Монады

ОНА. Муж? Есть муж. (У Елизаветы Сергеевны действительно есть муж, Евгений Антонович Козловский зовут его). При чём тут муж? Вы меня из-за мужа вызвали?

ОН. Муж? При чем тут муж? Ах, да, да. (Ведь это он помянул про мужа.) Собственно, нет. Совсем нет. А он вроде сейчас без работы?

ОНА. При чем тут это?

ОН. Да, да. Это я так. Я вас хотел спросить: вы не спешите на работу?

ОНА. Работу? Нет. Вы мне повестку…

ОН. Да, да. Меня Дмитрий Александрович зовут. (Повторяется.) Давайте-ка повестку. Так, так. (Берет повестку, которую ему протягивает получившая ее вчера днем или вечером Елизавета Сергеевна, рассматривает ее. Поднимает пресс-папье, взвешивает в руке.) Старинная вещь. Красивая, не правда ли? Сейчас уж таких не делают. У всех ведь шариковые ручки. И тяжелая, даже непонятно, зачем такая тяжелая? А? Хотите попробовать? (Протягивает ей тяжелое пресс-папье.)

ОНА (раздраженно). При чем тут пресс-папье? (И действительно – при чем тут пресс-папье?)

ОН. Ну, как хотите, я же не настаиваю. Просто я хотел сказать, что оно тяжелое. Непонятно, зачем оно такое тяжелое? (Кладет повестку под пресс-папье. Я всегда маленькие всякие бумажки дома под него кладу.)

ОНА. Вы меня…

ОН (перебивает ее уже в который раз, что за мной водится). Меня Дмитрий Александрович зовут. Я слышал, вы из театра ушли? (Имеется в виду театр имени народного артиста СССР Константина Сергеевича Станиславского.)

ОНА. Я из театра?

ОН. Да, да, из театра. Ушли.

ОНА. Ну не то чтобы ушла, просто я…

ОН. Понимаю, понимаю – режиссеры там, роли там, интриги. Понимаю, понимаю. дело сложное. Вы извините, если я…

ОНА. Почему? Я просто.

ОН. Вот и хорошо. Это даже очень хорошо.

ОНА. Что хорошо?

ОН. Что вы ушли.

ОНА. Хорошо? (Спохватывается, и действительно – пришла-то ведь не для разговоров, вернее, для разговоров, но для других: по повестке ведь.) Вы меня вызывали? Я хотела бы узнать, вы…

ОН. Меня Дмитрий Александрович зовут. (Ну и назойлив же!)

ОНА. Послушайте, причем тут все это – муж, театр, Дмитрий Александрович…

ОН. Да, да, Дмитрий Александрович. А может вас за, как это у вас называется, за профнепригодность? А? Вы ведь без образования, кажется?

ОНА. Ну причем тут образование! Я ведь…

ОН. Да, нет, нет. Я не в том смысле. Это как раз хорошо. Я вот тоже без образования. (Это он говорит неправду, так как я имею высшее художественное образование.) Я как раз вас для этого и позвал. Как раз для дела это и хорошо.

ОНА. Для дела? Какого дела?

ОН. Вы ведь без работы сейчас?

ОНА. Да, я временно…

ОН. Вот и хорошо, хорошо.

ОНА. Хорошо? Вы, вы…

ОН. Меня Дмитрий Александрович зовут.

ОНА. Вы, вы… вы, Дмитрий Александрович, меня в связи с работой вызвали?

ОН. Да. Почти. Вы ведь со сценой знакомы?

ОНА. Конечно, знакома. Вы мне роль хотите предложить.

ОН. Почти. Я вас вызвал в связи с этим… (Начинает руками изображать нечто. Показывает достаточно долго, но непонятно. Я бы и сам не догадался, что он изображает, но Елизавета Сергеевна следит внимательно, и он этим удовлетворен.) Так вот, Елизавета Сергеевна, играли ли вы когда-нибудь убийцу? (Смеется. А в это время действие, изображаемое его руками, приобретает большую определенность, то есть ясно, что там происходит некое легкое, пока и неудручающее смертоубийство, где одна рука, скажем, правая, принимая зловещий скрюченный облик, душит другую, невинную и слабую, левую, скажем. Он смеется. Она тоже. Она смеется застенчиво.)

ОНА. Нет. Не играла. Почему-то, даже сама не знаю, не приходилось. Даже сама не знаю почему, не предлагали.

ОН (продолжая легко смеяться). Хорошо. Хорошо. Это очень даже хорошо, дорогая моя Елизавета Сергеевна.

ОНА (продолжая застенчиво улыбаться). Хорошо? А почему хорошо?

ОН. Видите ли, Елизавета Сергеевна, просто дело, для которого я вас позвал, несколько необычное. Как бы вам это объяснить? Это не то чтобы роль, хотя можно и так назвать, но не совсем так. Но все-таки нужен человек, привыкший к сцене. К зрителям, хотя они тоже не совсем зрители.

ОНА. Я не совсем вас понимаю.

ОН. Давайте лучше прямо сейчас начнем, и по ходу дела вам все станет ясно.

ОНА. Что начнем? Репетировать?

ОН. Нет, нет. Я же сказал, Елизавета Сергеевна, это не совсем роль. То есть даже совсем не роль.

ОНА. Я ничего не понимаю.

ОН. Вон, видите – люди сидят. (Показывает на зал, где действительно сидят люди, много людей сидит.)

ОНА. Да, вижу, но я не думала… я думала ведь на минутку, вы, вы, Дмитрий Александрович, ведь по повестке…

ОН. Ах, Елизавета Сергеевна, забудьте о ней. Я же для дела вас вызвал! Ну повестка, ну пресс-папье. (Снова поднимает пресс-папье.) Тяжелое, черт. Непонятно, зачем такое тяжелое. Но это и хорошо. Попробуйте.

ОНА. А зачем? Для роли?

ОН. Я же сказал, что это не роль. То есть в некотором роде вы уже играете роль. Ну, в смысле люди сидят, смотрят.

ОНА. Но как же? Я же пришла только для…

ОН. И хорошо. И хорошо. Вы не должны играть. Как бы это объяснить? Люди ведь любят смотреть. Они на все любят смотреть. На что они любят смотреть больше всего? А?

ОНА. Что любят?

ОН. Убийство! Убийство, Елизавета Сергеевна! Они больше всего любят смотреть убийство!

ОНА. Убийство?

ОН. Да, да, именно убийство! Не верите?

ОНА. Я не знаю.

ОН. Ну, ладно. Вы сейчас убедитесь сами. Значит, убийцу вы не играли?

ОНА. Нет, не приходилось.

ОН. Понятно, понятно. Хорошо. Давайте, для разгону, вспомним что-нибудь из личной жизни. Если не убийство, то что-нибудь такое, ну, мучили вы кого-нибудь?

ОНА. Я?

ОН. Конечно, вы. Вы же должны убивать!

ОНА. Я? Убивать?

ОН. Вы, вы. Ну, это потом. Мучили, может, там кого в детстве.

ОНА. В детстве?

ОН. В детстве, в детстве. Дети ведь такие жестокие.

ОНА. Да, дети действительно непонятно почему жестокие такие. Даже страшно иногда бывает.

ОН. Вот видите. Вот видите. Так может мучили кого? Птичку, может быть? Кошку, там.

ОНА (вспоминает). Кошку?

ОН. Кошку, кошку.

ОНА (вспоминает). Кошку. (Уже ясно вспоминает.) Да, да. (Она вспомнила, вспомнила, было дело.) Да, да. Кошку. В детстве у меня кошка была.

ОН. Вот и хорошо. Вот и хорошо. Рыжая? Кот?

ОНА. Да, да. Рыжий кот. Ласковый такой. И вот я, помню (движения ее становятся артистичными, она входит в образ, начинает играть, как она играла, и играла неплохо, Антигону, например, даже очень хорошо, или Вассу Железнову – еще лучше: хотя, трудно сказать, что лучше) маленькая я была, ну, маленькая-маленькая, даже для своего возраста такая маленькая. Меня еще крохотулечкой звали (смеется. И правильно, что смеется. Елизавета Сергеевна и сейчас росту невеликого. А зачем он нужен – рост-то? Вон сколько дылд понавыросло, а пользы?), маленького была росточку, да и несмышленая. Несмышленая была. А вот на всякие такие штучки там, как, впрочем, и все дети – ну, просто дьявольская какая-то выдумка была. И бессердечие. Ох, какие жестокие дети. Ох, какие жестокие.

ОН. Да, да, жестокие, жестокие.

ОНА. Жестокие! Жестокие! Представляете?

ОН. Представляю! Представляю! Сам такой же был! Я вам потом тоже расскажу. И ведь любили кота-то?

ОНА. Да! Да! Любила. Как я его любила! Как я его любила! О, жестокая человеческая натура! Особенно дети! И я тоже!

ОН. Да, да и вы тоже!

ОНА. Маленькие с виду, ангелочки – а какая жестокость! Чудовища просто!

ОН. Ну что вы. Вы же были, наверно, доброй девочкой.

ОНА. Нет! Нет! Не защищайте меня! Я очень жестокий человек!

ОН. Ну что вы! Ну что вы!

ОНА. Да, да. И тогда в детстве тоже. Жестокая была. Когда родители уходили из дома, брала я бедного котика на руки, ласкала – как жестоко! – ласкала: Котик ты мой! хорошенький ты мой, лапонька моя! (Одной рукой изображает любимого котика, а другой – свою собственную руку.) Прелесть ты моя! – а потом – страшно вспомнить! начинала в рот ему запихивать капусту!

ОН. Ай-яй-яй! Капусту? Кислую?

ОНА. Кислую, кислую, а вы…

ОН. Продолжайте, продолжайте. А кот…

ОНА. А кот, бедненький мой, сопротивляется, сопротивляется! Кошка ведь! Беззащитная ведь!

ОН. Да, да, беззащитная!

ОНА. Вот, вот, беззащитная. Кошка ведь. Зажимает свой ротик!

ОН. Вот так? (Тоже изображает своей левой рукой, которая была жертвой в предыдущем изображении, как котик Елизаветы Сергеевны зажимает ротик.)

ОНА. Да, да! А я ему сую, сую! А он сопротивляется. А я ему сую, сую! У него ведь сбоку зубов нет! Грызун ведь! Дырка там! (Уже показывает на своем лице, обнажая зубы, где, кстати, никаких дырок нет – ведь она же не грызун!) А я ему сую, сую! А он давится, бедный! Бедненький! А мне жалко его. Сама же мучаю и самой же жалко! Боже!

ОН. И слезы льются, а он царапается.

ОНА. Да, да, плачу! А он царапается. И кровь течет по рукам!

ОН. Да, да. По правой руке, а на левую вы варежку одевали.

ОНА. Да, да, варежку. (Запинается.) А откуда вы знаете?

ОН. Ах, Елизавета Сергеевна! Елизавета Сергеевна! Как это скверно!

ОНА. Но ведь в детстве, хотя и сейчас.

ОН. Да не то, не то. Я не о том! Скверно. Боже мой! Это же я написал!

ОНА. Что вы написали?

ОН. Это же я написал. Всю эту историю про кота, капусту, варежку.

ОНА. Как вы?

ОН. Ну да. Это мой рассказ. Понимаете. Мой рассказ!