Помоги проекту - поделись книгой:
V
Добрый день. Как я рад вас видеть! Я ещё не надоел вам, вы ведь диссертацию пишете, а не повестуху какую-нибудь. Но такими повестухами, я боюсь, сейчас все прилавки завалены, так что ваши усилия могут оказаться и напрасными. Проще уж оттуда подробности надёргать, тем более что никто не будет приставать к вам с лишними просьбами. Какие у меня ещё пожелания? Я думаю, что своим поведением заслужил какую-то скидку: я ведь не хамлю, не возникаю, честно выполняю пожелания начальства. И на фоне других местных обитателей выгляжу совсем как пай-мальчик. Хотя характер у меня, как вы наверно поняли, совсем не мягкий.
Замечали вы это или нет: но все люди со вздёрнутыми носами имеют не то чтобы вредный характер, на заметно себе на уме? По вредности они явно превосходят всех остальных: и те, кто не приглядывался ко мне сбоку, часто потом жалели о таком пренебрежении. Давайте я повернусь к вам: видите? Мало видный загиб кверху не создаёт особого впечатления, но на самом деле очень многие обламывались там, где хотели получить лёгкую добычу. То есть пытаясь нагреть, обмануть и использовать меня.
Тот же следак, что выписал мне путёвку на зону: он явно рассчитывал на гораздо большее, то есть: что удастся свалить на меня десяток нераскрытых дел, но я поддался только по одному случаю. Не считая того, на чём меня уже взяли и отмазываться от чего было глупо и бессмысленно. Ну, якобы ещё у одного типа кошелёк свистнул: только тогда следак немного подобрел и перестал так нагло наседать, как до того. На суде я тоже подтвердил два эпизода – свой и навязанный, так что отделаться условным или штрафом возможности у меня никак не было. По возрасту же попасть в колонию для малолеток не получилось: мне ведь тогда уже восемнадцать стукнуло, и я ведь рассказывал, что поступил в школу на год позже, из-за дохлости и мелкого роста. Так что особой жалости и снисхождения ожидать не стоило: это уже по следаку было ясно, и когда мне выписали полтора года колонии, никто не удивился. Не удивилась мать, вспомнившая вдруг про так и не виденного мной ни разу родителя, не удивилась школа – крыса-директрисса, не любившая меня, наплела на суде ещё какие-то гадости, стараясь ещё больше утопить. Не удивились даже соседи по коммунальной квартире: хоть я и не давал особых оснований к ненависти, но они почему-то сразу решили, что именно я виноват в их бедах и несчастьях. Мне сразу припомнили и едва не случившийся пожар – откуда они могли знать, что его устроил я, никто этого не знал! – и несчастную кошку, и пропавшие однажды деньги молодой семейной пары – да-да, гниды решили, что я украл их – наравне с другими исчезнувшими вещами! Кофточка Петрусь-старшей, стеклянное ожерелье её жирной дочурки, несколько книг Якова Срульевича: всё это в неформальной обстановке – через мать – было предъявлено мне, и матери пришлось так же неформально полюбовно договариваться, отдавая свои деньги. Оборзевшие гниды просто не дали бы ей нормально жить, так что это был, наверно, единственный выход.
Что же касается места отбывания: оно оказалось совсем неподалёку. Тверская область, маленький городок среди болот и сосновых лесов, простая «рабочая» зона: в-общем, ничего выдающегося. Когда я туда ехал, то страшно боялся: я же ведь новенький, и ничего там не знал. С настоящими блатными я до зоны-то и не общался! И даже фени практически не знал, хоть и готовился к воровской жизни: то есть не сидеть, конечно, а зарабатывать тёмными делами. Хотя впервые я ещё в предварительном заключении немного ознакомился, не без этого: но там ведь куча случайных людей затесалась, непонятно как туда попавших, и все сидели друг у друга на головах, так что мне крупно повезло ещё, что я провёл в камере всего несколько недель.
Ну, в зоне всё оказалось как в пионерском лагере, только для взрослых мужиков. За этими мужиками, правда, глаз да глаз был нужен: сами понимаете, какой контингент там ошивался! Разумеется, до сегодняшних моих соседей далеко им – там же не мокрушники сидели какие-нибудь – но всё равно вначале мне пришлось очень непросто. Пока не прошёл я обряд прописки и получил хоть какой-то статус: об меня все ноги вытирали. То есть можно было и не стараться тогда, не отвечать на каверзные вопросы с подъёбами и подковырками: но тогда бы как я получил известность и признание в будущем: я бы так и остался простым «мужиком», ни на что не претендующим и тихо сопящим себе в две дырки.
Главным там оказался Макар: не вор в законе, но чел всё равно авторитетный. Свояк, по-моему. Я слышал: несколько лет назад грохнули его, не знаю уж кто – менты или конкуренты, но в любом случае жаль. По специальности он вроде домушником был, главное же то, что мужик он был хороший. Смейтесь-смейтесь, что такого смешного я сказал: даже не понимаю. Думаете: если человек – вор, то он обязательно должен быть гнидой? Ничего подобного! Общаясь в той же зоне с разными людьми, и знакомясь уже после с отсидевшими или ни разу даже не попавшимися коллегами по цеху, я могу точно сказать: если исключить убийц, маньяков и некоторых других откровенно преступных типов: уголовники мало отличаются от обычных людей. То есть почти ничем.
Неужели вы в самом деле думаете, что человек, официально получивший срок, должен в чём-то отличаться от остальных?! Вы ведь диссертацию пишете, так что должны бы всё-таки понимать, что официальное наказание – условность, которую применяют к одним людям, сделавшим что-то, и не применяют к другим, хотя эти другие могут быть намного виновнее. Укравший тысячу сядет, а укравший миллиард: станет богатым человеком. Я не скажу, что уважаемым, нет, если только в своей среде, в компании таких же жуков-навозников, тайно похваляющихся масштабами наворованного. Хотя называться добыча будет не украденным – это же статья! – правильнее всего называть её подаренным высшими силами. За что? За неоспоримые достоинства, проявляемые имяреком в течение всей жизни, за ум, находчивость и прогрессивность. Что смеётесь: именно так это сейчас и преподносится, если же говорить серьёзно, то не вижу я границы между обычными людьми и преступниками. Героин – наркотик? Наркотик! И всех причастных к его продаже сажают? Сажают! Но ведь чай и кофе – тоже наркотики, так почему же они валяются в каждом киоске, а продающие и потребляющие их считаются порядочными людьми?!
Так что просто гигантская куча условностей окружает криминальный мир, делая его очертания такими зыбкими и неопределёнными, что обычный человек, встретив урку на улице, почти никогда не поймёт, кто перед ним. У вас вот есть, к примеру, машина? Есть? Замечательно. Так вот, выезжаете вы, например, однажды из дома – по делам, не просто так – и отказывают у вас, к примеру, тормоза, причём в людном оживлённом месте, и давите вы парочку беспечных неудачливых обалдуев. А в результате что? В результате вы становитесь уголовником, кормите годика три мошкару в холодных северных лесах, и, вернувшись домой, обнаруживаете: что всё, что имелось до того, исчезло, и надо начинать жизнь заново. Хорошенький сценарий я вам представил?
Так что не зарекайтесь, любой может оказаться в таком положении, и вы тоже, и уже вас тогда будут опрашивать – а чем урка отличается от обычного человека? Чем-чем: тем, что провёл некоторое время в условиях, мало приспособленных для нормальной жизни, как это случилось со мною тогда. Жизнь, скажу честно, была там собачья, за исключением жизни некоторых, внедрившихся уже в криминальную среду и ставших профессионалами. Но на меня, разумеется, их привилегии не распространялись: начинающий только свою карьеру мелкий карманник не мог рассчитывать там на что-то особое. А вначале я вообще был «чёртом»: ну, замызганным таким побирушкой, поди-подай-принеси. Работа в зоне имелась, часть лагерников валила лес, а другие этот лес уже в зоне обрабатывали, делали из него всё что можно. Сами понимаете: какой из меня лесоруб, я был пристроен в одном из столярных цехов, убирал мусор и занимался прочей ерундой. Не самая пыльная работа, но и не самая хлебная – мягко говоря – так что разжиреть там было невозможно. Мать же за полтора года лишь два раза слала мне посылки: куда ей с её тощей зарплатой было снабжать меня разносолами! Да и то: большую часть тут же отбирали, сначала менты, а после блатные, так что жизнь у меня была совсем не сахар.
Ну, распорядок дня вы, наверно, знаете: ранний подъём, ранний отбой, ходьба строем, чуть что не так – штрафы и наказания. Я ещё удачно прописался: а устроившие мне опрос гопники долго ещё смеялись над моим прозвищем, которое я выбрал сам себе и с которым сжился и сроднился. Тоже мне нашлись звероводы – «Хорёк» им не понравился! Но потом я показал себя в деле: незаметно вытащенный у одного из сидельцев платок убедил их в высокой воровской квалификации: платок я тут же, разумеется, вернул, а в качестве поощрения мне тут же один из умельцев нарисовал на плече мадонну с младенцем: знак причастности к общему делу и судьбе.
Ну, разумеется я рассказал о своих способностях, проявившихся так рано и независимо от воли и желания. Наследственность ведь никуда не спрячешь и не денешь, что было вложено – то и получится! История про исчезнувшего родителя, от которого до меня дошло только имя – Сергей – вызвала сочувствие, так что больше ко мне никто не приставал, и место в бараке мне досталось пусть и не самое удобное, но и не там, куда сплавляют самых последних отщепенцев и неудачников.
А с Макаром – смотрящим по зоне – я даже наладил отношения. Он был намного старше и как раз мне в отцы годился, так что моя история произвела на него впечатление. Ну, про растворившегося на просторах родителя. Потом он однажды проболтался, что сам был таким же: семьи же, как у правильного вора, у него никогда и не было, во всяком случае он явно хотел стать вором в законе и делал всё нужное для этого. Так что вторая половина срока прошла легко: меня уже никто не трогал, и на работу тоже особо не гоняли, так, если хотел, то шёл сам, и я по-тихому продолжал оттачивать своё уже немаленькое мастерство.
Ну вы ж понимаете: любая ручная профессия требует повторения и тренировки, особенно такая тонкая и деликатная. Вытащить незаметно кошелёк из кармана, распотрошить закрытую наглухо сумку, срезать затейливо болтающиеся украшения и унести поспешно ноги, чтобы тебя не вычислили и не поймали: за всем этим стоит большая серьёзная работа. Это ведь не кистенём на большой дороге махать: там просто доказываешь человеку, что ему станет плохо, если не отдаст он ценные предметы, только ведь человек тебя запомнит и настучит, и если числится за тобой большая цепь подобных подвигов – уже описанных и занесённых в ментовские скрижали: то ведь рано или поздно поймают тебя и вломят на полную катушку, заставив надолго позабыть вольную шальную житуху!
Не, от таких умельцев я старался держаться подальше: всё равно научить они ничему не могут, а свяжешься с ними: потом и не развяжешься. А вот опытный матёрый карманник: совсем другое дело. В моём бараке имелся как раз один такой, и после прописки – когда у меня появилось время – я постарался наладить с ним контакт.
Мужик он был довольно пожилой и хорошо поживший: ему уже стукнуло пятьдесят, отбывал же он всего лишь второй или третий срок, выписанный за мелкое дельце, высосанное почти из пальца. Подделка документов и ещё какая-то шелупонь, просто по-другому его взять не смогли. Вот это был профессионал! Он не слишком-то делился секретами и опытом с посторонними, но однажды, я слышал, смог при шмоне выйти сухим из воды. Ну, играли в бараке в карты, что, сами понимаете, строжайше запрещено, и кто-то стукнул об этом, так вот: хоть карты и не покидали комнаты, но оперы их так и не нашли. Просто тот мужик в начале шмона засунул колоду кому-то из оперов в карман, а потом – в конце – так же незаметно достал, оставив их в дураках. За ним числились и другие подвиги: он удачно совмещал щипачество с шулерскими делами, и работал в поездах, особенно на юге. Обчистить какого-нибудь отпускника, мирно расслабившегося в предвкушении тёплого моря, наколоть любителя азартных игр, не подозревающего о такой близкой опасности, проверить содержимое дорогих сумок и чемоданов: это была его основная работа и профессия, с которой, я не сомневаюсь, он справлялся легко и непринуждённо.
Ну, он был ещё и красив, и бабы на него тоже вешались, совершенно не понимая, что интересны ему не они, а содержимое их сумок и кошельков, с которым они расставались и добровольно, и вынужденно. Хотя, как я понял, ни одна из них на него так и не настучала: вот такой он был дамский любимец!
Что же касается моих с ним отношений: то кое-чему он всё-таки научил. Не хотел он, правда, делиться секретами, но когда однажды меня допустили к игре в карты, то он выдал пару тайн. Я ведь в этих вещах почти не разбирался – ну карты и карты, обычная игра! – но при определённой ловкости рук и без особого практически мошенничества можно их тоже поставить себе на службу.
А надо просто коготками определённые зарубки делать: на рубашке и по краю. Выбрав в начале игры несколько ключевых карт, можно их так обозначить, что ты постоянно будешь видеть их, имея же такое преимущество сделать лоха: дело техники.
Так что играть в карты я с ним больше не садился, тем более что срок уже заканчивался, и нарываться на неприятности не хотелось. Да, до карцера у меня, кстати, за полтора года дело ни разу не дошло – я ведь был послушным зеком. А уж когда подоспело время: вообще стал тише воды, ниже травы. И когда меня провожали на волю: простились по-доброму, несмотря на то, что с блатными у меня тоже отношения были уже налажены.
То есть я сам уже стал своим в этой среде – вы не думайте, такие наколки просто так не рисуют! – и обратиться в случае чего нашёл бы к кому. Хотя такие связи я решил поберечь на крайний случай, а для начала восстановить то, что уже имел. Хотя нет: сначала я сделал совсем другое: надо ж было рассчитаться за те подлянки, что мне устроили. То есть с соседями по квартире, явно перебравшими через край, и со школой, точнее со школьной директрисой, топившей меня на суде.
Ну, с директрисой получилось просто: она ездила на машине, на мерседесе, так вот я её «мерину» все шины пропорол и ещё пару зарубок гвоздём поставил. Разумеется, когда вокруг было тихо и спокойно, и никто не смог бы увидеть и опознать меня. То-то она должна была удивиться: но ко мне по данному поводу никто не приставал, так что список врагов и недоброжелателей у неё был, видимо, так велик, что меня даже потенциально не заподозрили.
С соседями же вышло по-другому: я обдумывал самые разнообразные планы мести, но потом подумал: если меня поймают, они мне жизни не дадут, а если я совершу что-то серьёзное, то ведь и снова посадят. С ними я обошёлся профилактическими беседами. Ну, то есть: поймал я, допустим, в коридоре Петрусь-старшую, и вежливо так ей объяснил, что никакого отношения к её пропавшим шмоткам и близко не имел, так же как и к случившимся здесь когда-то происшествиям, которые они полтора года назад списали на меня. Возможно, со стороны это выглядело странно и комично: мелкий такой карапет, настойчиво объяснявший крупной жирной тётке какие-то вещи, но полтора года отсидки не прошли даром: она уже меня побаивалась, так что в ответ она согласно кивнула и отползла в сторону.
Примерно так же прошли объяснения и с остальными: я просто довёл до них нужную информацию, и они её приняли. В конце концов я им в-основном втолковывал правду, а мелкие детали их не касались. Но уверенность и спокойствие стоили того, чтобы я простил и временно смирился: в конце концов здесь был мой дом, и гадить у себя было никак нельзя.
А потом я занялся работой. То есть, вы понимаете, я освободился без денег и без профессии, с таким жирным пятном в биографии, что надеяться на что-то серьёзное: это надо было хорошо пофантазировать. Кому нужны двадцатилетние урки с неоконченным средним образованием? Так что я сделал самое естественное, что можно было. Как-то вечерком я зашёл в тот же самый магазинчик, где трудился Николай Наумович. НН всё так же стоял за прилавком, но меня он в упор не видел, то есть: он сделал вид, что со мной не знаком и видит впервые.
Это был облом! Пришлось подождать, пока он закончит работу: когда магазин наконец закрылся и НН – в качестве заведующего – запирал дверь, я подошёл к нему и попросил объясниться. Однако на что я мог рассчитывать – мелкая сошка в его большой игре? Внимательно осмотревшись по сторонам, он просто сказал, что больше не нуждается в моих услугах, и посоветовал больше никогда не приставать. Типа, ты теперь вольный стрелок – сам по себе – вот и проваливай отсюда.
Пришлось мне утереться и уйти. В конце концов, он ничего мне не был должен, и не убивать же в самом деле было его за это? Я тогда давно уже должен был кончить кучу народу, причём многие бы и не поняли – за что? Мысленно, конечно, я именно так и поступал: каждый раз, получая нового врага и недоброжелателя, я представлял, как расправляюсь с ним. Фантазия поставляла мне самые разнообразные методы: помимо стандартных убийств при помощи холодного или огнестрельного оружия я мог прикончить гада ударом молнии, или выкинуть его в открытый космос, или бросить на съедение острозубым пираньям, или утопить в собственном даже дерьме, в огромной выгребной яме, оставив его без всякой помощи и надежды. Паразиту разрешалось напоследок поплавать полчасика в буром жидком месиве, пропитываясь его запахом, перед тем как захлебнуться жирными вонючими массами, и туда ему и была дорога.
Так что я, можно сказать, давно был готов к тому, что случилось после, только там, конечно же, никакой экзотики не было и в помине. Пришлось мне того гада – Блыдника-старшего – кончать традиционным и самым обычным способом. Пистолет – он и в Африке пистолет – и если он надёжен и проверен, а обойма полная, и ещё пара обойм имеется в запасе: то постоять за себя сможет каждый. Если, конечно, у противника не окажется автомата или пулемёта!
Я ведь тоже страдал от покушения на мою личность и собственность, что всегда происходит неожиданно, и не успеешь оглянуться – а ты уже без кошелька или каких-то ценных предметов. Незаметно такого быть, конечно, не могло: я же всегда видел то, происходит вокруг, и не допустил бы проникновения в один из маленьких кармашков посторонней лапы. Просто пару раз меня тоже грабили: нагло, пользуясь моим хилым положением – разве мог я противопоставить здоровым жлобам, зажимавшим меня в тихом глухом месте, что-то серьёзное?
Так что для защиты тоже требовалось что-то иметь. В конце концов я подобрал себе хороший складной ножик – из старых запасов, который мог по крайней мере напугать. Хотя главным вопросом оставалась работа: то есть зарабатывание денег, без чего, сами понимаете, было нельзя жить.
Учиться мне как-то не хотелось, да и куда смог бы поступить человек с моим послужным списком? При том что оценки в справке об образовании стояли совсем неплохие: четвёрки и пятёрки с мелкими вкраплениями из троек ясно показывали, что я совсем не дурак и способен на многое. Только ведь кто нуждался в моих способностях: каждый теперь думал исключительно о себе, насрав на всех прочих. Настала свобода! Ну вы же помните начало девяностых: развал СССР, взлёт цен, и многочисленные прелести, бардаку и хаосу сопутствовавшие. Именно тогда меня угораздило оказаться на свободе без копья в кармане и всяких перспектив: имелись же только голова и ловкие шустрые руки, годившиеся в-основном для специальных приватных операций, но ещё надо было сильно поискать тех, кто заплатил бы за них. Несколько недель я болтался тогда без дела: мать уже начинала ворчать, поскольку дела и заботы лежали на её плечах, и если бы не регулярные свёртки и пакетики из того самого холодильника в школе: я бы протянул ноги.
Но однажды я возвращался домой в метро и увидел цыганку, просившую подаяние. Какие-то монетки и бумажки регулярно попадали к ней в пакет, а державшийся за юбку цыганёнок – явный сын – жрал огромное пахучее яблоко. Я помню, как это меня взбесило тогда: наглый пяти– или шестилетний карапет, изображая нищего, жрал то, чего я просто не мог себе тогда позволить! И некоторые другие, кстати, тоже. Я помню: как захотел двинуть борзого щенка, взиравшего на всех снизу вверх ясным наглым взглядом, и отобрать уже наполовину обкусанный плод, и именно тогда я понял: чем могу зарабатывать на жизнь, по крайней мере в ближайшее время.
Голос у меня в последнее время потускнел и ослаб, но тогда – в молодости – он был очень даже ничего. Сильный, но с добавлением гнусавости: то, что надо, чтобы просить милостыню. Про внешний вид я даже и не говорю: все мои сто сорок два сантиметра внушали и внушают людям жалость и сочувствие, так что мне даже не приходится напрягаться. Тогда же мне оставалось только запрятать исходные данные в подходящую упаковку, чтобы предстать в образе нищего и получать соответствующие дивиденды.
Для полноты картины не мешало ещё какую-нибудь задрипанную инвалидную коляску, но это был бы уже, наверно, перебор. А так видок у меня был тот ещё: старые школьные брюки, залатанные в нескольких местах; бежевая драная куртка, рассчитанная на подростка, придававшая своим говнистым цветом ещё больше убогости; ну и самые раздолбанные штиблеты, раскопанные в шкафу с одеждой. По какому-то недоразумению мать не выкинула их в своё время, и вот теперь они должны были сказать своё слово, дать мне поддержку в том деле, с которого я решил начать наконец плодотворную карьеру.
И вы знаете: дело-то пошло! Разработав себе легенду, я придумал текст, который следовало гнусавить по ходу движения. Смертельно больная мать, сам я – инвалид с детства, а тут ещё и нищенские пенсии, явно не успевавшие за дико взлетавшими ценами. Мой дикий лепет – с некоторыми натяжками – был недалёк от правды, да и кто бы проверил мои искренние от голодухи слова: я на самом деле выглядел очень убедительно, и если бы не наплыв конкурентов, то мои дела могли пойти совсем хорошо.
Помню, как первый раз я вышел на промысел: хмурый осенний день, хмурые физиономии вокруг, толкотня и давка в метро, и я, продирающийся с пакетом сквозь каверзное многоголосие. Я гнусавил не слишком убедительно, но меня всё равно замечали и бросали время от времени в плотный целлофановый пакет монетки и бумажки. Жалкая пришибленная фигурка – то ли подростка, то ли карлика – вызывала жалость, прежде всего у женщин, к которым я и обращал прежде всего жалостный посыл. Помогите же бедному несчастному недоноску, сделайте его чуть счастливее и богаче!
В тот первый заход я насобирал прилично: трёхчасовое блуждание принесло немного больше, чем мать зарабатывала за целый день бултыханий в раковине с грязной посудой. Я даже хотел похвастаться, только неизвестно ещё, что сказала бы мать. Собранные монетки и бумажки требовалось как-то пристроить, придать им нормальный облик, так что всё было совсем не так просто и безоблачно. Через пару дней я нашёл выход: я договорился с одной знакомой, работавшей кассиром, что буду менять у неё мелочь на нормальные купюры, отстёгивая процент. Главное – чтобы было что менять!
Так – тихой сапой – я стал профессиональным попрошайкой. Но если вы думаете, что дело это простое и примитивное – то зря. Вы просто представьте: сколько надо сил, чтобы каждый день по несколько часов ходить по вагонам метро и просить милостыню. И просить так: чтобы давали! Тут не каждый здоровый выдержит, а если учесть мою реальную дохлость и хилость: это было очень непросто!
Потом: есть такое выражение, что кто рано встаёт, тому, кажется, кто-то что-то подаёт? Не замечал такого: хмурые сонные лица совершенно не располагали к излишней благотворительности, и в ранние часы совсем немного удавалось насобирать. Так же как и вечером – в час пик, когда огромный город приходил в движение. Огромные шумные толпы могли достать кого угодно! Ну, представьте себе кучу консервных банок, набитых шпротами под самую завязку, и мчащихся под землёй со страшной скоростью. Выглядело зрелище примерно так, и судьба мелкого карапета, лавирующего среди шпротин, была совсем незавидной. Так что лучшим временем становилась середина дня, когда далеко не все шпротины спешили по делам и могли оглядеться и внять мольбам одинокого жалкого попрошайки.
Занимался ли я заодно досмотром чужих сумок и карманов? Ну, вначале нет. Вы не забывайте: я ведь только освободился, и получить второй срок сразу после первого: было бы просто глупо и непрактично. В конце концов: мне требовалось освоиться после полуторагодичного отсутствия, привыкнуть к ритму жизни. Ну и мало ли какие новации могли появиться в моё отсутствие?
Поведение ментов, замашки бандитов, новые магазины и супермаркеты: это ж всё постоянно менялось, и чтобы не вляпаться, приходилось изучать заново. Ну, в новых элитных магазинах появились видеокамеры, так что обжуливать теперь следовало не только окучиваемого терпилу, но и местную охрану. Охрана была, конечно, та ещё, но даже с нею требовалось держать ухо востро и не упускать из виду. Помню, как-то раз – в самом начале – попробовал я стянуть шоколадку в одном таком универсаме (не платить же за неё я должен был, в самом деле?!), причём я умудрился даже оторвать этикетку, но на выходе меня уже ждали. Охранник с укоризненным видом просто попросил оставить на прилавке то, что я так неаккуратно запихнул под куртку, что мне и пришлось сделать. Так что универсам по понятным причинам я стал обходить стороной, в других же местах – прежде чем дать волю лапкам – я уже внимательно оглядывался, и при малейшем намёке на слежку просто уходил, ничего не делая.
Хотя сама идея – тянуть вещи из магазинов, дававших такие широченные в данном смысле возможности – выглядела плодотворной. Шоколадка в одном месте, апельсин – в другом, пара жвачек – в третьем. Так можно было неплохо прожить, соблюдая, разумеется, максимальную осторожность и не зарываясь в сомнительных ситуациях. Я сразу понял, что с охранниками в таких магазинах можно договориться: не стали бы они сдавать ментам мелкого воришку за какую-нибудь ерунду, а просто не пустили бы в следующий раз, встретив у входа хитрым злобным оскалом. Так что время от времени – чтобы не тратиться на обычные сладости или фрукты – я совершал вылазки в такие места. Хотя не только туда: вы бывали когда-нибудь на огромных рынках, где продаются еда, одежда и прочая хрень, что свозится со всех концов света? У вас здесь таких больших наверно нету, в Москве же окопались такие барахолки, которые можно облазить только за полдня, если хватит, конечно, сил и желания. Так вот: можно было – даже не воруя – вполне прилично прокормиться там.
Это же просто: на таком рынке – при обилии продавцов – многие вещи дозволяется пробовать, что я и делал постоянно, когда оказывался там. Идёшь так бывало между рядов, со всех сторон призывно зазывают, и ты деловито обращаешь благосклонное внимание то на розовощёкие яблоки, то на спелый виноград, то на истекающие соком дыни. Много я бы сейчас отдал, чтобы снова оказаться там, где я липкими от сока пальцами брал очередной кусок и заглатывал его, как и предыдущие, мирно уже сложенные внутри желудка! Тем более что возникали и другие возможности для заработка, и не только обычное для меня и традиционное обшаривание чужих сумок и карманов.
Какие? Ну, однажды познакомился я на одной барахолке с лохотронщиками, бомбившими местных простаков. Им – двум крепким сильным ребятам – как раз требовался помощник, такой как я, которому следовало скидывать добычу. Что они делали? Ну, у них было заготовлено несколько вариантов, напёрстки там всякие и лотереи, самый же интересный из них выглядел примерно так. Тогда ведь уже многие слышали про лохотрон и опасались, так вот именно на этом они и строили свой сценарий. Ребята спрашивали какого-нибудь прилично выглядящего мужика: не хочет ли тот немного заработать, полтинник или сотню. Доверчивые соглашались: ничего ведь особенного делать не требовалось. Им надо было просто создать ажиотаж, привлечь внимание, чтобы уже на такую наживку клюнул настоящий лох. А сделать это предлагалось с помощью нехитрой карточной игры, то есть даже не игры, а так. Просто одну карту из колоды тянул игрок, а вторую ведущий, знавший, разумеется, что у него там в каком порядке сложено, вытянувший же старшую карту выигрывал. И мужику выдавался на это дело полтинник, который он тут же первым ходом и удваивал.
Организаторы суетились и показывали мужику – вот видишь, сейчас лохи-то и набегут! – отыгрывая тем временем и один полтинник, и второй, и заставляя мужика доставать уже свои деньги, тут же просаживаемые, и когда до него наконец доходило – что лох именно он и есть – то наступала моя очередь. Мужик ещё качал права и рвался в бой, а быстро и незаметно скинутая мне добыча болталась уже далеко от места действия, и шансов вернуть её и наказать лохотронщиков у мужика не было никаких.
Он ведь вступил в игру? – вступил, так что какие претензии могли возникнуть у глупого доверчивого терпилы к организаторам? Смотреть надо – куда вляпываешься, никто ведь не заставлял его тянуть карту, ну а бесплатный сыр бывает сами знаете где.
Хотя мужик мог оказаться наглым и упорным: тогда приходилось уносить от него ноги. Ну, отбиться от одного терпилы – если он не профессиональный какой-нибудь там боксёр, к примеру: это они могли запросто. А потом разбежаться в разные стороны. Менты? А что менты: мы им регулярно процент отстёгивали, так что у ментов к нам точно никаких вопросов не возникало. В-общем, пяток таких лохов за день обстрижёшь – и париться ни о чём не надо!
Да, так вот: после знакомства с лохотронщиками я уже совсем без охоты занимался попрошайничеством. Это ж несравнимо: полдня мучений и унижений – с одной стороны, и несколько не самых сложных операций, когда я просто прогуливался по рынку и принимал добычу – с другой. Тем более что однажды я нарвался. На конкурента? Если можно так сказать, но там возник не конкурент, всё оказалось намного сложнее. Просто однажды я натолкнулся в поезде на инвалида, который действительно был моим конкурентом и выразил явное недовольство моим появлением, а когда я закончил день и плёлся домой, то меня уже ждали… Другие инвалиды? Если бы: тогда я наверняка смог бы отбиться или просто убежать. От тех же типов, что грубо схватили меня и поволокли в глухое место, сбежать было невозможно. Цыгане, ими оказались цыгане, как я узнал потом, державшие гнусный промысел под полным контролем и не допускавшие к нему посторонних. Я как-то ещё удачно проскакивал мимо них: месяцев семь или восемь я пасся на той территории, которую они считали своей заповедной зоной, пока наконец меня не обнаружили и не взяли в оборот. Бежать? Как я мог убежать от двух сильных жилистых мужиков, один из которых крепко держал меня, позволяя другому мутузить моё тело, лупя кулаками и по лицу, и в грудь, и в живот. У меня до сих пор есть следы: видите шрамчик на левой скуле? Старая память об особо сильном ударе, после него кровь так и брызнула во все стороны, а я закричал диким зверем, и сам, как припёртая в углу крыса или хорёк, бросился в атаку. Только это, возможно, спасло меня тогда, потому что после я слышал разные истории о цыганах. Они могли и убить, и искалечить, и заставить потом изуродованного ими человека – в инвалидной коляске с отрубленными руками или ногами – собирать для них жестокую дань. Вполне возможно, что для меня готовилось тоже нечто подобное, но дикая ярость спасла. Я смог вырваться и выхватить спрятанный в кармане нож, чего они явно не ожидали, и, держа открытое лезвие прямо перед собой и отгоняя мерзавцев, я выбрался туда, где ходили люди и было достаточно безопасно.
Так что больше я туда не совался: сами понимаете, после такого предупреждения только сумасшедший стал бы продолжать нелёгкое неблагодарное занятие. Мать же об инвалидных делах так и не узнала: я рассказал ей однажды, что подхалтуриваю на рынке, и она мне даже поверила, особенно когда я стал носить домой продукты. Уж предметам-то материальным мать верила всегда, тем более что я не жалел денег и покупал то, чего мать на работе достать никак не могла: приличную колбасу, шоколадные конфеты или предмет её самых горячих желаний: не потерявшую свежести копчёную или солёную сёмгу.
VI
А вот и вы, здравствуйте! С нетерпением ждал вас сегодня. Почему с нетерпением? Во-первых: сказать вам спасибо. Вчера на обед давали курицу: да-да, как давно уже я не пробовал хрустящей шкурки, сочной нежной мякоти и костей: добираясь до костного мозга, я давился и чуть не проглотил пару твёрдых острых кусочков кости, и если бы это случилось, то неизвестно, что сталось бы со мною. Курица, наверно – ваша забота? – а то здесь ведь разносолами не балуют, не то что где-нибудь на Западе. Там, как я слышал, в тюрягах вполне нормальная съедобная кормёжка, и очень даже разнообразная. Я же только вчера почувствовал себя человеком после постной баланды, обычно насыпаемой или наливаемой здесь в миски. Если каша какая-нибудь геркулесовая – то вся в чешуйках, а суп: с гнилой картошкой и морковкой. Претензии же не принимаются: жри что дают, иначе ходи голодный. Да с нами и не считаются: мы же для охраны все смертники, получившие временную отсрочку, так что какие права могут быть у таких людей?
Вторая же причина благодарности: то, что мною наконец занялся стоматолог. Здесь, конечно, не самое лучшее оборудование и врачи, но совсем без врачей никак нельзя. Я ведь знаю свои слабые места, и сладости – одно из них. А там, где сладости: там и паршивые гнилые зубы, которых можно даже и лишиться, если не знать меры. На этот раз, кажется, мне удалось проскочить: врач залепил три дырки и обещал продолжить экзекуцию попозже, но ничего особо плохого, кажется, не обнаружил. Так что все зубы пока – несмотря на превратности судьбы – на своём законном месте, хоть особой красотой они и не отличаются. Ну, это не только про зубы можно сказать…
А вот к красивым вещам меня всегда тянуло. И не только к вещам! Я ведь, кажется, совсем ничего не говорил об отношениях с женщинами, так что вы могли даже подумать, что я импотент или там, к примеру, голубой. Ничего подобного! Даже сейчас из-за этого у меня возникают сложности, ну а уж в молодости… Я вроде говорил, что
Был ли я влюблён? Был! И не раз! Вот только не в тех, в кого следовало: кроме одной только девицы всем остальным я не доставал макушкой даже до груди, так что какая уж там любовь… Одна одноклассница, классе в восьмом, соседка по дому, это уже позже, ну и ещё были случаи… Так что со всеми у меня ничего так и не вышло, да и не могло выйти. Вышло же впервые с одной дворовой давалкой, ну, дававшей всем, кто хотел. Звали её Машкой, и она была слегка, а может и не слегка дебилкой, ну и по этому делу никому особо не отказывала. И когда я впервые попробовал: мне так понравилось! Я встречался с Машкой пару месяцев, пока всполошившиеся родители не засунули её в психушку: ясно было, что она так долго не протянет, или залетит, или подцепит какую-нибудь дрянь, ну и в конце концов её от всех изолировали.
Романчик же в молодости у меня случился только один, да и то скоропостижно оборвавшийся. Как раз когда я работал с лохотронщиками: именно тогда я познакомился однажды с девушкой, на которой безусловно женился бы. Познакомился на улице, так что она понятия не имела – кто я и чем занимаюсь – и до тех пор, пока она этого не знала, мы и встречались. Но здесь обман не проходит: когда у нас уже почти дошло до дела, именно тогда и пришлось сознаться – что я сидел и продолжаю заниматься сомнительными делишками. Меня послали сразу! Я даже не ожидал такой бурной сильной реакции, и та встреча стала последней, и видел я её только издали, и хорошо было заметно, как она избегает меня и обходит самой дальней стороной.
Так что я хорошо понимаю, что мне здесь особо не светит, и просто развлекаюсь. Идёшь, бывало, по улице вслед за высокой молодой девушкой, а глаза так и облизывают всю её мощную фигуру: сначала утыкаешься взглядом в уверенно ступающие ноги, и так и тянет коснуться ладошкой белых оголённых икр и лодыжек, а лучше плотных ляжек – вот же они, на расстоянии вытянутой руки! – однако ясное понимание того, что потом будет – пощёчина, удар в грудь или пинок ногой ниже пояса – удерживают от такого опрометчивого шага. Потом поднимаешься взглядом выше – мама родная, какое богатство и изобилие бродит рядом, недоступное мне и таким как я! – хотя как бы я сумел обработать обе половинки, так и переваливающиеся и только и ждущие – но, увы, не меня, с немалыми богатствами и активами. И в конце обзора добираешься уже до головы: подпрыгивающая значительно выше уровня моих глаз макушка находится уже точно вне зоны досягаемости, и всё, что я могу добиться здесь: получить косой взгляд, насмешливую презрительную улыбку, перебегая неожиданно дорогу и слегка задевая вожделенную цыпулетту полой куртки или сумкой.
Пытался ли я с такими знакомиться? Пытался! Но где ж мне взять те недостающие тридцать или сорок сантиметров, что так удачно позволяли целую жизнь находиться в тени, но в этом деле нужно как раз, чтобы тебя все видели: вот ты какой – гусак гусаком, пусть с кривым перебитым шнобелем или рахитичными тощими ногами. Они ж смотрят только на внешнюю оболочку, нет, даже на самый верхний слой, и только спустя время интересуются: а что же там скрывается, под привлекательной тёплой шкуркой, и нет ли там каких-нибудь изъянов или дефектов?
Так что здесь у меня давно уже нет надежд или иллюзий. Какая-нибудь дебилка или обезьяна волосатая мне абсолютно не интересна, а другая вряд ли согласится иметь со мной дело, во всяком случае на нормальной основе. За деньги-то они с кем угодно пойду, это каждому понятно. Да, именно так – за деньги – я и организовывал себе личную жизнь, раз уж по-другому не получалось. Если можно так сказать. То есть потом, когда стал прилично зарабатывать, так что денег оставалось достаточно и на подобные удовольствия. Кстати: те, с кем я хоть раз по-настоящему встречался, потом сами заигрывали, не глядя уже на бабло и прочие вещи, которыми я иногда снабжал их. Жениться? Нет, больше такого желания у меня никогда всерьёз не возникало, да и на ком? Карманник и проститутка – странное сочетание, ненадёжное и неуверенное, и я совсем не хотел проверять его прочность на своей шкуре, которая была очень дорога мне всегда сама по себе и в плохих руках могла просто испортиться.
Но после того неудавшегося романа я понял чётко: для большинства людей урки – люди второго сорта, иметь дело с которыми совсем не престижно, а для кого-то ещё и унизительно. Нет, в своей среде – среди бывалых закоренелых урок – подобная мысль отметается и игнорируется, но ведь далеко не всегда я вертелся в этой среде. Боже упаси! Данные от рождения способности совершено ведь не означали, что я должен стать закоренелым преступником или негодяем – нет! – они значили только то, что я умею делать вещи,
Когда я понял такой расклад, то дикое расхождение с тем, как меня воспринимают, просто потрясло. Это я должен был смотреть на всех сверху вниз, невзирая на мелкий рост и некоторое несовершенство конструкции, так почему же они позволяли себе такое хамство, и их никто не ставил на место и не одёргивал?! Они, конечно, не знали о моих достоинствах и достижениях, правда, все они были в сомнительных областях и направлениях. Но чтобы меня уважали: надо было проявить себя в чём-то легальном, или хотя бы получить официальный статус и положение.
Короче, мне надо было иметь какую-то работу, пусть не самую значительную и прибыльную, но позволяющую ходить с высоко поднятой головой, чтобы любой болван, который пристанет ко мне, сразу понимал, с кем имеет дело. Ну и любая девица тоже: для них ведь официальный статус важен не меньше, чем количество зарабатываемых денег. Хотя казалось бы: если твой парень миллионер, то какая разница – откуда он добыл своё богатство? Даже и с кистенём на большой дороге: но когда он грохал очередного клиента – он ведь думал о тебе, о том, как хорошо тебе будет потом, когда ты сможешь позволить себе что угодно – да хотя бы вот эту норковую шубку, а ездить вы будете в могучем вместительном «мерседесе» или «бумере», и судьбе твоей позавидуют все бывшие подруги, вышедшие замуж за простых обычных инженеров или менеджеров!
Вот до каких пределов доходили мои мысли, вот о чём мечтал я тусклыми днями и ночами, после очередных мелких афёр. Афёры, конечно, приносили деньги, но ведь всё могло кончиться в один момент: ну, если бы мы обули серьёзного и влиятельного мужика, он ведь мог обидеться и стукнуть куда надо так, что потом вся наша ментовская крыша, вместе с нами, разумеется, пошла бы по этапу. У меня ж ведь такое было раньше, и то, что проканало один раз, могло уже не проканать повторно, ну и тогда сами понимаете: второй срок, рецидивизм, тёплые объятия прежних дружбанов-сидельцев и сомнительные перспективы на будущее. Так что я стал подыскивать какое-нибудь легальное занятие. Вы не забывайте: я жил по-прежнему с матерью в коммунальной квартире, где каждая гнида шепталась за спиной и не доверяла мне, строя разные предположения о моих занятиях. Я ж уже больше года был на воле, но так нигде официально и не числился, так что основания для подозрений у них имелись. Да что там основания! Петрусь-старшая, отличавшаяся наглостью и бесцеремонностью, однажды меня так и спросила, поймав в коридоре: типа, опять мелочь по карманам тыришь? Что я мог ответить наглой выдре, как я мог разубедить жирную енотиху, что всё совсем не так и я честно и добросовестно тружусь и зарабатываю деньги? У неё самой, кстати, дела шли совсем не блестяще: ни один мужик так и не позарился на её расплывшиеся формы, а любимая дочурка – трудившаяся где-то в торговле – грозила вот-вот принести в подоле, усложнив и так не складывавшуюся жизнь. Эта гадина заложила бы при малейшей возможности, только моя осторожность не позволяла ей выместить свою злобу на том, кто был ей доступен – то есть на мне, так что надо было что-то делать. И, в конце концов, взвесив все возможности, я решил пойти в покемоны.
Что за покемоны? А, я так назвал ходячие куклы, людей, разгуливающих в костюмах каких-нибудь животных или изображающих бутыли или коробки. У вас тут, наверно, в провинции с ними негусто, а в столице уже тогда появилась эта мода. Ну то есть ходячая такая реклама, задевающая всех и каждого, так что не заметить их и пропустить просто невозможно.
Так вот: маленький рост в этом деле должен был стать большим плюсом: они ведь не могли брать на работу подростков или маленьких детей! Подойдя однажды к гулявшему по улице банану – ставшему потом моим приятелем, я узнал адрес фирмы. Здоровый супермаркет, рекламу которого банан раздавал, находился здесь же за углом, но покемоны принадлежали не супермаркету: они брались в аренду в рекламной компании, работавшей по всему городу. Большая такая фирма по прокату живых кукол обосновалась в центре города и работала на всякие супермаркеты, бутики и прочих торговцев, завлекавших такими методами клиентов. Вечером я уже сидел в офисе и обсуждал условия сотрудничества: мой рост им на самом деле очень понравился, они искали как раз кого-то маленького, возраст их не смущал, и только отсутствие высшего образования вызвало нарекания. Свою же биографию, разумеется, я пересказывать не стал: ещё б я не понимал, какую у них вызовет реакцию упоминание о полуторагодичной отсидке и дополнительных деталях и подробностях! Я что-то навешал им про торговлю на рынке – на неофициальной основе, без всяких документов, и вдохновенный трёп полностью успокоил их и убедил, что со мной можно иметь дело.
Так что на работу я вышел уже на следующий день: выданный костюм банки из-под пива немного жал, но в конце концов я втиснулся в него, и именно с этого пива – кажется, Хайнекен – началась моя новая карьера.
Работа была не самая простая, но хорошо оплачивалась. Предполагалось, что в покемоны должны идти люди с высшим образованием и актёрскими задатками – но где ж таких найдёшь-то? – так что супермаркеты и прочие, заказывавшие куклы, воспринимали нас очень серьёзно. И платили, соответственно, тоже, заставляя по полдня изображать из себя цветастых болванчиков. Это было совсем непросто: в любую погоду, в жару и холод бродить у дверей торгового заведения и всовывать всем подряд яркие раскрашенные прокламации. «Зайдите к нам, и вы будете осчастливлены!» – примерно к этому сводился смысл пёстрой белиберды, которую требовалось всучивать всем проходившим мимо. Я сам терпеть не могу наглого навязывания, когда вас почти хватают за руки и вручают рекламу какого-нибудь магазина, здесь же я оказался в роли приставучей мухи. Мелкой такой мухи, от которой каждый может отделаться одним щелчком пальца, но я – по замыслу организаторов – должен был кружить над каждым из возможных клиентов и оставлять ему свою маленькую каку – рекламный буклет или листовку. Что делал каждый нормальный человек с такой совершенно ненужной ему бумажкой? Правильно, выкидывал в урну, где самое место было этой дряни. Моей же задачей являлось распространение за день – часов шесть или восемь – трёх-четырёх сотен таких бумажонок. Так что вы понимаете: у меня и всех встречных возникал одинаковый интерес: как можно быстрее избавиться от пачек, заботливо сложенных в подсобном помещении. Что же я делал? Да ничего особого: просто я вырабатывал каждый раз маршрут движения, приближенный к урнам. Ну, подходит какой-нибудь человек, а я ему уже подсовываю пачку рекламок, и намекающе киваю на ящик для мусора, готовый принять всю кучу. Ну и время от времени сам подкидываю туда кое-что по мелочам, когда за мной явно не следят и можно расслабиться и существенно облегчить себе работу.
В остальном же – когда погода стояла тёплая, но не жаркая – ничего особо сложного. Покемонские костюмы были хорошо утеплены, и в жару, конечно, мне приходилось совсем непросто. Я, кстати, сильно потею, и соответственно много пью, так что об этом приходилось заботиться специально. Так же как и о том, где слить накопившиеся излишки: зрелище писающего банана вызывало в общественных сортирах дикий смех и заставляло малолетних наглецов спрашивать – а не сок ли истекает у меня с конца пипки? – так что спокойной такую работу назвать было никак невозможно. На предложение же отведать сок, которое я давал наглецам, мог последовать смех, а можно было получить и пинок под жопу. Мелкий такой шкет, стеснённый напяленным барахлом и абсолютно не способный ни убежать, ни дать отпор: именно так я выглядел тогда.
А с теми лохотронщиками я вскоре распрощался: я просто сказал, что нашёл другую работу, ну и в конце концов я ничем им не был обязан. Да мы и друзьями-то не стали, а просто вместе поработали, а потом разбежались. В рекламной же фирме всё было официально: то есть совершенно официально мне завели трудовую книжку, и совершенно официально платили немаленькую зарплату, так что можно было расслабиться. Даже мать стала гордиться мною: она хвасталась всем, включая родственников, что я стал артистом, низкого, конечно, жанра, но ведь здесь стоит только начать – а дальше само пойдёт!
Что же касается артистизма, то иногда на самом деле приходилось его использовать. Подойдёт, бывало, какой-нибудь болван, и начнёт выспрашивать про магазин, который я в данный момент рекламирую, как будто я каждый день туда хожу и знаю как свои пять пальцев: и что тогда остаётся делать? Ну, некоторые моменты мне, разумеется, сообщали, но ведь паразиту хочется знать такое, что известно лишь самым углублённым в это дело, каким-нибудь менеджерам по продажам или даже владельцам. Ну и приходилось выкручиваться: где-то я вежливо советовал пройти внутрь и узнать всё у продавцов, где-то отшучивался, отфутболивая наглеца, но иногда – если доставали – мог навешать на уши такой лапши, что человек уходил в недоумении. Не моя это была работа, скажу по правде, не моя: общаться целый день с разными случайными типами, в чём-то их просвещать и образовывать, не было здесь ничего для меня интересного и привлекательного. Так что только приличный заработок и статус позволили продержаться мне там так долго: почти два года отработал я глупой куклой, смешным покемоном, напялившим на себя всё, что прикажут. Что приказывали? Да чего только не было: огромная коллекция всяческих фруктов и овощей дополнялась десятками коробок, бутылок и упаковок. Как оказалось, у меня очень удачный рост: многие мелкие куклы делались примерно по моему лекалу, так что я пришёлся как раз ко двору, отрабатывая роль мелкого покемона. Я хочу сказать, что во многих случаях я трудился не один, мы работали парами – большой покемон и мелкий, помогая и подстраховывая в случае нужды. Ну, к примеру, большая бутылка кока-колы, на два литра, и мелкая, трёхсотграммовый мерзавчик, в моём исполнении пристававший к прохожим и навязывавший им своё внимание. Хотя иногда всё становилось намного интересней: когда мы распространяли не пустые бумажные обещания, а образцы продукции. Вот там уж было где развернуться! Ну, вы видели наверно: когда рекламщики всовывают идущим мимо не красивые листовки, а мелкие – специально даже сделанные! – упаковочки, какую-нибудь жвачку, или бутылочки с напитками, или микроскопические пачки с кофе или чаем: это же было настоящее богатство, которым – при удачном стечении – можно было с выгодой распорядиться.
Подобные раздачи всегда происходили под контролем: хозяева товара – они ведь тоже были не дураки! – но на любую гайку, как известно, всегда найдётся болт с подходящей резьбой. Очень часто я оказывался в связке вместе с тем парнем, Сергеем, через которого вышел на фирму – помните, я рассказывал? – так вот мы с ним неплохо сорганизовались. Как только поступало задание с раздачей живого товара, мы тотчас оповещали родных и близких. Родители, двоюродные братья и сёстры, старые дружбаны: всё шло в ход, позволяя нам – даже под контролем – приватизировать немаленькую часть груза. Все близкие нам с Сергеем люди обходили нас по очереди, по два-три раза, получая не по мелкому крошечному пакетику, а по целой россыпи, так что когда я возвращался потом домой, мать гордо демонстрировала набитые доверху сумки.
Продавать? Нет, зачем, мы просто не покупали в запас то, что могло стать очередной гуманитарной помощью, широко и без раздумий транжиря потом запасы сахара, или кофе, или каких-нибудь липучих сладких конфет, мешок с которыми, я помню, валялся целый год, привлекая в конце уже только мух и тараканов. Основанная матерью традиция – жить на халяву – оказалась тогда удачно продолжена, и мы немало смогли сэкономить благодаря регулярным постоянным рекламным компаниям, в которых я принимал активное участие.
Возникали ли ещё дополнительные сложности в моей новой профессии? Ну, иногда заказчики борзели и начинали придирчиво следить: а чем там занимаюсь, и не халтурю ли, и заодно прикидывая, не возложить ли ещё какие-то обязанности. Несколько раз из меня хотели даже сделать торговца: нет, вы такое можете себе представить: меня, продающим на улице какое-то барахло?! Так что со скандалами и выяснениями отношений приходилось тогда отбрыкиваться от слишком ретивых торгашей, переходивших все границы. Но иногда – признаюсь честно – я их наказывал, традиционными для себя средствами и методами. Ну, вы понимаете. Заваливаясь в служебное помещение, где хранились в том числе и товары, я всегда мог аккуратно тиснуть что-нибудь по мелочам: пару яблок или апельсинов, пачку печенья и завалявшиеся позабытые конфеты, которым я давал новую жизнь, тихо хрустя или обсасывая их потом на улице. Какое было их – владельцев магазина – собачье дело, чем я занимаюсь ещё, раздавая их гнусные прокламации?! По крайней мере я обеспечивал себя завтраками, обедами и ужинами за счёт заведения, что выглядело совершенно естественно и оправданно, а то у некоторых жмотов и стакан воды нельзя было допроситься. Как же! В гробу я видал их хамские замашки, противопоставляя им свои традиционные навыки и умения, так что, можно даже сказать, что я как сыр в масле катался. И продолжил бы кататься и дальше, если бы не выплыло моё недавнее прошлое, полуторагодовая отсидка и всё ей предшествовавшее, и виновата здесь оказалась та старая мерзкая гнида, что поймала меня за руку и довела дело до суда и зоны.
Вышло же всё банально: получив очередной заказ, я как обычно – в костюме, кажется, картошки – расхаживал по улице и одаривал прохожих листовками и плодами своего красноречия, когда вдруг увидел её. Старую кошёлку я сразу знал бы из тысячи других: похожая на жабу шестидесятилетняя тупая и наглая баба выскочила из магазина и уже спешила ко мне, явно с недобрыми намерениями, на ходу распаляя себя. Кой чёрт дёрнуло её оказаться в том месте именно тогда, когда я находился на работе, как она смогла опознать меня так сразу, в массивном здоровом костюме, и самое главное: зачем я поддался на провокацию, и вместо того, чтобы пройти мимо или просто по-тихому послать её подальше, рванул в магазин, под защиту от мерзкой твари?! В-общем, я оказался сам виноват: путаясь в неудобном тесном комбинезоне, я рвался куда-то в подсобку, а гадина, схватив меня за шкирку, как и четыре года назад, орала на всё здание, не щадя ни своей глотки, ни чужих ушей, так что управляющему ничего не оставалось как вмешаться и прекратить безобразную сцену, а заодно и выяснилось, что рекламный агент «картошка», то есть я, прошёл суровую школу жизни и не только что не имеет высшего образования, но даже официально не завершил и среднего. В-общем, разговор получился короткий: вручив мне документы, фирма, на которую я отпахал два с лишним года, без лишних китайских церемоний выкинула меня на улицу, без особых объяснений и выходного пособия, позволив всего лишь уйти по собственному желанию и не оставив никаких надежд и перспектив.
Нет, вы знаете, на самом деле обидно было: я ведь честно трудился, почти не проказничал – так только, по мелочам – и из-за какой-то старой перечницы лишился сразу всего! От меня ведь была польза – несомненно! – но обошлись со мной как со старым драным носком, который просто выкинули в мусорное ведро, когда вдруг узрели его дырявость. То есть дырка где-то там существовала, она скрывалась в глубокой тени и абсолютно никак не проявляла себя, но стоило обнаружить её: и они сразу же прозрели! Мне припомнили ничтожные мелочи, до которых раньше почему-то не доходили руки и языки, и, вывалянный в обвинениях и перьях, я так и вылетел пробкой из бутылки и оказался на улице.
Но пускаться в новую авантюру сразу не хотелось, и я решил переждать. Так я оказался на бирже. То есть на бирже труда. К счастью, я смог отложить за два года приличную сумму: на запасы можно было пока жить, получая заодно ещё и пособие по безработице. У меня ведь имелась теперь трудовая книжка с более чем серьёзной записью и статусом, позволявшим получать очень даже приличное пособие. Статус же – то есть должность – выглядел так, что подобрать мне новую работу было чрезвычайно сложно. Ну, пару раз в месяц мне выдавали там несколько вакансий, оказывавшиеся в реальности либо занятыми, либо просто не подходящими, так что, съездив по указанным адресам и получив от ворот поворот, я снова возвращался к традиционным для себя делам и занятиям.
Каким-каким: тырить мелочь по карманам и жрать сладости: если уж меня обидели в одном, то хотя бы в чём-то другом мне полагалась компенсация. Я ведь рассказывал, как с детства обожал сладкое? Ну, в детстве такое со всякими случается, ничего удивительного, но в моём случае эта любовь не прошла. Она, может, даже больше стала: и представьте себе, какое мучение для меня – сидеть здесь и перебиваться жалкой горсточкой сахара, что полагается каждому заключённому два раза в день?! Вертухаи явно закупают сахар низшего качества, и, может, ещё смешивают его с грязью и мусором. Обменять же его на что-нибудь: в такой зоне хрен получится, я пытался, но с местными вертухаями просто так не договоришься, неподкупные они.
Да, так вот насчёт сладостей: я был таким сладкоежкой, что только наша с матерью нищета уберегла меня от всяких неприятностей. Каких? Ну, однажды я всё-таки дорвался – ещё в школе – и хорошо понял, до чего может довести чрезмерное увлечение, и как легко угробить из-за них здоровье, и так не слишком крепкое. Однажды мне обломилось – не помню уж как и за что – целых пять шоколадных плиток. Я имею в виду те большие твёрдые плитки – грамм по сто – что украшали праздничные витрины и считались хорошим подарком. Так вот: я их съел, все пять, давясь и подгоняя себя, чтобы не дай бог не пришла мать и не отобрала царский подарок. Очень жаль, что она не успела и не вмешалась: потому что на следующий день мне стало дерьмово. То есть в мыслях я всё ещё дожёвывал и переваривал нежданный подарок, покрываясь одновременно сыпью и даже мелкой коркой – бр-р-р, она выступила откуда-то из-под кожи и за несколько часов покрыла большую часть тела коричневым налётом, и помимо нагоняя от матери – сразу понявшей ситуацию – меня заставили жрать горькие пилюли. От них дико пронесло, так, как никогда не несло раньше и позже в течение всей моей жизни, но благодаря им удалось быстро вылечиться. Корка отпала, кожа прошла, и я хорошо понял, чем могут закончиться такие увлечения, если пустить их на самотёк.
Так что: обжираясь сладостями, я знал меру. Груша, кусок пирога, пол-апельсина, пара кубиков шоколада, порция мороженного, сливочного или шоколадного: такой ужин я мог себе устроить после ещё одного дня, когда я вроде бы без всяких целей слонялся по улицам и бил баклуши. Но это было не так: груша, апельсин и шоколад с конфетами мне доставались бесплатно, и только с пирогами и мороженным дело обстояло не столь гладко. На них – уж так и быть – приходилось тратить часть полученных тем же способом денег, что становилось не слишком накладно. У меня всегда что-то оставалось, может быть не слишком много, но я стал даже что-то накапливать. У меня появились доллары! Ну да, я ведь помнил, как несколько лет назад цены резко взмыли вверх, а мы стали ещё большими голодранцами, и только тот, у кого накопилось много зелёных бумажек, мог ощущать себя человеком.
Разумеется, денег оставалось совсем мало, но даже это немногое я пытался выгодно пристроить. Тогда ведь было такое время – время смелых и наглых – кто не боялся рисковать и лез напролом, ни с чем не считаясь. А чем я был хуже? Голова у меня варила – получше, чем у большинства – и только отсутствие стартового капитала – тысяч хотя бы десяти у.е. – мешало влезть во что-нибудь серьёзное. Так что я баловался мелочами: и первой из них стала МММ, та знаменитая теперь на весь мир афёра, породившая потом столько поклонников и подражателей.
То, что там стопроцентный лохотрон: я знал с самого начала. То есть понимал, я ведь не дурак какой-нибудь, и с математикой у меня всегда было хорошо. Так что, влезая в шулерское мероприятие со своими копейками, я хорошо представлял, что главное – вовремя вылезти, сделать так сказать ноги, чтобы не остаться среди припозднившихся. Купив на половину всей суммы красивых бумажек с печатями, я каждый день с замиранием сердца следил, как ползут котировки вверх – да-да, это строилось как красивое увлекательное зрелище, которое в какой-то момент должно было завершиться резким обломом и обрывом, так что отслеживание сопровождающих процесс слухов стало моим главным делом. Я уже думал в какой-то момент, что можно вбухать и вторую половину запасов: но в тот день я как раз что-то и почуял, и наоборот – скинул хорошо поднявшиеся бумаги. Я заработал процентов шестьдесят, не слишком-то много, если учесть, до каких пределов в конце концов доросло кренившееся уже сооружение, но главное заключалось в том, что в момент краха меня уже там не было. Превращённые в зелень деньги – миновав заодно случившийся тогда же денежный крах – благополучно сохранились и помогли мне пережить не самый благоприятный период, начавшийся через полгода: пособие на бирже резко обкорнали, предложив заняться поисками работы уже самостоятельно, или же чему-нибудь подучиться. Насчёт учёбы, кстати, у меня у самого возникали мысли: если бы не случившийся с той тёткой облом, я бы как раз заканчивал какой-нибудь вуз, что-нибудь инженерное или экономическое, так что я с большим интересом воспринял предложение. Обнаружилось только, к сожалению, что список предлагаемых профессий совсем не так интересен и содержателен, и реально мне мало что может подойти из него.
Водитель машины? – это было не для меня, с мелкими нестандартными габаритами, так же как и строитель: разве мог я работать с полной, жуткой физической нагрузкой? Для электрика не хватало опыта, в сантехники не тянуло по определению, так же как и ещё к десятку низких грубых профессий. Из всего списка мне понравилась только одна позиция, и по сути, и потому, что она давала выход к тому, что было близко. Официант, именно эта работа совмещала возможность набивать брюхо самой вкусной пищей с утра до вечера, с не самыми обременительными обязанностями и шансом стянуть то, что плохо лежит и так и идёт само в руки. Физически работа вполне мне подходила: с ловкими сильными руками не было ничего опасного в таскании подносов, а память вполне годилась для запоминания не самой сложной информации. Так что, осознав всё это и посовещавшись с матерью, я напросился на курсы по подготовке официантов, ну и лишняя профессия совсем не была лишней.
Но сами курсы, скажу честно, разочаровали меня. Ездить два раза в неделю на другой конец Москвы в течение двух месяцев, и то лишь для того, чтобы узнать, как сервировать стол и готовить бутерброды?! Как-то это было слишком мелко и примитивно, я рассчитывал на гораздо большее: ну, какие-нибудь занятия для начинающих поваров стали бы гораздо уместнее и полезнее. Но государственная служба не желала, видимо, брать на себя лишнего, и добавив от щедрот пару лекций по истории ресторанного дела – начиная с древних египтян и греков – нас выпихнули в свободное плаванье.
Контингент же обучавшихся со мной был тоже не слишком презентабельным: десяток глупых молодых совсем девиц дополнялся парочкой женщин постарше и тремя-четырьмя оболтусами. Так что ясно было: что профессия на самом деле отстойная, и идут в неё те, кто не смог получить нормальную полноценную работу, и так уж рваться туда явно не стоит.
Но я, собственно, и не рвался: вернувшись на биржу, я опять встал на учёт, чтобы получать хоть какое-то пособие. Деньги, конечно, давали совсем небольшие, но зачем было упускать их? Значительно больше я зарабатывал, разумеется, своим любимым промыслом, только ведь не стоило надеяться, что это продлится надолго. И в конце концов стоило попробовать новое дело: я ведь не знал, может, оно мне ещё и понравится, и я тогда со спокойной душой буду потихоньку заниматься и тем, и другим?
Так что когда на бирже выдали новую порцию вакансий, я не стал брыкаться. Из нескольких предложений я выбрал самое близкое к дому, с не самым суровым вроде бы графиком и приличным заработком, и на следующий же день отправился на разведку.
Меня взяли сразу, особо не раздумывая: вряд ли в заштатную мелкую кафешку приходило много желающих поработать, учитывая местоположение и контингент. Нищий задрипанный райончик вряд ли мог предложить хорошие заработки, так что никто там особо не задерживался. Мне так, собственно, и сказали, дав понять, что на большее – с моим низким ростом и полным отсутствием опыта – не стоит и рассчитывать. Шустрая наглая тётка – с которой у меня позже случился конфликт, приведший к расставанию – приняла меня на работу, выдав костюм и фартук. С большим трудом она подобрала мне нужный размер, да и то хозяйство сильно болталось: но за неимением лучшего мне так и пришлось в первый день ходить и спотыкаться, и думать в первую очередь о том, как не упасть, оставив заботы о клиентах на второе.
А кафешка и в самом деле оказалась паршивой: задрипанный райончик снабжал заведение обычными работягами и голодранцами, обедавшими на сто рублей и почти всегда не оставлявшими вообще никаких чаевых, так что обещания суровой жизни полностью оправдались. Работавшие вместе со мною две девицы – порывавшиеся бросить всё и слинять – именно здесь и видели главное хамство: приличная зарплата, по их словам, никак не компенсировалась отсутствием обязательного везде приработка, а большие нагрузки становились тяжкой обузой. В первый же день я смог оценить их справедливость: помимо таскания подносов с полными и пустыми тарелками на нашу долю выпадали и другие обязанности: уборка столов, наведение общего порядка в помещении – замызганном порядком уже не ремонтировавшемся хлеву, привести в порядок который было практически невозможно, – ну и всякое другое. Если бы я знал, куда попаду: то точно не спешил бы расставаться с биржей, тем более что проворачивать свои любимые делишки возможностей стало поменьше. Ну ещё бы: почти весь день – часов по двенадцать – я должен был заниматься однообразным физическим трудом, получая лишь оплеухи и подзатыльники, в большинстве случаев незаслуженные! Хозяйка оказалась та ещё гнида: снимая у кого-то помещение под кафе, она пила у подшефных все соки и заставляла пахать с утра до вечера. Официанток она и посудомойками заставляла работать! Так что ничего удивительного не было в том, что через несколько месяцев обе напарницы наконец свалили, устроив хороший такой скандал напоследок, а после них ушёл и я, получив первый суровый опыт в новом деле, которому предстояло стать одним из главных в моей жизни, из-за чего я и угодил в эти края, выбраться откуда в ближайшие годы вряд ли представится возможность.
VII
Гутен таг, гутен таг. Я недавно читал тут, что дали премию мужику, заставившему лягушку парить в воздухе. Тоже мне достижение: если бы вы знали, сколько лягушек в своё время я отправлял в свободный полёт, не обещая им, правда, мягкую посадку. Что-то не слышал я: чтобы кто-то бегал за мной и предлагал дать премию или хотя бы грамоту с благодарностью. А то бы я всю жизнь занимался чем-то таким интересным: ставил бы самые разнообразные опыты над животными и людьми. Нет, правда-правда: я потому и спрашивал вас о высшем образовании, что всегда интересовался самыми разнообразными предметами, то ножами и кинжалами, а то и вполне себе серьёзными вещами. Ну, например, всякими спекуляциями и афёрами, но вполне легальными и разрешёнными, где выигравшие считаются даже героями и победителями, а не преступниками. Хотя знаю я одну компанию – ещё и сейчас, наверно, существующую и продолжающую работать – где собрались вместе бывшие уркаганы, причём с той же целью, что и раньше. Что за фирма? Инвестиционная компания, торгующая на бирже, и зарабатывающая на лохах, только намного больше, чем раньше, когда они окучивали терпил по очереди. Зато теперь – при новом статусе – братаны ощущают себе полноценными бизнесменами и коммерсантами, используя, правда, всё те же методики. Оптом – оно ведь всегда жирнее получается!
Но название фирмы я вам указывать не стану: я ведь жить пока хочу, так что здесь вы моей помощи больше не дождётесь. Я просто хотел сказать, что отличить теперь бандита от фирмача – дело архисложное, и если матёрые брателлы так хорошо вписались в рамки: то какой спрос может быть с меня, мелкого гопника, по стечению обстоятельств вляпавшегося в мокруху?
Я ведь мог бы стать вполне уважаемым бизнесменом – как брателлы – и заниматься разными интересными делами, что получалось у меня вполне себе прилично уже тогда, почти двадцать лет назад, даже после расставания с МММ. Я ведь влезал и в другие пирамиды, каждый раз держа ухо востро и ко всему прислушиваясь и принюхиваясь. Кто бы заступился за меня, если бы я вляпался? Никто! Так что, расставшись с ещё одной интересной компанией, летящей в небеса, и, услышав про очередную компанию, я тут же лез туда. Каждый раз ненадолго – вы же понимаете, что крайние всегда становились козлами отпущения – так что главное было рассчитать точно срок. Хопёр, Властилина, ещё пяток не столь известных кормушек: на всех на них я неплохо заработал в тот каверзный период. Причём именно заработал, а не свистнул: это они – наглые лохотронщики – занимались общипыванием всех, кого только можно, считаясь почему-то серьёзными деловыми людьми! А с серьёзных фирмачей как не взять свою долю-то? Вот я и брал, тем более мне ведь тоже приходилось делиться время от времени. На что? Как на что: а общак, помогавший мне, пока я полтора года доски стругал, вы не забывайте, это ж дело серьёзное. Я ведь, когда находился при делах, всегда ощущал на себе внимательный взгляд сверху, и если бы захотел отвертеться: мне бы плохо стало. Ну, однажды, когда я пёр домой, и не пустой, а с хорошей такой добычей, ко мне подошли. Давно уже, оказывается, они следили, но пока я баловался куклами, почему-то не трогали, и лишь потом всполошились. Куклы были не в их компетенции, но когда я снова активно занялся промыслом, то они сразу напомнили, кто тут главный по району и почему о нём нельзя забывать. Ну, типа, передачки получал – а теперь давай плати! А что я там получал-то: жалкие подачки, пару раз обновляли мне гардеробчик, ну и сладости какие-то, когда я совсем уж без них заскучал.
Но как только дела мои пошли на поправку, мне сразу о себе напомнили. Да я и сам, в-общем, понимал, что отвертеться не получится, так что с того момента я каждый месяц аккуратно вносил свою долю: процентов десять заработанного, кажется, ну или около того. Брателлы – обеспечивавшие процесс – регулярно дежурили в определённом месте, в каком-то кафе или скверике неподалёку, так что всё упиралось в моё желание. Особого желания, разумеется, я не испытывал: но вы попробуйте только пройти мимо них! Слышал я историю про одного такого же мелкого гопника как я: наглого сиплого мазурика, решившего, что он крутой и никому ничего больше не должен. Не, может в обычной жизни это было и так, но с нашими-то понятиями обычная жизнь далеко не всегда пересекается, так что для наказания и в назидание прочим с ним провели показательную акцию: в нужный момент стукнули знакомым ментам, и когда он, кажется, чистил очередную квартиру, его взяли за жопу. Заодно ментов просветили, какие ещё подвиги числятся на зарвавшемся гопнике, и вместо того, чтобы продолжать свой успешный промысел, орёл отправился в долгую командировку на зону, где, учитывая масштабы, может, и до сих пор обретается.
Так что с братвой ссориться – себе дороже обойдётся. Что я понял очень хорошо, так же как и то, что для знакомых надо всегда иметь хорошую отмазку. То есть внятно объяснять, где сейчас работаешь, чем занимаешься. И поскольку за плечами у меня имелся теперь опыт кое-какой работы, но продолжать таскать подносы пока не хотелось, я стал сочинять. То есть, занимаясь своими обычными шулерскими проделками, я рассказывал знакомцам, что работаю официантом в хорошем таком ресторане, причём не каждый день – зачем это надо? – и получаю хорошие бабки. Работа причём неофициальная, так что формально я не при делах, что меня совершенно не волнует: да и кому какое дело, как я зарабатываю свой кусок?
На самом деле: если бы промысел давал столько, чтобы и на жизнь хватало, и запас хороший откладывался, то я бы не парился. Ну, может, достал бы себе ещё отдельное жильё – чтобы не егозили всякие приставалы наглые, грозя при случае стукнуть куда надо. А так: насрать мне было на внешние приличия и на то, что другие по этому поводу думают! Я даже Петрусь-старшей сказал тогда: что не её собачье дело, чем я занимаюсь, следила бы лучше за дочкой своей. И точно: я помню, какой однажды разразился скандал, когда Оксана, Петрусь-младшая, не смогла больше скрыть набухавшее жирное брюхо. Раньше неприятность просто скрывалась за слоем жира, далеко не сразу можно было понять, где там у неё жировые складки, а где – что-то постороннее, но в какой-то момент неприятность выплыла наружу. Так и принесла она в подоле – пару месяцев спустя – жирное кричащее существо, тоже оказавшееся девочкой, папаша которого так и не объявился. Не знаю уж, что объясняла там по поводу происхождения младенца Оксана, но мамаша её была в дикой ярости. Видимо, совсем уж нечего там было им ловить, либо папаша был глубоко женат и не жаждал, разумеется, менять семейное положение, либо был совсем уж полным голодранцем, но неожиданно они вспомнили про меня. Ничего, кроме обжиманий, причём не по моей инициативе, у нас и не было: но ведь каждый хватается за то, что проплывает рядом, не так ли? Вот они и решили, что на худой конец и я сойду для них в качестве мужа и отца, что хоть какое-то официальное прикрытие лучше, чем вообще ничего. Как же! Наглые подкатывания к моей матери, а потом и ко мне продолжались две недели, никак не меньше, но где двум тупым наглым клушам было пробить нашу тотальную оборону: с чем они к нам припёрлись, с тем и убрались, тем более что скоро я решил сменить работёнку и отправиться на небольшую гастроль.
Просто я познакомился с одним парнем, предложившим сотрудничество. Бухал я как-то, помню, в скверике неподалёку от бывшей школы, ну то есть пил пиво. А на соседней лавке тем же самым занимался парень, года на три моложе, и явно не москвич. Познакомились мы, поговорили, причём я сразу почувствовал: из своих он, из приблатнённых будет! Так и оказалось: звали его Романом, и отмотал он, несмотря на молодость, даже больше меня: три года! Причём по той же статье, что и я, так что мы ещё долго там сидели и делились воспоминаниями. Ну то есть: хвастались самыми яркими случаями из прошлой жизни, кто кого сумел нагреть и облапошить.
Я, конечно, понимаю, что хвастаться вот так перед первым встречным – неправильно, мало ли – кем он мог оказаться на самом деле, изображая уже опытного прожжённого несмотря на возраст гопника. Просто он мне сразу понравился. Он был такой же высокий и худой, как мой единственный школьный друг – Сергей – и так же у него совершенно не было Колянового жлобства или наглости, а я, видимо, так же понравился ему. Так что перед прощанием мы обменялись телефончиками, и когда я на следующий день звякнул ему, он оказался на месте.
Он временно жил у дальних родственников, собираясь скоро отправиться на заработки. Начиналось как раз лето, самое время для отдыха, и он уже знал, куда лучше всего отправиться, чтобы загрести за пару месяцев кучу ценных шмуток.
Поделиться книгой: