Два года счастья. Том 2 (СИ)

К.В. Сычев

Два года счастья

Исторический роман

Том 2

Ч А С Т Ь  3

«Ч Е Р П А К»

Г Л А В А  1

О Б Н О В Л Е Н Н А Я  Р О Т А

С каждым днем в хозяйственное подразделение прибывали все новые и новые «молодые» солдаты. Как-то незаметно исчезли и последние «деды». На очередной поверке их просто не упомянули и все.

Новые «старики» были во много раз тише и скромней. Почти все они прибыли из Москвы и Подмосковья и, несмотря на то, что были земляками, особой дружбы и сплоченности, какие были присущи прежним «старикам», между ними не существовало.

Русские люди вообще отличаются от людей других национальностей прежде всего тем, что не испытывают никакого тяготения друг к другу. Они давно утратили чувство национальной принадлежности, не имеют общих обычаев, традиций, культуры. Это разрозненные и разбросанные по территории огромной империи трудолюбивые и законопослушные граждане. У русских никогда не приживался национализм. Оценку человеку они, как правило, дают по делам, по отношению к ним той или иной личности, а не по цвету кожи. Даже ругаясь, называя того или иного человека в конфликтной ситуации «чуркой», «немцем» или «чукчей», русские никогда не презирают его национальность. С кавказцами они ведут себя как кавказцы, в обществе казахов превращаются в казахов, усваивают их обычаи и традиции и живут по законам большинства. Что же касается русских обычаев и традиций, то они практически полностью искоренены большевиками. Глубоко презирая русский народ, В.И.Ленин особое внимание уделял борьбе с «русским шовинизмом», которого не существовало в природе. А коли не существовало, значит, его нужно было выдумать…

И коммунистические вожди начали крушить направо и налево все то, что веками создавалось русскими. В первую очередь, конечно, пострадала русская православная церковь. Большевики мстили церкви за ее участие во власти, тесное сотрудничество с царскими властями, так называемыми «палачами русского народа». Кроме того, им претила роль церкви, которая, несмотря на свое греко-византийское происхождение, претендовала на центр, пускай с сугубо меркантильными целями, сплочения русского народа. Уничтожив в свое время язычество и древние славянские обычаи, православная церковь навязала русским новые порядки, праздники и обряды, целый пантеон русских святых, собственную иконопись или целую школу живописи. И вот этого полуфеодального, полурабовладельческого идеологического института не стало. Православные праздники исчезли из календарей, а им на смену пришли революционно-коммунистические. Большевистские традиции, которые принудительно насаждались в стране, возможно, и стали на какой-то период сплачивающим советских людей фактором, но для русской культуры они оказались губительными. Даже русский язык стал претерпевать существенные негативные изменения. На смену плавному, спокойному, даже где-то медлительному русскому говору пришел резкий, категорический, революционно-пропагандистский…

Газеты, радио, телевидение и другие средства массовой информации заговорили штампами, появились новые слова: социализм, коммунизм, волюнтаризм, авантюризм. Порой, русские люди даже не понимали, что означает то или иное слово.

Например, после устранения Хрущева в некоторых газетах сообщалось о том, что этот партийный деятель был повинен в догматизме, волюнтаризме и начетничестве. Что это такое, почти никто не знал. Люди считали Хрущева просто дурачком.

Коммунистические идеологи, кроме того, проповедовали и обязательность уважительного отношения к национальным чувствам других народов. Особенно было модно в свое время восхвалять людей с черным цветом кожи, беспощадно обличать «империалистическую» Америку за якобы преследование негров, в то время как русские, как-то незаметно для самих себя, становились «белыми неграми» в своей стране…

Отсутствие единства среди русских, их разрозненность особенно бросалась в глаза в армии, где все были на виду. Например, москвич, рядовой Зубов, сын заведующей продовольственным магазином, откровенно презирал своих малоимущих земляков. Те платили ему тем же. Были среди «стариков» и выходцы из семей работников умственного труда. Они считали себя людьми избранными, элитой общества и поэтому свысока поглядывали на «грубых» и «невежественных» товарищей. Что же касается ребят пролетарского происхождения, то они не могли не замечать такого к себе отношения и, в свою очередь, просто ненавидели «этих гнилых интеллигентов». Лишь необходимость единства с целью сохранения власти над «молодыми» солдатами заставляла новых «стариков» создавать видимость дружеских между собой отношений. Как далеки они были от прежних «стариков»! Те жили как бы единым, сильным, сплоченным организмом, настоящим землячеством. Никакой дружбы с «молодыми» и даже «черпаками» в их среде не допускалось. В свое время Петр Головченко попытался нарушить это правило и поддерживать дружбу с «молодым» Зайцевым, но «старики» каким-то образом сумели его убедить отказаться от пагубной, по их мнению, затеи. Постепенно Головченко все больше и больше отдалялся от Ивана, предпочитая ему своих земляков. Он даже уволился в запас как-то незаметно, не попрощавшись с Зайцевым.

Новые «старики» могли вполне позволить себе дружбу с кем угодно. К Зайцеву они относились весьма терпимо. Лишь только один Зубов смотрел на него свысока. А вот здешняя интеллектуальная элита, как ни удивительно, относилась к Ивану как к равному. Многие ребята из этой среды часто перебрасывались репликами с Зайцевым на вечерней поверке или в строю во время следования в столовую. Иногда они беседовали с ним в библиотеке, в штабе или в казарме во время дежурства. Словом, находили с ним общий язык. Что же касается старослужащих воинов, выходцев из рабочей среды, то они, как правило, обходили Зайцева стороной. Только с одним человеком у Ивана частенько возникали конфликтные ситуации. Им был сержант Петр Чистов. При прежних «стариках» он как-то «не высовывался», был тих и незаметен. А тут расхрабрился!

Как-то во время вечерней поверки дежурный назвал фамилию Зайцева. Иван громко сказал: «Я!» Вдруг Чистов, который в это время оказался самым старшим по званию в роте, прервал дежурного. — Подожди, — сказал он и закричал: — Зайцев! Ты что молчишь?

— Я! — вновь громко произнес Иван.

— А ты еще громче! — заорал Чистов. — Ну-ка, повтори, салабон!

— Я сказал так, как положено, — спокойно ответил Зайцев. — А что касается «салабона», то за это оскорбление ты ответишь!

— Что?! — зашипел разъяренный Чистов и покраснел как рак. — Я — отвечу? Ну, погоди!

На следующий день Ивана вызвал в каптерку старшина роты прапорщик Пристяжнюк. Он, вообще-то, редко вмешивался во внутренние дела солдат, на вечерние поверки почти никогда не ходил, появлялся в казарме обычно после подъема, по утрам, словом, был совершенно незаметен. Вызов к нему в каптерку удивил Зайцева. Произошло это как раз перед завтраком.

— Что это ты, Зайцев, грубишь со старшими по званию? — обратился к нему Пристяжнюк.

— Я! Грублю?! — удивился Иван. — Какая чепуха!

— А кто вчера на вечерней поверке угрожал Чистову?

— Ах, вот в чем дело! Значит, Чистов донес на меня?

— Не донес, а доложил! Давай, выкладывай, как все было!

Зайцев все обстоятельно рассказал.

Выслушав его, Пристяжнюк поморщился: — А что, нельзя было сказать «Я!» по требованию Чистова? В конце концов, он сержает!

— Я сказал два раза! Причем таким громким голосом, что зазвенели оконные стекла! И, тем не менее, Чистов оскорбил меня, назвав «салабоном», не взирая на присутствие «молодых»! А это — двойное оскорбление!

— А как же твоя угроза? Ты же сказал, что он ответит за свои слова? — допытывался старшина.

— Я, в самом деле, это говорил и свое обещание выполню!

— Каким образом?

Иван задумался: — Действительно, каким же образом можно отомстить Чистову? А! Хорошая мысль!

— Я доложу капитану Розенфельду, чтобы он принял соответствующие меры, — сказал он.

— Доложишь командиру роты? — прищурил глаз Пристяжнюк. — Ну, это, конечно, твое право. Наверное, так и следует поступить. Так ты имел в виду только это, угрожая Чистову?

— Конечно, ведь в соответствии с уставом я должен доложить «по команде»!

— Но ведь по команде означает доложить старшему по должности? Разве ты не знаешь, что старшим для Чистова является старший сержант Лазерный, который сменил Погребняка?

— Лазерный сегодня в наряде. Он — помощник дежурного по части.

— Тогда следующий по должности — я!

— Но ведь Чистов уже вам доложил?

— А я разобрался. Нечего тебе, Иван, поднимать скандал, — улыбнулся старшина. — Я сам обо всем доложу Розенфельду. А ты спокойно неси службу. Думаю, что Чистов больше не будет безобразничать!

В дальнейшем никаких разговоров на эту тему нигде не было. Розенфельд Ивана не трогал. Беседовал он с Чистовым или нет, Зайцев так и не узнал. Однако сержант больше никогда не позволял себе грубых выпадов против Ивана на поверках. Конечно, он продолжал ненавидеть Зайцева, но свою злобу выражал, как правило, с глазу на глаз где-нибудь при встрече в коридоре или на улице, нецензурными словами или репликами.

Ивану было не привыкать слышать оскорбления, поэтому он хорошо научился сохранять внешнее спокойствие, создавая видимость полного безразличия. — В конце концов, — думал он, — пусть уж лучше хамит этот дурачок, чем какой-нибудь более солидный и опасный человек. Ведь в нашем обществе совершенно невозможно не иметь врагов! И всегда найдется кто-либо, готовый подложить мне свинью!

Надо сказать, что присутствие «молодых» воинов в какой-то мере способствовало отвлечению внимания Чистова от Зайцева. Все-таки «молодые» есть «молодые». Ведь издеваться над беззащитными людьми значительно безопаснее, чем схватываться с умеющим за себя постоять штабным писарем. К тому же в последние дни в казарме имели место случаи воровства. Из солдатских тумбочек стали пропадать зубные щетки и расчески для волос. Конечно, в разговорах старших воинов, виновниками провозглашались вновь прибывшие «молодые» солдаты, однако за руку никто не был пойман…Чистов, считавший себя опытнейшим специалистом по выявлению преступников, вплотную занялся расследованием. На каждой поверке, вечерней и утренней, он выходил из строя и произносил полные угроз заявления о том, что он уже вот-вот обнаружит вора, что «имеются уже все необходимые доказательства, кто ворует», но эти фразы, повторявшиеся целый месяц, в конце концов всем настолько надоели, что никто не обращал на них внимания…Наконец, это надоело и самому Чистову, и он успокоился, прекратив угрожать неведомому врагу. К тому же перестали воровать.

Зайцев знал, для чего воинам требуются зубные щетки и расчески, помимо прямого предназначения этих предметов. Дело в том, что эти вещи были сделаны из пластмассы. А пластмасса используется солдатами для изготовления из нее различных кустарных безделушек — браслетов, статуэток, зажигалок, всевозможных мозаичных картин. Из поколения в поколение это искусство переходило от «стариков» к «молодым». Иногда изделия солдат были столь сложны и выразительны, что, порой, казалось, их сделали фабричным, а не кустарным способом.

В свое время Головченко показывал Зайцеву выточенный собственными руками браслет для ручных часов. Он представлял собой небольшую свернувшуюся в клубок змею с зелено-красными узорами на чешуе. Многие воины носили на руках самодельные браслеты с самыми разнообразными рисунками: цветами, звездами и даже…голыми женщинами. Перед увольнением в запас «стариков» охватила настоящая мания на приобретение такого рода безделушек. Умевшие изготавливать сувениры были просто «завалены» заказами. Те из «стариков», которые знали секреты кустарного искусства, просто были не в состоянии справляться с заявками товарищей, щедро рассчитывавшихся главным платежным средством советских людей — водкой. В конечном счете, «знатоки» обучали своему мастерству «молодых» и с их помощью обеспечивали себя выпивкой до конца службы. Особенно хорошо освоил такую работу новый каптерщик — Леня Гундарь. Иван часто заходил к нему в каптерку полюбоваться различными изделиями. Даже сам Розенфельд иногда обращался с заказами к Гундарю. Однажды каптерщик изготовил для него маленький аквариум. Конечно, не настоящий, а сделанный из кусочков пластмассы. Но со стороны казалось, что и рыбки, и трава, и улитки внутри него — живые. Воин сумел искусно изобразить даже пузырьки, хотя воды там совсем не было.

И браслеты и зажигалки выходили из-под рук Гундаря настолько красивыми, что не могли не вызвать всеобщего восхищения. Например, на одном браслете от часов он изобразил пышные алые розы, располагавшиеся в каждой чешуйке. Казалось, что кто-то вставил под стекло живые цветы и стоило бы только это стекло разбить, они выпали бы, издавая чудный аромат! Но все это было только пластмассой, прекрасно обработанной руками умельца…

Надо сказать, что не только эти «штуки» изготавливались в роте. Мастерство местных кустарей дошло до того, что они стали вытачивать даже фальшивые советские ордена! Так, однажды накануне увольнения, Золотухин заявился на вечернюю поверку с орденом Победы на груди. Он с гордостью поглядывал по сторонам, выпячивая свой здоровенный живот. Иван сначала подумал, уж не украл ли знаменитый громила столь почетную награду из местного краеведческого музея. Однако когда по казарме стали разгуливать герои Советского Союза, полные кавалеры орденов Славы, стало ясно, в чем дело. Оказывается, воины обнаружили в библиотеке части большой красочный альбом с изображениями орденов и медалей СССР в настоящую величину. Альбом был без труда похищен и доставлен в казарму, где его использовали как образец для производства соответствующих сувениров.

Конечно, больше всех «наград» увозили домой известные громилы. Как рассказал Зайцеву Таманский, у Выходцева на груди было пять звезд Героя, орден Победы и еще два-три каких-то ордена. Грудь самого скромного солдата — Сороки — украшал орден боевого Красного Знамени…

Таким образом, все прекрасно знали, куда уходила пластмасса, и что если «молодые» воины воровали из солдатских тумбочек зубные щетки и расчески, то делали это не для себя, а для старослужащих товарищей, которые заставляли их искать сырье для кустарных поделок. Когда же кражи прекратились, воины, не связанные с производством сувениров, посчитали, что прекратилось и кустарное творчество талантливых мастеров. Чистов, конечно, был убежден, что это его заслуга. Чуть ли не на каждом углу он останавливал своих товарищей и, бия себя кулаком в грудь, утверждал, что наконец-то он выполнил свое обещание и искоренил ротное воровство…

Однажды, накануне построения на обед, Иван зашел в каптерку к Гундарю, чтобы полюбоваться какими-либо новыми безделушками. Товарищ показал ему маленький сувенирный телевизор, макет пистолета Макарова и очередной браслет для часов, украшенный золотыми рыбками.

— Вот это здорово! — восхитился Зайцев. — Какая тонкая работа!

Гундарь покраснел от удовольствия. — Почаще заходи, я тебе не такое покажу, — улыбнулся он. — Слава Богу, сейчас пластмассы много: хватит до самого дембиля!

— Да ну? — удивился Иван. — А где же вы достаете пластмассу?

— А в ближайшей мусорке, — ответил веселым голосом каптерщик. — Здесь неподалеку располагается городская мусорная свалка. Мы посылаем туда «салаг», и они выкапывают столько пластмассы, сколько требуется!

— Да, но она же грязная?

— Ну, и что? Они вымоют все куски с мылом, а потом приносят их мне…

— Ясно, почему в роте прекратилось воровство! Ну, теперь все наши солдаты поедут домой в орденах и медалях, — подумал Зайцев.

Наступил декабрь. Стало по-настоящему холодно. Хотя периодически выпадал снег, и температура воздуха не падала ниже минуса пяти-шести градусов по Цельсию, в казарме было довольно неуютно. Из окон поддувало и для того, чтобы избавиться от постоянной дрожи, не позволявшей уснуть, нужно было набрасывать поверх тонкого суконного одеяла солдатскую шинель.

Иван приспособился спать, укутавшись с головой в одеяло. Таким способом удавалось использовать тепло дыхания для внутреннего обогрева постели.

Раньше, до службы в армии, Зайцев не мог так спать: ему не хватало воздуха. Теперь же оказалось, что холод был большим бедствием. И из двух зол пришлось выбирать меньшее. Что же касается службы, то она проходила без существенных перемен. И дежурство, и работа в продовольственной службе продолжались в прежнем темпе. Первое время Зайцев, заваленный текущими делами, не обращал никакого внимания на появившуюся в роте «молодежь». Обычно он только на вечерней поверке, услышав новую фамилию, проявлял любопытство и смотрел туда, откуда доносилось, произнесенное незнакомым голосом «Я!». Но вот однажды во время дежурства по роте ему пришлось столкнуться лицом к лицу с «молодыми» солдатами. Все четверо дневальных, назначенных в его смену, были новичками. Они оказались добросовестными и дисциплинированными ребятами. Один из них — Юра Середов — родом из Мурманска, заменил прежнего «старика» Прохоренко, воздыхателя библиотекарши Бабуриной, в качестве электрика и фотографа. Трое других работали каменщиками на очередной стройке Розенфельда. Службу они знали, опекать их не приходилось, и поэтому дежурство прошло спокойно. Из любопытства Зайцев внимательно изучил книгу со списком личного состава роты. Несмотря на то, что он несколько раз уходил к себе в штаб для оформления накладных и срочной текущей работы, все основное время нужно было проводить в казарме. А там иногда просто нечего было делать. Вот Иван и убивал время перелистыванием ротной документации, беседами с каптерщиком и дневальными. На смену уволенным воинам, как теперь узнал Зайцев, пришло довольно много «молодежи». Почти тридцать человек! А одного взяли прямо из ноябрьской партии, присланной из военкомата. Короче говоря, рядовой Козолуп не служил в учебном батальоне!

Зайцев пошел в каптерку. — Скажи, Леня, — обратился он к Гундарю, — а что, Козолуп разве не служил в «учебке»?

— Нет, — ответил каптерщик. — Видишь ли, он сапожник, а Розенфельду как раз это и требуется. И как только «папа» узнал, что в учебный батальон попал сапожник, он сразу же перетащил его сюда.

— Ясно, — пробормотал Зайцев. — А в качестве кого теперь работают остальные солдаты?

И они с Гундарем стали обсуждать кадровую деятельность Розенфельда. Оказывается, в роте произошли существенные перестановки. Нынешние «черпаки», литовцы по национальности, Балкайтис и Кикилас, были переведены командиром роты со свинарника на насосную станцию. А свинарями были назначены прибывшие из учебного батальона новички. Бывшие курсанты заменили и ушедших в запас поваров. Много оказалось среди «молодежи» и рабочих строительных специальностей. Из «учебки» Розенфельд взял и трех младших сержантов, которым предстояло создавать в своих отделениях видимость воинской дисциплины. Словом, в хозподразделение пришло солидное пополнение, полностью укомплектовавшее штатное расписание роты.

— Нелегко будет с таким многочисленным контингентом! — сокрушался Гундарь. — Этих «молодых» будет непросто усмирить!

— Справимся, — успокаивал его Иван. — Если смогли пережить тех «стариков», то уже с «молодыми» как-нибудь разберемся!

Успешно действовал Зайцев и в деле выявления «антисоветски настроенных лиц». Вернее, уже не выявления, а скорей разоблачения взглядов, давно выявленных. Благодаря библиотечной брошюре, злополучный Балкайтис постепенно поднимался до уровня Туклерса и уже мог спокойно конкурировать с видными буржуазными учеными. И это при том, что Иван не только ни разу не беседовал с инакомыслящими, но уже почти два месяца кряду и в глаза их не видел! — Зачем эти неприятные беседы, — думал он, — когда я и так могу с помощью определенной литературы составлять идеальные донесения?

Скуратовский же ликовал. — Молодец! Вот это способности! — восторгался он. — Какой анализ! Какая глубина! Благодаря твоим донесениям, мы не только успешно выполнили партийную разнарядку, но и добиваемся нового, качественно более высокого уровня работы! А записывать речи антисоветчиков на магнитофон мы не будем! Товарищ Вицин, внимательно изучивший твои доклады, отказался от этой идеи! — Донесения абсолютно достоверны! — решил он.

Г Л А В А  2

Р О Т Н Ы Й  Ш У Т

Наконец-то нынешнее поколение воинов обрело своего «козла отпущения». Как известно, попытка товарищей сделать из Зайцева посмешище, провалилась с самого начала. И, как ни парадоксально, за минувшие полгода ни один солдат хозподразделения не подошел на роль общественного шута.

А тут вдруг такая удача!

Петро Козолуп, взятый сапожником и не прошедший суровой воинской подготовки в учебном батальоне, оказался идеальным ротным придурком. Неуклюжий, неловкий, с глупым, всегда испуганным лицом, он выглядел «белой вороной» на фоне всеобщей наглости и самоуверенности. К тому же новичок совершенно не умел разговаривать: путался в словах, кряхтел, бурчал — словом, не был способен даже дать логичный ответ. Насмешки над ним начались с первой вечерней поверки, когда дежурный выкрикнул: — Козолуп! — Ответа не последовало. — Козолуп!!! — вновь, еще громче, повторил дежурный.

— Да тута я, тута! — раздался испуганный выкрик. — Што ты думаешь, што я сховалси?

Внезапно установилась полная тишина. А затем роту потряс оглушительный хохот. Смеялись все — от старшего сержанта Лазерного до только что прибывших в роту выпускников учебного батальона. Даже Зайцев, который вовсе не хотел издеваться над «молодым» солдатом, буквально трясся от смеха. Невозможно было сохранить спокойствие, услышав речь Козолупа. В его голосе сконцентрировалась такая беспомощная и непробиваемая глупость, что вряд ли можно было бы найти человека, который смог бы проявить выдержку и без смеха выслушать «молодого» воина.

Вволю нахохотавшись, дежурный, борясь с очередным приступом смеха, сделал знак солдатам успокоиться и, краснея от напряжения, обратился к Козолупу: — Товарищ Козолуп! Когда называют вашу фамилию, говорите «Я!», понятно?

— А, дак цеж надо «я» говорить тута? — спросил Козолуп, вызвав новый взрыв смеха.

— Ладно, успокойтесь! — с трудом выговорил дежурный, вытирая слезы. Стараясь остановить безудержное веселье, грозившее перейти в беспорядок, он громко крикнул: — Рота! Смирно! Вольно!

Все вроде бы успокоились.

— Рядовой Козолуп! — вновь заорал дежурный.

— Йе! — сказал «молодой» воин. Тут, показалось, что засмеялись даже стены. Воинов охватило какое-то коллективное безумие. Они не просто смеялись, а скорее выли, утратив способность контролировать свои эмоции.

Лазерный первым пришел в себя и с ужасом огляделся. — Хватит называть его фамилию! — осудил он дежурного. — Ты что, иоп твою мать, не видишь, что этот мудак не умеет даже говорить!

Окрик Лазерного подействовал отрезвляюще на солдат. Дежурный открыл журнал и продолжил перекличку, оставив в покое повеселившего всех «молодого» солдата.

Ученые утверждают, что смех продлевает жизнь. Трудно проверить эту гипотезу, но и нельзя не признать, что определенное положительное воздействие на людей смех оказывает. По крайней мере, поднимает настроение и возбуждает. Еще долго после этой вечерней поверки в роте не стихали разговоры о Козолупе. Даже Зайцев, ложась в постель и вспоминая недавние эпизоды, связанные с незадачливым новичком, долго смеялся беззвучным смехом, пока его не сморил сон.

В последующие дни в работе штабных писарей наметилась тенденция к стабилизации. Численность личного состава значительно сократилась. Большинство выпускников учебного батальона, завершив военную подготовку, разъехались по объектам, разбросанным по всей стране. Часть из них осела в обслуживавших войсковую часть подразделениях или ротах, занимавшихся монтажом оборудования связи в местном гарнизоне. Изредка приезжали в часть и солдаты, сопровождавшие военные грузы. В среднем, в неделю Иван принимал не больше десяти — двенадцати человек командировочных и не особенно суетился, когда узнавал о прибытии очередной команды, ибо дополнительную накладную на такое небольшое число людей можно было выписать и после завтрака. Фактически, распорядок дня не нарушался.

Как-то утром, после того как воины позавтракали и стали выходить из столовой, перед ними неожиданно возник командир роты, который, видимо, поджидал своих подопечных на улице. — Эй, Лазерный! — закричал он. — Постройте-ка роту!

Воины заметались.

— Видимо, что-то произошло! — сказал Зайцеву Таманский.

— Да, наверное, какое-нибудь «чепе», — согласился Иван. Острое любопытство охватило солдат.

— Рота! Равняйсь — смирно! — заорал Лазерный.

Хозяйственники, выстроившись у столовой, окаменели.