Помоги проекту - поделись книгой:
Анатолий Николаевич Томилин
Возвращение
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Итак, мы возвращаемся. Если произнести эти слова вслух, они прозвучат нелепо и торжественно. Но что поделать, — сегодня ровно тринадцать лет, как мы покинули Землю.
Мы — это Жан-Мари Летруа — второй штурман «Кассиопеи».
Алексей Соколов — астроном и биолог экспедиции, по совместительству — врач.
Хьюберт Пакстон — он ведал двигателями, и мы называли его «кочегаром».
Марта Эпрехт — инженер-радист. На ее руках были вычислительные машины и вся автоматика.
И я — первый штурман «Кассиопеи».
Пять человек — состав первой международной межзвездной экспедиции, стартовавшей тринадцать лет назад…
Сегодня наш корабль пересек границу солнечной системы. На борту двое: я — теперь единственный штурман и Вольт — мой сын. И мы возвращаемся.
Те, к кому попадет этот дневник, найдут в нем подробное описание рейса, трех планетных систем, которые мы посетили и на которых оставили Алексея, и Пакстона, и Летруа… Найдут расчеты траекторий и описание переоборудования топливных бункеров. И ни одного слова о чувствах, о людях, о себе. Правда, шестого ноября тысяча девятьсот семьдесят пятого года на страницах, моих записей о режиме полета слабой рукой Марты набросаны строчки: «Неutе hаbе 1сh еinеn Sоhn gеbогеn. Wir werdеn Ihn Wolt nеn-nеn». (Сегодня у меня родился сын. Мы назовем его Вольт).
Когда Марта волновалась, она обычно переходила на родной язык. Но слова написаны простым карандашом и их легко стереть… Я сделаю это после приземления, когда придется сдавать материалы отчета.
Сегодняшняя запись в дневнике, наверное, последняя. Мы возвращаемся. Но эти страницы я пишу для себя и вырву их из дневника тоже после приземления. После приземления и встречи… С кем?.. Кто встретит нас на планете по имени Земля?..
Мы были в трех разных звездных системах. Две планеты носили на себе следы цивилизации.
Жестокий мир странных планет отнял у нас Алексея. В архиве экспедиции сохранился обрывок магнитной ленты с записью его последнего сообщения: «Я остаюсь. На поиски не выходите. Материалы, собранные с поверхности планеты и загруженные в кормовой отсек, немедленно ликвидируйте. Корму подвергните многократной дезактивации. Планета населена…» На этом его сообщение обрывалось. Когда через трое суток из гнезд один за другим стали вываливаться амортизаторы приземления и рассыпалась в пыль корма, мы поняли, что произошло с Алексеем и почему он не вернулся в корабль.
Уже в полете Хью Пакстон поставил запасные амортизаторы и заварил корму.
Месяц спустя мы похоронили Пакстона на встречном метеорите.
На девятом году полета на борту оставалось уже только двое взрослых: Марта и
Я добавляю «взрослых», потому что Вольту к этому времени исполнилось шесть лет. Значит, нас было трое: мы с Мартой и наш ребенок Вольт — мой сын!
Зачем я пишу эти страницы, зачем снова и снова вспоминаю нелегкую историю нашей затянувшейся экспедиции именно сегодня? Не знаю. Может быть, просто для того, чтобы перед возвращением просто привести в порядок свои мысли?
Экспедиция была детищем всей Земли. Советский Союз построил «Кассиопею» и снабдил ее топливом, позволившим развить скорости, близкие к световой. Соединенные Штаты Америки поставили электронное оборудование, Япония и Германия — оптику.
Ни одной самой мощной и технически вооруженной державе в одиночку с такой задачей было бы не справиться.
Главной задачей, поставленной перед нами, была проверка парадокса времени. Действительно ли с приближением ракеты к скорости света время в ней начинает отставать от земного?
В своих расчетах с Летруа мы ориентировались на год. Год в космосе. Если учесть релятивистскую поправку, мы должны были вернуться на Землю, когда на ней пролетит десятилетие.
Первые три месяца полета показали, что на Земле недооценивали возможностей нашего корабля, и тогда мы решили раздвинуть рамки эксперимента, доведя мощность двигателей до предела.
Члены экипажа знали: это опасно. Тем не менее ни один голос не поднялся против моего предложения.
Имел ли право я рисковать? Но это был великий эксперимент, и я вправе был требовать подвига.
Тринадцать лет день за днем отмечал я в бортовом журнале. Тринадцать лет — это наше ракетное время. А земное?..
Сейчас на этот вопрос трудно ответить. Скорость «Кассиопеи» была очень близка к световой, и наше время могло идти в сотни раз медленнее земного. Все дело в том, как долго продолжался наш полет на таких скоростях? Год? Два? Пять?.. За это время Земля могла уйти вперед на тысячу лет. Мы вернемся не к внукам, не к правнукам… Разница будет больше, чем была бы она для Архимеда и Птоломея, восстань они из гроба к моменту нашего старта. Ведь развитие прогресса ускоряется.
Недавно я сказал об этом Вольту. Он спросил, а кто такой Архимед? И я не стал объяснять подробностей. Зачем? В мире, в который мы возвращаемся, наверняка, не осталось места подобным древностям. Для тех, кто встретит нас на Земле, наше время затерялось во мгле прошлого. Можем ли мы требовать от потомков, чтобы через тысячи лет они помнили нас?..
Вернись мы через пятьдесят лет, через сто, двести, наконец, — мы стали бы героями…
В детстве я часто бывал в зоологическом музее в Ленинграде на Васильевском острове. Там справа от входа в зал под большим стеклянным колпаком одиноко сидело чучело мамонта. Люди подходили и удивлялись, и уходили — спокойные, как и десять минут назад. Ископаемое. Из давно прошедшего…
Когда мы вернемся, меня, может быть, тоже посадят под стеклянный колпак?.. А Вольт?..
После смерти Марты я сам всерьез занялся его воспитанием. Ничего лишнего! Багаж точных знаний, которые смогут быть надежным фундаментом развившимся наукам будущего: биология, математика и физика. Новая физика, не та примитивная и устаревшая классика — времен Ньютона и Лейбница, а построенная на принципах квантовой механики и теории относительности.
Вместе с Вольтом я заново прошел все то, что было последним словом науки моего, двадцатого столетия. Конечно, я допускал, что многое с тех пор устарело. Обветшали аксиомы, гипотезы стали законами. И все-таки основные понятия главных наук будущего должны базироваться на прошлых достижениях. И этот фундамент знаний был заложен мной.
При этом ничего лишнего.
Я исключил историю из обязательных предметов. То, что для нас было историей, для людей будущего — легенда.
Незнаком Вольт и с художественной литературой. Через тысячелетия даже шедевры слова неизбежно превратятся просто в памятники старины, доступные немногим, владеющим древними языками.
Астрономия Мегамира заменила Вольту географию. За время нашего полета люди неузнаваемо изменят лицо Земли. Какой же смысл изучать географию несуществующей планеты?
Сейчас в десять лет Вольт знает физику так же, как студент-второкурсник, знает биологию, математику. И в то же время многое, что составляет жизнь обыкновенного земного мальчишки, ему неизвестно совсем.
Впрочем, Вольт не знает Земли. Он родился в ракете. И я не показывал ему захваченные с собой кинофильмы. Зачем? Для него это одна из планет, по которой он никогда не станет тосковать так, как тосковали мы…
Вольт будет идеальным космонавтом.
Вернись мы в наш мир, он вправе был бы обвинить меня в том, что я лишил его радостей детства. Но он должен полноправно войти в мир будущего. И я сделал все, чтобы мой сын не был «мамонтом».
Наконец, последнее сомнение. Что ждет нас на Земле? Иногда мне кажется, что нас встретит планета, повторившая судьбу тех двух страшных миров, на которых мы оставили товарищей.
Может быть, это неизбежно? Может быть, достигнув определенного уровня, цивилизация должна погибнуть, чтобы возродиться вновь?..
Тринадцать лет назад перед стартом, мы, все пятеро, подписали воззвание к народам Земли. Требование запрещения ядерного оружия. Правда, прошли века, и, Может быть, наши имена истлели в исторических архивах. А субсветовая скорость не позволила ни послать на Землю, ни принять ни одного сообщения по радио.
Кто же встретит нас, вернувшихся из тысячелетнего странствия?..»
Над пультом негромко заныл зуммер. Человек повернул рычажок, включая динамик и микрофон, и произнес:
— Слушаю.
Выносной астрономический пост — ВАП, круглая кабина которого соединялась с телом корабля полой трубой, был связан с главной штурманской рубкой телевизионным каналом. Это позволяло при снижении скорости вести наблюдения за планетами прямо из центрального помещения. Сюда же сводились и все главные органы контроля и управления режимом полета. Такая централизация управления имела особенно большие преимущества сейчас, когда на борту большого корабля остался фактически он один. Остальные отсеки соединялись обычной телефонной связью.
На экране появилась голова светловолосого мальчика.
— Отец, мы находимся в сфере притяжения звезды Солнца. Указатель курса требует начала вспышек торможения.
«Звезда Солнце» — житель Земли никогда бы не назвал так свое светило. А для Вольта Солнце-одна из звезд, примечательная только разве что богатой биосферой.
Человек вытянулся ё кресле, развернув его в направлении движения ракеты, так легче было переносить перегрузки, и пристегнул ремни. Начиналось самое неприятное — торможение. Он открыл кран подачи воздуха, и скафандр — обычная форма одежды на «Кассиопее»- наполнился воздухом, стал упругим и тесным. Опустив голову на подушки кресла, человек прикрыл глаза.
— Готов!.. А ты?
— Я тоже. — Голос мальчика звучал спокойно. Для него торможение стало привычным режимом. Он даже не особенно страдал от скачков перегрузки, организм приспособился. Эта особенность позволила передать Вольту дублирование управления кораблем в периоды разгона и торможения.
— Включай!
Голос команды утонул в грохоте двигателей. Корабль резко тряхнуло, и сразу все тело стало наливаться свинцовой тяжестью. Веки давили на глаза, глаза — на глазные впадины.
Казалось, еще мгновение -и грудная клетка не справится с навалившейся тяжестью.
Автомат торможения планомерно увеличивал отрицательную тягу, доводя перегрузку до критической.
Откуда-то из глубины сознания поднялся красный туман, застилая зрение. Предметы теряли форму, расплывались. Сознание рушилось. И в тот момент, когда казалось, что оно окончательно покинет это чужое неподвижное тело, тяжесть вдруг исчезла. Человек судорожно глотнул, несколько раз зажмурился, чтобы прогнать красную пелену, и снова увидел приборы. Первая ступень торможения была пройдена.
Вот так же, после одной из наиболее тяжелых перегрузок, сознание не вернулось к Марте. Они попали тогда в страшное гравитационное поле нейтронной звезды и Тормозили главным двигателем. До сих пор ему оставалось неясным, как вырвалась «Кассиопея» из этого плена.
Когда на борту остались лишь двое, двое взрослых, Марта включила в схему управления автомат обратного привода. Теперь, даже если бы погибли все, приборы приведут корабль в пределы солнечной системы. И там, на далекой орбите, те же приборы включат мощные радиомаяки, которые сообщат людям Земли о возвращении ракеты.
Это было четыре ракетных года назад. С тех пор каждые две недели помещения корабля заполнял низкий мелодичный звон — предупреждение о переходе на автоматическое управление. Сигнал похоронным колоколом будил память об ушедших, заставлял страдать…
Каждый раз человек выключал автомат. И ровно через две недели низкий звон вновь и вновь заполнял огромный и такой пустой сейчас корабль.
Снова загрохотали двигатели. Ступени торможения следовали одна за другой, гася скорость до заданной величины. И каждая уносила частицу здоровья, частицу жизни. А сколько их прошло за тринадцать ракетных лет?..
Он с трудом повернул голову. Из глубины никелированной стойки на него смотрело усталое лицо с резкими морщинами возле губ и на лбу. Седые волосы выбились из-под противоперегрузочного шлема и падали на глаза. Когда-то синие-синие, они выцвели, лишенные яркого цвета родного неба.
Человек усмехнулся. В год старта ему было двадцать три. Сколько ему сейчас?..
Лучевая болезнь, настигшая его в районе Крабовидной туманности, выбелила волосы, иссекла лицо складками.
Марте тоже не удалось уберечься. Их сын родился альбиносом: белые, бесцветные волосы, белые брови и ресницы. Марта горевала — это так некрасиво в сочетании с бледной матовой кожей лица, лишенного загара и красок. Она не увидела Вольта, когда тот подрос. Черты лица мальчика стали тоньше и определеннее, а строгий и немного печальный взгляд красных глаз делал его облик немного странным и притягательным.
Вольт рано повзрослел. Сейчас, в десять лет, ему можно было дать шестнадцать.
Поделиться книгой: