Помоги проекту - поделись книгой:
Оптимистичны настроения в отношении возможности договориться по-хорошему с вождями духовенства. Пусть они будут «консультантами» при принятии законов, следят за соблюдением «исламского права». Откровенно говорят, что аятолла Шариат-Мада склоняется к сотрудничеству с правительством. Хомейни, правда, непримирим, к нему сейчас трудно найти подходы, а ведь еще лет пять тому назад деловые круги считали вполне возможным договориться и с ним, снова напоминают, как они предлагали шаху пригласить Хомейни, советовали, как практически это сделать. Шах зря не послушался советов – отказался, фыркнув.
Промышленники не считают, что либерально-буржуазная оппозиция в лице «Национального фронта» имеет какое-либо серьезное влияние в стране. Нет современного Моссадыка. «Нацфронтовцы», правда, много и крикливо шумят. Но для шаха они – не опасность, им будет дан выход для их политических страстей: право проводить демонстрации, митинги, печататься. Это для режима не страшно.
Действия двора и лично шаха придется немного ограничить – уж слишком далеко они зашли. Сестры шаха и другие члены его семьи будут особо ограничены в своей деловой и политической активности. Они уже стали притчей во языцех. Надо будет отменить пост министра двора, слишком сильная была фигура, сильнее правительства.
Между тем в забастовках все больше начинает выдвигаться политических требований. Например, убрать сотрудников САВАК из учреждения или завода, разрешить деятельность партий, обеспечить свободу слова. Забастовки явно перерастают из чисто экономических в политические. Все более физически ощутимое воздействие на обстановку в стране они оказывают экономическим путем, но уже при политических требованиях.
О росте политической сознательности свидетельствуют забастовки в знак солидарности с работниками других заводов или учреждений. Это уже более высокая ступень политической сознательности – бастовать за законные интересы других.
Правительство по-прежнему ведет политику кнута и пряника: расстрелы на улицах и попытки уступками оппозиции сбить накал выступлений.
Обсуждается новый закон о «свободе печати». По этому поводу карикатура в газете: лежит ниц фигура с пером в руках, на ней стоит чиновник и читает закон о свободе печати. В связи с требованиями оппозиции судить коррумпированных министров помещается другой юмористический рисунок. В тюремной камере трое за столом, во главе которого пустое кресло для председательствующего. Подпись: «Давай начнем заседание, не дожидаясь прибытия премьер-министра». (Намек на предстоящий арест Ховейды?)
Появилось сообщение: бывший глава САВАКа генерал Насири, спешно упрятанный шахом от волнений послом в Пакистан, отозван из Исламабада, находится под домашним арестом. Вот его шах может отдать оппозиции на съедение.
Растут, как грибы, политические партии – разрешение на их создание дано. Их уже около 90! Кого здесь только нет. Есть и «партии», состоящие из 2–3 человек. Вот это «свобода»! Только кому и что она дает?
А что же шах? Как он сманеврирует, понимает ли он глубину происходящих событий?
…6 октября 1978 года. Яркий и жаркий солнечный день. Открытие осенней сессии меджлиса в громадном современном здании сената. В высоком фойе полумрак, прохлада. Собираются депутаты обеих палат в черных визитках, высшие офицеры, иностранные послы в парадной форме. Неторопливые разговоры группками. Кое-где мелькают тюрбаны священнослужителей. Внешне кажется, что не было и расстрела на площади Жале, кровавых стычек на улицах Тегерана и других городов. Трудно поверить, что страна практически парализована всеобщей забастовкой. Послы оживленно обсуждают между собой одну тему – что будет дальше. Те, кто имеет знакомых среди министров, высших сановников, ищут встречи с ними, хоть какую-нибудь информацию получить о настроениях среди все еще власть предержащих.
Зовет звонок, занимаются места в полукруглом зале с балконом. Внизу – за отдельными столиками места членов правительства, далее – кресла депутатов. Иностранные послы и корреспонденты – на балконе. Впереди, как бы на сцене, – большой, длинный стол, кресла с высокими спинками. Говор постепенно умолкает, Внезапно раздаются отдаленные, все приближающиеся крики: «Шахиншах! Шахиншах!» Сзади стола медленно раскрываются двери, все встают. Входят шах с шахиней. Он в белой парадной военной форме, далее размеренным шагом следуют в золоченых формах военные адъютанты шаха, министр двора, другие сановники. Блестят эполеты, золото и серебро орденов, аксельбантов, пышных эполет. Слышен пушечный салют.
Шах с шахиней занимают места за столом, садятся. За спинками кресел навытяжку в парадной форме – высшие военные чины. Садятся и все присутствующие – это новость, ранее «тронные речи» шаха слушали стоя.
Шах начинает читать свою речь. Он довольно спокоен, его глуховатый голос звучит уверенно. Шахиня, наоборот, явно нервничает, изредка бросает косые взгляды по сторонам. Народ требует ухода шаха, это сейчас фокус всех выступлений. Что же скажет шах в эти решающие минуты его правления? Сможет ли он правильно оценить положение, что предложит изменить? Ведь без изменений явно нельзя обойтись?
О чем же говорит шах?
Он не отрицает – в стране волнения, это результат «демократизации» общественной жизни, утверждает он, но были и «задуманные действия», и заговоры. Нет, не понимает шах размаха народного движения и его требований или нарочито игнорирует их – ведь как легко свалить все на «демократизацию», которой и в помине нет, и на излюбленную причину – заговоры, традиционную формулировку всех монархов.
Далее шах касается другого сюжета: если внутри не будет единства, создается угроза независимости страны. Смысл простой: сплачивайтесь, иранцы, вокруг монарха. Шах признает малую эффективность экономических мероприятий правительства (оно ведь всегда козел отпущения), говорит о необходимости приведения экономических планов в соответствие с возможностями, о решимости исправлять ошибки (какие, чьи – не говорится). Об отношении с США, СЕНТО не упоминает, хотя ликвидация ирано-американского военного союза – одно из требований оппозиции. Ни слова и о том, когда будет отменено военное положение. Такая речь явно ни ко времени, ни к месту. Шах делает хорошую мину при плохой игре, нарочито не замечает глубины событий в стране. Его советники явно перестарались. Речь шаха лишь подхлестнет движение против него.
Кончил читать, сложил бумагу, передал ее изогнувшемуся престарелому министру двора Ардалану. Вновь раскрываются задние двери, шах с шахиней удаляются, все по расписанному церемониалу.
Все это заседание, люди, позы, одежды напоминают помпезные кинокадры из «царской жизни»… Возникает ощущение какой-то нереальности происходящего. Где мы находимся? В Голливуде или в революционном Иране осени 1978 года?
С этим событием практически совпадает по времени и другое, на которое, откровенно говоря, в то время не было обращено особого внимания.
Краткое сообщение в печати: по настоянию иранских властей Хомейни вынужден покинуть Ирак, хотел перебраться в Кувейт, но кувейтцы не пустили; тогда он по туристской визе прилетел в Париж.
Это, конечно, закулисная работа шаха – убрать опасного бунтаря подальше от иранской территории. Иракские власти в этом деле оказались сговорчивыми и понятливыми, не зная, конечно, как это обернется против них через пару лет.
Правительство публично, всеми средствами делает вид, что сможет выдержать все разгорающийся шторм…
Премьер-министр Шариф-Имами принял нас вежливо и с интересом. В практических делах наших экономических отношений с Ираном трудностей много, он обещает принять меры, говорит:
– После заботы о сельском хозяйстве наш приоритет – отношения с Советским Союзом.
– А как же внутреннее положение страны?
– Все уляжется, – успокаивает премьер. – Из девяти десятков партий останется две-три, остальные либо сами рассыплются, либо сольются по практическим соображениям.
Несмотря на военное положение, идут важные политические переговоры. С духовенством переговоры он ведет сам, лично, и уверен, что договориться можно, наибольшая трудность – позиция Хомейни, но и тут не все уж безнадежно.
После прохладного, спокойного, полутемного кабинета премьер-министра, где вроде бы все как прежде, контрастом бьет по нервам яркая улица с лихорадочным движением, множеством людей, кажущихся взволнованными, и газеты, газеты, где на 4–6 страницах списки бастующих предприятий и учреждений.
Уже создаются и так называемые «центральные стачечные комитеты» с участием выборных делегатов с мест. Это тоже новое явление, еще одна ступень стачечной и политической борьбы, шаг к
Крупная забастовка на Исфаханском металлургическом комбинате. Бастуют 20 тысяч человек. Требования экономические и политические: убрать с завода казнокрадов и саваковцев. Дирекция пытается использовать советских специалистов как штрейкбрехеров. Обратилась к ним с просьбой: не могли бы советские специалисты заменить бастующих иранцев на тех объектах, где необходимо непрерывное производство (коксовые батареи, водо– и воздухоснабжение). Положение деликатное. Действительно, выход из строя этих служб нанесет громадный, может быть, непоправимый ущерб всему комбинату, а он, в конце концов, – достояние иранского народа, единственный в стране металлургический комбинат. Как быть? Советский генеральный консул в Исфахане Погребной правильно посоветовал нашим специалистам. Они ответили дирекции: по условиям контрактов мы здесь лишь «советники» при эксплуатации завода иранским персоналом. Забастовщикам же доверительно разъяснили опасности, грозящие заводу в случае остановки жизненно важных для него служб.
Применяют забастовщики и хитрости. В Ахвазе забастовавшие рабочие захватили домостроительный комбинат. Губернатор бросил на них войска. Силы оказались неравными. Тогда забастовщики срочно вывесили портреты шаха и промонархические лозунги. Войска удалились, но… забастовка возобновилась.
…Из США срочно прибыл иранский посол Захеди. Он – личный друг шаха, шахини, постоянный пропагандист опасности, якобы исходящей для Ирана от Советского Союза. Становится вскоре известным: Захеди привез «советы» шаху от американского руководства – держаться твердо, на уступки оппозиции не идти.
…А по городу ползут слухи о возможном отречении шаха в пользу сына. И регентов называют различных. В их числе и Захеди…
…И уже известно, что сейчас ни шах, ни шахиня не могут приказать правительству осуществить тот или иной проект, как это было ранее само собой разумеющимся делом. Их указания могут быть только «предложениями», которые должны лишь рассматриваться правительством, оно и примет решение.
Это уже реальное ускользание власти из рук шаха.
Надо встретиться с ним самому. Что думает шах? И есть ли у него власть?
…Шах сидел сутулясь, похудевший, мрачный. В тишине приемной комнаты Ниаваранского дворца негромко звучали его слова. Он не понимает, что происходит, ведь он хотел лучшего – быстрого развития страны. С горечью сказал: цели «великой цивилизации» оказались недостижимыми, я что-то не учел, придется остановиться. Странно, заметил он, что в народе нет духовного единства, ведь цели-то «великой цивилизации» такие благородные. Сейчас – разброд, все чего-то
Но… это возможно, если в стране будет «все нормально». Все дело в том, будет ли «нормально»? В этом он не уверен, беспорядки и разлад могут настолько усилиться, что события выйдут из-под контроля и тогда власть возьмут военные, даже без его, шаха, согласия.
Шах помолчал, затем почему-то тихим голосом сказал, почти прошептал:
– Я не хочу такого исхода…
Расстались, как всегда, у двери. Шах с трудом улыбнулся:
– Может быть, все обойдется.
Я как-то реально почувствовал, что это моя последняя встреча с шахом, он явно не чувствует смертельной угрозы….
«Новинка» в нашей жизни: перестали выходить газеты. Забастовка иранских газет после того, как в редакции пришли военные цензоры. Зато без газет – воля слухам и… обращениям Хомейни, «Национального фронта», Центрального стачечного комитета. Их воззвания расклеиваются на стены домов и заборов, около них толпятся люди.
16 октября – сорок дней после расстрела на площади Жале. Всеобщая забастовка, массовый выход на улицы, к которым призывали лидеры оппозиции, не состоялись. С самого раннего утра по улицам всех городов двигались грузовики с солдатами, бронетранспортеры, танки. Это была контрдемонстрация военной силы режима, готового безжалостно сокрушить оппозицию. На Бехеште-Захра вновь было много народу, в разных частях города произошли стычки, были и убитые – к этому уже иранцы как-то привыкли; говорят, например: убитых-то было немного – «всего-то» 6—10 человек.
Зато снята цензура с газет, они снова стали выходить и, как бы компенсируя себя за вынужденное молчание, помещают практически любые критические высказывания оппозиции (кроме, конечно, крайних – о свержении шаха, об этом оппозиция открыто речи еще не вела).
А забастовки начинают оказывать влияние и на нас. Получили сообщение, что на железной дороге, на советской стороне от Баку до пограничной станции Джульфа Советская, скопилось 2,5 тыс. железнодорожных вагонов с грузами для Ирана, а с другой стороны границы, в Джульфе Иранской, стоят около 1,5 тыс. вагонов назначением в Советский Союз. В Пехлеви, иранском порту на Каспии, болтаются на штормующем рейке и у причалов в ожидании разгрузки 12 советских грузовых судов, часть из них типа «река – море» с грузами с Балтики, им нужно разгрузиться и успеть уйти до прекращения навигации на Волге.
…Министр иностранных дел Англии Оуэн делает заявление, вызывающее взрыв негодования в Иране. В результате беспорядков, вещает англичанин, власть сначала могут захватить реакционные фанатики, а затем левые, за которыми появится Советский Союз! Неумная прошахская пропаганда, оскорбительная для иранцев самых различных слоев. Неудивительно, что мы замечаем в один из дней в конце октября, как английское посольство, что напротив нас через улицу, окружено плотными рядами солдат.
В конце октября остановлена подача газа в СССР, ввиду забастовок полностью прекратился вообще экспорт нефти из Ирана. Это самый сильный удар оппозиционного движения по режиму, тем более что требования нефтяников исключительно политические: отмена военного положения и освобождение всех политзаключенных. Как пойти шаху на их удовлетворение, что же останется тогда от его власти? Но и как прожить стране без нефтепродуктов и без иностранной валюты, которую приносит экспорт нефти?
Забастовала иранская авиационная компания «Иран эйр». Требования политические: долой деспотизм, свободу политзаключенным, судить бывших начальников и т. д. Иностранные самолеты не обслуживаются. В Мехрабадском аэропорту горы чемоданов. Американцы сами обслуживают свои «джумбо джеты» – «Боинги-747», которые двумя-тремя рейсами каждый день вытаскивают из Ирана тысячи своих соотечественников.
Посетил министра иностранных дел Афшара-Касемлю. Опять он принял не в министерстве, а в нерабочее время в своем роскошном доме. Суждения министра, по-моему, хорошо отражали умонастроения привилегированной верхушки иранского общества, оторванной от своего народа.
В чем причина ныне все обостряющейся борьбы?
– Слишком быстро было дано слишком много свободы (!).
Все большую организованность и согласованность выступлений оппозиционных режиму сил министр объяснил исключительно «интригами», направляемыми извне, действиями некоторых «подпольных политических сил». Это был опять намек на «действия коммунистов», поскольку министр несколько раз подчеркивал, что ни духовенство, ни «Национальный фронт» организаторскими способностями не обладают.
Афшар, кажется, искренне недоумевал, почему народ идет за Хомейни.
– Как же так! – восклицал он. – Сейчас Хомейни – национальный герой, хотя многие годы никто его в Иране и не знал, да и духовенство ведь тянет к средневековым порядкам!
По словам министра, шах отдал почти всю власть правительству, из членов правительства принимает лишь министров обороны и иностранных дел. Армия, уверял он, предана шаху, хотя и испытывает все большее беспокойство той ролью, которую ей приходится играть в подавлении внутренних волнений. На установление военной диктатуры шах не пойдет, уже поздно, страсти накалились и введение военной диктатуры лишь усилит кровопролитие, а шах «не хочет больше крови». Впрочем, в этом духе мне уже говорил и сам шах…
Должен сказать, что интерес к Советскому Союзу по мере разворачивающейся драмы увеличивался. Видимо, для иранцев самых различных слоев было небезразличным отношение нашей страны к этим событиям. Московское радио, особенно вещание на персидском языке, жадно слушалось сотнями тысяч, если не миллионами, иранцев. В газетах начали появляться перепечатки передач московского радио. Антикоммунистическая и антисоветская пропаганда, проводившаяся властями, только разжигала у народа интерес к Советскому Союзу и, откровенно говоря, симпатии. Это была, так сказать, оборотная сторона, в общем-то, опасного для советской колонии в Иране явления – нагнетания недружелюбия к нашей стране.
События ускоряются
4 ноября на территории Тегеранского университета произошли ожесточенные вооруженные схватки войск со студентами.
Эти события в университетском городке, как оказалось, были засняты операторами тегеранского телевидения и вечером того же дня передавались в эфир!
Демонстрация вначале была явно мирная, но оппозиционная, лозунги в честь Хомейни выкрикивались открыто. Затем кто-то кого-то начал куда-то не пускать, в воздухе замелькали руки, палки. Вот собралась кучка молодежи – отбивают своего товарища, захваченного солдатами. Драка. В ход идут уже кулаки, ноги…
Внезапно камера резко накренилась – видно, что и ребята инстинктивно приседают, вбирая голову в плечи. Ясно – неожиданный выстрел или, скорее, выстрелы. Оглядываюсь назад, молодежь за руки и за ноги быстро протаскивает своего раненого товарища. Вот, как по команде, вновь они втягивают головы. Значит, еще залп или выстрелы. Камера проскакивает по кустам, захватывает дорогу, косо останавливается на входных воротах. Там солдаты. Они стреляют. Прямо в толпу. От ворот на камеру бегут молодые люди. Камера гаснет, видимо, меняет место – атакуют солдаты.
Вот новый кадр: солдаты избивают длинными дубинками молодежь. Мы знаем – это дубинки с сильным электрическим разрядом, вызывают шоковое состояние. А сзади, расширяясь, ползет мутное облако белого дыма, видны солдаты, спешно одевающие противогазы – здесь применяются гранаты со слезоточивым газом.
Оператор снимал с откровенным сочувствием к молодежи. И молодежь выглядела героически. Несмотря на жертвы, молодые люди явно не сдавались, они перебегали от укрытия к укрытию, град камней обрушивался на солдат. Повсюду видны возбужденные, но решительные лица…
А утром в газетах на первых страницах помещено провокационное сообщение со ссылкой на московского корреспондента Франс Пресс: «Русские (газета «Правда») нападают на религиозных деятелей. Хомейни не может рассчитывать ни на малейшую поддержку со стороны Советского Союза». Это нелепое сообщение, но это действие враждебных нам сил, попытка показать, что мы якобы вмешиваемся во внутренние дела Ирана и что мы за шаха, против Хомейни, а это в тех условиях означало – мы против иранского народа. Все это имело целью науськивание на наше посольство и всех советских людей темных элементов, а может быть, и «оправдание» запланированных действий.
Немедленно приняли меры. Срочно выпустили заявление посольства: Советский Союз не вмешивается во внутренние дела других государств; сообщение Франс Пресс из Москвы, напечатанное 4 ноября, не есть изложение позиции Советского Союза и материалов советской печати, а собственный комментарий корреспондента Франс Пресс.
Советник Островенко поехал в МИД с требованием о содействии властей в опубликовании нашего заявления, пресс-атташе Фенопетов направился в редакции газет с нашим текстом.
5 ноября заявление советского посольства было опубликовано во всех газетах. Мы было вздохнули с облегчением, но, как оказалось, этот день стал весьма драматичным.
С утра в городе с улиц исчезли полицейские, а волнение на улицах до сих пор невиданное. Кажется, весь город во власти толп молодежи. Поджигаются стоящие автомашины, громятся винные лавки, вообще магазины, где не успели закрыть металлические ставни, горят кинотеатры. Все это делается беспрепятственно, безнаказанно. Ни полицейских, ни солдат. Звон стекол разбиваемых витрин слышен нам даже за посольскими стенами.
На прилегающих к посольству улицах Черчилля и Хафеза – кучки возбужденных иранцев, истошно кричат: «США и СССР – наши враги!» Подъезжают на машинах и малюют на стенах посольства заранее припасенной краской огромными буквами: «Смерть шаху!», «Смерть пособникам шаха!». Вот оно – последствие вчерашних провокационных газетных уток относительно нашей позиции.
Затем по улицам стали разъезжать непрерывно гудящие, с включенными фарами автомашины, на машинах антишахские листовки.
Посольство никем не охраняется. Всю охрану, и полицейских, и солдат, как ветром сдуло. С близлежащих улиц поднимаются клубы черного густого дыма. Нам хорошо видно, как группки людей сноровисто расшибают стекла в магазинчиках, из некоторых окон уже валит пламя. Пожарных команд нет…
Залез на крышу нашего строящегося жилого дома. Тегеран – как на ладони. Над городом стоит жуткий вой от автомобильных сирен и криков. К небу в различных частях поднимаются столбы дыма. Насчитал более пятидесяти, сбился со счета, слез с крыши. Дал указание привести в полную готовность все наши противопожарные средства. Подтащили к прудам мотопомпы, опробовали их.
К городскому гулу стали примешиваться выстрелы. Сначала одиночные, затем очереди – горохом, потом тупые удары танковых пушек.
Ведем строгий учет всех наших товарищей – кто где находится. А их более 8 тысяч в 24 точках страны. Те, кто приезжает, рассказывают: автомашины останавливают вооруженные молодые люди, спрашивают национальность сидящих в машинах. Наши отвечают: «шурави» – советские. Тогда налепляют на автомашину антишахскую листовку, приказывают включить фары и отправляться домой. При этом рекомендуют посидеть несколько дней дома. То же советуют и нашим специалистам в других городах. С ними мы поддерживаем постоянную связь по телефону.
Получаем сообщения: сожжены помещения ряда министерств: труда, экономики и финансов, информации, других учреждений, кинотеатров. Совершены нападения и на представительство советского «Ингосстраха» и «Аэрофлота». Разбиты витрины Иранского общества культурных связей с Советским Союзом.
В городе раздают и расклеивают рукописные листовки о братании солдат со студентами, о получении молодежью оружия, о мятежах в отдельных гарнизонах…
Что это – начало всеобщего восстания? Но что-то не похоже по нескольким обстоятельствам: громятся и поджигаются банки, лавки, кинотеатры – зачем? Нет сообщений о какого-либо рода действиях против центров власти – шаха, правительства, парламента. Почему убраны с улиц полицейские и солдаты? И много других вопросов возникает в этой суматошной обстановке, и поэтому не вырисовывается мнение о крупном событии принципиально нового характера. Не видно целеустремленных политических действий. Типичные так называемые беспорядки. Только в громадных масштабах. Мелькает мысль об их сознательной организации. Не организованы ли они властями, чтобы напугать обывателей и под шумок побить оппозицию?
Наши размышления прерывает сообщение дежурного по посольству. Пришел молодой иранец, сказал, что он друг Советского Союза, поэтому не может не сообщить нам о том, что только что узнал: готовится поджог «толпой» посольств Англии, США и Советского Союза. Он просит нас убрать в безопасное место наших детишек. Убежал.
Мы выглянули в окно: действительно, напротив, через дорогу из помещения английского посольства уже валят сизые, а затем черные клубы дыма. Прибежал наш товарищ из района американского посольства: оно охраняется плотным кольцом солдат, в боковых улочках – уйма возбужденных людей. У нашего посольства – ни одного полицейского или солдата. Наши товарищи заняли места по «боевому расписанию».
Немедленно связался по телефону с министром иностранных дел Афиаром-Касемлю. Рассказал ему о предупреждении иранца, потребовал принятия властями самых действенных мер для обеспечения полной безопасности посольства и всех советских людей, находящихся в Иране.
Министр удивился: как это – предполагается поджог советского посольства? О намечаемом поджоге английского и американского посольств он знает, но о советском не слышал…
Пришлось прервать его невольные признания:
– Господин министр, нам хорошо видно, как уже горит английское посольство, оно рядом с нами, у нас же нет ни одного человека охраны.
– Я уже говорил военным властям о необходимости установить охрану советского посольства, – раздраженно сказал министр, – хорошо, я снова им напомню, не беспокойтесь…
Однако охрана у нашего посольства в этот день так и не появилась.
Позднее английские дипломаты рассказали нам, что за полчаса до налета на их посольство вся иранская охрана неожиданно исчезла. Телефонные звонки посла в иранский МИД ни к чему не привели. Затем около 60 иранцев, сковырнув заранее припасенными металлическими штангами ворота, ворвались в служебное здание. На двух этажах учинили полный погром, подожгли бумаги и мебель, забросали другие окна бутылками с зажигательной смесью, подожгли хранилище с газойлем. Неоднократно вызывавшиеся пожарники так и не приехали. Пожары удалось потушить самим сотрудникам…
Как-то быстро после суматошного дня наступил вечер, и по радио было передано экстренное объявление: в городе вводится комендантский час с 9 часов вечера до 5 часов утра.
И сразу стало тихо. Слышны были лишь громкие рупоры полицейских машин, объявлявшие о комендантском часе. Улицы мгновенно опустели.
Воцарилась тревожная тишина.
По радио – заявление военных властей: вот, 5 ноября мы были «нарочно» либеральными, чтобы показать, к чему могут повести беспорядки, организуемые лицами, «воспитанными в подоле иностранцев». (Сразу подумалось: события 5 ноября – крупнейшая провокация властей, устроивших погромы, поджоги для запугивания обывателей.) Конечно, военные власти тут же предупреждают, что уж теперь-то они будут строго наводить порядок.
В этот же день в Иране становится известным провокационное заявление президента США Картера о том, что он, дескать, в самых сильных заявлениях предупреждал Советский Союз (!) о недопустимости вмешательства во внутренние дела Ирана и что если Советский Союз вмешается, то США не останутся безучастными. Случайное ли совпадение фальшивых заявлений США и англичан о каком-то советском «вмешательстве» в иранские дела с аналогичной кампанией шахских властей, его пропагандистской машины (которая, впрочем, мы давно уже знали, работает с чужого голоса) с событиями 4 и 5 ноября в Тегеране и других иранских городах? Что делают под шумок и планируют заокеанские «друзья» Ирана?
6 ноября, как и ожидалось, правительство Шарифа-Имами подало в отставку, новое правительство шах поручил сформировать начальнику штаба Верховного главнокомандования генералу Азхари. Итак, теперь вся власть отдана в руки военных. Более тревожного сигнала о размахе событий в стране трудно представить.
А что же шах? Будет ли он «железной рукой наводить порядок», как советовали ему иностранные друзья и часть высших военных, или же будет маневрировать политически под прикрытием военных?
В полдень шах выступает по телевидению и радио. Монотонный, бесцветный голос и… такое же содержание его обращения к нации: я пойду и дальше по пути политической либерализации, я – часть революции (?). Но смотрите – к «справедливой революции» (!) народа присоединились «подрывные элементы» и в результате погромы, поджоги, убийства, анархия; поэтому «на время» я назначил правительство во главе с военными, после наведения порядка будут проведены свободные выборы и т. д. и т. п.
Выводы напрашиваются сами собой: шах не хочет или не может понять существа и глубины оппозиционного движения, он фальшиво причисляет себя к «революционерам», чтобы сбить с толку какую-то часть населения (хотя жест довольно показательный, свидетельствующий о популярности оппозиционного движения), военные будут силой наводить порядок, о смене власти или существенных уступках оппозиции шах не думает. И еще яснее становится, что события 5 и 6 ноября были делом рук властей с целью всеобщего устрашения и оправдания приведения к власти военных.
В этот же день меня пригласил в МИД мой старый знакомый Ахмед Мирфендерески. Он долгое время был иранским послом в Советском Союзе, прекрасно знал с детства русский язык. По возвращении в Иран его назначили первым заместителем министра иностранных дел, но в начале 1974 года он неожиданно исчез с политического и дипломатического горизонта. Как выяснилось позднее, по требованию американцев шах снял Мирфендерески с высокого дипломатического поста, им не нравилось проявление в дипломатическом ведомстве Ирана линии, не полностью отвечающей американским интересам в отношении Советского Союза. Мирфендерески, конечно, лучше понимал, чем американцы, где лежат иранские национальные интересы… По приезде в Тегеран я спрашивал в МИДе и у знакомых иранцев, где же находится Мирфендерески. Они, как правило, отмалчивались либо давали понять: он у шаха в опале.
И вот снова Мирфендерески выплыл на поверхность. С улицы слышна стрельба, как ехать в таких условиях в МИД?
Поделиться книгой: