Помоги проекту - поделись книгой:
Вольфганг поразился сравнению и выводу из него. Он подумал: «Ну нет, я здесь поселяться не стану, уеду в большой город рядом, в Караганду».
А кучер продолжал:
— Ну, я тогда еще молод был, меня-то не тронули, а вот отца моего поставили к стенке да и расстреляли. Да и многих порешили, а кого в лагеря сослали.
Ламперт нахмурился:
— Нет, это не похоже на историю наших первопроходцев-пилигримов.
К вечеру добрались до поселка. Он состоял из глиняных мазанок, на весь поселок была только одна деревянная изба — у начальника. Их окружили худые и грязные поселенцы, все русские и украинцы, казахов среди них не было:
— Мы сразу подумали, что вас, немцев, пришлют к нам, высланным. Здесь мы все — враги коммунизма. И вам, фашистам, места здесь хватит.
Вольфганг пытался возразить:
— Мы не фашисты. Мы немцы, но мы антифашисты. Среди нас есть и американцы.
Но они добродушно твердили свое:
— Немец есть немец. Все одно — все вы враги народа. Ну а скажите — как скоро ваш Гитлер дойдет сюда, чтобы освободить нас?
Со всей настойчивостью и наивностью Вольфганг уверял:
— Поймите, мы против Гитлера. Он не освободитель, а поработитель.
— Поработитель-то другой, тот, который в Кремле сидит, — ответили ему.
Ламперт молчал, а полусонный мальчик Борис с интересом прислушивался:
— Папа, а может, они правду говорят?
— Что ты говоришь, Борис? Никогда даже не думай так, это опасно.
Прибывшие вскоре поняли, что, в отличие от всей советской страны, в этом заброшенном уголке люди не боялись говорить открыто то, что думали. А думали они только о том, как им избавиться от советской власти, которая сломала их жизни. Они прошли через такие жизненные испытания, натерпелись так много горя, что им все равно нечего было терять. Они сами сказали:
— А вот вы поживете здесь пару лет, так сами заговорите по-другому.
Пару лет?! Такая перспектива испугала всех: так вот она — настоящая ссылка без всякой вины. Всех распределили по хатам. Но Вольфганг показал начальнику свой паспорт, в котором не было никаких отметок:
— Товарищ начальник, мне обещали, что я поеду в Алма-Ату, учиться.
— Не хотите оставаться здесь, так и не надо. Я вычеркиваю вас из списка. Можете ехать, куда вам угодно.
Это и удивило, и обрадовало Вольфганга. Еще несколько суток он провел в поселке, ночуя в разных хатах на чердаках. Ламперты выяснили, что в поселке нет школы, а ближайшая так далеко, что их сыну туда не добраться. Но сам Борис обрадовался:
— Нет школы? Вот здорово! А что я буду делать?
— Тебя поставят помощником пастуха. Будешь на заре собирать скот.
Эта перспектива не понравилась ни ему, ни, тем более, родителям.
Новички скоро выяснили, что вся южная часть Казахстана с ее богатыми землями была заселена семьями раскулаченных русских и украинских крестьян. Старшее поколение или было расстреляно, или сидело в лагерях, а младшие не имели опыта в ведении сельского хозяйства и не хотели работать. Поэтому тысячи гектаров плодородных земель стояли незасеянными.
Чтобы добраться до железнодорожной станции в Осакаровке, Вольфгангу пришлось платить. Но чем? Он продал крестьянину единственное пальто и смог набрать немного денег на билет.
Прощаясь с семьей Лампертов, с которой сдружился, он обещал:
— Как только доберусь до Караганды, постараюсь похлопотать о вас, чтобы вас тоже там устроить.
Подходя к кассе станции, он очень волновался: а вдруг ему не продадут билет? Он протянул кассирше свой «чистый» паспорт. Она только мельком глянула в него и — о чудо! — спокойно выдала билет.
Так Вольфганг Леонгард поехал в Караганду.
Город Караганда состоял из двух частей: старой — грязной и бедной, с хатами и землянками, в ней в основном жили казахи; и новой — намного более современной, с четырех-пятиэтажными домами, где жили русские. Город был так далеко от линии фронта, что, если не считать недостатка продуктов, война в нем не очень ощущалась и по ночам не было обязательного затемнения окон. Вольфганга испугала старая часть, но в новой ему повезло — он нашел педагогический институт. Там он показал свой московский студенческий билет. Ему сказали:
— Можете начинать учиться у нас, только на историческом факультете. Языковых у нас нет. Но вам нужна справка о разрешении на жительство в городе.
Побегав из одной советской инстанции в другую, он попал в обком партии. Перед ним за большим столом сидел молодой, хорошо одетый инструктор обкома, от него исходило ощущение благополучия и довольства жизнью. Пока Вольфганг объяснял свое положение, он с интересом рассматривал худого как скелет просителя.
— Что ж, можете идти и учиться, — сказал он.
— А справка?
— Справка не нужна. Идите и учитесь. Вы когда в последний раз обедали?
Вольфганг удивился:
— Обедал? По правде говоря, не помню.
— Вот вам талон в нашу обкомовскую столовую. Пообедайте и идите в институт.
— Спасибо, но… это, наверное, ваш талон.
— Идите и наедайтесь, только медленно, чтобы не навредить желудку.
Боже мой — этот обед был сказка! — полная тарелка жирного борща, мясные котлеты с макаронами и очень сладкий компот из сухих фруктов. Он ел медленно, потом с полным животом вернулся в институт. Ему сказали:
— Нам уже звонили из обкома. Все в порядке.
Вольфганг понял, какое всесильное и богатое учреждение — обком партии.
Как студент, он получал по карточке 400 граммов хлеба в день, и в столовой два раза в день давали жидкий суп, в который добавляли немного подсолнечного масла. От слабости у него иногда кружилась голова. Но теперь он знал, что для партийных и советских начальников существовали специальные столовые и закрытые магазины-распределители.
Время от времени Вольфганг получал открытки из поселка № 5 от Израиля Ламперта. Он писал по-русски, что они довольны жизнью — это было написано для военной цензуры, которая в войну проверяла все письма. А рядом, мелким почерком, по-английски, чтобы цензура не могла прочесть, он в разных открытках добавлял:
Как ни трудно жилось Вольфгангу, но он понимал, что Лампертам было намного хуже. Он решился поговорить о них с тем инструктором обкома:
— Ведь в газетах писали, что Америка вступила в войну с Германией и Японией после того, как в декабре сорок первого японские самолеты разбомбили американский флот в гавани Перл-Харбор. Значит, американцы — наши союзники.
— Вы правы — союзники.
— Нельзя ли помочь этим американцам?
— Я поговорю с секретарем обкома.
— Пожалуйста. Ведь люди в обкоме такие добрые.
— Добрые? Нет, не все. Знаете, почему я вам помогаю? В вашем деле я прочитал, что ваша мать сидит в лагере. Так вот, моя мать еврейка и тоже арестована. Но меня не трогают, потому что они с секретарем обкома были друзьями детства. Только это все между нами. Вот вам талон на обед.
И опять обком показал свою мощь: в поселок на имя семьи Лампертов ушло письмо о том, что они, как представители союзной державы, вызываются в Караганду. Вольфганг поехал встречать Лампертов на вокзал в Старый город, встреча была радостная:
— Мы так вам благодарны за помощь! Мы там так страшно намучились.
Всем нужны были продуктовые карточки, для этого надо было работать. В институте не хватало преподавателей, многие ушли на фронт. Израиль Ламперт устроился преподавать математику в педагогическом институте, Рахиль пошла работать библиотекарем, а мальчик Борис наконец пошел в школу.
Но в 1942 году Вольфганг вдруг получил предписание покинуть Караганду. Грустный, он слонялся по улице и случайно встретил группу немцев из Москвы. Одного из них он знал — это был крупный партиец Ганс Мале.
— Ты что тут делаешь?
— Учусь в педагогическом институте. А ты что делаешь?
— Мы приехали с важным заданием — встретиться в лагере с немецкими военнопленными.
Вольфганг не знал, что за городом был такой лагерь. Он пожаловался:
— У меня кончилось разрешение на жительство, мне надо куда-то уезжать.
— Ну, это можно устроить, — он обратился к человеку рядом. — Товарищ Ульбрихт, надо помочь товарищу Леонгарду.
Ульбрихт был секретарем немецкой коммунистической партии в изгнании, и, услышав его фамилию, Вольфганг понял, что это очень высокая делегация.
— Это можно устроить, — сказал Ульбрихт.
Вольфганга вызвали в обком, и инструктор сказал с улыбкой:
— Да, за вас просили. Можете оставаться в Караганде.
Ульбрихт оказался настолько важной фигурой, что его слушался даже карагандинский обком партии. Кто же он на самом деле?
Немецкая делегация побывала в лагере, провела работу по «перевоспитанию» пленных и привезла от них воззвание к немецкому народу — призыв прекратить войну и свергнуть гитлеровский режим. Вольфганг спросил:
— Много пленных подписали?
— Сто пятьдесят восемь человек, которые не были в нацистской партии. Это все больше интеллигенты — студенты, ученые. Другие все равно остаются преданными гитлеровцами, ненавистниками евреев и коммунистов. Эти все — тупая бюргерская прослойка немецкого народа.
Была устроена конференция, на которой Вальтер Ульбрихт говорил о новом направлении в работе немецкой компартии после войны в будущей Германии. Вольфганг слушал и поражался: значит, есть далеко идущие планы и Ульбрихт так уверен, что война закончится победой Советского Союза и коммунистическая партия будет играть в Германии важную роль. Он спросил своего приятеля Ганса Мале:
— Какой будет новая Германия после войны?
— У нас есть заверения советского правительства, что по крайней мере часть Германии станет демократической республикой. И нам поручено к этому готовиться. Но это все не для разглашения.
И тут же он предложил Вольфгангу:
— Я поговорил с товарищем Ульбрихтом, мы хотим дать тебе ответственную работу: быть инструктором Карагандинского областного комитета МОПРа (Международного общества помощи революционерам) — опекать пятьдесят восемь немецких политэмигрантов в Карагандинской области.
Вольфганга переполняло счастье — он перестанет голодать и его Германия станет новой страной, он сможет вернуться в демократическую Германию. Как ему хотелось поделиться этим с мамой! Он вспомнил ее, и на глаза навернулись слезы — он даже не знал, жива ли мама. Он пошел к Лампертам и весь вечер был возбужден, острил, смеялся. Они не узнавали его — что с ним? Подкладывая ему в тарелку кусочки повкусней, Рахиль хитро спросила:
— Вольфганг, может быть, вы влюблены?
— Влюблен? Знаете, вы правы — кажется, я вновь влюбляюсь в жизнь.
Отсюда началось возвышение немецкого политэмигранта Вольфганга Леонгарда по лестнице партийной работы в будущей Германии.
6. Паника в Москве
Общую мобилизацию объявили без Сталина, народное ополчение начали формировать тоже без Сталина. Военкоматы в первый же день войны разослали повестки для мобилизации в армию мужчин и женщин — 15 миллионов человек. В семьях собирали на войну отцов, мужей и сыновей, настроение было трагическое, люди были совершенно не подготовлены ко всему этому — ведь сам «великий вождь» много раз заверял, что нет никакой опасности.
Оборону Москвы и эвакуацию производств и населения западных районов страны тоже планировали без Сталина. Даже первые фронты для сопротивления гитлеровцам организовывали без него. Старых маршалов Ворошилова и Буденного назначили командующими фронтами. Первые две недели страна боролась без участия Сталина. Многим было ясно, что вина за неподготовленность страны лежала на нем. Но все-таки председателем Комитета обороны и Верховным Главнокомандующим Сталин назначил себя. Другие боялись и не смели возразить.
Ждали бомбежек Москвы — она была плохо защищена зенитной артиллерией, авиация не в состоянии была остановить немецкие бомбардировщики. Поэтому на станции метро «Кировская», близ Кремля, срочно устроили бомбоубежище и бункер для Сталина и его окружения — поставили глухие заградительные стены, и поезда проходили мимо станции не останавливаясь.
Жителям было дано указание на ночь затемнять окна и скреплять стекла крест-накрест полосками, вырезанными из газет, чтобы не лопались от воздушных волн при бомбардировках. Раздавали противогазы на случай газовой атаки, но на всех их не хватало. По городу срочно создавали бомбоубежища в подвалах домов. На самом деле эти бомбоубежища спасти никого не могли — глубоких подвалов не делали и большие бомбы легко могли разрушить здание до основания. Тогда люди были бы завалены обломками стен. Самым лучшим бомбоубежищем были станции метро, но их было еще мало, добежать до них большинство жителей не успели бы. На окраинах и в пригородах на случай бомбардировок срочно копали окопы и траншеи глубиной в человеческий рост, чтобы можно было укрыться с головой. Копали все, начиная с десятилетних детей.
Надо было как-то взбодрить народ, поднять его падающий дух. В первые дни войны «Правда» печатала жирным шрифтом ободряющие лозунги: «Советский народ могуч и сплочен, как никогда», «Под руководством великого Сталина советский народ разгромит коварного врага», «С именем Сталина мы побеждали, с именем Сталина мы победим». Впервые войне было дано название «Великая Отечественная война» по аналогии с войной 1812 года против Наполеона. На улицах вывешивали срочно нарисованные патриотические плакаты.
Но в то же время в туманной форме вынуждены были печатать сообщения о том, что «немецким войскам удалось в отдельных местах продвинуться на 10–15 километров». Значит, война шла на территории Советского Союза.
Все люди, имевшие радиоприемники, в срочном порядке должны были сдать их в почтовые отделения — правительство не хотело, чтобы люди слышали сообщения из-за границы. В кинотеатрах возобновили показ антифашистских фильмов, который был прекращен после договора с Германией в 1939 году. Срочно выпустили на экран старый популярный фильм «Чапаев», но в новом варианте, с измененным концом — герой Гражданской войны выплывает на противоположный берег и говорит: «Как мы в Гражданскую войну разбили белых, так мы и теперь добьем нашего смертельного врага — немецкий фашизм». Но между войнами была большая разница…
Все это вселяло в людей мало бодрости. Как и чем поднять дух? Подъем пришел от песни. В первую ночь войны в затемненной столице поэт Василий Лебедев-Кумач нашел дома старое стихотворение, которое ему прислал еще в 1937 году учитель Александр Боде из города Рыбинска. Он написал это стихотворение во время войны с кайзеровской Германией в 1914 году.
Тогда, в страшном 1937 году, в расцвет ежовщины и арестов, Лебедев-Кумач не ответил автору, а тот был уже пожилым человеком и умер в 1939-м. Но на второй день войны, немного переделав чужой текст, поэт передал его в газету «Известия», где его опубликовали 24 июня 1941 года (небольшие переделки отмечены курсивом):
Наверное, только один человек в Москве, министр строительства Семен Гинзбург, знал, что это стихотворение написал учитель рыбинской гимназии Боде. Давно, еще в юношеские годы, Семен выучил эти стихи наизусть и потом пел, как песню, вместе с братом Павлом и хором гимназистов. Прочтя текст стихотворения в газете, Семен удивился такому нечистоплотному поступку поэта Лебедева-Кумача. Но песню уже пели по всей стране, и не время было выводить «автора» на чистую воду.
Композитор Александр Александров сочинил на обновленные слова музыку в ритме марша, и песню стал петь с большим патриотическим подъемом хор Красной армии. Так этой песне суждено было возродиться вновь, для поднятия духа народа она одна сделала гораздо больше, чем все лозунги в газетах и на улицах. Были найдены верные слова — «война народная, священная война», враг «не смеет», «ярость благородная». С утра до вечера эту песню передавали по радио в исполнении хора Красной армии. Люди сразу восприняли ее как выражение своих собственных мыслей и чувств. Они не знали, кто ее написал, они считали ее истинно «народной».
Сталин все не выступал по радио, и люди недоумевали — почему? Диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан почти не выходил из студии, целыми днями передавая сообщения «От советского Информбюро». Эти сообщения, только что полученные с фронта и напечатанные на листке бумаги, ему клал на стол вновь назначенный директор Совинформбюро Соломон Лозовский, член Центрального комитета партии.
Через две недели Левитана опять срочно вызвали в студию. Прозвучал его густой баритон:
Поделиться книгой: