Анна Предайль

— А кто же сделает укол Мили?

— Я буду дома, как всегда, в половине седьмого. — Она взглянула на свои часы и добавила: — Ну, я побежала.

— Ты не будешь есть фрукты? — спросил отец.

— Некогда!

Она вскочила — живая, стройная, как спущенная сталь­ная пружина. Сколько энергии в этом хрупком теле!

— Анна, милая! — раздался из-за двери голос Эмильенны. — Поправь мне подушки!

***

— Именно этого я и боялся. Смехотворное предложе­ние! Жалкие комиссионные! Если бы я еще имел какой-то опыт оптовой торговли бумагой! А то ведь все надо начи­нать сначала! Что бы они ни говорили, а это все равно, что ходить по домам! Благодарю покорно, я отказался...

— И был прав, — сказала Эмильенна.

Анна, только что сделавшая укол матери, не одобрила его, но и не осудила. Конечно, он бы оказался в затрудни­тельном положении, если бы ему предложили что-то при­личное. Ничего он так не боялся, как перемен. Пусть лучше плохое статус-кво, чем соблазнительная авантюра. Его приз­вание — окружать заботами Мили. И как Анна не может этого понять? Но Анна поняла его. Она улыбнулась ему. Победа! Он подошел к дочери и поцеловал ее.

— Ты должен позвонить Клардье, — сказала она, убирая в коробку шприц.

— Ты считаешь, что это нужно?

— Необходимо. Ведь это он рекомендовал тебя в СЕН. Надо, по крайней мере, сообщить ему о результатах твоего визита.

— Ты права, — сказал он. — Я сделаю это завтра.

— А почему не сегодня вечером?

— Да вряд ли он будет дома.

— А ты попробуй.

Он повиновался. На другом конце провода контральто с испанским акцентом ответило, что ни мосье, ни мадам нет и что они не будут ужинать a la casa[4]. Пьер обрадовался этой отсрочке: разговор с Клардье предстоял щекотливый. Клардье принадлежал к той категории людей, которые стре­мятся оказывать услуги, даже когда их об этом не просят. Он будет упрекать Пьера, что тот не смог отстоять своих ин­тересов, и пообещает поговорить на этот счет с генераль­ным директором СЕПа в течение ближайших двух дней или же предложит устроить ему свидание с тем или иным высокопоставленным лицом, у которого наверняка для не­го, Пьера, окажется место. Для Пьера это выльется в новые визиты, пере-говоры, ненужные увертки. А так — он вроде бы сделал все, что от него требовалось. И с сознанием соб­ственной безупречности он спокойно вернулся к Эмильенне, которой Анна принесла на подносе ужин.

Накормив мать — все те же маленькие сандвичи из бе­лого хлеба с ветчиной, — Анна пошла переодеваться. Когда она вернулась — причесанная, подкрашенная, в шерстяном сливового цвета платье, отделанном тонким шелковым шну­ром того же цвета, на лице Эмильенны заиграла улыбка: ей было явно приятно, что дочь так выглядит.

— Ах, как я тебе завидую! — вздохнула она. — Если бы я могла пойти с тобой!..

Пьер быстро поужинал на кухне и, вернувшись, сел по­дле жены в кресло перед телевизором. Оба вскоре задремали — где-то в середине передачи о Рубенсе. Проснувшись пер­вым, Пьер на цыпочках вышел, мигом умылся и надел чи­стую пижаму в синюю и белую полоску. Он только со­бирался нырнуть в постель, как Эмильенна открыла глаза, улыбнулась и пробормотала:

— Опять эта пижама!.. Надо будет сказать Луизе, чтобы она разрезала ее на тряпки — чистить металлическую по­суду!..

— Чем тебе не нравится моя пижама?

— У тебя в ней вид каторжника из кинофильмов!

— Тебе не нравится мой серый костюм, тебе не нравится моя полосатая пижама... Что же тебе нравится?

— Даже не знаю. Пожалуй, твоя кремовая пижама.

— Я берегу ее для особых случаев.

Она приподняла брови и спросила хрипловато-насмеш­ливым тоном:

— Для каких особых случаев, Пьер?

— Если, например, мы с тобой отправимся путешество­вать.

Он сказал это не подумав. И почувствовал, как у него сжало горло.

— Ты хочешь, чтобы я сменил пижаму? — поспешно спросил он.

— Да.

Он выполнил ее просьбу. У кремовой пижамы были слиш­ком длинные рукава.

— Ты выглядишь бесподобно! — сказала она.

Он выключил телевизор и лег под одеяло. Сегодня Эмильенна казалась менее раздражительной, чем обычно. Может быть, потому, что они были вдвоем? Ничего не поймешь с этой болезнью — одни сплошные неожиданности!... Пьер придвинулся к жене.

— Позволь мне обнять тебя, — прошептал он. — Вот так... Тихонько... Подержать хоть несколько минут... Так хорошо, когда мы вместе!..

Она прильнула к нему. До чего же она стала худенькая! Казалось, прижми ее чуть покрепче — и косточки хруст­нут. Он обнял ее за плечи. Теплота ее тела волновала его. Ей было двадцать пять лет. И от волос се все так же пахло чем-то пряным.

— Если бы ты знала, как я тебя люблю! — прошептал он.

И вдруг безмерная радость охватила его: она выздоровеет! Конечно, выздоровеет, уж он-то знает это лучше, чем кто-либо. Вопреки всем доводам разума.

Она слегка шевельнулась, высвобождаясь из его объя­тий. И прошептала:

— Пьер, я хотела тебе сказать... Ты ворочаешься ночью, храпишь... Это неудивительно, когда у человека крупный нос... А мне так нужен отдых!.. Нам лучше спать отдельно...

Он не ожидал такого поворота и на минуту оторопел. Потом почувствовал обиду: за что же так его наказывать!

— Спать без тебя... — сбивчиво проговорил он. — Но... но это же' невозможно!

— Только пока я больна.

— Понимаешь ли ты, чего ты от меня требуешь?

— Да, Пьер. Но надо быть благоразумным.

— Ну ладно, тогда я устроюсь подле тебя в кресле или в шезлонге...

— Нет, все равно я буду слышать твой храп.

— Так куда же ты хочешь, чтобы я ушел?

— В маленькую комнату. Там тебе будет удобно, и ты сможешь читать сколько захочешь.

Эта каморка в глубине квартиры уже давно служила кла­довой. Туда складывали чемоданы, картонки, набитые бу­магами, ненужные книги, старые журналы.

— Но это же нелепо! — возразил он. — Я буду так далеко от тебя! Лучше я буду спать на диване в гостиной.

— Как хочешь, — сказала она.

Он стиснул зубы. Его изгоняли, высылали. Такая неми­лость после стольких лет любви! Ему стало жаль себя до слез. Вся жизнь сразу показалась сплошной цепью неудач. Вот бы умереть ему сейчас, здесь, вместо жены. Никто о нем не заботится, никого не интересует ни его здоровье, ни его настроение. И вдруг не она, а он уходит из жизни. Он вздохнул и сказал

— Ты хочешь, чтобы я перешел туда сейчас же?

— Нет, — сказала она, — завтра.

Он подумал, что завтра она еще может переменить реше­ние. Эта мысль успокоила его. Вот если бы ему удалось не храпеть ночью... Говорят, для этого надо спать на боку. И он осторожно перевернулся на левый бок. Неудобно! Но чего бы он не вынес ради Эмильенны!

— Спокойной ночи, дорогая, — сказал он.

Вскоре он уснул, уверенный, что достаточно захотеть — и ты превратишься в бестелесное, молчаливое существо.

***

Анну задержали на работе, и когда она, как ураган, вор­валась домой, было уже семь часов и Луиза собиралась уходить. К счастью, все было готово: жареная телятина с морковью томилась на маленьком огне, яблочный пирог, посыпанный сахарной пудрой, лежал на круглом блюде, стол был накрыт в столовой на троих — как условились: о том, чтобы Эмильенна встала не могло быть и речи. Она плохо чувствовала себя ночью и с утра жаловалась на ту­пые боли в правом боку. Доктор Морэн, приходивший в полдень, предписал еще один укол. Может, следовало бы отменить приглашение на ужин? Нет, уже поздно. Анна прошла к матери. Ввалившиеся щеки, заостренный нос... Казалось, больная спала. Но услышав шаги дочери, она тотчас открыла глаза и прошептала:

— Я не хочу видеть Марка.

— Ты и не увидишь его, Мили, обещаю тебе, — сказала Анна. — Мы быстро поужинаем, и он уйдет.

— Скажи ему, что я повидаюсь с ним на будущей неделе.

— Ну, конечно, конечно... К чему спешить — времени у нас сколько угодно! Я принесу тебе сандвичи.

— Нет... Даже думать о еде не могу — тошнит... Этот гепатит — такая гадость!... Наверно, я вчера съела что-то и печень взбунтовалась... И эти кухонные запахи! Хоть бы ты проветривала почаще... А где твой отец?

— Должно быть, пошел в книжный магазин Коломбье,

— Странно! Он почему-то взял себе за правило уходить, не предупредив меня!

Не успела она это произнести, как Пьер вернулся с дву­мя бутылками «божоле».

— У нас дома оказалось только простое столовое вино, — объяснил он.

Эмильенна сразу успокоилась и снова закрыла глаза. В дверь позвонили. Анна пошла открыть — на площадке сто­яла привратница.

— Я по поводу вашей комнаты для прислуги. Вы, ка­жется, сдали ее какому-то студенту. Так вот теперь их там десять человек. Только и шныряют мимо! Будто общежи­тие устроили! Кто-то даже спит в коридоре на полу. Соседи жалуются. Мне не хочется говорить об этом управляюще­му домом...

— Спасибо, что предупредили, — сказала Анна.

Пьер, вышедший в прихожую во время этого разговора, пробормотал:

— Этого еще не хватало! Он же выглядел вполне при­лично, этот студент. Что мы теперь будем делать?

— Я сейчас же поднимусь и поговорю с ним!

— А Марк?

— Он придет не раньше восьми.

— Но этот разговор можно отложить и до завтра...

— Нет, папа.

На черной лестнице стоял ледяной холод. На седьмом этаже, как всегда, когда Анна поднималась, ее неприятно поразили обшарпанные стены коридора, в который выхо­дили комнаты прислуги. Из благопристойного, комфорта­бельного мира вы без всякого перехода вдруг попадали в зону удручающей нищеты. Анна остановилась у комнаты под номером 11. За дверью гудели голоса. Она постучала. Дверь открыла высокая девушка — белокурые ее волосы прямыми прядями свисали вдоль щек. Розовый махровый халатик обтягивал большой живот. Беременная — должно быть, месяцев восемь. Позади нее на стуле сидел согнув­шись чернявый парень. Длинноволосый, с квадратным ли­цом. Анна, никогда ранее не видевшая ни парня, ни девуш­ки, спросила сухо:

— А где мосье Жан Ломбар?

— Он вам зачем? — спросил парень, медленно поднима­ясь со стула.

— Я владелица этой комнаты, мосье.

— Ах, вот что. Жан уехал.

— Когда же?

— Да уже порядочно.

— А когда он вернется?

— Не знаю.

— А кто вы такой?

— Лоран Версье. А это — Ингрид. Она шведка. Ни слова не говорит по-французски.

Девушка улыбнулась и закивала головой с несколько тяжеловатой грацией. Она стояла, свесив руки вдоль жи­вота.

— А что вы здесь делаете, мосье? — спросила Анна.

— Мы друзья Жана, — ответил Лоран Версье.

— Но эту комнату я сдала ему, а не вам.

— Я знаю. Но Жан уехал внезапно. И сказал, что мы можем обосноваться тут вместо него. Ну, конечно, мне сле­довало предупредить вас. Я все ждал, когда у меня будет немного денег... Нуда, чтобы уплатить вам. Теперь это уже вопрос нескольких дней...

Он говорил мягко, не сводя с Анны взгляда. Адамово яблоко поднималось и опускалось на плохо выбритой шее.

— Мне сказали, что вы укладываете своих приятелей спать в коридоре, — заметила она.

— Ну, это было всего один раз!