаде.
Он принимал участие в поисках сотен нацистских преступников, и благодаря ему десятки из них были преданы суду и признаны виновными. Его неустанные усилия по их обнаружению и сбору свидетельских показаний достойны изумления – особенно в свете того факта, что большинство виновников чудовищных нацистских преступлений наказания избежали. После поражения Третьего рейха они «смешались с толпой», поселившись в Германии, Австрии и других странах, и ответа за преступления этих людей никто не требовал. Некоторые из них даже преуспевали – в политике, в административных структурах, в судебной системе, в образовательных учреждениях, в бизнесе. Это происходило не только потому, что немцы и австрийцы относились к нацистским преступникам снисходительно, но и из-за «холодной войны». Визенталю часто приходилось сталкиваться с тем, что нацисты, которых он нашел и требовал предать суду, оказывались тайными агентами спецслужб США и других стран, а как минимум в одном случае даже работали на Израиль. «Мы, – говорил Визенталь, – победили нацистов на войне, но после войны они победили нас».
Он умер в сентябре 2005 года в возрасте 97 лет, и его дочь, Паулинку Крайсберг, завалили письмами соболезнования. Они приходили со всех континентов. Среди авторов этих писем были королева Голландии Беатрикс, король Иордании Абдалла, Лора и Джордж Буш, а также президенты, премьер-министры, члены парламентов и мэры городов из многих стран мира. Американский сенат принял решение присоединиться к трауру, а кто-то даже прислал соболезнования от имени легендарного боксера Мохаммеда Али – возможно, из-за давления, которое Визенталь в свое время оказывал на муниципалитет Берлина, пока тот не сдался и не назвал (судя по всему, неохотно) одну из улиц города именем Джесси Оуэнса, черного легкоатлета, который участвовал в Олимпиаде 1936 года в Берлине и победил спортсменов нацистской Германии. «Государство Израиль, еврейский народ и все человечество в целом многим обязаны Симону Визенталю, посвятившему свою жизнь тому, чтобы зверства нацистов больше не повторились и чтобы убийцы не остались безнаказанными», – писал премьер-министр Израиля Ариэль Шарон.
Но больше всего дочь Визенталя тронули бесчисленные письма рядовых граждан; сотни из них были детьми тех, кто пережил Холокост. Холокост стал ключевым фактором, повлиявшим на формирование их личности, и многие из них испытывали к Визенталю огромную симпатию. Уроженка Израиля Эсти Коэн писала: «Когда мне было шесть лет, я ставила возле кровати туфли – на случай, если ночью придут нацисты. Чтобы у меня, по крайней мере, были туфли. Не как у мамы во время “марша смерти” из концлагеря в конце Второй мировой войны». Она приложила к письму фотокопию своего израильского паспорта, наклеив на него желтую звезду Давида. «Я хотела, чтобы вы знали, как ваш отец, светлая ему память, повлиял на мою жизнь», – писала еще одна израильтянка, шестидесятичетырехлетняя Лиат Ситро. По ее словам, день, когда она услышала по радио о поимке Эйхмана, стал самым великим днем в ее жизни, потому что именно тогда она – впервые с тех пор, как стала проявлять к интерес Холокосту, – снова поверила, что в мире есть справедливость.
Однажды Визенталь рассказал, что, когда он был узником львовского концлагеря Яновский, его с группой других заключенных заставили копать глубокий ров. «Мы знали, – сказал он, – что вскоре этот ров наполнится трупами. Жертвы уже начали прибывать; это были женщины и девушки. И тут я поймал на себе полный отчаяния взгляд одной из девушек. “Не забывай меня”, – говорил этот взгляд».
Как-то раз он представил себе, как встретится на небе с жертвами Холокоста, и решил, что скажет им только четыре слова: «Я вас не забыл». Впоследствии эти слова станут его «визитной карточкой».
Больше всего он заслуживает нашего восхищения за вклад в «культуру памяти»: он никогда не забывал погибших и противостоял отрицанию их гибели так, словно сражался с самой смертью. Жизнь в его глазах была священной. Чем больше времени проходило с окончания войны и чем меньше, увы, оставалось шансов предать нацистских преступников суду, тем в большей степени Холокост превращался в универсальный символ абсолютного зла, в своего рода «дорожный знак», предупреждающий людей об опасности, и немалая заслуга в этом принадлежала Визенталю. Никто не сделал в этом отношении больше него. Но даже на вершине славы этот «охотник за нацистами» и пользовавшийся огромным авторитетом гуманист оставался человеком одиноким, которого преследовали ужасные воспоминания. Он был трагическим героем, сознательно окутавшим свою жизнь тайной, и разгадать его секреты непросто.
Когда Симон Визенталь шел по Иерусалиму за стеклянным саркофагом, он думал не только о миллионах убитых, но и об убийцах. «Я вспомнил про Эйхмана, – пишет он. – Может быть, завтра он прочтет об этих похоронах в газете и на губах у него появится довольная улыбка… Я представил себе тот день, когда будет услышана моя немая молитва и убийцу моего народа привезут в страну евреев. Я поклялся, что не буду знать покоя, пока этот желанный день не наступит».
Как и многое им написанное, это было и правдой, и неправдой.
Глава первая. «Эйхман – это моя страсть»
1. Между местью и судом
Адольф Эйхман был самым высокопоставленным из нацистских чиновников, вступавших до войны в контакты с лидерами еврейских общин Берлина, Вены и Праги. Сначала он работал в службе безопасности нацистской партии, а затем в Главном управлении безопасности рейха. Встречался он и с несколькими представителями сионистского движения; эти встречи имели своей целью урегулировать вопрос об эмиграции евреев из Германии и с нескольких оккупированных нацистами территорий. Начиная с 1941 года, Эйхман занимался организацией депортации европейских евреев – сначала в гетто, а затем в лагеря смерти, где их методично убивали.
В январе 1942 года Эйхман присутствовал на межведомственном совещании, участники которого обсуждали план уничтожения евреев. Совещание проходило в Ванзее, одном из предместий Берлина. Сам Эйхман, однако, политику уничтожения не определял; он лишь проводил ее в жизнь. Он был одним из тех нацистских убийц, что обычно работали за письменным столом, хотя часто выезжал и на места. В своих воспоминаниях он описывает инцидент, произошедший под Минском. По его словам, он увидел там женщину с младенцем на руках и попытался вырвать его из рук матери, чтобы спасти ему жизнь, но кто-то выстрелил в ребенка и убил. Мозг ребенка растекся по кожаному пальто Эйхмана, и водитель помог ему его очистить. Некоторые называли Эйхмана одним из двух Адольфов, учинивших Холокост.
Еврейские лидеры следили за деятельностью Эйхмана. Через три месяца после начала войны Бен-Гурион записал в дневнике, что, по сообщению одного из руководителей сионистского движения в Чехословакии, после прибытия Эйхмана в Прагу положение евреев там резко ухудшилось. При этом Бен-Гурион отметил, что Эйхман напрямую подчиняется шефу гестапо Генриху Гиммлеру. Это было неточно, но из сказанного видно, что, по мнению Бен-Гуриона, Эйхман принадлежал к самой верхушке нацистского режима.
К апрелю 1944 года Эйхман стал человеком практически всемогущим, и по его инициативе начались переговоры, которые должны были решить не только судьбу евреев Венгрии, но, возможно, даже предопределить результаты войны. Он предложил главам еврейской общины Будапешта (среди которых был, в частности, Режё Кастнер) спасти жизнь миллиона евреев в обмен на разного рода товары, включая несколько тысяч грузовиков. По словам Кастнера, «Эйхиш» (как он его назвал) сказал ему, что евреев отправляют на смерть в Освенцим, но он готов этот процесс остановить, и с помощью связного данная информация была передана на Запад. Однако в результате этой сделки спаслось не более двух тысяч человек.
История эта, получившая название «кровь в обмен на грузовики», рассказывалась неоднократно и сильно повлияла на формирование образа Эйхмана как одного из людей, ответственных за Холокост. «Он – главный виновник истребления миллионов евреев Европы», – писала одна из издававшихся в Палестине еврейских газет вскоре после войны.
Перед самым концом войны агентство «Сохнут», выполнявшее тогда функцию временного правительства, начало собирать информацию о нацистских преступниках – в том числе на основании рассказов беженцев из Европы, которым удалось добраться до Палестины, – и в июне 1945 года, наряду с сотнями других военных преступников, была заполнена карточка на Эйхмана. В списке «Сохнута» Эйхман оказался самым высокопоставленным из разыскиваемых нацистов, но информация о нем была весьма фрагментарной и отчасти ошибочной. Например, в карточке была записана только его фамилия, тогда как имя отсутствовало, и утверждалось, что он якобы родился неподалеку от Тель-Авива в немецком поселке Шарона, что не соответствовало действительности. Тем не менее в карточке отмечалось, что он – один из виновников истребления евреев.
Через несколько недель после этого один из руководителей Всемирного еврейского конгресса обратился к американскому прокурору, принимавшему участие в Нюрнбергском процессе, с просьбой арестовать Эйхмана и предать его суду вместе с главными военными преступниками, но Эйхман исчез, и сразу после войны начались его поиски. Его искали многие: эмиссары из еврейской Палестины, агенты американской разведки, евреи, уцелевшие во время Холокоста (включая Визенталя) – и хотя эти поиски не всегда были согласованными, сопровождались неудачами и ими часто занимались дилетанты и авантюристы, тем не менее велись они настойчиво и целеустремленно.
Точная информация о биографии Эйхмана и даже намек на его возможное местонахождение были без особого труда получены у его заместителя, Дитера Вислицени, арестованного в мае 1945 года американскими войсками. Он дал подробные показания об истреблении евреев и возложил б
Вислицени был экстрадирован в Чехословакию и там, в братиславской тюрьме, дал показания Артуру Пьерникарцу, называвшему себя «Артуром Пьером» (впоследствии он изменит свое имя на «Ашер Бен-Натан», станет одним из руководителей израильской службы безопасности и первым послом Израиля в ФРГ). Пьер жил тогда в Вене, куда прибыл в качестве одного из командиров организации «Бриха», занимавшейся вывозом уцелевших евреев из Восточной Европы и переправкой их в Палестину. Приехал он не для того, чтобы разыскивать нацистских преступников, но надеялся тем не менее поймать Эйхмана. Вислицени сказал Пьеру, что водитель Эйхмана тоже арестован; водитель был допрошен и сообщил имена нескольких женщин, с которыми Эйхман общался. Кроме того, Вислицени сказал Пьеру, что Эйхман оставил свою жену и троих детей в районе деревни Альтаусзее. Это была самая существенная информация об Эйхмане, полученная к тому времени.
В Вене к Пьеру обратился беженец из польского города Радома и попросил помочь ему в розыске убийц его родных и земляков. Пьер согласился. Беженца звали Тадек (Тувья) Фридман. Пьер дал ему небольшую сумму денег, и тот открыл «институт документации». Фридман ставил своей целью отомстить преступникам, творившим злодеяния в Радоме, но Пьер посоветовал ему сосредоточиться на поисках Эйхмана, сказав, что «он самый гнусный из всех, самый главный из всех», и Фридман стал искать информацию об Эйхмане.
Визенталь услышал имя Эйхмана только после войны и точно помнил, от кого и когда. Первым ему рассказал об Эйхмане офицер Еврейской бригады, сражавшейся с нацистами в составе британской армии. Звали офицера Аарон Хотер-Ишай, он был известным в Палестине адвокатом. Это произошло в июле 1945 года. В то время Визенталь сотрудничал с американскими оккупационными властями, помогая им разыскивать военных преступников, и один-два раза ездил в Нюрнберг на проходивший там судебный процесс. Тогда же он начал заниматься общественной деятельностью среди перемещенных лиц. Один из активистов организации «Бриха» Авраам Вайнгартен свел его с Пьером, а вскоре в Линц приехал и Гидеон Руффер. Пьер и Руффер показали Визенталю составленные «Сохнутом» списки военных преступников и сказали, что Эйхман – самый главный из них.
Родители Эйхмана переехали в Линц, когда тот был еще ребенком, и на одной из центральных улиц города открыли магазин электротоваров, на вывеске которого – как до войны, так и после – красовалась их фамилия. Таким образом, найти их было нетрудно. Но хотя Визенталь снимал неподалеку от магазина комнату, он не был уверен, что это те самые «Эйхманы». В своих воспоминаниях он рассказывает, что узнал об этом случайно. Как-то вечером хозяйка квартиры принесла ему на подносе чай и, когда ставила поднос на стол, заглянула в лежавшие перед ним бумаги. Ее взгляд упал на имя Эйхмана. «Эйхман? – спросила она с любопытством. – А это не тот ли генерал СС, который преследовал евреев? Его родители живут в нашем районе». Визенталь был поражен и спросил, уверена ли она в этом. «Что значит уверена? – обиделась хозяйка. – Я что, своих соседей не знаю?» На следующий день полиция произвела у родителей Эйхмана обыск, но те сказали, что понятия не имеют, где находится их сын. Вполне возможно, что именно после этой истории Пьер написал Руфферу: «Что касается Эйхмана, то мы начали над этим работать. Пока этим занимается только Визенталь, так как я провел неделю в Праге и Братиславе. Вчера он сообщил мне, что есть кое-какие новости, и сегодня от него должно прийти письмо. Через два-три дня я буду знать больше». Однако и сам Пьер уже успел к тому времени кое-что сделать. Получив информацию от Вислицени, он поручил беженцу-еврею – из тех, что обретались тогда в Вене, – сойтись с одной из подружек Эйхмана, чтобы раздобыть у нее его фотографию. Беженца двадцати черырех лет звали Манус Диамант; он был родом из польского города Катовице.
Во время войны Диамант скитался из города в город; его мать и отца убили нацисты. После войны он оказался в Вене, познакомился там с Фридманом, а через него – с Пьером. Он горел желанием отомстить, имя Эйхмана было известно ему еще с 1943 года. Диамант был молод и хорош собой. Притворившись бывшим эсэсовцем из Голландии, он начал искать подружку Эйхмана. Нашел он ее не без труда и показать ему альбом с фотографиями тоже уговорил не сразу, но в конце концов снимок Эйхмана все-таки заполучил.
Пьер отправил Диаманта в Линц помогать Визенталю, и тот показал ему принадлежавший Эйхманам магазин. Диамант стал за ним следить. В магазине работал в том числе и брат Эйхмана. Однажды тот отправился на вокзал. Диамант последовал за ним и сел в тот же поезд. Они прибыли в деревню Альтаусзее – ту самую, что упомянул Вислицени. Брат Эйхмана приехал туда навестить свою невестку. Так Диамант узнал ее адрес.
Многие годы спустя Ашер Бен-Натан (бывший «Пьер») писал Диаманту: «Благодаря твоей дерзости тебе удалось выяснить место проживания жены и детей Эйхмана и раздобыть его единственную фотографию. Это стало первым и очень важным шагом на пути к его поимке. Фотография была использована впоследствии в Буэнос-Айресе для опознания Эйхмана перед его похищением».
В последующие несколько недель выдававший себя за эсэсовца беженец-еврей сумел подружиться с женой Эйхмана, жившей тогда под своей девичьей фамилией Либль, и даже несколько раз играл с ее детьми на берегу озера. Бен-Натан рассказывает, что на каком-то этапе рассматривалась идея похитить эйхмановских детей, «но была отвергнута из-за возможных осложнений».
Однажды он катался с тремя детьми Эйхмана на лодке; они были веселые и жизнерадостные. Он вспомнил книгу Теодора Драйзера «Американская трагедия», в основе которой лежит история убийства возле озера в штате Нью-Йорк, и у него родилась мысль «утопить троих детей Эйхмана в качестве наказания за содеянное их отцом-мясником. Чтобы тот почувствовал то, что чувствовали миллионы еврейских матерей и отцов, чьих детей по его приказу у них отнимали и убивали». Эта идея, пишет Диамант, лишила его сна и не отпускала ни на минуту.
Все его попытки выяснить местонахождение Эйхмана закончились неудачей, и он решил вернуться в Вену, чтобы доложить об этом Пьеру. По пути он переночевал в Линце у Визенталя и рассказал ему о своем плане мести. Однако Визенталь был категорически против. «Мы не должны мстить», – отрезал он. «Но ведь это не месть, – попытался переубедить его Диамант, – это наказание. Пусть Эйхман ищет в озере останки своих детей, как мы ищем полтора миллиона наших». Но Визенталь остался при своем мнении. Пьер тоже был против. На всякий случай он рассказал о предложении Диаманта вышестоящему начальству, но и оно запретило убивать детей Эйхмана. Диамант расстроился, однако много лет спустя, будучи уже преуспевающим израильским бизнесменом, написал: «Когда я хотел раскачать лодку, в которой сидел с детьми Эйхмана, передо мной явился образ матери, тревожно качавшей головой, и, из уважания к ней, я… поплыл к берегу».
Многие из спасшихся во время Холокоста евреев жаждали мести, а некоторые из них даже пытались убивать немцев. Например, уже упоминавшийся Аарон Хотер-Ишай рассказывает в своих воспоминаниях об одном еврее, который положил перед ним шесть золотых колец и сказал: «Это – кольца шести немцев, которых я убил». Немцы были военнопленными. Двоих он задушил, двоих зарезал их собственными штыками, а двум другим проломил головы ломом. Причем у одного из немцев, которому он раскроил череп, он не только снял кольцо, но и вырвал золотой зуб. Один из убитых – молодой парень – умолял его о пощаде, но мститель на его мольбы не поддался. Он показал Хотер-Ишаю, как закалывал немца, и глаза его при этом горели злобой и ненавистью. «В те дни, – пишет Хотер-Ишай, – я тоже чувствовал желание отомстить и понимал испытанное им удовлетворение».
Месть считали своей главной задачей и некоторые другие бойцы Еврейской бригады. Составив список бывших гестаповцев, они переодевались в форму английской военной полиции, приходили к гестаповцам домой, арестовывали их – якобы с целью допросить – и по дороге убивали. Среди этих мстителей был, в частности, один из будущих командиров израильской армии Шимон Авидан (он отправился в Европу, чтобы убить Эйхмана, но по ошибке убил другого человека) и будущий начальник израильского генштаба Хаим Ласков.
Но самая известная и масштабная операция возмездия была разработана несколькими пережившими Холокост евреями, которые после войны оказались в польском городе Люблине и для которых месть стала настоящей религией. Они решили отравить шесть миллионов немцев. Их предводителем был Паша Рейхман (впоследствии изменивший свое имя на Ицхак Авидов и работавший в израильском посольстве в Варшаве), а духовным лидером – харизматичная личность, которой многие восхищались, поэт и мечтатель Абба Ковнер. Однако их план отравить источники воды в нескольких немецких городах провалился и все, что им удалось сделать, – это обмазать ядом буханки хлеба в одном из лагерей для немецких военнопленных, в результате чего несколько сот человек страдали желудочно-кишечным отравлением.
Много лет спустя Ковнер писал Авидову: «Похоже, мы рисковали жизнью из-за ничего не значащих вещей. Значимость им придавала только наша готовность жертвовать собой». Примерно так же относились к мести и в еврейской Палестине. Один тамошний журналист писал, что в принципе месть – такое же основополагающее чувство, как страх, радость, голод и жажда, но при этом «европейский и еврейский моральный кодексы рассматривают месть как низменный инстинкт, который следует из своего сердца выкорчевывать». Приемлемой реакцией на нацистские преступления, вторила ему газета «Гаарец», должна быть не месть, а «полное и справедливое наказание на основании приговора суда».
Этой же точки зрения придерживался и Визенталь. Свою автобиографию он назвал «Суд, а не месть», а через некоторое время после войны на конгрессе жертв Холокоста в Париже сказал, что арест военных преступников и суд над ними являются главной моральной компенсацией, которую заслуживают евреи. «Нельзя, – считал он, – давать нацистам повод говорить, что евреи не лучше их самих».
Книга израильского историка Михаэля Бар-Зоара о мстителях вызвала у Визенталя гнев. Он утверждал, что все в ней написанное – неправда, включая и историю о том, как товарищи Ковнера отравили хлеб, которым кормили пленных эсэсовцев. По словам Визенталя, на самом деле попытку отравления предприняли двое работников лагерной кухни, ни один из которых евреем не был: они отравили суп, и никто при этом не пострадал. Визенталь опасался, что публикация подобных историй может повредить еврейским интересам, и посол Израиля в Вене был с ним согласен. Одна крайне правая западногерманская газета, докладывал он, уже успела об этой сенсации раструбить.
Тем временем Манус Диамант продолжал втираться в доверие к подружкам Эйхмана, однако выяснить его местонахождение ему никак не удавалось. Визенталь же, со своей стороны, собирал каждую крупицу информации об Эйхмане, которую только мог найти. На сионистском конгрессе, состоявшемся в 1946 году в Базеле, он познакомился с Режё Кастнером, и тот рассказал ему о своих встречах с Эйхманом. Кастнер сказал, что благодаря контактам с Эйхманом ему удалось спасти жизни тысяч евреев, и Визенталь ему поверил.
Тадек Фридман все еще жил в Вене, и папка Эйхмана в его Центре документации распухала все больше и больше, в том числе благодаря информации, раздобытой в Нюрнберге Визенталем. Визенталю удалось поговорить там с нацистским преступником Германом Круми, и он спросил его, где находится Эйхман. Круми сказал, что в Египте или Палестине. В мае 1948 года Визенталь также узнал, что какое-то время Эйхман содержался в американском лагере военнопленных, но назвался там «Экманом» и сумел сбежать.
Незадолго до провозглашения Государства Израиль большинство эмиссаров, приехавших в Австрию из еврейской Палестины, вернулись домой. В июле 1947 года уехал и Артур Пьер. «Те же, кто приехали вместо него, – пишет Визенталь, – занимались совсем другими делами, и, как мне кажется, не слишком горели желанием ловить военных преступников». Похоже, только он и Тадек Фридман все еще продолжали интересоваться Эйхманом. «Эйхман – это моя страсть», – писал Визенталь в еженедельнике евреев-выходцев из Германии «Ауфбау», издававшемся в Нью-Йорке. Тем временем он продолжал следить за Вероникой Либль-Эйхман, жившей в Альтаусзее, и время от времени даже ездил туда сам.
2. Ночь в снегу (версия первая)
Деревня Альтаусзее расположена в самом сердце Австрии, примерно в пяти километрах к северу от города Бад-Аусзее. И деревню, и город окружают величественные горы и зеркальные озера. Желтоватые каменные дома, излучающие буржуазную респектабельность, перемежаются с деревянными домиками под черепичными крышами. Местные жители до сих пор рассказывают историю о том, как эрцгерцог Иоганн завоевал сердце дочери местного начальника почты, а та, в свою очередь, пленила его. В тамошних гостиницах сохранились гостевые книги, из которых явствует, что когда-то здесь любил проводить время известный писатель Гуго фон Гофмансталь, сочинивший либретто для нескольких опер Рихарда Штрауса и ставший одним из основателей музыкального фестиваля в близлежащем Зальцбурге. Приезжали туда из Вены также писатели-евреи: Артур Шницлер, Якоб, Вассерман и Герман Брох. Часто бывала там и семья Теодора Герцля, любившего кататься по окрестностям на велосипеде. «Чистый воздух Аусзее, – пишет местный историк, – несомненно, повлиял на ход мыслей основателя политического сионизма». А одна лесная тропинка названа в честь еще одного тамошнего гостя, Зигмунда Фрейда.
После войны в Альтаусзее осело несколько бывших высокопоставленных нацистских функционеров, ранее приезжавших туда с семьями на отдых.
В 1947 году по инциативе Визенталя полиция решила произвести обыск в доме супруги Эйхмана, проживавшей в Альтаусзее на улице Фишерндорф, дом 8, однако полицейские по ошибке пришли в дом № 38 и нашли там другого нацистского преступника, Антона Бургера. В одном из ежегодных отчетов о своей деятельности Визенталь пишет, что он тоже принимал участие в этой операции и лично сопровождал Бургера в американский лагерь военнопленных. Бургер числился в штате сотрудников Эйхмана, был его представителем в Греции и несколько месяцев исполнял обязанности коменданта концлагеря Терезиенштадт.
Когда выяснилось, что полицейские ошиблись, они отправились в дом № 8, но Вероника Либль-Эйхман заявила, что в марте 1945 года с мужем развелась и с тех пор его не видела.
В конце 1947 года Визенталю стало известно, что жена Эйхмана обратилась в окружной суд города Бад-Ишль с просьбой признать мужа умершим «во имя благополучия ее детей». В те дни так поступали многие женщины, желавшие получить пособие своих мужей или снова выйти замуж, и суды были, естественно, склонны подобные просьбы удовлетворять. «Мне было ясно, что это значит, – писал Визенталь. – Если Эйхмана признают умершим, его имя будет исключено из списков разыскиваемых преступников и его поиски официально прекратятся». Один из сотрудников американской разведки поговорил с судьей и узнал от него, что человек по имени Карл Лукас, проживавший в Праге, дал показания под клятвой, что лично видел, как Эйхмана застрелили. Тем не менее по просьбе американца судья согласился отложить принятие решения. Тем временем Визенталь связался с еврейской общиной Праги и выяснил, что Лукас женат на сестре Вероники Либль-Эйхман. В результате просьба объявить Эйхмана умершим была отклонена. Впоследствии Визенталь говорил, что это было самым большим его вкладом в поимку Эйхмана. «Если бы тот был объявлен мертвым, – пишет он, – нам бы не удалось найти его никогда. Любая неудача в процессе его поисков еще больше убеждала бы нас, что он мертв». Одна такая неудача не давала Визенталю покоя до конца его дней – настолько велик был его гнев и настолько жгучим мучивший его стыд.
По его словам, это случилось в конце 1949 года. 20 декабря, пишет Визенталь, к нему пришел высокопоставленный офицер австрийской полиции. На следующий день он пришел снова и сообщил, что Эйхман собирается отпраздновать новогоднюю ночь в Альтаусзее, в кругу семьи. «Вот мы его по этому случаю и поймаем», – сказал полицейский и пригласил Визенталя принять участие в операции. 31 декабря у Визенталя был день рождения. «Пожелать себе более подходящего подарка было трудно», – пишет он. Договорились встретиться 28 декабря. «Эта неделя, – рассказывает Визенталь, – показалась мне такой длинной, что я никогда ее не забуду. Я вспомнил, как полгода тому назад, когда я был в Израиле, на улицах Тель-Авива и Иерусалима плакали толпы людей, вспомнил прах наших святых… и вспомнил, как мне привиделся Эйхман, которого в наручниках привозят в Израиль. Наконец-то моя мечта исполнится…»
В то время Визенталь тесно сотрудничал с представителем Израиля в Зальцбурге Куртом Левином. Передавая Левину по его просьбе какие-то фотографии, он сообщил ему, что есть надежда вскоре захватить Эйхмана. «Вы неисправимый оптимист», – то ли в шутку, то ли всерьез сказал израильский дипломат. Визенталь ответил, что только оптимизм помог ему выжить в концлагерях.
За несколько дней до операции к Визенталю пришел гость из Израиля. Визенталь говорит, что израильтяне бывали у него не раз: расспрашивали о методах его работы, просматривали картотеку военных преступников, листали документы – но кем эти израильтяне были, не уточняет.
Гость, пришедший накануне операции в Альтаусзее, был по-юношески пылким черноволосым молодым человеком среднего роста с горящими глазами. По словам Визенталя, он бравировал тем, что был израильтянином, рассказывал, что участвовал в Войне за независимость и проявил себя храбрым солдатом. Говорил он об этом много и с гордостью. «Причем рассказчиком он был отменным, – пишет Визенталь, – и своими реалистическими описаниями ему удалось нас всех увлечь».
Как и большинство других израильских гостей, молодой человек тоже интересовался Эйхманом, и Визенталь сказал ему, что вскоре тот будет пойман. С его стороны это было ошибкой. Гость сразу смекнул, что речь идет о какой-то запланированной операции, и стал упрашивать взять его с собой. Визенталь ответил, что должен спросить разрешения у австрийского офицера, руководившего операцией. Австриец не возражал, и это, писал Визенталь позднее, тоже было ошибкой. Однако он считал, что, если откажет парню, тот последует за ним тайком.
Они поехали на джипе. Преодолев горный перевал, по которому в такое время года отваживались ездить лишь немногие, они прибыли в Бад-Аусзее и поселились – все трое – в гостинице «Эрцгерцог Иоганн». По словам Визенталя, он попросил израильтянина не выходить из номера по крайней мере до вечера и ни с кем не общаться, но тот пошел в пивную, разговорился с группой девушек и, дабы произвести на них впечатление, рассказал, что недавно прибыл из Израиля. К тому времени в шести гостиницах, расположенных в окрестностях Бад-Аусзее, уже поселились шесть австрийских тайных агентов и к ним должен был присоединиться еще один.
Утром 31 декабря Визенталь встретился с командиром группы, которая должна была устроить засаду, и согласовал с ним последние детали, после чего вернулся в гостиницу и еще раз попросил молодого израильтянина не выходить из номера до полуночи, чтобы не нарушить ход операции. Парень пообещал, что на этот раз не ослушается, и Визенталь дал ему какую-то остросюжетную книгу, чтобы тот не скучал.
В Бад-Аусзее царила предновогодняя атмосфера. Отовсюду доносились голоса празднующих, подвыпившие люди распевали песни, и настроение у Визенталя тоже было приподнятое. Еще несколько часов, думал он, и Эйхман будет у нас в руках.
Поделиться книгой: