Помоги проекту - поделись книгой:
В коммунальной квартире на Спиридоньевке, как и повсюду, соседи Бергов судачили о войне. Что они говорили, что могли говорить — неизвестно. Но в первый же день войны в их разговорах проявились неожиданные для маленькой Лили нотки. Ей было девять лет, и она только что окончила первый класс. В длинном коридоре квартиры, где играли дети, соседские мальчишки стали дразнить ее:
— Теперь вас всех немцы убьют, потому что вы евреи.
Испуганная, она в слезах прибежала к маме. Мария как раз старалась наклеить крестом на стекла окон полоски нарезанной газетной бумаги, смоченной в растворе крахмала. Бумага не прилипала, она с усилием держала ее двумя руками, старалась прикрепить.
— Мама, мама, мне мальчишки сказали, что нас убьют!
— Никто нас не убьет, они глупые. Не обращай на них внимания, не пугайся.
— Мама, а что такое евреи?
— Это национальность, как русские, украинцы, грузины. Почему ты спрашиваешь?
— Они сказали, что мы евреи и поэтому нас убьют.
Маша слезла с подоконника, прижала дочку к себе и закусила губу — какие все-таки ужасные люди окружали их, если даже в дни всеобщего горя они сводят антисемитские счеты, учат этому детей. Но что сказать Лиле, как объяснить ребенку столкновение с первым проявлением антисемитизма?
— Ну да, мы евреи, но никто нас не убьет, — только и нашлась она в ответ.
Скоро начались ночные бомбежки Москвы. Немецкие бомбардировщики пролетали громадное расстояние до столицы почти без сопротивления советской артиллерии и авиации. Они сбрасывали тяжелые взрывные, но чаще всего маленькие зажигательные бомбы, вызывая разрушения и пожары. Зенитная артиллерия столицы стреляла довольно беспорядочно, и немецкие самолеты спокойно улетали обратно.
Жители-добровольцы дежурили на крышах больших домов, чтобы хватать упавшие «зажигалки» большими щипцами-захватами и бросать их в песок или в воду. Находиться на крыше во время налетов было опасно для жизни, но эти герои спасли от пожаров много домов.
Когда прилетали бомбардировщики и завывала сирена тревоги, Лиля с мамой спускались в подвал под домом, там наскоро устроили так называемое бомбоубежище. На самом деле, если бы старинный дом разрушился, он засыпал бы в подвале всех жильцов. Собравшиеся соседи вздрагивали, слыша грохот взрывов, пожилые женщины вдруг начинали креститься и молиться, чего не делали на людях уже много лет. Страх смерти был сильнее, чем страх запрета религии.
Лиля украдкой показывала мальчишкам язык:
— Вот как еще грохнет, может, вас первых убьет!
Ей доставляло радость, что она может отомстить мальчишкам и девчонкам, которые сказали ей, что немцы убьют ее, потому что она еврейка.
В городе началась паника. Уже были эвакуированы наркоматы, театры, музеи. Забальзамированную мумию Ленина перевезли из Мавзолея в Сибирь. По фабрикам, учреждениям, магазинам многие стали заниматься мародерством. Автомобили и грузовики были доверху загружены вещами стремящихся скорее убежать из Москвы. Им преграждали путь жители, не нашедшие машин. Находились люди, которые со злобой срывали со стен портреты Маркса, Ленина и Сталина и выбрасывали в мусорные кучи книги и брошюры по коммунистической пропаганде. На железнодорожных платформах сновали толпы, люди в панике кидались в вагоны.
Проходя после работы от Малого Черкасского переулка по площади Дзержинского, Мария видела, что над Лубянкой, над зданием министерства внутренних дел поднимались клубы черного дыма — там срочно жгли архивы. Она со злостью подумала: «Испугались, хотите сжечь свои преступления».
В Москве было введено осадное положение. Спецотряды войск внутренних дел получили приказ: расстреливать на месте подозреваемых в шпионаже, дезертиров и мародеров. Трудно было разобраться — кто шпион, кто дезертир, но многие москвичи были расстреляны за мародерство.
На Казанском вокзале царила круглосуточная суета и суматоха, люди штурмом брали поезда, уходящие на восток. Поэт Василий Лебедев-Кумач, «автор» песни «Священная война», тоже эвакуировался с женой Кирой и десятилетней дочкой Мариной. Он был орденоносцем, депутатом Верховного Совета РСФСР, лауреатом Сталинской премии, ему было предоставлено купе в мягком вагоне. Но он страшно нервничал, был обескуражен и обозлен позорными военными провалами, которые привели к вынужденному массовому бегству из Москвы. Проходя по вокзалу мимо большого портрета Сталина, он вдруг впал в истерику и стал кричать:
— Что ты наделал?!. До чего ты довел страну?!
Как из-под земли выросли два агента секретной службы:
— Гражданин, пройдемте-ка!
Его увели в какую-то боковую дверь, жена с дочкой остались ждать.
Там сидел начальник службы внутренних дел:
— Гражданин, ваши документы!
Лебедев-Кумач расстегнул пальто, блеснули два ордена, он дал депутатское удостоверение. Начальник был смущен:
— Наверное, какая-то ошибка, товарищ депутат. Мои люди сказали, что вы кричали: «Что ты наделал, до чего довел страну?» Вы на кого кричали?
Поэт понял, что если его обвинят в критике Сталина, ему не поможет никто. Он быстро нашелся:
— Как — на кого кричал? На Гитлера, конечно.
Начальник удивленно поднял брови:
— Ах, на Гитлера… Ну тогда другое дело, — и вернул ему документ.
Уходя, остроумный Лебедев-Кумач не удержался и спросил:
— А вы на кого подумали?
Начальник испуганно глянул на него, замер и отвернулся.
В конце сентября и начале октября 1941 года основная группировка советских войск под Москвой была окружена и уничтожена немецкими войсками (16-я, 19-я, 20-я армии и армейская группа Болдина Западного фронта, 24-я и 32-я армии Резервного фронта). 10 октября 1941 года Сталин назначил генерала Георгия Жукова командовать Западным фронтом. Положение на подступах к Москве было отчаянное.
Гитлер был настолько уверен в сдаче Москвы, что отдал приказ — в первую очередь повесить трех евреев: писателя Илью Эренбурга, назвавшего немцев иронической кличкой «фрицы» и призывавшего к убийству всех «фрицев», художника-карикатуриста Бориса Ефимова, рисовавшего карикатуры на Гитлера, и диктора Всесоюзного радио Юрия Левитана, объявлявшего приказы Сталина.
В те дни в типографии Министерства внутренних дел под строжайшим секретом были срочно напечатаны листовки на случай оставления Москвы:
Самые жаркие бои шли на северо-западе, под городом Волоколамском. Там немцы сосредоточили большие танковые силы, собираясь маршем войти в Москву. Танковые армии фельдмаршала Гудериана были готовы наброситься на столицу[11]. 16 ноября 1941 года двадцать восемь бойцов из дивизии генерала Ивана Панфилова, отчаянно сопротивляясь у разъезда Дубосеково, уничтожили головную колонну из четырнадцати танков, готовых прорваться в город. Все бойцы и сам генерал Панфилов погибли. О них написали в газетах как о героях и спасителях столицы.
Жукову удалось остановить немецкое продвижение тонким стратегическим маневром: он сконцентрировал основные силы вдоль дорог и не дал хода немецким танкам. Войска Западного фронта разгромили войска группы «Центр» фельдмаршала фон Бока (5 декабря 1941 — 7 января 1942 года). Потери советских войск составили 371 955 человек убитыми и ранеными, или 37 процентов от численности войск в начале операции.
Но отстоять Москву во многом помогли крепчайшие морозы зимы 1941 года. Если бы Гитлер начал войну, как планировал, на пять недель раньше, 15 мая, то продвижение немецкой армии к Москве произошло бы еще до наступления зимних морозов, губительных для европейцев. И тогда, с захватом Москвы, исход войны был бы почти предрешен[12].
Весь октябрь 1941 года в городе шла невидимая, но напряженная работа по организации сопротивления в центре Москвы, если немцы все-таки прорвутся в город. Этой работой поручили руководить полковнику Павлу Судоплатову, самому опытному в делах разведки и диверсии. Задание было четкое — до последней капли крови оборонять центр и особенно Кремль. Разведчик всегда должен смотреть вперед, и Судоплатов давно готовил план на случай падения Москвы. Подразделение его Разведывательного управления оставалось одним из немногих полностью боеспособных. Его бойцы заняли позиции вокруг Кремля, в том числе в здании ГУМа, которое в те годы использовалось как хозяйственное управление Кремля, в гостинице «Москва», в Манеже, в Доме союзов (бывшем Дворянском собрании). Все эти позиции предназначались для прямого обстрела немецких колонн, входящих в Кремль.
Чуть ли не одному из всех Судоплатову было необходимо принимать срочные, взвешенные, спокойные решения. На случай захвата Москвы он создал три независимые друг от друга разведывательные сети. Одной из автономных групп руководил композитор Л. Книппер, автор популярной патриотической песни «Полюшко-поле». Эта группа должны была уничтожить Гитлера в случае его появления в Москве.
Но как подступиться к Гитлеру, если его постоянно окружает многочисленная охрана? Судоплатову удалось придумать план. Он вспомнил, что в романе Льва Толстого «Война и мир» Пьер Безухов тоже собирался убить Наполеона, захватившего в 1812 году Москву и поселившегося в Кремле. Конечно, у Безухова было преимущество: он был дворянин и свободно говорил на французском языке. Вот на этом построил свой план и Судоплатов. Его агент, композитор Книппер, был племянником двух актрис — Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой из Московского Художественного театра, вдовы Чехова и бывшей дворянки, и другой Ольги с такой же фамилией — популярной немецкой киноактрисы Ольги Чеховой. Эта вторая Ольга, живя и работая в Германии, бывала на правительственных приемах в Берлине у Гитлера. По слухам, он благоволил к ней, он вообще обожал окружать себя красивыми женщинами. А она, как очень многие граждане Германии, по сведениям, была обожательницей фюрера. Судоплатов надеялся, что его агента Книппера в Москве не тронут. Он даже упросил его написать марш на случай вхождения немецких войск в Москву и посвятить его Гитлеру — как заверение в преданности (нельзя сказать, чтобы Книпперу это понравилось, но сделать это надо было). Кроме того, он происходил из дворянского рода и был племянником немецкой кинозвезды — это тоже вводило его в состав приближенной к Гитлеру элиты. И этому племяннику было поручено вызвать у своей тетки ненависть к фюреру, изменить теперешнее обожание (как это произошло у Пьера Безухова). Племянник должен был взывать к ее чувствам русского по происхождению человека. Если она проникнется ненавистью к Гитлеру, тогда ей можно дать инструкцию и оказать помощь в покушении на него.
В ближнем Подмосковье было много правительственных домов отдыха и дач членов правительства — роскошных особняков за высокими заборами. Судоплатов рассчитал, что немецкие маршалы и генералы захотят использовать их для своих штабов. Поэтому в те мрачные дни ему было приказано заминировать их. Он ездил по загородным правительственным дачам и сам закладывал мины. Ему надо было точно знать их расположение, чтобы в случае захвата помещений знать, что и как взрывать в первую очередь. И, кроме того, нужно было знать, как их разминировать, если туда опять въедут члены правительства — Молотов, Берия, Каганович, Ворошилов, Буденный и другие. Эти планы он помнил наизусть, но на случай его гибели они в зашифрованном виде всегда при нем хранились. Судоплатов заминировал роскошный дом отдыха «Сосны» на Москве-реке, санаторий правительства «Барвиха» и все дачи, кроме одной — дачи Сталина. На это он пойти не смог, решил, что при необходимости подошлет туда своих взрывников — они свою работу знали.
Проходя по залам и комнатам этих дач, Судоплатов не мог не обращать внимания на их богатство и роскошь: стены были увешаны картинами и зеркалами, всюду были ковры и редчайшая дворцовая мебель. Он, человек, выросший в бедности, не мог понять, как это бывшие принципиальные революционеры и бедняки, такие же, как он сам, могут позволить себе жить в такой роскоши. Да еще тогда, когда все население страны живет в состоянии постоянной недостачи всего необходимого. Про себя он думал: «Ну нет, даже если бы мне предложили жить в особняке, я бы отказался».
7. Эвакуация
В октябре 1941 года, когда фронт подходил так близко к Москве, что уже на границах пригородов были вырыты окопы и выставлены противотанковые заграждения, остававшиеся в городе москвичи услышали гул артиллерийской канонады. На улицах Москвы были установлены противотанковые заграждения — конструкции из сваренных крест-накрест коротких кусков рельсов. Готовые стрелять артиллерийские противотанковые орудия стояли на всех улицах.
Мария тоже была в панике и растерянности — куда бежать, как бежать, с кем бежать? «Мы опять беженцы, беженцы, беженцы!» — думала она. Михаил Зак, ее благодетель, опекун, а теперь уже и любовник, все продумал и организовал:
— Маша, обстановка опасная, пора уезжать. Я говорил с наркомом, он очень занят, просил меня отправить вас с Лилей в город Горький, это далеко от линии фронта. Но все поезда перегружены. Даже если впихнуть вас в вагон, не будет места для вещей. А как же вы будете без вещей? Я как раз отправляю в Горький эшелон грузовиков. Один грузовик повезет вас. Другого способа выехать нет. Завтра к утру будьте готовы.
Он даже разыскал и привел Нюшу, чтобы она опять помогла им собрать вещи. Энергичная Нюша, способная в одиночку передвинуть дом, помогла уложить самое необходимое. Глядя на тюки и чемоданы, Мария не представляла себе — как они станут трястись так долго в кузове грузовика?
Прощаясь, Нюша всплакнула:
— Я тебе, касаточка, точно скажу — за грехи за наши война эта нам послана. Вон чего понаделали — Павлушу твоего арестовали, и других тысячи. Грех это был, грех великий.
Простая эта женщина была права — война и была настоящим грехом Сталина. Но она успокаивающе добавила:
— Ну да Бог милостив, может, еще выживем и свидимся. А вы езжайте с богом, — и перекрестила их.
Марии благодарила, обнимала ее — пусть крестит, Бог все равно один, если он вообще есть.
Заботливый Михаил Зак предвидел все и все устроил. Он приехал за ними на новом грузовике-трехтонке, сказал:
— Не волнуйся, я выбрал новую машину, чтобы не ломалась в дороге. Я велел сделать борта кузова повыше и обложить кузов на дне и по бокам мешками, набитыми мягким. Вам будет удобно на них сидеть и даже спать можно.
Он без стеснения целовал Марию в губы, вытирал ей слезы, а потом дал пачку денег:
— От наркома.
— Спасибо, дорогой, я ведь знаю, от какого это наркома — от тебя.
Грузовик тронулся, Мария и Лиля, сидя в кузове на мешках, плакали и махали ему руками. Он стоял на тротуаре и кричал им:
— Я приеду к вам, мои дорогие, приеду к вам!
— Мы будем ждать тебя, — кричала в ответ Мария, — мы будем ждать тебя! Будь только живой и здоровый.
Мария с Лилей три дня ехали в Горький (он и до революции назывался и теперь опять называется Нижний Новгород). Все дороги были забиты миллионами беженцев на восток. Шофер избегал больших заторов и возможных бомбежек на прямом шоссе, выбирал боковые узкие дороги, и на них тоже были заторы и приходилось делать частые остановки. Их трясло и подкидывало, но на заботливо приготовленных мягких мешках ехать было удобно. По счастью, погода еще была достаточно теплая, без дождя. Ели они захваченные с собой запасы, а в деревнях покупали у хозяек молоко, хлеб, жареных кур, копченую рыбу. Лиле все было интересно и путешествие очень нравилось. Правда, от грузовика пахло бензином, но она привыкла, это можно было вытерпеть.
Одну ночь они провели под городом Владимиром, в стороне от дороги, рядом со старинной церковью Покрова на Нерли. Небольшая белокаменная церковь стояла на возвышении над излучиной реки. Изящные пропорции церкви были так привлекательны, что Мария не могла оторвать от нее глаз. Особенно красивой церковь показалась, когда ее осветили первые лучи восходящего солнца. Утром они в первый раз за всю дорогу выкупались — вода в реке Нерли была приятно прохладная. А церковь в ранних лучах солнца стояла такая красивая, что даже жалко было уезжать от нее.
Большой промышленный город Горький был уже переполнен эвакуированными, которые внесли в него суету и панику. Мария оставила вещи в камере хранения на вокзале и до изнеможения ходила по городу, водя за руку уставшую Лилю. Но ни жилья, ни работы она не нашла. Она повторяла дочери:
— Надо нам бежать, бежать, бежать отсюда. Мы с тобой беженцы.
Тогда Лиля впервые услышала это слово — «беженцы» — и запомнила на всю жизнь.
На поезде они переехали в Казань, остановились там на день, и Мария опять ходила с Лилей за руку и искала жилье и работу. Лиле запомнилась центральная улица Баумана, ее поразили низкие, по сравнению с московскими, дома: всего в два-три этажа. Из открытых окон слышались звуки радио. Зато в витринах магазинов были выставлены отливавшие глянцем пирожные, такие заманчивые. Сладкоежка Лиля упрашивала маму купить ей лакомство.
— Тебе эти пирожные после московских не понравятся.
— Понравятся, понравятся, я знаю.
Предвкушая привычное ощущение сладости московского пирожного, она откусила первый кусок, и рот ее остановился, а глаза застыли в изумлении, даже не хотелось жевать. Мама оказалась права — пирожное было совсем невкусное.
— Мам, какое же это пирожное?
— Это соевое. Я же говорила, что тебе не понравится.
Лиля впервые узнавала разницу между московским и провинциальным.
Ни жилья, ни работы Мария не нашла, в комиссии по устройству эвакуированных ей рекомендовали ехать в маленький городок Алатырь в Чувашии. Этот городок, основанный Иваном Грозным в 1552 году, во время его похода на татар Казани, стоял на берегу реки Суры, в месте ее слияния с речкой Алатырем. Вместо вокзала тут была маленькая запущенная деревянная станция, а на площади перед ним были песок и грязь, пересохшие и свежие лужи, немного скудной травы, которую щипали гуси. И повсюду кучи навоза и коровьего помета. Лиля впервые увидела настоящую картину деревни.
Мама наняла подводу, они вместе перетащили вещи и вот Лиля впервые поехала на лошади. Возница-чувашка, с раскосыми глазами, в пестром платке, громко и грубо покрикивала на лошадь:
— Но-о, пошла, проклятая! — и сильно дергала вожжи.
Притихшая Лилия, сидя на тюке с постельным бельем, напряженно смотрела на нее:
— Мама, что это за запах?
— Это запах лошади, так пахнет лошадиный пот.
— Разве лошадей не моют в душе?
Возница покосилась на нее, усмехнулась:
— Вы сами-то откуда будете?
— Из Москвы.
— А, значит, выковырянные.
— Не выковырянные, а эвакуированные.
— Все одно. То-то, что лошадей не видали.
Мария вежливо спросила ее:
— Сколько вам лет?
— Мне-то, мне самой семнадцать. А что?
— Вы такая юная, а уже умеете управлять лошадью.
Поделиться книгой: