Помоги проекту - поделись книгой:
Военное командование спешно вызвало подкрепления из гарнизона Калвина, что в 30 км к западу от Тегерана, но кереджский гарнизон перешел на сторону восставших, подкрепление не было пропущено к Тегерану. Колонна войск с юга также была остановлена на подступах к городу. В городе повсюду появился новый решительный и бескомпромиссный лозунг: «Ни переговоры, ни конституция, единственный путь – вооруженная борьба!».
Бахтияр выступил со срочным заявлением: на улицах темные массы, кричат и требуют сами не знают что, Хомейни нанес Ирану больше вреда, чем шах за все время его правления.
Удивительное отсутствие всякого реального мышления у Бахтияра. Массы как раз знают, что они хотят. Вспыхнувшее восстание (а теперь становится ясным, что это массовое вооруженное восстание, и, видимо, самое решительное, может быть, последнее и победоносное) отражает уже недовольство медлительностью и, по существу, соглашательской тактикой Базаргана, которому Хомейни своим именем и именем народа поручил дела государства.
В городе уже не только перестрелка, слышны взрывы гранат, снарядов, в отдельных местах к небу поднимаются клубы дыма – пожары. Одержат ли восставшие верх над армией?
В 13.40 экстренное сообщение по радио о решении Высшего военного совета, принятого в 10.30 утра: армия будет держать нейтралитет в борьбе сторон! Срочно обсуждаем ситуацию, приходим к выводу: если армии дан приказ быть «нейтральной», значит,
Что же побудило армию пойти на попятную, что убедило высшее армейское командование фактически бросить Бахтияра? Патриотизм? Осознание правоты народного движения? А может быть, это предусмотренный маневр армейского руководства, увидевшего следующую, более важную цель – перерастание движения народа, в первую очередь левых сил, которые сейчас открыто вышли на арену и повели за собой массы, из рамок той революции, которую заготовили им нынешние ее руководители? А вот и косвенное подтверждение этой мысли: аятолла Шариат-Мадери выступает с обращением ко всем прекратить огонь и, как он говорит, «не позволять подрывным элементам (!) искажать цели исламского движения». Это, конечно, по адресу левых.
Обсуждение событий приходится прервать. Ведь сегодня 11 февраля 1979 года. Ровно 150 лет назад в этом городе, Тегеране, трагически погиб великий русский писатель Александр Сергеевич Грибоедов, он же – посланник России в Иране. В саду нашего посольства ему установлен памятник. Под ветвями раскидистых тутовых деревьев на постаменте из грузинского мрамора – бронзовая фигура задумчиво сидящего писателя.
Собрались все, кого можно было освободить на короткое время. Яркое солнце, голубое, неповторимое, горное небо Тегерана. Из-за стен сада слышно рычание танков на улицах, доносятся взрывы, ружейная и пулеметная перестрелка – то дальняя, то совсем близкая. Нет-нет по вершинам деревьев стукнет пуля, залетит осколок. С испуганными, резкими криками носятся крупные зеленые попугаи – их стая с давних времен поселилась в нашем саду. Трещат сбитые пулями ветки деревьев.
Наша небольшая церемония памяти сопровождается аккомпанементом беспорядочных выстрелов. Магнитофонную пленку с записью митинга я и сейчас прослушиваю с волнением – вспоминается напряженная обстановка неизвестности: во что выльются волнения и восстание, как сложится судьба многочисленной советской колонии?
В комнатах посольства – радиоприемники, настроенные, помимо Тегерана, на различные станции мира. Тегеранское радио вдруг передает, что оно вместе с телевидением переходит на сторону народа. Сразу же по радио и телевидению передают призывы к вооруженным отрядам – куда надо срочно отправиться, где опасные места. Идут сообщения о взятии восставшими все новых воинских гарнизонов.
Идет разгром полицейских участков и штабов САВАК, на улицах летают бумаги полицейских архивов, выбрасываемые через окна. У зданий некоторых полицейских участков костры – радостно возбужденные молодые люди жгут охапками полицейские бумаги.
Приходят наши товарищи из района Тегеранского университета. Там настоящий штаб восстания. Толпы молодежи, раздается оружие, 10—15-минутное обучение владеть им, затем спешно сформированные отряды на грузовиках перебрасываются в районы города, где идут бои.
Раздается оружие и на захваченных восставшими военных складах по предъявлении карточки о прежней службе в армии или по предписанию одного из повстанческих штабов. Тут же короткая проверка, умеет ли получающий пользоваться орудием. Один-два выстрела в наспех изготовленную цель на стене двора, и молодые повстанцы направляются к местам, где нужна помощь.
Оружия, по нашим наблюдениям, раздается много, пожалуй, слишком много, энтузиазм народа высок, но оружие получают и явно случайные элементы.
Наступает быстро вечер, темнота, но город не спит. По-прежнему идут бои. С крыши посольского дома видно зарево в различных частях города, слышны взрывы и непрерывная стрельба – ближняя и дальняя – гулкие, как удары хлыста, очереди крупнокалиберных пулеметов, короткие и длинные строчки из автоматов, одиночные шлепки – пистолетные выстрелы. Изредка посвистывают пули. Приходится убираться.
Работаем допоздна. Из комнат звучат на различных голосах приемники. Внезапно – смех из комнаты, где настроились на «Голос Америки». Последние известия: «По сообщениям из Тегерана, сторонники Хомейни в некоторых местах ведут бои, но США по-прежнему поддерживают Бахтияра!»
Тегеранское радио передает обращение Хомейни: он дает фетву (священный указ) войскам, всем военнослужащим, снимающую их присягу на верность шаху. Это сильный ход – неповиновение грозит религиозной карой. Одновременно призыв: не нападать на иностранные посольства. А у нас уже имеются сообщения о разгроме представительства Израиля, на нем поспешная надпись: «Посольство Организации Освобождения Палестины», побито и посольство Египта.
Вроде бы можно немного передохнуть, завтра будет явно тяжелый и напряженный день. Но уснуть хотя бы ненамного не удается. Неподалеку возникает не прекращающийся в течение нескольких часов грозный гул, как будто кто-то трясет огромным листом железа. Гул то приближается, то удаляется, то перекатывается мощными волнами. Оказалось, в крупнейшем арсенале неподалеку рвались боеприпасы – арсенал был подожжен…
Утро республики
Забрезжило утра 12 февраля, а с ним возобновились и бои, прервавшиеся на пару часов. Постепенно, один за другим, с боями в руки восставших переходят опорные пункты армии. Федаи в ответ на призыв временного революционного правительства сдавать оружие (!) заявляют: борьба не окончена, нужна бдительность, оружие сдавать рано. И, действительно, странный призыв. Несмотря на призывы руководителей восстания (где они находятся – не известно) прекратить вооруженную борьбу, бои продолжаются, по-прежнему на улицах раздается оружие. Перелом в ходе борьбы наметился явный, но победа не закреплена. Создается впечатление, что армейское руководство не хочет революционизирования армии, сговаривается с Базарганом, им нужно сохранить армию. Для чего? Скорее всего для борьбы с левыми силами, смело начавшими восстание и пробивающимися к его полной победе. Федаи и моджахеды четко заявляют: необходимо полностью разоружить армию, а потом ее перестроить.
Идут сообщения о захвате видных деятелей старого режима, в том числе бывшего премьер-министра Ховейды, бывшего начальника САВАКа Насири, начальника военной администрации Тегерана Рахими – он был опознан и схвачен на улице. Ховейда был в тюрьме, куда его поместил еще шах, пытаясь откупиться от оппозиционного движения.
Возникают большие проблемы с американцами. В Султанат-Абаде, где расположен один из крупнейших тегеранских гарнизонов, продолжаются бои с «гвардией бессмертных» – остатками отборного шахского войска. Там много и американских военных советников, они отбиваются вместе с гвардией. Наконец Салтанат-Абад пал. Поднявших руки американцев взяли в плен, кто не сложил оружие, тех… Остатки гвардии с частью американских военных советников пытались пробиться к аэропорту. Призыв по радио – и туда уже бросились вооруженные отряды восставших. Скоро новое объявление по радио: указание правительства – отыскивать и интернировать американцев, чтобы не допустить самосуда, расправы.
Экстренное сообщение по радио: Базарган прибыл в здание премьер-министра. Объявлено о назначении трех заместителей премьер-министра: по вопросам революции (Язди), передаче власти (Саббагиан) и общим вопросам (Амир-Энтезам). Назначены также начальник штаба вооруженных сил, начальник полицейского управления и руководитель радио и телевидения (Готбзаде). Эти люди нам неизвестны, знаем лишь, что Язди и Готбзаде появились в Париже в окружении Хомейни и прибыли вместе с ним в Тегеран. Остальные члены правительства будут назначены позже. Все-таки не совсем ясно – взяло ли новое правительство всю полноту власти, момент важный, исторический, и об этом надо своевременно сообщить, и нужно быть осмотрительным. Решил обратиться к самому Базаргану. Как? Где это новое правительство?
Наши сотрудники проявили изобретательность и находчивость, пробились к телефону Амир-Энтезама, передали о пожелании советского посла переговорить по телефону с Базарганом. Долго ждали, затем звонок: «Говорит Базарган». Поздравил первого премьер-министра нового Ирана. Базарган поблагодарил и сказал, что новое правительство твердо у власти, завтра будет обнародован и его полный состав, а послезавтра он хотел бы видеть у себя советского посла.
В этот же вечер московское радио в вещании на персидском и на русском языках передало послание Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина Базаргану с поздравлениями и официальным признанием временного революционного правительства. Срочно вновь связались с Амир-Энтезамом, в правительстве пока еще не знали об этом важной новости и весьма обрадовались. Связались с редакциями газет, с радио и телевидением.
В 3 часа ночи иранское радио также передало сообщение о признании Советским Союзом нового иранского правительства.
Итак, это был первый день республики в Иране и первый день отношений Советского Союза с ней.
Утренние газеты 13 февраля вышли с крупными заголовками об официальном признании Советским Союзом победы иранской революции.
Советник-посланник Островенко и первый секретарь Фенопетов направились в помещение правительства. Вернулись довольные и возбужденные. Правительственное здание напоминает военный лагерь, все с оружием, тщательная проверка всех входящих. Пока беседовали с личным секретарем Базаргана, завязалась перестрелка неподалеку от здания премьер-министра, все вооруженные люди ринулись к своим позициям.
Ко мне со срочным визитом пришел английский посол. Он хотел бы уточнить, действительно ли было официальное признание Советским Союзом нового иранского правительства. Получив утвердительный ответ, сказал со вздохом, что теперь английскому правительству придется поступить подобным же образом, раньше они думали, что можно было бы обойтись молчаливым признанием де-факто.
В вечерних газетах появились сообщения о подходе кораблей американского военно-морского флота к южным берегам Ирана…
Утром 14 февраля поехал к Базаргану. В городе относительно тихо, на улицах баррикады, часть из них уже полуразобрана, можно двигаться посередине улиц, по бокам – разбитые витрины многих магазинов, следы пожаров. Вооружен чуть ли не каждый второй встречающийся мужчина. Нашу «Чайку» с красным советским флагом радостно приветствуют – машут руками, просто улыбаются, показывая пальцем, заглядывают внутрь, делают растопыренными указательным и средние пальцами знак победы. Из переполненного такси вооруженные молодые люди кричат: «Калашников бали!» (что означает «хороший автомат «калашников»!»), даже поднимают большой палец кверху – хорошо!
У молодых ребят оружие: тут и западногерманские автоматические винтовки G-3 (явно взяты с армейских складов), коротенькие тупорылые израильские «узи» (это в основном оружие жандармерии) и старые английские винтовки (из армейских резервов), и «калашниковы» – АК-47 (откуда?). К АК-47 отношение явно особое – надраены, вычищены, многие с завистью разглядывают их у счастливых обладателей этого оружия. На лицах молодых людей выражения большой серьезности, деловитости, расторопно расчищают дорогу, показывают, куда проехать. И радость – тщательно скрываемая за напускной серьезностью, какое-то физическое ощущение большой сознательности и ответственности. Невольно вспомнились утверждения шахских сановников о том, что иранцы по натуре ленивы, неподвижны и инертны. Как плохо они знали свой народ!
У здания премьер-министра большая охрана, на ступеньках подъезда в упор глядит пулемет с заправленной лентой патронов. В помещениях уйма вооруженного люда, видна усталость на лицах. Видимо, здесь и спали, и питались. На нас смотрят с большим и откровенным любопытством: вот они – «шурави», первые иностранные посланцы к главе революционного правительства.
Мы прибыли немного раньше времени, но ждать пришлось недолго – быстро пригласили в кабинет премьер-министра. Это одна из комнат, где ранее помещались советники аппарата. В официальной резиденции премьер-министра новое правительство демонстративно решило не размещаться.
В кабинете было трое: Вазарган, Амир-Энтезам и только что назначенный министр иностранных дел Санджаби – видный деятель «Национального фронта». Все они – инженеры по образованию, перешедшие затем к политической деятельности.
Поздравил присутствующих с победой революции, передал Базаргану официальную телеграмму А.Н. Косыгина с признанием временного революционного правительства Ирана, а Санджаби – поздравительную телеграмму от А.А. Громыко.
Беседа сразу же завязалась весьма непринужденно. Вазарган, не скрывая радости, тепло поблагодарил советских руководителей за быстрое признание. Наши народы, говорил он, всегда испытывали друг к другу дружественные чувства, но только сейчас появилась настоящая возможность их открытого проявления, и поэтому отношения между нашими странами должны получить новое развитие. Он рассказал, что революционное движение в Иране переживало различные этапы, но главное в нем то, что оно всенародное, национальное, сугубо иранское, а не «руководимое из-за границы». Ненависть ко всему злому и деспотичному слилась в единый поток. Но в то же время, поспешно подчеркнул Вазарган, оно и исламское движение со своим вождем. Сейчас после революции – первый трудный этап, но опыт и знания придут, и движение пойдет дальше.
Я поинтересовался, насколько верны сообщения о разногласиях в движении. Вазарган ответил образно: Иран был как безводная пустыня, но пошел дождь, превратился в ливень, Иран обрел свободу. Но ливень порождает селевые потоки, которые и разрушают. Однако как и сель, так и движение со временем успокоится, отстоится, и «мы перейдем к созиданию», завершил Базарган.
Внезапно премьер-министр заявил: мне еще полтора месяца назад американцы предсказали, что Советский Союз первым признает иранскую революцию, если она случится. Я удивился. Базарган пояснил: американцы уже давно установили с ним контакт, убеждали, что любые изменения в стране нужно делать строго в рамках конституции (шахской?!), т. е. «законно» и постепенно. Иначе, предостерегали они, если в Иране произойдет революция, тогда ее первым признает Советский Союз! Так и случилось, засмеялся Базарган.
«Это вы научили нас, как делать революцию, – продолжал он в шутливом тоне, – в Иране хорошо знают о революции в России 1917 года».
После приветливой часовой беседы распрощались, вышли в приемную, а там… там уже сидел, ожидая приема, временный поверенный в делах Японии в Иране! Без галстука, как бы подстраиваясь к новым «демократичным» временам.
А в это время… Совсем, как это было в немых кинофильмах, нужна подобная фраза. А в это время, когда мы были у Базаргана, беседовали и шутили, в это время, как оказалось, было захвачено посольство США с перестрелкой между морскими пехотинцами, охранявшими посольство, и вооруженной иранской молодежью. Перестрелка прекратилась после того, как посол Салливан приказал своей охране сдаться. Посла, около 70 сотрудников посольства и 20 морских пехотинцев взяли в плен. На место происшествия срочно прибыл Язди. Событие чрезвычайное, но беседовавшие с нами не проявляли никакого беспокойства – то ли им не сообщили, то ли они заранее знали… Любопытная деталь: наш помощник военного атташе был в это время по своим официальным делам в генштабе. Иранскому полковнику, с которым он вел беседу, позвонили и спросили, что делать: муллы у американского посольства никак не могут остановить нападающих. Полковник сердито рявкнул в трубку: «Скажите американцам, пусть вывесят белый флаг, тогда никто не будет нападать!» А ведь этот полковник еще несколько дней тому назад и не подумал бы о таком отношении к «союзнику».
Из множества версий о причинах нападения на американское посольство наиболее часто указывалось на укрытие в посольстве США архивов САВАКа.
Вечером наступившая было в городе тишина взорвалась. Внезапно прекратились передачи по радио и телевидению – срочное объявление: произошло нападение на станцию телевидения, просят как можно больше вооруженных отрядов прибыть на подмогу, как можно скорее… Через некоторое время: нападение на одну из мечетей, просим боевые отряды прибыть туда… И через 2–3 минуты уже слышны стрельба, шум, крики, мчатся грузовики, легковые автомашины с вооруженными людьми. Кажется, весь город спешит на помощь.
Борьба со сторонниками прежнего режима продолжается и в других городах Ирана, хотя к старому возврата нет, но что в будущем – никому не известно.
Идут сильные бои в Табризе – центре азербайджанских провинций Ирана. У нас там, в районе Маралана, группа специалистов, работающих на электрификации железной дороги. Они сообщают по телефону, что перебрались в подвал дома, который оказался между противоборствующими силами: с одной стороны ведут огонь саваковцы, засевшие в больнице, с другой – вооруженные отряды обстреливают больницу. Окна с обеих сторон дома разбиты пулями, побиты и глинобитные стены. Сидят вторые сутки. Иранские дружинники ползком принесли им кур и иранского хлеба-лаваша.
16 февраля было впервые объявлено о расстреле группы генералов. Помещены в газетах крупные фотографии до и после расстрела. Затем такие сообщения начали появляться весьма часто – заработали так называемые «исламские революционные трибуналы». Суд вершился по исламским законам. Все они были объявлены виновными не только в расстрелах демонстраций, пытках людей и верности шаху, но и в богоотступничестве, распространении «коррупции на земле».
Что-то мало слышно о сверженном Бахтияре, который кичился тем, что армия полностью ему подчиняется. А армия-то стреляла в народ по приказам Бахтияра. Промелькнуло лишь сообщение, что он «задержан». Всем, однако, хорошо известно, что Бахтияр, «ученик» Базаргана, находится под его прикрытием и ситуация для первого премьера революционного правительства создается деликатная – ведь Бахтияр действительно повинен в расстрелах тысяч людей, он стоял до конца, защищая шахскую конституцию, его ненависть к революции общеизвестна. А потом, этак походя, как незначительная информация: сообщение об аресте Бахтияра было «ошибкой», Бахтияр скрывается неизвестно где. Тут же предположение: поскольку Бахтияр в течение 30 лет был другом Базаргана, ему позволили избежать ареста. Действительно, через некоторое время Бахтияр вынырнул в Париже, развил бурную деятельность против иранской революции, против Хомейни, но… не против Базаргана. К тому же в это время Базарган был сметен со своего поста премьера новой волной борьбы за власть. Но это случилось спустя 8 месяцев…
Странные первые дни правления новой власти. Изменений вроде бы не ощущается, во всяком случае, на поверхности: так же толпятся, торопятся люди на улицах, скопление автомашин, открыты лавочки. Но это только на поверхности. Идут чистки в государственных учреждениях. Не успеют назначить одних руководителей, как их меняют на других. Многие заводы и фабрики стоят – это там, где владельцы, инженерно-технический и управленческий аппарат сбежали за границу или где-то притаились в стране в ожидании «лучших времен».
Внезапно, без объявления,18 февраля в Тегеран прибыл председатель Исполкома Организации освобождения Палестины Ясир Арафат. Его восторженно встречают повсюду: помимо революционных симпатий молодежи здесь еще и чувство благодарности – ведь палестинское движение подготовило много мужественных иранских борцов, сражавшихся и в подполье, и на баррикадах в последние дни. У Арафата – встречи с Хомейни, с ближайшим его окружением, с молодежью. Повсюду оптимизм, радость победы.
Палестинское движение – это борьба целого народа за свою независимость, даже за свое место на земле. Но это движение отнюдь не религиозное. Скоро во время встреч с палестинцами в Иране выявляется и маленький водораздел: религиозные деятели Ирана хотели бы видеть палестинское движение приспособленным к их целям – целям так называемой «исламской революции». Им, например, непонятно, почему палестинское движение, резко выступая против США и Израиля, видит в Советском Союзе дружественную силу. Такой подход вызывает, в свою очередь, недоумение у палестинцев – как можно не видеть, кто является врагами, а кто друзьями иранской революции?
В эти первые же дни начинает все более явственно чувствоваться трещина в том союзе сил, который совершил победоносную иранскую революцию. Уже через неделю после восстания «федаи иранского народа» объявили об организации демонстрации к дому Хомейни – требовать участия в послереволюционных делах. Хомейни выпустил воззвание, в котором назвал федаев «смутьянами», не имеющих отношения к исламу; заявил, что никого из федаев не примет и вообще призвал иранцев не участвовать в демонстрации. Неужели будет открытая конфронтация? Федаи сманеврировали: отменили демонстрацию, которая могла бы действительно продемонстрировать их силу, но и привести к стычкам, заявили, что проведут лишь митинги.
Вдруг появились сообщения, что неспокойно в Курдистане. Вроде бы начинается движение за автономию в рамках единого Ирана. Новое руководство страны решительно выступает против предоставления курдам каких-либо автономных прав. Куда пойдет это движение? Неужели новая власть не проявит понимания к требованиям курдов? Тогда неизбежны не только стыки, но может разгореться и борьба. На пользу ли это будет молодой республике?
Внезапно разражается сенсация. Американский общественный деятель Шоенманн, выступающий в защиту «прав человека», устраивает в одной из тегеранских гостиниц пресс-конференцию. (В свое время он был председателем общественного суда над американцами, воевавшими во Вьетнаме.) Шоенманн огласил магнитофонные записи своих разговоров с полковником Таваколли – нынешним военным советником Хомейни, заместителем начальника генштаба. Таваколли, видимо, приняв Шоенманна за агента ЦРУ, убеждал его в необходимости сохранения интересов США и Англии в Иране. Он был против намечавшегося ранее, до революции, американцами военного путча лишь по той причине, что в этом случае армия, уничтожившая, по подсчетам, тысяч двести (!) иранцев, сама разложится от этих массовых убийств. А она нужна прежде всего для борьбы, как он говорил, «с коммунистами». Поэтому он и убеждал американцев сохранить армию в этих целях. Хомейни, по его словам, антикоммунист, еще большими антикоммунистами являются окружающие его люди. Тактика Таваколли в том, чтобы не допустить развала армии, создать видимость, что она на стороне народа, всячески провоцировать левые силы на выступления, тем самым выявляя их, и ликвидировать левых. Конечно, убеждал он собеседника, существует угроза Ирану со стороны Советского Союза. Много говорил о роли Англии в Иране, о том, что американцам нужно поучиться у англичан, как нужно работать в стране, и т. д.
В конце своей пресс-конференции Шоенманн заявил, что понимает, какому он подвергается риску, но хочет внести свой вклад в героическую борьбу иранского народа, с тем чтобы не повторились трагедии Чили, Индонезии и других стран.
Примечательно, что, как выяснилось, корреспонденты американских, английских и французских агентств не передали сообщения об этой пресс-конференции. Зато круги, «близкие к исламскому ревсовету», усиленно распространяют опровержения материалов, представленных Шоенманном. Видимо, им ничего не остается делать другого.
Шоенманна быстренько выпроводили из страны. И до сих пор много неясного в этой истории.
Владельцам кинотеатров разослан циркуляр: не показывать фильмы о сексе, насилии, карате, а также… советские кинофильмы! Такого не было даже при шахском режиме.
Хомейни
24 февраля я встретился с Хомейни и имел с ним беседу.
Утром меня соединили по телефону с Санджаби. Я попросил его устроить встречу с Хомейни. Известил через Амар-Энтезама и Базаргана. Часа через два получили ответ: Хомейни примет сегодня в 5 часов вечера. При этом было добавлено: Хомейни иностранных послов вообще-то не принимает, но для советского посла делает исключение. Где точно расположена резиденция Хомейни – неизвестно, да и охрана там солидная, поэтому мы попросили провожатых. Их нам прислали – двух бородатых парней с автоматами.
Долго пробирались на юг, хотя и сами-то мы находимся не на севере, уже очень сильное движение на улицах в это время – «шулюк». Ехали через бедные районы: пьедесталы без статуй шаха, опаленные дома, побитые пулями стены, иногда сплошь разбитые окна. Людей на улицах, однако, много, они приветливо машут и красному флагу, и нашей большой машине, неуклюже переваливающейся по рытвинам узеньких улочек.
Вот и улица Иран. Направо куда-то ведет узенький проход, весь забитый людьми, видно много вооруженных ребят. Мы останавливаемся, наши провожатые выходят объясняться со стражей, толпа облепляет машину, носы прижаты к стеклам – стремятся разглядеть, кто там находится, ведь машина-то с красным флагом, а на нем эмблема вроде бы федаев – пятиконечная звезда и серп с молотом. Но лица дружелюбные.
Но вот нам расчищают дорогу, и мы медленно въезжаем в небольшой двор школы, в которой живет Хомейни. У окон толпа народа – ждут появления аятоллы. Нас с трудом проводят до закрытых дверей школы. После препирательств кто-то изнутри открывает нам дверь, и мы втискиваемся внутрь школы. Здесь толпы нет, но народу всякого много: молодые люди с оружием, много мулл в тюрбанах и свисающих широких одеяниях. Перед лестницей на второй этаж снова охрана, но нас уже встретили какие-то люди, кто они – не представляются.
Появление наше вызывает косые любопытствующие взгляды, особенно молодых, подвижных, бойко жестикулирующих священнослужителей, которые и тюрбан, и очки, и перстни на руках, да и саму одежду носят с каким-то кокетливым щегольством. С улицы слышен постоянный шум голосов – требуют имама.
Внезапно небольшого роста «духовник» в очках чуть не утыкается в меня, берет за обе руки, приветливо улыбаясь, приветствует наше прибытие. Как и все «новые» иранцы, он также не представляется. Позднее по фото мы узнали, что это был Халхалиль, весьма спорная и необычная фигура среди иранского духовенства, – одно время председатель скорых на руку исламских ревтрибуналов, затем глава организации по борьбе с наркотиками. (Эта организация произвела ряд успешных рейдов, пожалуй, «слишком успешных», т. к. оказались затронуты интересы некоторых «высших» людей, и Халхалиль ушел на время с арены, оставаясь явным противником Базаргана, которого не раз называл предателем революции.)
Но это все было потом, а пока… Халхалиль ввел нас в одну из классных комнат, где у входа мы сняли ботинки, – оказалось, ошибка. Нас повели в другой класс, куда мы уже вошли в носках. Нам сказали, что Хомейни придет сюда для разговора с нами. Мы, было, по своей европейской несообразительности горячо сказали: зачем же ему беспокоиться и приходить к нам, мы сами можем прийти к нему. Но нам объяснили, что так делается в Европе, здесь – по-другому: сидите, ждите, хозяин сам придет к вам.
В комнате парт нет, на стене одинокая черная доска напоминает о прежнем ее назначении. На полу простые ковры, у стены они покрыты белым, и лежат небольшие подушечки. Видимо, придется сидеть нам на полу у стены. На полу же стоят и телефоны. Душно, смеркается, за открытыми окнами шевелится, шумит толпа.
Хомейни появился в двери как-то неожиданно, без каких-либо предупреждений. Он среднего роста, в светло-коричневой накидке, под ней темная одежда, на голове черный тюрбан. Руки утонули где-то за мантией, то ли в широких рукавах, то ли просто так – за накидкой. Хомейни, выпростав правую руку, сделал ею общий приветственный жест, руку спрятал. Я подошел, поздоровался. «Дед» кивнул и жестом пригласил к одной из стенок сесть. Сели: я слева от него, наш первый секретарь-переводчик Володя Фенопетов со мной рядом и чуть впереди. Еще уселись двое мулл, подполз на коленях третий, какой-то парень на весу держал портативный магнитофон у рта Хомейни.
Хомейни кивал в ответ на мои приветственные слова, но глаза его отражали явную настороженность, выдавали какое-то состояние внутренней мобилизации к чему-то неожиданному. Это меня удивило. За многие годы дипломатической службы и общения с иностранными деятелями, когда встречаешься с ними впервые, я никогда не видел такой настороженной реакции у собеседников. Обычно бывало любопытство, вежливость, приветливость, даже холодность, но чтобы ощущение опасности, тревоги – не было. Значит, подумалось, видимо, это первая у него в жизни встреча с советским представителем, да еще в такой обстановке.
Лицо красивое, с правильными чертами. Особое впечатление производят глаза – глубокие, темные, из-под нависших широких бровей. Какая-то сила исходит от них. Руки не старческие, без синих прожилок, кожа ровная, цвет, как и лица, смугловато-розовый. Все это впечатление я составил, разглядывая в упор Хомейни, во время переводов, которые делал Володя. Хомейни смотрел на него, я – на Хомейни.
Хомейни хорошо отреагировал на приветственные слова, на мысль о том, что для отношений между обеими странами открываются новые благоприятные возможности.
В его высказываниях звучала и благодарность за дружественные чувства к иранской революции и народу, ее совершившему, и удовлетворение тем, что революция не только политическая, но и, как он говорил, и исламская, и гордость за то, что народ, практически безоружный, «кулаком» нанес сокрушительный удар по «одной из великих держав» и преступному режиму, который она поддерживала, и уверенность в том, что новый Иран не допустит никакого вмешательства извне. Шаха по имени он не называл, говорил – «этот человек».
О Советском Союзе Хомейни говорил хорошо: издавна между нашими народами были добрые отношения, ведь у нас самая протяженная граница. Во времена династии Пехлеви наступил холодок, «теперь же мы хотим иметь с вами самые добрые отношения», и я очень хочу, сказал он, «чтобы с вашей страной были не только дружественные отношения, но и искренние отношения».
Когда он говорил, то невольно подумалось: как примирить эти хорошие и правильные слова с тем неблагоприятным, что уже замечается в Иране в отношении нашей страны? Что это – действия вопреки воли и желанию Хомейни, что, он пленник своего окружения или сейчас лукавит?
Со своей стороны, разумеется, поддержал разговор на тему о необходимости добрых отношений, подчеркнул, что наше государство также родилось в огне революции и поэтому мы хорошо понимаем опасения иранского руководства относительно попыток вмешательства извне в иранские дела.
Рассказал о характере наших отношений. Хомейни, оживляясь, вспомнил, что в свое время Иран получил из нашей страны и головки сахара в синей бумаге, и галоши. Я рассказал о нынешней структуре наших торгово-экономических связей с Ираном. Все это произвело, кажется, благоприятное впечатление.
К концу разговора, который продолжался больше часа, аятолла стал явно чувствовать себя свободнее и непринужденнее. На прощание даже улыбнулся и подал руку, чего, как я потом узнал от других да и при дальнейших встречах, он обычно не делает. И вид у него к концу встречи был явно облегченный.
На беседе, оказалось, был внук Хомейни – Хосейн, он был возбужден, в коридоре, взволнованно держа меня за руку, спросил: «Ведь весь этот разговор надо немедленно же, сегодня вечером передать по радио и телевидению!» Я ответил, что вряд ли это нужно, иначе нарушится доверительность обстановки в разговоре.
Вышли на улицу… прямо в толпу. Люди проявляли еще более теплое отношение к нам. Теперь они стремились хотя бы дотронуться рукой до тех, кто уже в этом доме дотрагивался до Хомейни – вождя и имама. Наша машина никак не могла выехать: приехавший позже «мерседес» загородил узкий выезд. Толпа на руках отнесла «мерседес» в сторону. Под приветственные крики Хомейни появился в окне. Мы с трудом выбрались за ворота и далее долго добирались до посольства.
На следующее утро…
На следующее утро в глазетах появилась заметка со ссылкой на Франс Пресс, которое ссылается на одну из газет в Саудовской Аравии, которая (газета) ссылается на лицо, близкое к Хомейни, который ссылается на разговор с Хомейни о том, что Хомейни якобы заявил Советскому Союзу протест против вмешательства (!) Советского Союза в дела Ирана. Ответа Хомейни не получил, и теперь советско-иранские отношения, дескать, в критическом состоянии.
Да, много приходилось слышать лжи, но такой глупой стряпни, явно сочиненной в связи с моей беседой с Хомейни, еще не встречал…
Днем иранское радио, а вечером газеты и телевидение передали сообщение о нашем посещении Хомейни и почти полностью привели все его хорошие высказывания. Все это вызвало, конечно, сенсацию в дипломатических и журналистских кругах. В посольстве непрерывно звонили телефоны…
В этот же вечер иранское телевидение показало «Броненосец «Потемкин».
В общем, иранский народ узнал о том, что отношения между обеими странами должны быть добрыми – так думает и аятолла, и Советский Союз.
А 1 марта 1979 года Хомейни отбыл в главный религиозный центр страны – Кум. Своим представителем в Тегеране он назначил самого популярного политико-религиозного деятеля Телегани.
До того времени, когда Хомейни вовсе перестал принимать иностранных послов, – до сердечного приступа – я беседовал с ним еще раз пять-шесть. Тогда он находился в Куме. Однако случился сердечный приступ, его лечили в Тегеране, где он потом и остался жить в домике, примыкающем к небольшой мечети на севере города, неподалеку, между прочим, от Ниаваранского дворца – бывшей резиденции шаха.
Нам приходилось за 150 км от Тегерана ехать в Кум. Выезжали загодя, так как дорога часто бывала забита транспортом, а в самом Куме тем более.
При въезде на центральную площадь Кума, когда впереди разворачивалась панорама золоченых куполов знаменитых кумских мечетей, мы сворачивали вправо, ехали вдоль небольшой речки, затем перебирались налево через мост на другую сторону. Там – простенькие, одноэтажные дома той прослойки иранского общества, которую можно назвать ниже средней. В одном из кварталов – небольшая узкая улочка, выходящая на пустырь перед речушкой. Второй дом с угла – одноэтажный – резиденция Хомейни. Через дорогу в нескольких домиках нечто вроде канцелярии, «отстойник» для посетителей, их потом проводят через улочку в дом, где Хомейни. На пустыре, улочке – вечные тысячи людей, жаждущих увидеть имама, умилиться при взгляде на него. По одеждам и лицам видно – люди прибывают из различных мест страны…
«Дед» время от времени появляется на плоской крыше своего одноэтажного домика в окружении близких ему людей – сына Ахмеда, иногда внуков, с ним вечно Тавассоли – чернобородой, с цепким взглядом, здоровенный мулла – он и секретарь, и телохранитель…
Толпа при появлении имама взрывается приветственными криками. Кричат истошно, надрываясь, вкладывая все накопившиеся эмоции. Скандируют и хором, и в одиночку. Кричат искренне, самозабвенно. У многих, особенно у мужчин, слезы на глазах.
Хомейни всегда в тюрбане, просторном, халатообразном одеянии с широкими рукавами. Его движения плавные, как в замедленном кино. Поднимает, полусогнув, правую руку в приветствии, делает ею медленные жесты, плавно – вверх, вниз, вверх, вниз. Также плавно, медленно поворачивается вправо, как бы желая охватить толпу от края и до края, от горизонта и до ног своих. Вверх, вниз – медленно, как опахало, машет рука. На красивом лице, носящем, как всегда, несколько угрюмое выражение, чему способствуют густые, мощные, темные брови, не отражается никаких эмоций – ни радости, ни печали, ни удивления, ни торжества, ни умиления, ни благодарности – ничего. Равномерные с поворотом корпуса тела взмахи правой, полусогнутой в локте рукой, левая поддерживает полу халата. Изредка вскинется бровь. Рядом стоящим он также не произносит ни слова. Речей с крыши он не говорит.
Спокойно-величавая, без слов манера Хомейни создает потрясающий контраст ревущей толпе. Если смотреть со стороны, что нам приходилось делать несколько раз, то создается потрясающее ощущение искренности всего этого зрелища. Но любоваться и созерцать долго у нас возможности нет. Расслабляться нельзя – через несколько минут будет ответственный разговор с Хомейни, а к нему надо сосредоточиться, быть начеку, настроить себя на нужный лад…
Появляется Хомейни перед народом на 3–4 минуты, после чего он, а за ним вся свита удаляются с кромки крыши, куда-то вглубь, затем вниз, одним словом, исчезают во внутренних покоях. Там наверняка «деда» ждут какие-то важные или нужные ему посетители.
В ожидании приема нас обычно проводили в домик напротив – нечто вроде канцелярии.
У порога снимаем обувь, шествуем в носках вглубь по мягким подстилкам. Приглашают присесть на пол – мебели, кроме нескольких небольших на маленьких ножках столиков, нет.
Люди здесь из службы Хомейни страх как бородаты, заросшие, кажется, до разреза глаз, но добрые, вежливые. Поскольку мы приезжали часто очень рано утром, нам предлагали крепкий чай в миниатюрных персидских стаканчиках, сахар, по обычаю, вприкуску. Иногда, если «служители» начинали скромно завтракать, – лепешки, брынза на расстеленной на полу газетке плюс чай – вежливо, гостеприимно предлагали разделить трапезу. Если кто-либо курил – предлагал и нам сигарету. Они не расспрашивали, кто мы такие, зачем пожаловали. Люди простые, но понимали – раз ждут приема у имама, значит, с нужными делами пришли, следует их уважать.
Однажды, когда ожидали, вот так, сидя на корточках, когда позовут к Хомейни, оказались невольными свидетелями того, как принимает посетителей «канцелярия имама».
Поделиться книгой: