Анне Радловой
Вы дали мне альбом открытый,Где пели струны длинных строк,Его унес я, и сердитыйВ пути защелкнулся замок.Печальный символ! Я томился,Я перед ним читал стихи,Молил, но он не отворился,Он был безжалостней стихий.И мне приходиться привыкнутьК сознанью, полному тоски,Что должен я в него проникнуть,Как в сердце ваше, – воровски.Май 1917Песенка
Ты одна благоухаешь,Ты одна;Ты проходишь и сияешь,Как луна.Вещь, которой ты коснулась,Вдруг свята,В ней таинственно проснуласьКрасота.Неужель не бросит каждыйВсех забот,За тобой со сладкой жаждойНе пойдет?В небо, чистое как горе,Глаз твоих,В пену сказочного моряРук твоих?Много женщин есть на светеИ мужчин,Но пришел к заветной метеЯ один.Июнь-июль 1917Богатое сердце
Дремала душа, как слепая,Так пыльные спят зеркала,Но солнечным облаком раяТы в темное сердце вошла.Не знал я, что в сердце так многоСозвездий слепящих таких,Чтоб вымолить счастье у БогаДля глаз говорящих твоих.Не знал я, что в сердце так многоСозвучий звенящих таких,Чтоб вымолить счастье у БогаДля губ полудетских твоих.И рад я, что сердце богато,Ведь тело твое из огня,Душа твоя дивно крылата,Певучая ты для меня.Июль 1917«Однообразные мелькают…»
Однообразные мелькаютВсе с той же болью дни мои,Как будто розы опадаютИ умирают соловьи.Но и она печальна тоже,Мне приказавшая любовь,И под ее атласной кожейБежит отравленная кровь.И если я живу на свете,То лишь из-за одной мечты:Мы оба, как слепые дети,Пойдем на горные хребты,Туда, где бродят только козы,В мир самых белых облаков,Искать увянувшие розыИ слушать мертвых соловьев.Июль 1917«В этот мой благословенный вечер…»
В этот мой благословенный вечерСобрались ко мне мои друзья,Все, которых я очеловечил,Выведя их из небытия.Гондла разговаривал с ГафизомО любви Гафиза и своей,И над ним склонялись по карнизамГоловы волков и лебедей.Муза Дальних Странствий обнималаЗою, как сестру свою теперь,И лизал им ноги небывалый,Золотой и шестикрылый зверь.Мик с Луи подсели к капитанам,Чтоб послушать о морских делах,И перед любезным Дон ЖуаномФанни сладкий чувствовала страх.И по стенам начинались танцы,Двигались фигуры на холстах,Обезумели камбоджианцыНа конях и боевых слонах.Заливались вышитые птицы,А дракон плясал уже без сил,Даже Будда начал шевелитьсяИ понюхать розу попросил.И светились звезды золотые,Приглашенные на торжество,Словно апельсины восковые,Те, что подают на Рождество.«Тише крики, смолкните напевы! —Я вскричал. – И будем все грустны,Потому что с нами нету девы,Для которой все мы рождены».И пошли мы, пара вслед за парой,Словно фантастический эстамп,Через переулки и бульварыК тупику близ улицы Декамп.Неужели мы Вам не приснились,Милая с таким печальным ртом,Мы, которые всю ночь толпилисьПеред занавешенным окном.Июль 1917Ночь
Пролетала золотая ночьИ на миг замедлила в пути,Мне, как другу, захотев помочь,Ваши письма думала найти —Те, что вы не написали мне…А потом присела на кроватьИ сказала: «Знаешь, в тишинеХорошо бывает помечтать!Та, другая, вероятно, зла,Ей с тобой встречаться даже лень,Полюби меня, ведь я светла,Так светла, что не светлей и день.Много расцветает черных розВ потайных колодцах у меня,Словно крылья пламенных стрекоз,Пляшут искры синего огня.Тот же пламень и в глазах твоихВ миг, когда ты думаешь о ней,Для тебя сдержу я вороныхНеподатливых моих коней».Ночь, молю, не мучь меня! Мой рокСлишком и без этого тяжел,Неужели, если бы я мог,От нее давно б я не ушел?Смертной скорбью я теперь скорблю,Но какой я дам тебе ответ,Прежде чем ей не скажу «люблю»И она мне не ответит «нет».Июль 1917Осень
Оранжево-красное небо…Порывистый ветер качаетКровавую гроздь рябины.Догоняю бежавшую лошадьМимо стекол оранжереи,Решетки старого паркаИ лебединого пруда.Косматая, рыжая, рядомНесется моя собака,Которая мне милееДаже родного брата,Которую буду помнить,Если она издохнет,Стук копыт участился,Пыль все выше.Трудно преследовать лошадьЧистой арабской крови.Придется присесть, пожалуй,Задохнувшись, на каменьШирокий и плоский,И удивляться тупоОранжево-красному небуИ тупо слушатьКричащий пронзительный ветер1917«Еще не раз вы вспомните меня…»
Еще не раз вы вспомните меняИ весь мой мир волнующий и странный,Нелепый мир из песен и огня,Но меж других единый необманный.Он мог стать вашим тоже и не стал,Его вам было мало или много,Должно быть, плохо я стихи писалИ вас неправедно просил у Бога.Но каждый раз вы склонитесь без силИ скажете: «Я вспоминать не смею.Ведь мир иной меня обворожилПростой и грубой прелестью своею».1917«Неизгладимы, нет, в моей судьбе…»
Неизгладимы, нет, в моей судьбеТвой детский рот и смелый взор девический,Вот почему, мечтая о тебе,Я говорю и думаю ритмически.Я чувствую огромные моря,Колеблемые лунным притяженьем,И сонмы звезд, что движутся горя,От века предназначенным движеньем.О, если б ты всегда была со мной,Улыбчиво-благая, настоящая,На звезды я бы мог ступить ногойИ солнце б целовал в уста горящие.1917Прогулка
Мы в аллеях светлых пролетали,Мы летели около воды,Золотые листья опадалиВ синие и сонные пруды.И причуды, и мечты, и думыПоверяла мне она свои,Все, что может девушка придуматьО еще неведомой любви.Говорила: «Да, любовь свободна,И в любви свободен человек,Только то лишь сердце благородно,Что умеет полюбить навек».Я смотрел в глаза ее большие,И я видел милое лицоВ рамке, где деревья золотыеС водами слились в одно кольцо.И я думал: «Нет, любовь не это!Как пожар в лесу, любовь – в судьбе,Потому что даже без ответаЯ отныне обречен тебе».1917«Из букета целого сиреней…»
Из букета целого сиренейМне досталась лишь одна сирень,И всю ночь я думал об Елене,А потом томился целый день.Все казалось мне, что в белой пенеИсчезает милая земля,Расцветают влажные сирениЗа кормой большого корабля.И за огненными небесамиОбо мне задумалась она,Девушка с газельими глазамиМоего любимейшего сна.Сердце прыгало, как детский мячик,Я, как брату, верил кораблю,Оттого, что мне нельзя иначе,Оттого, что я ее люблю.1917«Много есть людей, что, полюбив…»
Много есть людей, что, полюбив,Мудрые, дома себе возводят,Возле их благословенных нивДети резвые за стадом бродят.А другим – жестокая любовь,Горькие ответы и вопросы,С желчью смешана, кричит их кровь,Слух их жалят злобным звоном осы.А иные любят, как поют,Как поют и дивно торжествуют,В сказочный скрываются приют;А иные любят, как танцуют.Как ты любишь, девушка, ответь,По каким тоскуешь ты истомам?Неужель ты можешь не горетьТайным пламенем, тебе знакомым?Если ты могла явиться мнеМолнией слепительной Господней,И отныне я горю в огне,Вставшем до небес из преисподней?1917«Ты не могла иль не хотела…»
Ты не могла иль не хотелаМою почувствовать истому,Свое дурманящее телоИ сердце бережешь другому.Зато, когда перед бедоюЯ обессилю, стиснув зубы,Ты не придешь смочить водоюМои запекшиеся губы.В часы последнего усилья,Когда и ангелы заплещут,Твои сияющие крыльяПередо мной не затрепещут.И в встречу радостной победеМое ликующее знамяТы не поднимешь в реве медиСвоими нежными руками.И ты меня забудешь скоро,И я не стану думать, вольный,О милой девочке, с которойМне было нестерпимо больно.1917«Вероятно, в жизни предыдущей…»
Вероятно, в жизни предыдущейЯ зарезал и отца и мать,Если в этой – Боже Присносущий! —Так позорно осужден страдать.Каждый день мой, как мертвец, спокойный,Все дела чужие, не мои,Лишь томленье вовсе недостойной,Вовсе платонической любви.Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,В Африку, как прежде, как тогда,Лечь под царственную сикоморуИ не подниматься никогда.Бархатом меня покроет вечер,А луна оденет в серебро,И быть может не припомнит ветер,Что когда-то я служил в бюро.1917«Так долго сердце боролось…»
Так долго сердце боролось,Слипались усталые веки,Я думал, пропал мой голос,Мой звонкий голос навеки.Но Вы мне его возвратили,Он вновь мое достоянье,Вновь в памяти белых лилийИ синих миров сверканье.Мне ведомы все дорогиНа этой земле привольной…Но Ваши милые ногиВ крови, и Вам бегать больно.Какой-то маятник злобныйВладеет нашей судьбою,Он ходит, мечу подобный,Меж радостью и тоскою.Тот миг, что я песнью своеюДоволен, – для Вас мученье…Вам весело – я жалеюО дне моего рожденья.1917Кха
Где вы, красивые девушки,Вы, что ответить не можете,Вы, что меня оставляетеОслабевающим голосомЗвонкое эхо будить?Или вы съедены тиграми,Или вас держат любовники?Да отвечайте же, девушки.Я полюбил вас и встретитьсяС вами спустился в леса.С гор я увидел вас голымиОколо чистого озераИ прибежал, не подумавши,Что все вы – дочери месяца,Черной вороны я сын.1915–1918Три жены мандарина
Законная женаЕсть еще вино в глубокой чашке,И на блюде ласточкины гнезда.От начала мира уважаетМандарин законную супругу.НаложницаЕсть еще вино в глубокой чашке,И на блюде гусь большой и жирный.Если нет детей у мандарина,Мандарин наложницу заводит.СлужанкаЕсть еще вино в глубокой чашке,И на блюде разное варенье.Для чего вы обе мандарину,Каждый вечер новую он хочет.МандаринБольше нет вина в глубокой чашке,И на блюде только красный перец.Замолчите, глупые болтушки,И не смейтесь над несчастным старцем.До 1918Рассыпающая звезды
Не всегда чужда ты и гордаИ меня не хочешь не всегда,Тихо, тихо, нежно, как во сне,Иногда приходишь ты ко мне.Надо лбом твоим густая прядь,Мне нельзя ее поцеловать,И глаза большие зажженыСветами магической луны.Нежный друг мой, беспощадный враг,Так благословен твой каждый шаг,Словно по сердцу ступаешь ты,Рассыпая звезды и цветы.Я не знаю, где ты их взяла,Только отчего ты так светлаИ тому, кто мог с тобой побыть,На земле уж нечего любить?1916–1918Предупреждение
Я говорил – ты хочешь, хочешь?Могу я быть тобой любим?Ты счастье странное пророчишьГортанным голосом своим.А я плачу за счастье много,Мой дом – из звезд и песен дом,И будет сладкая тревогаРасти при имени твоем.«И скажут – что он? Только скрипка,Покорно плачущая, он,Ее единая улыбкаРождает этот дивный звон.И скажут – то луна и море,Двояко отраженный свет —И после – о какое горе,Что женщины такой же нет!»Но, не ответив мне ни слова,Она задумчиво прошла,Она не сделала мне злого,И жизнь по-прежнему светла.Ко мне нисходят серафимы,Пою я полночи и дню,Но вместо женщины любимойЦветок засушенный храню.Август 1917 – весна 1918 года«Нежно-небывалая отрада…»
Нежно-небывалая отрадаПрикоснулась к моему плечу,И теперь мне ничего не надо,Ни тебя, ни счастья не хочу.Лишь одно бы принял я не споря —Тихий, тихий, золотой покойДа двенадцать тысяч футов моряНад моей пробитой головой.Что же думать, как бы сладко нежилТот покой и вечный гул томил,Если б только никогда я не жил,Никогда не пел и не любил.Август 1917 – весна 1918 годаО тебе
О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!В человеческой, темной судьбеТы – крылатый призыв к вышине.Благородное сердце твое —Словно герб отошедших времен.Освящается им бытиеВсех земных, всех бескрылых племен.Если звезды, ясны и горды,Отвернутся от нашей земли,У нее есть две лучших звезды:Это – смелые очи твои.И когда золотой серафимПротрубит, что исполнился срок,Мы поднимем тогда перед ним,Как защиту, твой белый платок.Звук замрет в задрожавшей трубе,Серафим пропадет в вышине…– О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!Август 1917 – весна 1918 года«Они спустились до реки…»
Они спустились до рекиСмотреть на зарево заката,Но серебрились их вискиИ сердце не было крылато.Промчался длинный ряд годов,Годов унынья и печали,Когда ни алых вечеров,Ни звезд они не замечали.Вот все измены прощеныИ позабыты все упреки,О, только б слушать плеск волны,Природы мудрые уроки!Как этот ясный водоем,Навек отринуть самовластьеИ быть вдвоем, всегда вдвоем,Уже не верующим в счастье.А в роще, ладя самострел,Ребенок, брат любимый Мая,На них насмешливо глядел,Их светлых слез не понимая.Апрель-май 1918 годаПоэт
Я слышал из сада, как женщина пела,Но я, я смотрел на луну.И я никогда о певице не думал,Луну в облаках полюбив.Не вовсе чужой я прекрасной богине:Ответный я чувствую взгляд.Ни ветви дерев, ни летучие мышиНе скроют меня от него.Во взоры поэтов, забывших про женщин,Отрадно смотреться луне,Как в полные блеска чешуи драконов,Священных поэтов морей.1918Приглашение в путешествие
Уедем, бросим край докучныйИ каменные города,Где Вам и холодно, и скучно,И даже страшно иногда.Нежней цветы и звезды ярчеВ стране, где светит Южный Крест,В стране богатой, словно ларчикДля очарованных невест.Мы дом построим выше ели,Мы камнем выложим углыИ красным деревом панели,А палисандровым полы.И средь разбросанных тропинокВ огромном розовом садуМерцанье будет пестрых спинокЖуков, похожих на звезду.Уедем! Разве вам не надоВ тот час, как солнце поднялось,Услышать страшные баллады,Рассказы абиссинских роз:О древних сказочных царицах,О львах в короне из цветов,О черных ангелах, о птицах,Что гнезда вьют средь облаков.Найдем мы старого араба,Читающего нараспевСтих про Рустема и ЗорабаИли про занзибарских дев.Когда же нам наскучат сказки,Двенадцать стройных негритятЗакружатся пред нами в пляскеИ отдохнуть не захотят.И будут приезжать к нам в гости,Когда весной пойдут дожди,В уборах из слоновой костиВеликолепные вожди.В горах, где весело, где ветрыКричат, рубить я стану лес,Смолою пахнущие кедры,Платан, встающий до небес.Я буду изменять движеньеРек, льющихся по крутизне,Указывая им служенье,Угодное отныне мне.А Вы, Вы будете с цветами,И я Вам подарю газельС такими нежными глазами,Что кажется, поет свирель;Иль птицу райскую, что крашеИ огненных зарниц, и роз,Порхать над темно-русой ВашейЧудесной шапочкой волос.Когда же Смерть, грустя немного,Скользя по роковой меже,Войдет и станет у порога, —Мы скажем смерти: «Как, уже?»И, не тоскуя, не мечтая,Пойдем в высокий Божий рай,С улыбкой ясной узнаваяПовсюду нам знакомый край.Март 1918«Далеко мы с тобой на лыжах…»
Далеко мы с тобой на лыжахОтошли от родимых сел.Вечер в клочьях багряно-рыжих,Снег корявые пни замел.Вместе с солнцем иссякла сила,И в глаза нам взглянула беда.И тогда ты меня любила,Целовала меня ты тогда.А теперь ты опять чужая,И улыбка твоя – не мне.Недоступнее Божьего раяМне дорога к снежной стране.После ноября 1918«Вы задумчивы, маркиза?..»
«Вы задумчивы, маркиза?Вы больны?– Ах, мой друг, одни капризыОт луны.Я люблю вас с новой страстьюВновь и вновь.– Я давно не верю в счастьеИ любовь.Но вокруг нас бродят пары,Влюблены.– Это чары, только чарыОт луны.Я хочу иль их развеятьИль пропасть.– Ах, Луи, как сладко веритьВ вашу власть!Но какой искать наградыЯ бы мог?– Боже! Всё, чего вам надо,Мой цветок?Если так, то всё готово,Я нашёл.Но должны сдержать вы слово.– Хорошо!»И помчали духи мракаВ вышину:Сирано де БержеракомНа луну.И рука его простёрлаЗвонкий бич,Чтоб схватить луну за горлоИ избить.После 1918«Природе женщины подобны…»
Природе женщины подобны,Зверям и птицам – злись не злись,Но я, услышав шаг твой дробный,Душой угадываю рысь.Порой ты, нежная и злая,Всегда перечащая мне,Напоминаешь горностаяНа ветке снежной при луне.И редко-редко взором кротким,Не на меня глядя, а вкруг,Ты тайно схожа с зимородком,Стремящимся лететь на юг.1919«Ветла чернела. На вершине…»
Ветла чернела. На вершинеГрачи топорщились слегка,В долине неба синей-синейПаслись, как овцы, облака.И ты с покорностью во взореСказала: «Влюблена я в Вас».Кругом трава была, как море,Послеполуденный был час.Я целовал пыланья лета —Тень трав на розовых щеках,Благоуханный праздник светаНа бронзовых твоих кудрях.И ты казалась мне желанной,Как небывалая страна,Какой-то край обетованныйВосторгов, песен и вина.1919Лес
В том лесу белесоватые стволыВыступали неожиданно из мглы.Из земли за корнем корень выходил,Точно руки обитателей могил.Под покровом ярко-огненной листвыВеликаны жили, карлики и львы,И следы в песке видали рыбакиШестипалой человеческой руки.Никогда сюда тропа не завелаПэра Франции иль Круглого Стола,И разбойник не гнездился здесь в кустах,И пещерки не выкапывал монах —Только раз отсюда в вечер грозовойВышла женщина с кошачьей головой,Но в короне из литого серебра,И вздыхала и стонала до утра,И скончалась тихой смертью на заре,Перед тем как дал причастье ей кюре.Это было, это было в те года,От которых не осталось и следа.Это было, это было в той стране,О которой не загрезишь и во сне.Я придумал это, глядя на твоиКосы – кольца огневеющей змеи,На твои зеленоватые глаза,Как персидская больная бирюза.Может быть, тот лес – душа твоя,Может быть, тот лес – любовь моя,Или, может быть, когда умрем,Мы в тот лес направимся вдвоем.1919Заблудившийся травмой
Шёл я по улице незнакомойИ вдруг услышал вороний грай,И звоны лютни, и дальние громы,Передо мною летел трамвай.Как я вскочил на его подножку,Было загадкою для меня,В воздухе огненную дорожкуОн оставлял и при свете дня.Мчался он бурей тёмной, крылатой,Он заблудился в бездне времён…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон!Поздно. Уж мы обогнули стену,Мы проскочили сквозь рощу пальм,Через Неву, через Нил и СенуМы прогремели по трём мостам.И, промелькнув у оконной рамы,Бросил нам вслед пытливый взглядНищий старик, – конечно, тот самый,Что умер в Бейруте год назад.Где я? Так томно и так тревожноСердце моё стучит в ответ:«Видишь вокзал, на котором можноВ Индию Духа купить билет?»Вывеска… кровью налитые буквыГласят: «Зеленная», – знаю, тутВместо капусты и вместо брюквыМёртвые головы продают.В красной рубашке с лицом, как вымя,Голову срезал палач и мне,Она лежала вместе с другимиЗдесь в ящике скользком, на самом дне.А в переулке забор дощатый,Дом в три окна и серый газон…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон!Машенька, ты здесь жила и пела,Мне, жениху, ковёр ткала,Где же теперь твой голос и тело,Может ли быть, что ты умерла?Как ты стонала в своей светлице,Я же с напудренною косойШёл представляться ИмператрицеИ не увиделся вновь с тобой.Понял теперь я: наша свободаТолько оттуда бьющий свет,Люди и тени стоят у входаВ зоологический сад планет.И сразу ветер знакомый и сладкийИ за мостом летит на меня,Всадника длань в железной перчаткеИ два копыта его коня.Верной твердынею православьяВрезан Исакий в вышине,Там отслужу молебен о здравьиМашеньки и панихиду по мне.И всё ж навеки сердце угрюмо,И трудно дышать, и больно жить…Машенька, я никогда не думал,Что можно так любить и грустить!1919Канцона первая
Закричал громогласноВ сине-черную соньНа дворе моем красныйИ пернатый огонь.Ветер милый и вольный,Прилетевший с луны,Хлещет дерзко и больноПо щекам тишины.И, вступая на кручи,Молодая заряКормит жадные тучиЯчменем янтаря.В этот час я родился,В этот час и умру,И зато мне не снилсяПуть, ведущий к добру.И уста мои радыЦеловать лишь одну,Ту, с которой не надоУлетать в вышину.1919Перстень
Уронила девушка перстеньВ колодец, в колодец ночной,Простирает легкие перстыК холодной воде ключевой.«Возврати мой перстень, колодец,В нем красный цейлонский рубин,Что с ним будет делать народецТритонов и мокрых ундин?»В глубине вода потемнела,Послышался ропот и гам:«Теплотою живого телаТвой перстень понравился нам».«Мой жених изнемог от муки,И будет он в водную гладьПогружать горячие руки,Горячие слезы ронять».Над водой показались рожиТритонов и мокрых ундин:«С человеческой кровью схожий,Понравился нам твой рубин».«Мой жених, он живет с молитвой,С молитвой одной любви,Попрошу, и стальною бритвойОткроет он вены свои».«Перстень твой, наверное, целебный,Что ты молишь его с тоской,Выкупаешь такой волшебнойЦеной – любовью мужской».«Просто золото краше телаИ рубины красней, чем кровь,И доныне я не умелаПонять, что такое любовь».1919Подражанье персидскому
Из-за слов твоих, как соловьи,Из-за слов твоих, как жемчуга,Звери дикие – слова мои,Шерсть на них, клыки у них, рога.Я ведь безумным стал, красавица.Ради щек твоих, ширазских роз,Краску щек моих утратил я,Ради золота твоих волосЗолото мое рассыпал я.Нагим и голым стал, красавица.Для того, чтоб посмотреть хоть раз,Бирюза – твой взор или берилл,Семь ночей не закрывал я глаз,От дверей твоих не отходил.С глазами полными крови стал, красавица.Оттого, что дома ты всегда,Я не выхожу из кабака,Оттого, что честью ты горда,Тянется к ножу моя рука.Площадным негодяем стал, красавица.Если солнце есть и вечен Бог,То перешагнешь ты мой порог.1919Леопард
Если убитому леопарду не опалить немедленно усов, дух его будет преследовать охотника.
Абиссинское поверьеКолдовством и ворожбоюВ тишине глухих ночейЛеопард, убитый мною,Занят в комнате моей.Люди входят и уходят,Позже всех уходит та,Для которой в жилах бродитЗолотая темнота.Поздно. Мыши засвистели,Глухо крякнул домовой,И мурлычет у постелиЛеопард, убитый мной.«По ущельям ДобробранаСизый плавает туман.Солнце, красное, как рана,Озарило Добробран.Запах меда и вервеныВетер гонит на восток,И ревут, ревут гиены,Зарывая нос в песок.Брат мой, брат мой, ревы слышишь,Запах чуешь, видишь дым?Для чего ж тогда ты дышишьЭтим воздухом сырым?Нет, ты должен, мой убийца,Умереть в стране моей,Чтоб я снова мог родитьсяВ леопардовой семье».Неужели до рассветаМне ловить лукавый зов?Ах, не слушал я совета,Не спалил ему усов!Только поздно! Вражья силаОдолела и близка:Вот затылок мне сдавила,Точно медная рука…Пальмы… С неба страшный пламеньЖжет песчаный водоем…Данакиль припал за каменьС пламенеющим копьем.Он не знает и не спросит,Чем душа моя горда,Только душу эту бросит,Сам не ведая куда.И не в силах я бороться,Я спокоен, я встаю.У Жирафьего колодцаЯ окончу жизнь мою.1919«Нет, ничего не изменилось…»
Нет, ничего не изменилосьВ природе бедной и простой,Все только дивно озарилосьНевыразимой красотой.Такой и явится, наверно,Людская немощная плоть,Когда ее из тьмы безмернойВ час судный воззовет господь.Знай, друг мой гордый, друг мой нежный,С тобою, лишь с тобой одной,Рыжеволосой, белоснежнойЯ стал на миг самим собой.Ты улыбнулась, дорогая,И ты не поняла сама,Как ты сияешь, и какаяВокруг тебя сгустилась тьма.1920Мои читатели
Старый бродяга в Аддис-Абебе,Покоривший многие племена,Прислал ко мне черного копьеносцаС приветом, составленным из моих стихов.Лейтенант, водивший канонеркиПод огнем неприятельских батарей,Целую ночь над южным моремЧитал мне на память мои стихи.Человек, среди толпы народаЗастреливший императорского посла,Подошел пожать мне руку,Поблагодарить за мои стихи.Много их, сильных, злых и веселых,Убивавших слонов и людей,Умиравших от жажды в пустыне,Замерзавших на кромке вечного льда,Верных нашей планете,Сильной, веселой и злой,Возят мои книги в седельной сумке,Читают их в пальмовой роще,Забывают на тонущем корабле.Я не оскорбляю их неврастенией,Не унижаю душевною теплотой,Не надоедаю многозначительными намекамиНа содержимое выеденного яйца,Но когда вокруг свишут пули,Когда волны ломают борта,Я учу их, как не бояться,Не бояться и делать, что надо.И когда женщина с прекрасным лицом,Единственно дорогим во вселенной,Скажет: «Я не люблю вас»,Я учу их, как улыбнуться,И уйти, и не возвращаться больше.А когда придет их последний час,Ровный, красный туман застелет взоры,Я научу их сразу припомнитьВсю жестокую, милую жизнь,Всю родную, странную землюИ, представ перед ликом БогаС простыми и мудрыми словами,Ждать спокойно Его суда.1920«О, сила женского кокетства!..»
И. Одоевцевой
О, сила женского кокетства!В моих руках оно само,Мной ожидаемое с детстваЧетырехстопное письмо!Хоть вы писали из каприза,Но дар кокетства всё же дар.Быть может, вы и Элоиза,Но я? Какой я Абеляр?Вы там на поэтичной званкеДержавинской, увы! увы!А петроградские приманки —О них совсем забыли вы.Что вам, что здесь о вас скучаетСлегка стареющий поэт?Там, в электромагнитном рае,Вам до него и дела нет.Вы подружились там с луною, —«Над Волховом встает луна».Но верьте слову, над НевоюОна не менее видна.И ведь не вечно расставанье– «Уносит всё река времен» —Так, дорогая, до свиданья,Привет сердечный и поклон.Осень 1920«Вот гиацинты под блеском…»
Вот гиацинты под блескомЭлектрического фонаря,Под блеском белым и резкимЗажглись и стоят, горя.И вот душа пошатнулась,Словно с ангелом говоря,Пошатнулась и вдруг качнуласьВ сине-бархатные моря.И верит, что выше сводаНебесного Божий свет,И знает, что, где свободаБез Бога, там света нет.Когда и вы захотитеУзнать, в какие садыЕе увел повелитель,Создатель каждой звезды,И как светлы лабиринтыВ садах за Млечным Путем —Смотрите на гиацинтыПод электрическим фонарем.До января 1921«Какое отравное зелье…»
Какое отравное зельеВлилось в моё бытие!Мученье моё, веселье,Святое безумье моё.1921Шестое чувство
Прекрасно в нас влюбленное виноИ добрый хлеб, что в печь для нас садится,И женщина, которою дано,Сперва измучившись, нам насладиться.Но что нам делать с розовой зарейНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти всё мимо, мимо.Как мальчик, игры позабыв свои,Следит порой за девичьим купаньемИ, ничего не зная о любви,Все ж мучится таинственным желаньем;Как некогда в разросшихся хвощахРевела от сознания бессильяТварь скользкая, почуя на плечахЕще не появившиеся крылья;Так век за веком – скоро ли, Господь? —Под скальпелем природы и искусстваКричит наш дух, изнемогает плоть,Рождая орган для шестого чувства.1921Слово
В оный день, когда над миром новымБог склонял лицо свое, тогдаСолнце останавливали словом,Словом разрушали города.И орел не взмахивал крылами,Звезды жались в ужасе к луне,Если, точно розовое пламя,Слово проплывало в вышине.А для низкой жизни были числа,Как домашний, подъяремный скот,Потому что все оттенки смыслаУмное число передает.Патриарх седой, себе под рукуПокоривший и добро и зло,Не решаясь обратиться к звуку,Тростью на песке чертил число.Но забыли мы, что осиянноТолько слово средь земных тревог,И в Евангелии от ИоаннаСказано, что Слово это – Бог.Мы ему поставили пределомСкудные пределы естества.И, как пчелы в улье опустелом,Дурно пахнут мертвые слова.1921Канцона вторая
И совсем не в мире мы, а где-тоНа задворках мира средь теней.Сонно перелистывает летоСиние страницы ясных дней.Маятник, старательный и грубый,Времени непризнанный жених,Заговорщицам-секундам рубитГоловы хорошенькие их.Так пыльна здесь каждая дорога,Каждый куст так хочет быть сухим,Что не приведет единорогаПод уздцы к нам белый серафим.И в твоей лишь сокровенной грусти,Милая, есть огненный дурман,Что в проклятом этом захолустьи —Точно ветер из далеких стран.Там, где всё сверканье, всё движенье,Пенье всё, – мы там с тобой живем.Здесь же только наше отраженьеПолонил гниющий водоем.Апрель 1921«На безумном аэроплане…»
На безумном аэропланеВ звёздных дебрях, на трудных кручахИ в серебряном ураганеСтанешь новой звездой падучей.До августа 1921«Я сам над собой насмеялся…»
Я сам над собой насмеялся,И сам я себя обманул,Когда мог подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя.Лишь белая, в белой одежде,Как в пеплуме древних богинь,Ты держишь хрустальную сферуВ прозрачных и тонких перстах.А все океаны, все горы,Архангелы, люди, цветы —Они в хрустале отразилисьПрозрачных девических глаз.Как странно подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя,Что сам я не только ночнаяБессонная песнь о тебе.Но свет у тебя за плечами,Такой ослепительный свет,Там длинные пламени реют,Как два золоченых крыла.Август 1921«После стольких лет…»
После стольких летЯ пришел назад,Но изгнанник я,И за мной следят.– Я ждала тебяСтолько долгих дней!Для любви моейРасстоянья нет.– В стороне чужойЖизнь прошла моя,Как умчалась жизнь,Не заметил я.– Жизнь моя былаСладостною мне,Я ждала тебя,Видела во сне.Смерть в дому моемИ в дому твоем, —Ничего, что смерть,Если мы вдвоем.1921