Помоги проекту - поделись книгой:
Современному нам человеку, привыкшему к развитой юридической системе, унификации и регламентации общественной жизни, трудно понять это общество (Русь XII века) – с его принципиальной пестротой, качественным многообразием, динамизмом, постоянной сменой ситуаций, огромной ролью неформальных связей и традиции. Вся жизнь древнерусского общества тогда строилась не на формальной и всеобъемлющей регламентации (как в современном обществе – на Конституции), а на личных связях, прецедентах, разнообразных и меняющихся раскладах сил, множестве различных прав и интересов – взаимодействующих, но никогда не сводимых к «единому знаменателю». Так, не было формальных писанных законов, связывающих князя с его дружиной, но существовали устные договоры верности и службы, причём дружина могла отказать князю в повиновении. Не существовало писанных законов, ограничивающих власть князя, однако вече легко могло указать ему «на дверь», сказав: «пойди, княже, прочь, не хотим тебя» и пригласить другого, сказав: «приди, княже, хотим тебя». Не существовало формальных законов, решающих все вопросы наследования власти на Руси – однако, существовала традиция «лествичного права» (опирающаяся на обычай и общественное мнение), в которую, в свою очередь, вносили поправку решения веча, восстания, военная сила, межкняжеские договоры, позиция бояр. Какой-нибудь «законный» князь мог быть слаб и непопулярен у веча или дружины и – терять «стол» (особенно, потерпев поражение на войне), а другой – удачливый на войне, любимый в народе, поддержанный боярами, садился на его место. Всё это общество находилось в постоянной динамике, многообразии, борьбе сил. Например, считалось, что решения веча большого города обязательны для его «пригородов» (то есть окрестных городов и территорий), однако на деле они вполне могли и не послушаться его решения, – например, принять к себе на «стол» князя, изгнанного из столичного города или не послать своё ополчение в общее войско. Вехами в борьбе за власть на Руси стали межкняжеские съезды: 1097 года в Любече, 1100 года в Витичеве и 1103 года в Долобске. На них князья делили земли, договаривались о перемириях, обсуждали проекты совместных походов против половцев. Так, в 1097 году на съезде в Любече, устав от кровопролитной и безуспешной борьбы за Киев, переходящий из рук в руки, князья постановили: «Каждый да держит отчину свою». Это решение было призвано прекратить внутренние войны, сохранить за Рюриковичами удерживаемые ими земли и констатировать общий отказ от претензий на Киевское княжение, а также частично ограничить «лествичное право» допущением прямого наследования сыном княжества отца («отчины»). Однако далеко не все эти положения на деле соблюдались. Сразу же после съезда в Любече один из князей захватил и ослепил другого князя. Вновь закипала борьба за Киев, вновь братья садились на «стол» в обход дядей…
В 1169 году Киев был разгромлен, опустошён и разграблен армией суздальского князя Андрея Боголюбского. Три дня воины, ворвавшиеся в город, грабили и убивали жителей, разоряли храмы и монастыри, забирали из церквей иконы и колокола. Однако, взяв и разорив Киев, Андрей Боголюбский не остался в нем, а вернулся в свои владения. Многозначительное событие, показывающее, что обладание Киевом перестало означать власть над Русью! Значение «матери городов русских» стремительно уменьшалось, и Киевское княжество, многократно опустошённое и утратившее экономическую опору в виде днепровской торговли, пришло в полный упадок.
На смену более или менее единому государству пришли десятки княжеств. Новые и новые, всё более мелкие, уделы образовывались путем «отпочковывания» от более крупных. Так, на протяжении XI–XII веков, от Киевского княжества «откололось» Черниговское, от Черниговского – Муромско-Рязанское, от Муромско-Рязанского – Пронское… Подобные процессы шли повсеместно и были вызваны ростом членов княжеского дома и развитием местных центров. Массы людей уходили из разоряемого половцами и враждующими князьями Киевского княжества на юго-запад, в Прикарпатье (Галицию) или на северо-восток, в глухие непроходимые леса на Оке и Волге. Величие Киевской державы и единство Руси остались в прошлом, как основа национальной легенды – на неё ссылались, к ней обращались, о ней помнили, но реальность была совсем иной.
Однако следует ли полагать распад единой Киевской Руси на части мрачной эпохой регресса и деградации, как нередко утверждали и продолжают до сих пор иногда утверждать историки, отождествляющие социальный прогресс с государственной централизацией? Факты противоречат такому мнению и говорят о противоположном.
Да, межкняжеские распри доставляли немало хлопот населению и несколько ослабляли Русь перед лицом внешнего врага. Однако, в целом, эпоха XII – начала XIII веков – время небывало стремительного взлёта и расцвета Руси в социальном, культурном и экономическом отношениях. (Можно вспомнить и расцвет разделённой на полисы Эллады V века до н. э., и эпоху итальянского Возрождения – время небольших городов-государств в XIII–XV веках).
Бурно растущие города, высокоразвитые ремёсла, интенсивное храмовое строительство, выдающиеся памятники иконописи и литературы, широко распространённая грамотность (судя по находкам берестяных грамот в Новгороде, не только князья и духовенство, но и многие простые горожане были грамотны – такого уровня народной грамотности Россия не смогла достигнуть вновь даже к XIX веку) – таковы были приметы домонгольской Руси. В отличие от большинства западных городов, в Новгороде уже в середине X века появились деревянные мостовые (они исчезли лишь в конце XV века – после оккупации вольного города Москвой). По мнению многих западных историков, приводимому Б. Кагарлицким: «с социальной и экономической точки зрения домонгольская Русь была куда более передовой страной, чем отсталая Западная Европа феодальных поместий, где рынки, ярмарки и ремесло только начинали возникать во Фладрии, на побережье Балтики и в Северной Италии». Кольчуги, изготавливаемые на Руси уже в X веке, стали делать на Западе лишь в конце XI – начале XII веков. В XII веке русские земли опережали другие регионы Европы по уровню металлообработки.
Лицо Руси – её социальной, политической, экономической, религиозной и культурной жизни – определяли, прежде всего, развивавшиеся города: с их многочисленными посадами, шумными вечевыми сходками, с развитой торговлей и ремеслами. Все эти и многие другие факты говорят о том, что по уровню своего развития удельная Русь домонгольского периода не только была органичной частью средневековой Европы, но и существенно опережала ее.
Превращение страны из единого государства в конгломерат из примерно полусотни княжеств и республик не означало гибели единства народа. Напротив, теснейшее экономические и культурные контакты сохранялись. Сохранялось единство династии (рода Рюриковичей), веры, церковной организации (во главе с киевским митрополитом), языка и исторической памяти. Торговые связи между княжествами укрепляются. Церковное зодчество Смоленска развивалось под влиянием черниговской архитектуры, а соборы Владимира строились под руководством мастеров из Галича (и с явным влиянием западных – романских – элементов). Местные школы летописания восходят к единой киевской первоначальной летописи. И автор «Слова о Полку Игореве», и многие летописцы говорят в это время о единстве «русской земли». А Даниил, совершивший в XII веке паломничество в Святую Землю, поставил у Гроба Господнего в Иерусалиме лампаду «от всей русской земли» (о чём он поведал в своем произведении «Хождение Даниила в Святую Землю»). Поверх всех границ между княжествами и землями ощущалось это единство – изначальное и идеальное. По справедливому замечанию В.О. Ключевского: «Русская земля, механически сцепленная первоначально киевскими князьями из разнородных этнографических элементов в единое целое, теперь, теряя эту политическую цельность, впервые начала себя чувствовать цельным народным или земским составом». Однако, тут же добавляет Ключевский, «чувство народного единства пока выражалось ещё только в идее общего отечества, а не в сознании национального характера и исторического призвания».
Вместе с тем, по мере роста отдельных княжеств и усиления их столичных городов, происходит (как и в Европе) становление регионального самосознания, местной идентичности. Подобно тому, как средневековый итальянец (помня о величии Древнего Рима и красоте классической латыни), считал себя прежде всего генуэзцем, флорентийцем или венецианцем, точно также и жители русских земель начинают всё больше осознавать себя как рязанцы, суздальцы, галичане или псковичи. Князья, соревнуясь друг с другом, возводят величественные храмы и крепости, вводят культы новых местных святых, призванных стать покровителями их земель, патронируют создание региональных летописных сводов, излагающих выгодные им версии исторических событий.
В XII веке, после упадка Киева, начинает формироваться и региональная социально-политическая специфика с различными альтернативными векторами развития. За преобладание ожесточённо борются три основных силы: княжеская власть, боярская знать и вечевое самоуправление. Князь, опираясь на дружину и своих слуг, стремится из приглашаемого и подконтрольного обществу судьи, законодателя, администратора и военачальника стать наследственным монархом, передающим неограниченную власть сыну. Боярство, рассматривающее князя лишь как «первого среди равных», опирающееся на вотчинное землевладение, клановую структуру общества и аристократические представления, стремится (подобно европейским баронам) ограничить княжеские претензии на абсолютную власть. Наконец, остаётся существенным фактором общественной жизни и народное вече – сходка всех свободных людей, которое выходит на передний план общественной борьбы в кризисные моменты, организуя восстания, изгоняя или приглашая князей и опираясь на силу народного ополчения и выбранных должностных лиц (тысяцких, посадских, «старцев градских»). По словам В.О. Ключевского, «города постепенно приобретали в своих областях значение руководящей политической силы, которая соперничала с князьями, а к концу XII века взяла над ними решительный перевес». Впрочем, такой процесс (аналогичный и синхронный европейской «коммунальной революции городов» XI–XII веков) все же происходил не повсеместно.
Сложная и драматичная картина борьбы трёх названных сил (сочетаясь о межкняжеской борьбой за власть и внешними вторжениями) обусловила специфику трёх основных регионов распавшейся Киевской державы: Юго-Западной Руси (Галицко-Волынской Руси), Северо-Западной (Новгородско-Псковской Руси) и Северо-Восточной Руси (Ростово-Суздальской Руси). В первом из этих регионов – в Галицком и Волынском княжествах – сложилась ситуация неустойчивого равновесия между постоянно борющимися между собой князьями и боярством. На Северо-Западе – в Новгороде и Пскове, княжеская власть была сведена почти к нулю, и сложилась своеобразная вечевая демократия с доминированием боярских родов и сильными олигархическими тенденциями. Наконец, на дальнем Северо-Востоке, на глухой лесной окраине Руси – в Ростове и Суздале, намечается усиление авторитарной власти князя, стремящегося путем систематического насилия подчинить себе общество.
3.2. Юго-Западная Русь (Галицко-Волынские земли)
Подъём Юго-Западной Руси начинается во второй половине XII века, когда из разорённых войнами киевских земель потоки людей устремляются в Восточное Прикарпатье. Плодородные почвы, соляные копи, торговые пути, ведущие в соседние страны – Польшу и Венгрию – обусловили бурное экономическое и политическое развитие этого региона. Растут города: Владимир на Волыни (столица Волынского княжества), Галич, Перемышль, Луцк и другие.
При галицком князе Ярославе Осмомысле ((1153–1187 гг.); «Осмомыслом» его звали за владение восемью (!) языками) Галицкое княжество достигает расцвета. И одновременно начинается ожесточённая, растянувшаяся на столетие, борьба князей с боярами. В этой борьбе князья стремилась достичь единовластия и опирались на своих естественных союзников – города, также заинтересованные в устранении боярской олигархии. Князья строили новые города, привлекали в них купцов и ремесленников – как русских, так к иноземцев (поляков, евреев, армян, немцев) и не раз обращались за помощью к соседним государям – венгерским и польским. В свою очередь, короли Венгрии и Польши сами стремились к захвату Галича и Волыни. Боярство в галицких и волынских землях было сильно, как нигде на Руси. Аристократические кланы – богатые, многочисленные, своевольные, располагающие собственными дружинами и стремящиеся следовать примеру западноевропейских баронов и графов, хотели превратить князей в своё орудие, то и дело свергая, изгоняя или убивая их и заменяя новыми, более покладистыми. По словам крупнейшего русского историка XIX века С.М. Соловьёва, для Юго-Западной Руси характерно «важное значение бояр, пред которым никнет значение князя».
Всё правление Ярослава Осмомысла – умного, просвещённого и деспотичного правителя – протекло в столкновениях с боярскими кланами. В 1188 году другой выдающийся государь – волынский князь Роман Мстиславич, опираясь на поддержку галицких бояр, занял Галич. Однако он не стал послушным орудием в руках боярства и начал гонения и казни местных аристократов, говоря (по словам польского летописца: «Не побивши пчёл, не есть мед»). «Пчёлы», однако, оказывали отчаянное сопротивление. Тем не менее Роману удалось на время сломить своих противников и установить контроль даже над Киевом. Именно в его княжение Галицко-Волынские земли впервые объединились под единой властью и доминировали над всей Южной Русью.
Однако, после смерти Романа Мстиславича, произошедшей во время завоевательного похода на Польшу (в 1205 году), начинается боярская реакция. Бояре изгнали за границу, в Венгрию, жену погибшего князя с двумя детьми: трёхлетним сыном Даниилом и годовалым Василько. Даниилу Романовичу суждено было впоследствии стать наиболее выдающимся политиком среди галицко-волынских князей, крупнейшим полководцем, законодателем и дипломатом эпохи.
Изгнав семью Романа Мстиславича, бояре сначала пригласили на княжение двух северских князей (сыновей Игоря Святославича – героя «Слова о полку Игореве»). Когда же и эти князья стали проявлять независимость от своевольного боярства и попытались расправиться с ним, произошло нечто, невиданное доселе на Руси: бояре повесили обеих князей и избрали новым князем боярина Владислава из своей среды (1213 год)! Это был единственный случай в древнерусской истории, когда на княжеский стол сел человек, не принадлежащий к числу Рюриковичей. Впрочем, и он княжил недолго и вскоре пал жертвой последующей борьбы. На четверть века Юго-Западная Русь стала ареной непрерывных столкновений, когда поляки, венгры, Даниил Романович, боярские группировки поочередно захватывали галицко-волынские города, изгоняя и истребляя своих противников. Описывая специфику местных социальных конфликтов, летописец писал: «бояре галицкие Даниила князем себе называли, а сами всю землю держали». Даниил Романович, в конце концов, за 25 лет (с 1213 по 1238 годы) сумел всё же, опираясь на помощь венгров и других русских князей, вернуть отцовские владения и жестоко расправиться с боярами.
Несмотря на все политические катаклизмы. Юго-Западная Русь процветала в экономическом и культурном отношениях. Именно при Данииле политика создания сильного и могучего государства на территории Галицко-Волынских княжеств, а также политика интенсивного строительства новых городов и привлечения в них переселенцев из различных земель, достигла своего апогея.
Однако Даниилу фатально не повезло: в момент успокоения и объединения подвластных ему земель, на них обрушился чудовищный удар – монгольское нашествие. Не в силах сопротивляться этому страшному врагу, вслед за Северо-Восточной Русью опустошившему Южную Русь, Даниил был вынужден (после непродолжительной борьбы) в 1245 году признать власть ордынских ханов. Официально «утверждённый» Ордой на свой княжеский стол, как её данник и вассал, князь восклицал горестно: «Злее смерти честь татарская!»
Впрочем, ища на Западе союзников против монголов, Даниил Романович установил тесные контакты с Римом. Он достиг договорённости с папой Иннокентием IV о том, что Галицко-Волынские земли признают унию с католичеством и подчинятся религиозной власти Рима, а тот, в свою очередь, организует общеевропейский крестовый поход против монголов за освобождение Руси. Однако из этого соглашения почти ничего не вышло, поскольку оно было нарушено обеими сторонами: папа не сумел организовать действенной военно-политической помощи Руси, а Даниил так и не принял унию. Единственным последствием этих столь многообещающих переговоров было то, что папа римский прислал Даниилу королевскую корону, и тот в 1255 году в городе Дрогичине короновался «королём русским».
Этот титул – «королей русских» сохраняли и потомки Даниила Романовича вплоть до середины XIV века, когда галицкие земли отошли к Польше, а Волынь воссоединилась с Великим княжеством Литовским и Русским, выступившим в роли наследника Киевской державы, защитника, собирателя и объединителя древнерусских земель. Впоследствии (в XIV–XVI веках) Юго-Западная Русь стала колыбелью зарождающегося малороссийского (украинского) этноса.
3.3. Северо-Западная Русь (Великий Новгород и Псков)
На огромных просторах севера Восточноевропейской равнины располагались бескрайние земли Господина Великого Новгорода. От Белого моря до Торжка и от Финского залива до Урала простиралась новгородская земля.
Край этот – лесистый, болотистый, малонаселённый и малопригодный для земледелия (кроме небольшой юго-западной части) с самого начала древней Руси играл огромную роль в её истории. Именно в Новгород пришел из-за моря викинг Рюрик. Именно опираясь на помощь новгородцев варяжские конунги Хельги (в 882 году), Вальдемар I (в 980 году) и Ярислейв (в 1015 году) (Олег, Владимир I и Ярослав) захватили власть в Киеве и объединили под своим контролем огромные территории. Новгородцы, издавна ориентированные на днепровскую торговлю, были заинтересованы в стабильности и порядке на пути «из варягов в греки». В то же время удалённость от Киева с самого начала вела к автономии Новгорода, куда великие киевские князья традиционно сажали наместниками своих старших сыновей. Новгород традиционно был вторым по значению, мощи и многолюдности городом на Руси (число его жителей в XII веке превосходило десять тысяч человек, тогда, как в Киеве жило тогда тридцать тысяч), а новгородский архиепископ был вторым человеком в русской церкви после киевского митрополита.
После того, как торговый путь «из варягов в греки» пришёл в упадок, и торговля на юге Европы перешла от Византии и Киева в руки итальянских городов, Новгород, сохраняя контакты с волжским торговый путем, ведущим через Волжскую Булгарию на Восток, переориентировался на немцев – новых хозяев Балтики. Если в X–XI веках вся торговля на востоке Балтийского моря шла через Новгород, то в XII–XIII веках здесь укрепляются немецкие рыцарские ордена (Тевтонский, Ливонский), Швеция, Дания и немецкие торговые города, образовавшие могущественный союз Ганзу. На южном и восточном побережье Балтики появляются немецкие и шведские города и крепости: Любек, Ревель, Нарва, Мемель, Данциг, Выборг, Рига. Однако Новгород сумел встроиться в эту новую систему торговых отношений и вступить в Ганзейский торговый союз на правах младшего партнера, полноправного члена и восточного форпоста, проводника немецкой торговли.
Утратив лидирующее и монопольное положение в этом важном регионе, Новгород сохранил свои богатства и был отныне ориентирован не на юг и восток – на русские земли («низовые»), а на запад, воспринимая себя как важную часть Ганзы. Впрочем, некоторые связи с «низовой Русью», то есть Ростово-Суздальскими и Киевскими землями сохранялись, поскольку киевский митрополит утверждал в сане новгородского архиепископа, а новгородская земля не могла себя обеспечить хлебом и покупала его именно там, что, кстати, давало князьям Северо-Восточной Руси мощные рычаги давления на «сепаратистский» Новгород.
Экономическая мощь Господина Великого Новгорода (как он официально именовался) базировалась на международной транзитной посреднической торговле. Не земледелие и не ремесло, а именно торговля стала фундаментом подъема новгородских земель. Новгородцы собирали дань мехами с северных территорий, серебро – из Закамья, закупали в «низовой Руси» хлеб и ввозили обратно немецкие товары. Новгородская экспансия распространилась на двинские земли, на запад – в земли эстов (где новгородцы сталкивались с другими, не менее хищными и агрессивными колонизаторами – немецкими орденскими рыцарями), покорила дикие племена охотников-финнов.
От Новгорода лучами расходились пять территорий («пятин»), зависимых от пяти частей-«концов» Новгорода, – далее, на окраинах находились «волости», управляемые из главного города (Печора, Пермская земля, Югра, Заволочье и др.). Подвластными Новгороду были и «пригороды» – города: Ладога, Псков, Изборск, Старая Русса, Великие Луки, Торжок. Они платили Новгороду дань, принимали, из него посадников, выставляли ополчения в новгородское войско.
На запад – в немецкие и шведские земли – новгородцы везли главное богатство контролируемых и колонизируемых ими земель – меха (соболиные, куньи, лисьи, бобровые), а также строевой лес и воск. Монополия на европейском меховом рынке, сохранявшаяся у Новгорода на протяжении нескольких столетий, была основой его экономики (ибо земледелие здесь было развито слабо, а ремёсла имели, скорее, второстепенное значение). В свою очередь, с запада, из ганзейских городов, в Новгород и дальше – на Русь и в страны Востока – поступали сукна (из Фландрии), вина, цветные металлы, янтарь, металлические изделия. Новгород выступал одновременно резервуаром «сырья» для Запада я резервуаром для рынка готовых изделий на Руси. В Новгороде с XII века постоянно находились Готский двор и Немецкий двор – торговые представительства ганзейцев на Руси.
Интегрированный в систему немецких торговых городов и повёрнутый «лицом» к Европе, «спиной» к Руси, Новгород, при всей своей экономической мощи и богатстве, никогда не стремился захватить и объединить все прочие русские земли, ограничиваясь лишь защитой собственной независимости и вольности, а также занимаясь торговой экспансией и сохранением контроля над собственными «пригородами». Подобно тому, как в Западной Европе в XI–XII веках произошла городская «коммунальная революция», изгнавшая из растущих городов феодалов, герцогов, епископов и баронов, и придавшая городам статус независимых, самоуправляемых территорий, автономных социальных организмов-коммун, подобные процессы произошли и в Новгороде.
Уже в 1102 году, когда киевский князь Святополк II хотел послать в Новгород на княжение своего сына, новгородцы так ответили ему: «не хотим Святополка, ни сына его: если у твоего сына две головы, то пошли его в Новгород». Киевский князь благоразумно решил не экспериментировать и не рисковать сыном.
Окончательно свергли новгородцы власть киевских князей и установили у себя республику и коммунитарное управление в 1136 году. В этом году они взяли под арест и, продержав два месяца, изгнали с позором князя Всеволода (внука Владимира Мономаха, сына Мстислава Великого), обвинив его в трусости, поражениях на войне, своекорыстии и нерадении об интересах новгородской земли. После этого изгнания и приглашения князей стали делом, необычайно частым для новгородской республики. Так, в XII веке в Новгороде сменилось около 30 князей. В 1212 году, например, по сообщению летописи, «показаши новгородцы путь князю Всеволоду: «не хотим тебя, пойди, камо хочеши»». В 1230 году новгородцы «путь показаша» князю Ростиславу: «ты пойди прочь, а мы себе князя промыслим». В 1222 году князь Всеволод даже был вынужден в страхе за свою жизнь ночью тайно бежать из беспокойного города. В общем, новгородцы были «вольными в князьях» людьми.
Как же было организовано управление Новгородом в XII–XV веках, то есть в период, когда город уже вышел из-под власти Киева и еще не попал во власть Москвы? Будучи фактически республиканским образованием, Новгород всё же формально продолжал приглашать князей. Город нуждался в князе как в военачальнике, предводителе собственной дружины и звене, связывающим его с другим русскими землями и с небесами (ибо считалось, что остаться вовсе без князя – значит лишиться поддержки Бога), но одновременно не доверял ему, опасался его и стремился всемерно ограничить его реальную власть. Фактически, по словам В.О. Ключевского, «князь должен был стоять около Новгорода, служа ему, а не во главе его, правя им» и оставался лишь наёмником, за плату выполнявшим определённые функции. Неугодные князья легко изгонялись новгородцами и заменялись новыми (как правило, из числа Ростово-Суздальских князей, а потом – Московских).
Приглашённый в Новгород князь подписывал с городом договор, присягал новгородцам (целовал крест), обещая соблюдать все их права и вольности. Князь обязывался на войне предводительствовать своей дружиной и новгородским ополчением и частично выполнять судебные функции, взамен получая определенную фиксированную плату с ряда территорий («кормление»). Вот и всё. Всё остальное ему категорически запрещалось. Князь не мог вмешиваться во внутренние дела города, иметь земельные владения в Новгородской республике, не мог участвовать в торговых делах города, не имел права смещать «без вины» его должностных лиц. Даже жил князь с дружиной не в городе, а за его стенами – в особой резиденции – на Городище (чем подчёркивалась его обособленность от новгородских дел). Понятно, что, учитывая как эти обстоятельства, так и несметные богатства Новгорода, русские князья ощущали себя неуютно в этом вольном городе и то сбегали из него, то воевали с ним, стремясь (но безуспешно) подчинить его своей власти.
Полновластным хозяином Господина Великого Новгорода было вече – народное собрание всех свободных и полноправных граждан города (иногда в нём участвовали и представители новгородских городов-«пригородов»). Вече существовало и в других регионах Руси, но нигде оно не достигло такого могущества и оформления, как в Новгороде.
Изначально город возник как союз нескольких поселений на берегах Волхова. (В Элладе подобное соединение поселений в полис – например, появление Афин при Тесее – называлось синойкией.) Позднее эти пять поселений назывались «концами» и располагались на двух берегах реки – на западном (Софийская сторона, с кремлём (детинцем) и Софийским собором) и на восточном (Торговая сторона с Ярославовым дворищем, где висел вечевой колокол и собиралось вече). Помимо общегородского веча существовали местные – уличанские (по улицам) и кончанские (в концах) веча, избиравшие своих уличанских и кончанских старост. По словам В.О. Ключевского: «совокупность всех этих союзных миров выражалась в общем вече города».
Городское вече могли созвать князь, посадник или группа граждан. По удару колокола тысячи новгородцев собирались на Ярославовом дворище, чтобы обсудить важнейшие вопросы; все имели равное право голосовать и выступать.
Компетенция веча, действующего на принципах прямой (а не представительной) демократии, подобно античным полисам, была всеобъемлющей: принятие законов, приглашение и изгнание князей, выборы и смещение должностных лиц, новгородского архиепископа, высший суд для пригородов, торговые договоры и внешнеполитические вопросы (война, мир). При вече находилась своя канцелярия («вечевая изба») во главе с «вечевым дьяком» (секретарём), и постановления веча («вечные грамоты») скреплялись печатями Господина Великого Новгорода. В случае разногласий на вече вопрос решался громкостью криков, а, порой, и силой. Нередко созывались два веча – на Софийской и Торговой стороне, и враждебные группировки сходились на Великом мосту через Волхов в кулачном бою, бросая противников в воду. Как писал В.О. Ключевский: «осилившая сторона и считалась большинством».
Вече, начиная с XII века, избирало должностных лиц: посадника (он возглавлял администрацию, командовал ополчением, вершил суд и руководил посольствами) и тысяцкого (отвечавшего за сбор налогов). Причём формально посадником мог стать любой новгородец, но реально выбирались представители немногих боярских кланов, тогда как тысяцкий представлял небоярские, низшие слои населения.
Важнейшей фигурой в Новгороде был архиепископ. Его также выбирали на вече (начиная с 1155 года), а потом его кандидатуру лишь утверждал митрополит киевский. Таким образом, он не был греком, присланным из Константинополя, не был ставленником великого князя (как немногие митрополиты русского происхождения, ненадолго возглавлявшие церковь в домонгольский период), но являлся новгородцем, избирался вольным городом и представлял его интересы, сочетая духовный авторитет, политическую власть и экономическую мощь. Новгородский владыка обладал колоссальным влиянием: возглавлял «совет господ» (правительство Новгорода), вёл переговоры с князьями, обладал значительными земельными угодьями, располагал собственным войском («владычный полк»), хранил новгородскую казну, печать, меры и весы города, рассматривал часть судебных вопросов.
Символом Новгорода стал кафедральный Софийский собор. Сами новгородцы рассматривали свой город как «волость святой Софии», находящуюся под её покровительством – и на войне гибли «за святую Софию». Архиепископ благословлял народ на битву, мирил враждующие группировки во время частых раздоров. Под его председательством «совет господ» готовил доклады и решения к народному вечу. В «совет господ» входили старосты, тысяцкие, посадники – нынешние и бывшие. По замечанию В.О. Ключевского: «это была скрытая, но очень деятельная пружина новгородского управления». Помимо этого имелись различные коллегии должностных лиц, например, аппарат судебных и полицейских исполнителей: приставов, подвойских, изветников, позовников, биричей. Судебные функции разделяли между собой новгородский архиепископ, посадник, тысяцкий и княжеский наместник.
Для новгородской республики характерна не только экономическая мощь и политическая независимость, не только расцвет самобытной культуры (здесь строились десятки храмов, существовала почти повсеместная грамотность, велось местное летописание, имелась своя иконописная традиция), но и культивируемая веками атмосфера свободы, вольницы, самоуправления. Самый бедный новгородец ощущал себя равным князю. Образы гордого своенравного купца Садко и бесшабашного богатыря Василия Буслаева, запечатлённые в былинах Новгорода, отразили характерные типажи новгородцев.
Особым институтом, характерным для новгородской республики, было ушкуйничество (от слова «ушкуй» – корабль). Ушкуйниками назывались пираты, авантюристы, которые, собравшись в большие ватаги, «спонсированные» отцами города, совершали дерзкие набеги на соседей, ища славы, приключений и добычи. Новгородские ушкуйники – аналог европейских корсаров, каперов и флибустьеров. Новгородское правительство, формально не отвечавшее за действия ушкуйников, часто открещивающееся от них и даже на словах «журившее» их (как английская королева Елизавета порой «журила» пирата Френсиса Дрейка, обеспечившего Англии конца XVI века победу над Испанией в борьбе за владычество над морями), на деле поддерживало ушкуйников и рассматривало их как важный инструмент новгородской политики – внешней и внутренней. Бояре давали деньги на снаряжение ушкуйных эскадр, поскольку, во-первых, они приносили городу фантастическую добычу и захватывали новые земли, расширяя пределы республики, а во-вторых, снимали социальное напряжение внутри Новгорода, давая выход энергии его чересчур буйных и недовольных граждан. Ушкуйники грабили балтийское побережье, поволжские города, Волжскую и Камскую Булгарию, каспийское побережье и Швецию, земли на Белом море… Так, в 1366 году флот ушкуйников из 150 судов обрушился на Нижний Новгород. Новгородцы разграбили город, перебили армянских и персидских купцов в нём. Несколькими годами позже были разорены Кострома и Ярославль. Легендарный Василий Буслаев был именно таким ушкуйником-пиратом. На фоне последующей мрачной и деспотической истории Руси Новгород часто казался потомкам светлым пятном вольности и самоуправления. Новгородское вече манило взоры и декабристов, и М.Ю. Лермонтова (восславившего Новгород в поэме «Последний сын вольности»), и А.И. Герцена и многих других мыслителей, поэтов и общественных деятелей, стремившихся во что бы то ни стало найти и возродить прерванную и задушенную традицию свободы в русской истории. Однако Новгород не следует идеализировать. Демократическое и республиканское вечевое устройство сочеталось здесь с безжалостным ограблением «пригородов» и покорённых северных народов, разбоями ушкуйников и всевластием боярской олигархии, исподволь руководившей городом. Эти пороки и болезни подтачивали новгородскую свободу и независимость и в итоге привели Новгород к крушению, сделав его в XV веке легкой добычей самодержавной Москвы (подобно тому, как гордый и вольный республиканский Рим стал со временем сенаторско-олигархическим и имперским и привёл к власти Цезаря, а вольные города Западной Европы по сходным причинам были легко побеждены абсолютизмом королей в XVI веке).
Изначально в Новгороде преобладали бояре – богатые землевладельцы, ростовщики, финансисты, жившие за счёт государственных доходов, даней с покоренных земель, эксплуатации неполноправных «смердов» и финансовых операций. Они финансировали купеческую торговлю и держали в своих руках власть над городом. За счёт огромных богатств и многочисленных клиентов, возможности подкупа масс на вече и традиционных клановых связей, именно эти боярские роды «поставляли кадры» новгородских посадников и определяли политику республики. Наряду с ними важную роль в городе играли купцы, объединённые в союзы – «сотни» (по направлениям и предметам торговли). Основную же массу населения составляли «чёрные люди» – ремесленники, наёмные работники, а также сельское население, жившее своим общинным укладом. С развитием Новгорода росла социальная дифференциация в городе, усиливалось отчуждение большей части населения от управления Новгородом (что не раз приводило к восстаниям и столкновениям).
Следует отметить несколько основных противоречий, приведших Новгородскую республику к упадку и гибели. Помимо уже отмеченного противоречия между прямой вечевой демократией с формальным равноправием всех – и боярской олигархией, противоречия между аристократической верхушкой и основной массой населения, формальным политическим равенством – и усиливающимся экономическим неравенством, были и другие вопиющие противоречия в новгородской жизни.
Одним из них (напоминающим о противоречии между Афинами эпохи Перикла и афинскими «союзниками» – полисами, расплачивающимися за расцвет Афин) было противоречие между Новгородом и его «пригородами». Мало влияя на решения новгородского веча, другие города новгородской земли были вынуждены платить главному городу дань, принимать новгородских посадников и следовать в фарватере его политики. Естественно, это неравноправие вызывало недовольство. В XIII веке от Новгорода отделилась псковская земля (в XIV веке эта автономия Пскова была формально признана, и он получил «звание» «Господина Пскова» и «младшего брата» Новгорода). Теперь псковичи сами могли принимать к себе князей и выбирать посадников. (Впрочем, псковская республика весьма напоминала новгородскую: те же «концы» (только шесть, а не пять), свои зависимые «пригороды» (Остров, Изборск), свои посадники и тысяцкие, своя боярская олигархия; спецификой была лишь, «пограничность» псковской земли и обусловленная ею необходимость постоянно вести войны то с Литвой, то с тевтонским или Ливонским Орденам.) Но и другие «пригороды» стремились потихоньку отделиться от Новгорода, и в решающий час нередко не оказывали ему поддержки перед лицом страшных врагов.
Ещё одной особенностью Новгорода, делавшей его «колоссом на глиняных ногах», была экономическая зависимость от поставок хлеба из «низовой Руси». Так, в 1169 году новгородцы наголову разбили посланное против них войско суздальского князя Андрея Боголюбского. Но, после того, как он перекрыл подвоз в Новгород хлеба, вынуждены были склониться перед его волей. Лишь эта хлебная зависимость, да единство языка, исторической памяти и православной веры связывали Новгород с остальной Русью (в то время, как князья Северо-Восточной Руси непрерывно, но безуспешно стремились захватить вольный город, приносящий баснословные доходы).
Наконец, необходимо отметить военную слабость Новгорода. Привыкнув к поддержке князей-полководцев и их профессиональных дружин, новгородцы не смогли в конце концов дать достойный отпор и этим князьям и их дружинам.
Новгород долго проводил политику искусного лавирования между различными русскими княжествами, но, когда эти княжества стали исчезать под натиском московской агрессии, Великий Новгород был обречен. Подточенная изнутри олигархическим правлением и социальной рознью, зависящая от поставок продовольствия извне (с «низовой Руси», а, с XIII века, ещё и из Германии), неспособная опереться на поддержку собственных «пригородов», желающих её ослабления, не обеспеченная мощной военной организацией, Новгородская республика, просуществовавшая более трёх столетий, как «окно Руси в Европу», была в конце XV века захвачена Москвой.
3.4. Северо-Восточная Русь (Ростово-Суздальская земля)
Если очагом древнерусской народности явились Днепр и Киев, то междуречье Оки и Воли, которое славяне начали колонизировать в XI–XII веках, называлось «Залесской Русью». Это название подчеркивало отдалённый, периферийный и дикий характер этой глухой окраины Киевской Руси. Однако уже в середине XII века здесь образуется мощное княжество, способное конкурировать со слабеющим Киевом и пытающееся наложить руку на вольный Новгород.
Колонизацию Верхневолжской (Северо-Восточной) Руси начали с северо-запада новгородцы, уже в конце X века основавшие здесь ряд городов: Суздаль, Ростов, Муром, Ярославль. Однако, сначала колонизация шла медленно, и преобладающим в этих краях оставалось коренное угро-финское население. От Киевской Руси Русь Залесскую отделяли непроходимые леса, населённые непокорными и некрещёными вятичами. Ещё князь Владимир Мономах в своём «Поучении» к детям, написанном в начале XII века, не без гордости и похвальбы, как о славном подвиге писал о том, что ему один раз удалось проехать из Киева в Ростов «сквозь вятичей» – это воспринималось, как немалое героическое деяние. Былина об Илье Муромце особо подчёркивает, что богатырь сумел совершить неслыханное дело – достичь Киева из Мурома прямой дорогой, а не в объезд, как все ездили. Даже в XIII веке войска двух воюющих между собой князей, пытавшиеся вступить в битву где-то в районе Москвы, так и не смогли найти друг друга, заблудившись в непроходимых лесах.
Однако постепенно ситуация меняется, и прямой путь от Ростова до Киева становится лёгким и привычным. Леса, болота, мелкие реки, суровый климат, почвы, малопригодные для земледелия – все эти факторы, характеризующие «Залесскую Русь», имели и свою положительную сторону. Леса защищали жителей от набегов врагов, а малонаселённость этих земель делала легкой их колонизацию. Спокойствие и безопасность манили потоки переселенцев, хлынувших на северо-восток из пустеющих киевских земель (пришедших в упадок по причине княжеских распрей, половецких набегов и прекращения днепровско-черноморской торговли). Единая древнерусская народность, сложившаяся на берегах Днепра, как бы разошлась в две стороны: если один поток хлынул на юго-запад, в Галицко-Волынскую Русь (дав через пять веков начало украинскому этносу), то другой поток устремился в леса междуречья Оки и Волги (дав позднее начало великорусскому этносу, возникшему из соединения славян и финнов).
Переселенцы несли с собой южнорусскую топонимику. Так на северо-востоке появляется река Трубеж, города Переяславли (целых два: Залесский и Рязанский), Галич, Вышгород – «тёзки» южных топонимов. Вместе с переселенцами сюда пришли и былины о богатырях, и предания о великих временах киевского князя Владимира I, дожившие до XIХ века, В XI–XII веках эти обширные и дикие земли постепенно христианизируются. Наряду со старыми, основанными веком раньше новгородцами, центрами – стольными городами Ростовом и Суздалем, Муромом и Ярославлем, по инициативе местных князей возникают новые города: Дмитров, Москва, Кострома, Тверь, Городец. По словам В.О. Ключевского: «Таким образом, Суздальская область, еще в начале XII в. захолустный северо-восточный угол Русской земли, в начале XIII в. является княжеством, решительно господствующим над остальной Русью. Политический центр тяжести явственно передвигается с берегов среднего Днепра на берега Клязьмы. Это передвижение было следствием отлива русских сил из Среднего Поднепровья в области Верхней Волги».
Последствия этих колонизационно-миграционных процессов, стремительно возвысивших Русь Залесскую или Верхневолжскую или Северо-восточную или Ростово-Суздальскую, были многообразны и неоднозначны. Этнографическим следствием было смешение славян и финнов, приведшее к формированию в XII–XV веках великорусского этноса. Экономическим и социальным следствием явилось то, что днепровская, городская и торговая Русь, сменилась верхневолжской, лесной, сельской и земледельческой Русью. Сельское население явно доминировало здесь над городским, натуральное хозяйство абсолютно преобладало над торговлей. Преобладающий тип поселений в Залесской Руси – небольшие деревни в два-три двора, разделённые огромными и непроходимыми лесами. Скудные плоды землепашества дополнялись за счет бортничества, охоты и рыболовства, причём даже жители небольших городов нередко занимались земледелием и всегда – огородничеством.
Новые города, возникшие в северо-восточной Руси, существенно отличались от старых городов. Во-первых, они существенно уступали по размерам, экономическому развитию и политическому влиянию городам Киевской и Новгородской Руси – уровень урбанизации здесь был существенно ниже.
(Даже в крупнейших городах здесь едва ли жило более двух-трех тысяч человек.) Сельским жителям трудно было собираться на вече в город, а жители небольших городов не могли заставить князей подчиниться их воле (что неизбежно вело к упадку вечевых институтов). Во-вторых, существенно изменилось само отношение между городами и княжеской властью. По словам историка С.Г. Пушкарёва: «В Киевской и Новгородской Руси сильные, многолюдные и организованные городские общины приглашали к себе князей, нужных им для военной обороны и для поддержания внутреннего порядка, здесь городское население чувствовало себя хозяином, а князь (особенно в Новгороде) был пришельцем. На северо-востоке соотношение было обратным: князь, владеющий обширными, но почти пустынными земельными пространствами, приглашал колонистов для заселения этих земель, чтобы увеличить свои доходы и свою социально-политическую силу. Здесь князь был хозяином, а население – пришельцами».
Таким образом, в Северо-Восточной Руси колонизация и создание городов происходили по воле и инициативе князя, чувствовавшего себя уверенным и всемогущим господином, привлекающим переселенцев, мастеров и населявшим города. Так, князь Андрей Боголюбский похвалялся, что он всю Суздальскую землю «городами и сёлами населил и многолюдной учинил». Это вело к новой политической ситуации и расстановке сил, где деспотичные, всемогущие князья, опирающиеся на новые, основанные ими города (подвластные им, слабые и лишённые вечевых традиций) и на свою «младшую дружину» (слуг, дворян, холопов) выступают против немногих «старых» городов (основанных ещё до начала княжеской колонизации) и боярских кланов (местных старейшин, своей же «старшей дружины»). Такой расклад сил и обусловил специфику политической борьбы и политического развития данного региона. С.М. Соловьёв отмечал: «Разница между старыми и новыми городами та, что старые города, считая себя старее князей, смотрели на них, как на пришельцев, а новые, обязанные им своим существованием, естественно, видели в них своих строителей и ставили себя относительно их в подчиненное положение.» Поэтому, по словам С.Ф. Платонова: «Борьба князей со старыми городами влекла за собой неминуемо и борьбу новых городов со старыми. Эта борьба оканчивается победой князей, которые подчиняют себе старые города и выдвигают над ними новые. Полнота власти князя становится признанным фактом. Князь не только носитель верховной власти в стране, он её наследственный владелец, «вотчинник». На этом принципе вотчинности… власти строятся все общественные отношения, известные под общим названием «удельного порядка» и весьма несходные с порядком Киевской Руси.»
В чём новизна социально-политических отношений в Верхневолжской Руси? Отчасти изменились отношения князя с дружиной, боярством и вечем – в сторону усиления всемогущества князя. Если раньше дружина заключала с князем «ряд» (договор) и могла отказать ему в повиновении или уйти к другому князю, князья и дружинники были партнёрами, со своими правами и обязанностями (система вассалитета, подобная западноевропейской), то теперь между ними появляются элементы отношений подданства, при которых князь рассматривает и бояр, и дружинников, и всё свободное население, как своих слуг, холопов, обязанных ему безоговорочным и вечным подчинением. Кроме того, выступая одновременно и в роли политического руководителя, и верховного собственника земли, и основателя городов, и их защитника и судьи, князь сочетает в себе права высшей власти и права собственности, и потому не считает нужным ограничивать свою власть ни вечем, ни боярством, ни дружиной, ни традицией. Как заметил В.О. Ключевский: «Понятие о князе, как о личном собственнике удела, было юридическим следствием значения князя, как заселителя и устроителя своего удела». А, по мнению С.Ф. Платонова: «В лице князя произошло соединение двух категорий прав на землю: прав политического владельца и прав частного собственника». Отныне князь воспринимал себя не «находником», не временщиком – случайно приглашённым вечем города или ненадолго получившим по «лествичному праву» данную территорию (пока не освободится что-то получше) в качестве военного предводителя, но – полновластным хозяином земли, делящим ее на части (уделы) между сыновьями. Теперь захваты земель становятся основой и главным «нервом» княжеской внешней политики, навязчивой идеей, двигающей князьями (ибо захваты означают рост их силы, богатства, авторитета).
Следует отметить, что указанные процессы не получили окончательного и завершённого характера, а были лишь одной (хотя и преобладающей) из тенденций на северо-востоке Руси. Ведь и старое «лествичное право» (и представление о родовой собственности Рюриковичей на русскую землю), и вече, и боярство, и права дружины всё еще сохранялись (пусть и в урезанном виде), вызывая ожесточённую борьбу между князьями (опиравшимися на своих слуг, дворян и новые города) и боярством, вечем и старыми городами. Что же касается земельной собственности, то, наряду с «дворцовыми» землями, принадлежащими непосредственно князю, обрабатываемыми его холопами (доходы с них шли на содержание княжеского двора), сохранялись «чёрные» земли, находившиеся в пользовании вольных земледельцев, плативших князю умеренную дань, а также церковные и боярские «вотчинные» земли. На них земледельцы были лично свободны и могли переходить от одного хозяина к другому. В свою очередь, бояре и дружинники также имели право перехода от князя к князю – однако, это право в реальности ограничивалось как стремлением князей его урезать, так и связью бояр со своими землями, остававшимися на территории именно данного княжества.
В общем, социально-политическая ситуация на северо-востоке Руси, в целом способствовавшая усилению деспотической власти князей, оставалась динамичной и неопределённой. На протяжении столетия здесь сменились три ярких фигуры – три князя, стремившихся к самовластию внутри своих княжеств и к доминированию надо всей остальной территорией Руси.
Первым суздальским удельным князем был Юрий Владимирович, сын Владимира Мономаха, получивший за свои вечные агрессивные хищнические притязания характерное прозвище – Долгорукий. Этот князь, уделявший большое внимание развитию своего княжества и основавший в нём многие крепости и города (Дмитров, Москву, Переяславль-Залесский), однако, всю свою жизнь традиционно стремился к захвату Киева. В конце концов ему удалось осуществить свою мечту и сесть на вожделенный киевский стол, но вскоре (в 1157 году) он был отравлен киевскими боярами.
Сын Юрия Долгорукого от половецкой княжны, князь Андрей Юрьевич, по прозвищу Боголюбский (1157–1174) уже не стремился в Киев, как отец, а прочно обосновался на северо-востоке. Ещё при жизни отца и против его воли он уехал из южного Вышгорода, данного ему в удел, в Суздальскую землю, которую он всячески возвышал и заселял. Старому столичному Суздалю Андрей противопоставил городок Владимир-на-Клязьме, который стал новой столицей. Рядом с Владимиром он основал собственную резиденцию, выстроив дворец в селе Боголюбове (отсюда и его прозвище). Выкрав из Киева почитаемую икону Богоматери, Андрей перевез её во Владимир (эта икона – под названием «Владимирская Богоматерь» будет считаться покровительницей Залесской Руси). В противовес культу святой Софии, распространённому в Киеве и Новгороде, князь Андрей всячески поддерживал в своем княжестве именно культ Богоматери, ввёл новый религиозный праздник Покрова Богоматери. Все эти символические жесты были призваны возвысить значение Суздальской Руси. При Андрее строится знаменитая, церковь Покрова на речке Нерли под Владимиром, а в самом Владимире воздвигаются величественный Успенский собор и Золотые ворота, призванные подчеркнуть соперничество города с Киевом и Константинополем.
Князь Андрей Боголюбский и в своей внутренней и в своей внешней политике наиболее рельефно и последовательно выразил идею самовластия, неограниченной власти князя. Так, он совершил ряд набегов на Волжскую Булгарию, вёл долгую (и лишь отчасти успешную) борьбу за подчинение Новгорода, а в 1169 году взял штурмом, сжёг дотла и разорил Киев, истребив его жителей. Воины Андрея Боголюбского вырезали всё население Киева, разорили его храмы и монастыри – Русь Залесская мстила «матери городов русских», показывая, кто отныне главный. Однако, в отличие от своего отца, Андрей Боголюбский, взяв Киев, не остался князем в нем, а продолжал княжить в своей земле (и не в старом неспокойном Суздале, а в новом покорном Владимире), посадив в Киеве своего ставленника. Это побоище показывало, и сколь далеко разошлись отныне киевская и северо-восточная Русь, а также тот факт, что Киев перестал быть желанной целью для князей и перестал отождествляться с верховной властью над Русью. Ослабевший и сожжённый Киев, в котором князь был бы лишь первым среди равных и был вынужден считаться с мнением бояр и веча, не привлекал к себе амбициозного Андрея Боголюбского.
Внутри же своего княжества Андрей Боголюбский правил, опираясь на своих дворян, мечников, слуг, тиунов, посадников (то есть наместников, назначаемых князем, а не выбираемых жителями, как в других регионах), которые нещадно разоряли население, вызывая его ненависть. Опираясь на «младшую дружину», своих «холопов», князь не советовался с боярством, «старшей дружиной» (вопреки традиции викингов), совершал акты произвола и казнил недовольных. Вопреки обычаю, Андрей отстранил от власти и изгнал из княжества всю свою родню: братьев и племянников и не желал делиться властью даже с собственными детьми. Противопоставив «новый» Владимир «старому» Суздалю, младшую дружину (дворян) – боярам, отношения подданничества и самовластия – старым принципам вассалитета и лествичному праву, Андрей Боголюбский сделал решающий шаг в направлении самодержавия. Последовательный произвол, жестокость и воля к власти были основой политики Андрея Боголюбского. Князь попытался (хотя в итоге и неудачно) даже основать во Владимире свою митрополию, независимую от Киева.
В.О. Ключевский так оценивал его деятельность: «Андрей, став великим князем, не покинул своей Суздальской области, которая вследствие того утратила родовое значение, получив характер личного неотъемлемого достояния одного князя, и таким образом вышла из круга русских областей, владеемых по очереди старшинства… Эта деятельность была попыткой произвести переворот в политическом строе Русской земли… Князь Андрей делает первую попытку заменить родственные полюбовные соглашения князей обязательным подчинением младших родичей, как подручников, старшему князю, как своему государю – самовластцу.» Ключевский подытоживает деятельность князя Андрея следующими многозначительными словами: «От всей фигуры Андрея веет чем-то новым; но едва ли эта новизна была добрая».
Современникам Андрея эта «новизна» также показалась чрезмерной, невыносимой – она вызвала отважное сопротивление. В 1174 году бояре, организовав заговор, убили тирана в его дворце в Боголюбове. Вся, выстроенная им, «вертикаль власти» в одночасье рассыпалась. Владимирцы, дружно восстав, перебили ненавистных администраторов и чиновников, поставленных убитым князем (впоследствии канонизированным православной церковью) и пригласили к себе новых, более сносных князей. Всё же, по словам С.Г. Пушкарёва: «призвание, или принятие, народом угодного ему князя, равно как и изгнание князей неугодных, были обычным явлением в XI–XII вв. на всём обширном пространстве тогдашнего русского мира».
Тотчас же собрался съезд дружинников Андрея Боголюбского, решивший, кого теперь признать своим князем и настоявший на своём решении. Если «крайности» свирепого самовластия Андрея Боголюбского были отвергнуты обществом, отстаивавшим в борьбе свои права, то сама тенденция, столь ярко выразившаяся в его политике, была продолжена уже при следующем владимиро-суздальском князе, брате Андрея (которого тот изгнал из княжества) – Всеволоде Большое Гнездо (1176–1212).
Князь Всеволод, прозванный Большим Гнездом за обилие детей (десять сыновей и четыре дочери), восстановил мощь Владимирского княжества и поставил под свой контроль почти всю Русь. Он, подобно брату, также остался княжить в Суздале, посадив в Киеве на «стол» своих подручных, захватил Рязань, присоединив её обширные земли к своему княжеству, заставил считаться со своей волей и вольный Новгород и далекие Смоленск и Галич. Автор «Слова о полку Игореве» почтительно полагал, что дружина Всеволода столь велика, что может «шеломами Дон вычерпать». Всеволод основал города Устюг, Кострому, продолжил грабительские набеги на богатую Волжскую Булгарию, а также продолжил активное храмовое строительство во Владимире, призванное возвеличить этот город.
Однако в начале XIП века, после смерти Всеволода Большое Гнездо, начинается процесс дробления Ростово-Суздальской земли, вызванный теми же причинами и во многом напоминающий распад Киевской Руси. При внуках и правнуках Всеволода – в середине XIII века Суздальская земля распалась на двенадцать главных уделов, причём, если сначала князья стремились захватить столицу – Владимир, то потом «осели» на своих уделах, признав Владимир общим владением княжеского рода Мономаховичей, переходящим (как некогда Киев) от старшего брата к следующему. Теперь каждый удельный князь мнил себя независимым правителем и полновластным собственником своего княжества. По замечанию В.О. Ключевского: «Князья правили свободным населением своих княжеств, как государи, и владели их территориями, как частные собственники, со всеми правами распоряжения, вытекающими из такой собственности». Права боярства, дружины, веча, традиции «лествичного права» сохранялись здесь – но существенно ослабленными, по сравнению с другими регионами Руси, в то время как в противовес им сохранялась иная тенденция – к самовластию князей и отношениям подданичества. Именно Северо-Восточная Русь в XIV веке станет центром формирования великоросской народности и нового – Московского государства.
Неизвестно, как дальше сложилась бы судьба различных регионов – наследников древней Киевской Руси, какие тенденции возобладали бы в их развитии, и какие регионы доминировали бы, если бы на колеблющуюся чашу «весов» истории не упала новая, тяжкая «гиря», склонившая эти «весы» в определённом направлении – монгольское нашествие.
«Моление» Даниила Заточника
Литературный памятник начала ХIII века, известный как «Моление» Даниила Заточника, красноречиво свидетельствует о тенденции к сакрализации княжеской власти в Суздальской Руси.
Некий Даниил – то ли княжеский слуга, то ли дворянин, за что-то наказанный заточением в тюрьму, обращается с нижайшим «молением» к переяславскому князю Ярославу Всеволодовичу – сыну Всеволода Большое Гнездо и отцу Александра Невского. Наиболее показателен и замечателен тон, в котором Даниил обращается к князю, уподобляя его Богу, себя – жалкому презренному рабу, и ругая бояр. Для Даниила князь – источник всех щедрот и благополучия: «Князь щедр отец есть слугам многим». Как птицы кормятся от щедрот Бога, так слуги князя зависят всецело от от его милостей, писал Даниил. Он сравнивает себя с чахлой травой, припадающей к ногам князя и обижаемой всеми, ибо он не ограждён «страхом грозы твоея».
«Княже, мой господине! – восторженно пишет узник, – Как дуб крепится множеством корней, так и город наш твоей державой… Лучше бы мне воду пить в доме твоём, нежели мёд на боярском дворе». Такое самоуничижение, божественное превознесение князя и постоянные, дышащие ненавистью, нападки на бояр, были новым и многозначительным свидетельством новых явлений в русской жизни предмонгольского периода.
IV
Русь Монгольская и Русь Литовская (XIII–XV века)
4.1. Монгольское иго и его последствия для истории Руси
Если в XII веке русские земли, являя собой «цветущую сложность», динамично развивались, воплощая разнообразные тенденции исторического пути, то во второй четверти XIII века ситуация кардинально изменилась. Вектор русской истории обрёл новое направление под влиянием монгольского нашествия и последовавшего за ним ига. То, что присутствовало в Северо-Восточной Руси как одна из тенденций социально-политического развития – усиление самодержавной власти князей – под гнётом монгольского владычества стало определяющим фактором в русской истории на многие века вперед.
В 1223 году (битва на реке Калке), а окончательно и бесповоротно, в 1236–1240 годах на Русь обрушились великие и страшные завоеватели с востока – монголы. За полвека: при Чингисхане (Темучине) и его детях и внуках, монголам удалось завоевать Китай, Сибирь, Хорезм, Афганистан, Персию, Закавказье, Корею, Волжскую Болгарию, Русь и дойти до Египта, Центральной Индии и берегов Адриатического моря. Империя, созданная монголами в XIII веке, стала самым большим по площади государством в мировой истории, доселе непревзойденным: больше, чем держава Александра Македонского, или Римская Империя, или Советский Союз.
Русь была лишь одной из многих жертв этого опустошительного нашествия. К факторам столь быстрой и поразительной победы монголов над их многочисленными противниками относятся следующие: великолепная организация армии, лучшие в тогдашнем мире лучники и наездники, продуманная тактика, железная дисциплина, прекрасно поставленная разведка и дипломатия, использование военных специалистов и инженеров (в основном, китайских) и новейшей военной техники (включая «греческий огонь», тараны и катапульты), а также разобщённость и соперничество всех тех, кто противостоял монголам. С подобной военной силой в тогдашней Евразии никто не мог сражаться на равных.
К середине XIII столетия возникла колоссальная империя Чингисидов со столицей в Каракоруме, простиравшаяся от Балкан и Дуная до Тихого океана и от русских земель до Персидского залива. На два с половиной столетия (1243–1480) довольно значительная часть Руси оказалась под игом монголо-татарских ханов, что имело решающие и разнообразные последствия для её истории.
Непосредственные результаты нашествия войск хана Бату (в 1236–1240 годах) на Русь были катастрофическими. В ходе их были разрушены и стёрты с лица земли Рязань, Владимир, Ростов, Суздаль, Киев, Чернигов. Монгольское нашествие породило радикальную деурбанизацию Руси, гибель городской цивилизации. Из 74 городов древней Руси 49 были разрушены завоевателями, после чего 15 из них стали сёлами, а в 14 из них жизнь вовсе не возобновилась. Да и те города, которые сумели как-то подняться, находились теперь в упадке и сильно уступали прежним по своим размерам и значению.
Погибло большинство храмов, книг, икон. До нас чудом дошли от домонгольской Руси «Слово о полку Игореве» или икона «Богоматерь Владимирская». А сколько подобных или ещё более прекрасных шедевров литературы и живописи погибло навсегда в пламени монгольского нашествия? Были забыты многие виды ремесла (часть – навсегда утеряна), на сто лет прекратилось каменное строительство. Было забыто искусство перегородчатой эмали, стекольное ремесло, металлическое литье, прекратилась резьба по камню, искусство чеканки, черни, надолго пресеклось литьё колоколов…
Население Руси сократилось в несколько раз; значительная его часть была уничтожена, бежала или была угнана в рабство (монголы прежде всего уводили в Золотую Орду искусных ремесленников и красивых женщин). В хозяйственном, культурном и демографическом отношениях Северо-Восточная Русь была отброшена нашествием татар назад на три-четыре столетия. Были разорваны международные торговые связи Руси. Уныние и безнадёжность воцарились повсюду: по выражению летописца, настало «недоумение в людях». Через полтора десятилетия после нашествия Батыя по Южной Руси ехал папский посол Плано Карпини, направляясь, как миссионер, в Сарай, ставку хана Золотой Орды. По пути он видел лишь пепелища и разорённые города. (В Киеве, по его наблюдениям, было теперь не более двухсот домов.)
Однако, как ни велики были последствия батыева нашествия, роковые последствия наступившего за ним двухвекового ига были намного серьёзнее.
Что, собственно, представляла собой система монгольского владычества на Руси? По словам историка С.Ф. Платонова: «завоевав Русь, татары не остались жить в русских областях, богатых неудобными для них лесами, а отошли на юг, в открытые степи». В Орду с подарками на поклон тотчас потянулись выжившие князья, униженно прося ханских милостей: «ярлыков», военных отрядов для борьбы со своим же непокорным населением и своими политическими противниками. В 1243 году князь Ярослав Всеволодович (сын Всеволода Большое Гнездо и отец Александра Невского) первым приехал в Орду за ярлыком на Владимирское великое княжение. Теперь оно не доставалось, как раньше, по обычаям Руси, по «лествичному праву» или по призыву веча или решению межкняжеского съезда, а жаловалось ханом. Монголы не селились на Руси, не уничтожили православную веру. Однако они установили над Русью политический контроль, экономический гнёт.
Превращённая в далёкую периферию Великой Монгольской Империи на правах «улуса» (зависимой территории) и вплоть до середины XV века принимавшая легитимность такой ситуации, Русь интересовала ханов Орды как источник даней и рабов, политический вассал и поставщик «налога кровью» (то есть привлечения воинских контингентов из Руси к участию в монгольских походах). В Орде в качестве заложников нередко находились сыновья русских князей, а из Орды на Русь шли татарские отряды, послы, чиновники. Русские воины сражались в составе монгольских войск в Китае, в Польше, на Балканах и на Ближнем Востоке. В 1330 году в далёком Пекине при монгольском правителе существовал даже особый русский охранный полк. Русские дружины, платя «налог кровью», участвовали в татарских карательных экспедициях против непокорных народов на Северном Кавказе, в разгроме Южного Китая, в последующих распрях между распадающимися частями империи Чингисидов.
Итак, «иго» представляло из себя систему, при которой ханы взимали с Руси тяжёлую дань, выдавали князьям ярлыки на княжение (в том числе, на «великое Владимирское княжение»), контролировали их через своих чиновников и привлекали как подданных к участию в своих походах. Помимо этого регулярно происходили опустошительные набеги татар на Русь, сопоставимые по своим последствиям с нашествием Батыя («Неврюева рать» 1252 года, «Дюденева рать» 1293 года и другие) и вызванные русскими князьями, привлекавшими их на свою сторону в междоусобной борьбе.
Татары создали разветвлённый аппарат по управлению Русью, состоявший из «баскаков» (наместников) с сопровождавшими их военными отрядами, «численников», занимавшихся проведением переписей населения и установлением размеров «выхода» (дани), «данщиков» (сборщиков дани) и «послов» (по разным поручениям). Так что татары являлись на Русь в качестве или сборщиков дани или военных отрядов, приводимых князьями, и вызывали в обоих случаях ужас и отчаянье у покоренного населения. Поскольку Русь включилась в сеть коммуникаций Монгольской Империи, в завоёванных княжествах на проезжих путях устраивались ямы – постоялые дворы и конюшни для передвижения монгольских гонцов, послов и чиновников. А содержание ямов и поставка лошадей для них были одной из повинностей местных жителей.
Международные и этнические последствия ордынского ига состояли в том, что Русь, во-первых, на несколько веков отделилась от Запада и, во-вторых, сама оказалась разделена на две части. Северо-Восточная Русь, зависимая от Орды, была втянута в орбиту её влияния и впоследствии породила Московское княжество и великоросский этнос. А Западная и Южная Русь – наследница Киевской Руси, сумевшая отстоять и сохранить независимость от монголов, была объединена в Литовско-Русское государство, и позднее на этой основе сформировались украинский и белорусский этносы, развивавшиеся в составе союзного федеративного государства Литвы и Польши – Речи Посполитой.
Начавшийся в XII веке процесс разделения Киевской Руси на северо-восточную и юго-западную части был усилен и отягощён монгольским нашествием. По словам современного историка В.Я. Хуторского, «нашествие завершило раскол Русской земли, начавшийся при Андрее Боголюбском». Если, попав в сферу влияния Монгольской империи и стремительно деградировав в социальном, политическом и культурном отношении, северо-восточные русские земли оказались отделенными от сохранивших свободу, самобытность и древнерусскую идентичность западных и южных русских земель (объединённых в Литовской Руси) и от Западной Европы (что усугублялось и нарастанием религиозной розни между католиками и православными), то занятие монголами южных степей окончательно отрезало Русь от Византии. Впрочем, религиозная связь между Константинополем (разгромленным западными крестоносцами в 1204 году) и русской церковью сохранялась: по-прежнему на Русь присылался грек-митрополит. Однако торговые и культурные связи ослабли.
Потоки населения с плодородного, но смертельно опасного юга устремились на негостеприимный и суровый лесной север в район Оки и Волги – подальше от Орды, а чернозёмные земли Приднепровья, колыбели Руси, надолго (на четыре века!) превратились в незаселённое Дикое Поле. По справедливому замечанию Л.Н. Гумилёва, «Северо-Восточная Русь вошла в монгольский суперэтнос. Именно поэтому преемники Батыя… заняли место византийских императоров в иерархии русских геополитических представлений». Теперь в русских летописях «царём» (то есть высшим законным и легитимным повелителем) именовали не императора далёкой и разгромленной крестоносцами Византии, а ордынского хана. Северо-Восточная Русь признала себя периферийной частью Монгольской Империи, подобно тому как Киевская Русь находилась в сфере религиозно-культурно-политического влияния Византии. Впоследствии (в XVI веке) взяв титул «царя», московские правители заявят этим претензию на преемственную связь как с константинопольскими императорами, так и с ордынскими правителями. А в известном литературном памятнике XV века «Задонщина» Московская Русь будет называться Залесской Ордой. По словам историка С.Г. Пушкарёва: «Находившаяся под властью татар Восточная Русь сама превратилась в сознании неосведомленных европейцев в «Татарию»». Итак, разделение Руси на две части – Русь Литовскую (Западную) и Русь Монгольскую (Восточную), отчуждение и отделение Восточной Руси от Европы – религиозное, политическое, экономическое, социальное, культурное – таковы «геополитические» последствия монгольского ига для русской истории.
Социально-экономические последствия монгольского ига были не менее значимы. Запустение наиболее плодородных южных земель, ставших Диким Полем, выпадение Залесской Руси из системы международной торговли, катастрофический упадок ремёсел и торговли, гибель городской цивилизации, истощение и деградация экономики под ордынской данью, регулярные опустошения земель от новых набегов и массовая миграция населения на север и северо-восток – вот наиболее существенные из этих последствий.
Если князь Александр Невский первым начал политику привлечения татарских отрядов на Русь для подавления народных восстании против своей власти и для борьбы со своими братьями за лидерство, то его сыновья – Андрей и Дмитрий – в борьбе за великое княжение, продолжая дело своего отца, шесть раз приводили на Русь татарские армии. А всего за последние 25 лет XIII века русско-татарских карательных экспедиций было пятнадцать! По словам историков С.Т. Жуковского и И.Г. Жуковской: «Эти княжеские походы во главе татарских туменов, в отличие от усобиц прежних лет, были разорительны прежде всего для мирного населения княжеств: ордынцы приходили в чужую им землю и в награду за помощь получали свободу грабить и уводить в степь огромные полоны для продажи на невольничьих рынках. Снова и снова опустошались, безлюдели и горели города: Владимир – дважды, Рязань, Суздаль, Муром – трижды, Переяславль-Залесский – четырежды».
Тяжелейшем бременем на плечи населения легла татарская дань. Она состояла из нескольких видов: поплужное (дань с плуга), ямские деньги (на содержание почтовой службы), на прокорм послов и баскаков, дань с торговли (тамга), поставка воинов для войск хана («налог кровью»). По словам знаменитого историка и писателя начала XIX века Н.М. Карамзина: «Иго татар обогатило казну великокняжескую исчислением людей, установлением поголовной дани и разными налогами, дотоле неизвестными, собираемыми будто бы для хана, но хитростью князей обращенными в свой доход… Народ жаловался, но платил». Так князей и ордынских ханов сплачивала общность интересов – по усилению власти над покорённым населением, выколачиванием из него средств. Орда получала дань, князья – власть и богатство, за счёт многократного усиления гнета народа. Великие князья, представляющие интересы Орды на Руси, обогащались за счет сбора налогов с соседних княжеств. Как замечает Б. Кагарлицкий: «Дань, наложенная на русские княжества татарами, стала прообразом современной налоговой системы. В этом отношении монгольские ханы, знакомые с методами китайской бюрократии, стояли далеко впереди многих западноевропейских правителей. Именно благодаря татарам была создана единая и более или менее упорядоченная система сбора налогов в масштабах всей России. Ханский сборщик податей – баскак – стал прообразом российского чиновника». Чиновника, сохранившего в своём поведении и отношении к подвластному народу всю жестокость, неподконтрольность, беспощадность и всемогущество баскака.
Однако навязать такую «эффективную» систему сбора дани населению хотя и обескровленной и лежащей в руинах, но помнящей о былых вольностях страны, было делом нелёгким. Потребовалось полвека жесточайших репрессий, набегов, погромов, разрушение городов, совместные титанические усилия ордынцев и русских князей, чтобы утвердить эту систему на Руси. Да и то оставался полунезависимый Новгород, который не подвергался нашествию Батыя и активно общался с Западом. Он почти не знал баскаков, не поставлял своих воинов в Орду и платил дань великим князьям, игравшим роль посредников в отношениях между Ордой и этой богатейшей частью Руси и мечтавшим прибрать его к рукам.
В 1257–1259 годах во всей Монгольской Империи проводилась перепись населения в целях упорядочения сбора даней. Это вызвало восстания на Руси против «численников» и «баскаков». Особенно мощное восстание произошло в Новгороде, но было (с трудом и с использованием татарского отряда) всё же подавлено князем Александром Невским.
Следующая волна восстаний прокатилась по городам Руси в 1262 году. Недовольство было вызвано как «налогом кровью» – привлечением русских воинов к войне Золотой Орды с Ираном, так и политикой сбора дани татарскими баскаками и откупщиками-«бесерменами». Бесермены были среднеазиатскими купцами, которые, уплатив хану требуемую с данной территории сумму, потом с лихвой взыскивали ее с населения. Это вызвало восстания в Ростове, Владимире, Устюге, Суздале и Ярославле: чиновники хана были изгнаны. И эти восстания были беспощадно подавлены дружиной Александра Невского при помощи татарских войск. Однако они всё же не были совсем напрасными: в результате баскаки и бесермены были отозваны в Орду, система откупов была отменена, а сбор дани передавался из татарских рук в руки русских князей, ставших агентами ордынского влияния, быстро учившимися у монголов беспощадному и эффективному выжиманию податей из населения. Сбор этих податей – поистине «золотая жила», вызывавшая острую конкурентную борьбу между князьями, – позволял князю, получившему от хана ярлык на великое княжение Владимирское, на законных основаниях нещадно грабить население других княжеств. Это ограбление позволяло обеспечить выплату даней в Орду, давало средства на подкуп ханского двора и чиновников, а часть средств, естественно, шла в казну самого великого князя. По словам современного британского историка Гельмута Кенигсбергера: «Чему монголы могли научить и научили русских князей, так это тем практическим навыкам, в которых они показали себя на голову выше европейцев: методам и приёмам выжимания огромных податей со всех классов населения, способам организации и защиты путей сообщения, пересекающих обширные пространства, и умению применять военную технику противников для своих собственных нужд».
В сфере политических и социально-экономических отношений на территории Северо-Восточной Руси, подвластной монголам, произошла радикальная трансформация в сторону азиатского деспотизма. Полностью изменилась и структура русского общества, и отношения между князем и населением, и роль городов, и отношения собственности.
В ходе монгольского нашествия правящая «элита» Древней Руси – князья, бояре, дружинники – была почти полностью истреблена, а «элита», пришедшая на её место, была новой как по составу, так и по внутренним отношениям. Дружинники, бояре и князья, как и города, пытавшиеся дать отпор захватчикам, были поголовно беспощадно уничтожены. С.Т. Жуковский и И.Г. Жуковская отмечают по этому поводу: «Погибли все те, кто ограничивал власть князя – дружинники, бояре, самоуправляющиеся города. Выжившие князья набирали, вооружали и обучали новые дружины, но это были уже не прежние соратники, «русские рыцари» домонгольских времен, а военные служебники, подданные князя, всецело от него зависимые, с мнением которых князь мог уже не считаться. Место погибших бояр заняли новые землевладельцы, но это были уже не прежние самостоятельные и гордые аристократы, полноправные наследственные хозяева своих вотчин, а приближённые князя, получившие земли по милости князя и лишавшиеся владений по его произволу. Обескровленные города были уже не в силах перечить княжеской воле, и вечевые привычки, традиции самоуправления постепенно сходили на нет… Батыево нашествие сломило гордые души большинства русских князей, и они, всё больше закабаляя своих подданных, сами проникались покорностью перед всевластным ханом». А современный историк А.Л. Юрганов подчёркивает: «В выборе политического пути развития Руси колоссальную роль сыграла гибель именно господствующего масса… После ордынского нашествия на северо-востоке было расчищено место для расцвета новой знати, формировавшейся уже на почве побеждавших отношений подданства». В.О. Ключевский же так писал о монгольской Руси: «В опустошённом общественном сознании оставалось место только инстинктам самосохранения и захвата».
Поделиться книгой: