Степь отпоёт (сборник)

Но выше пояса письмен,Каким-то отроком спасен,Убогий образ на березеКрасою ветхою сиял.Он наклонился детским ликомК широкой бездне перед ним,Гвоздем над пропастью клоним,Грозою дикою щадим,Доской закрыв березы тыл,Он, очарованный, застыл.Лишь черный ворон с мрачным крикомЛетел по небу, нелюдим.Береза что́ ему сказалаСвоею чистою корой,И пропасть что́ ему молчалаПред очарованной горой?Глаза нездешние расширил,В них голубого света сад.Смотрел туда, где водопадСебе русло́ ночное вырыл.1920–1921

124. Море

Бьются синие которыИ зеленые имуры.Эй, на палубу, поморы,Эй, на палубу, музуры,Голубые удальцы!Ветер баловень – а-ха-ха! –Дал пощечину с размаха,Судно село кукарачь,Скинув парус, мчится вскачь.Волны скачут лата-тах!Волны скачут а-ца-ца!Точно дочери отца.За морцом летит морцо.Море бешеное взы-ы!Море, море, но-но-но!Эти пади, эти кручиИ зеленая крутель.Темный волн кумоворот,В тучах облако и мраБелым баловнем плывут.Моря катится охава,А на небе виснет зга –Эта дзыга синей хляби,Кубари веселых волн.Море вертится юлой,Море грезит и моргуетИ могилами торгует.Наше оханное судноПолететь по морю будно.Дико гонятся две влаги,Обе в пене и белаге,И волною коковаСбита, лебедя глава.Море плачет, море вакает,Черным молния варакает.Что же, скоро стихнет взаНаша дикая гроза?Скоро выглянет варажаИ исчезнет ветер вражий?Дырой диль сияет в небе,Буря шутит и шиганит,Небо тучи великанит.Эй, на палубу, поморы,Эй, на палубу, музуры,Ветер славить молодцы!Ветра с морем неладыДоведут нас до беды.Судно бьется, судну ва-ва!Ветер бьется в самый корог,Остов бьется и трещит.Будь он проклят, ветер-ворог, –От тебя молитва щит.Ветер лапою ошкуяСнова бросится, тоскуя,Грозно вырастет волна,Возрастая в гневе старом,И опять волны ударомВся ладья потрясена.Завтра море будет о́теть,Солнце небо позолотит.Буря – киш, буря – кши!Почернел суровый юг,Занялась ночная темень.Это нам пришел каюк,Это нам приходит неман.Судну ва-ва, море бяка,Море сделало бо-бо.Волны, синие борзые,Скачут возле господина,Заяц тучи на руке.И волнисто-белой грудьюГрозят люду и безлюдью,Полны злости, полны скуки.В небе черном серый кукиш,Небо тучам кажет шиш.Эй ты, палуба лихая,Что задумалась, молчишь?Ветер лапою медвежьейНас голубит, гладит, нежит.Будет небо голубо,А пока же нам бо-бо.Буря носится волчком,По морскому бога хая.А пока же, охохонюшки,Ветру молимся тихонечко.1920–1921

125. «Как стадо овец мирно дремлет…»

Как стадо овец мирно дремлет,Так мирно дремлют в коробкеБоги былые огня – спички, божественным горды огнем.Капля сухая желтой головки на ветке,Это же праотцев ужас –Дикий пламени бог, скорбный очами,В буре красных волос.Молния пала ни хату отцов с соломенной крышей,Дуб раскололся, дымится,Жены и дети, и старцы, невесты черноволосые,Их развевалися волосы, –Все убегают в леса, крича, оборачиваясь, рукой подымая до неба,На острые зубы зверя лесного, гадов шипящих укус,Как обед для летучего гнуса.Дико пещера пылает:Золото здесь, зелень и синь горят языками.Багровый, с зеленью злоюВзбешенных глаз в красных ресницах,Бог пламени, жениной палкой побитый,Машет дубиной корявой, гнев на селе срывает.Соседи бросились грабить село из пещер.Копья и нож, крики войны!Клич «С нами бог!»,И каждый ворует у богаДубину и длинные красные волосы.«Бог не с нами!» – плачут в лесуДеревни пылавшей жильцы.Как волк, дико выл прадед,Видя, как пепломСтановится хижина.Только угли горят и шипят.Ничего уже больше, горка золы.Смотрят глазами волковИз тьмы. Плачь, жена!Нет уже хижины милойСо шкурами, удочками, копьямиИ мясом оленей, прекрасным на вкус.В горы бежит он проворно, спасаясь.А сыны «Мы с нами!»Запели, воинственные.И сделали спички,Как будто и глупые –И будто божественные,Молнию так покорив,Заперев в узком пространстве.«Мы с нами!» – запели сурово они,Точно перед смертью. –Ведайте, знайте: «Мы с нами!»Сделали спички –Стадо ручное богов,Огня божество победив.Это победа великая и грозная.К печке, к работеМолнию с неба свели.Небо грозовое, полное туч, –Первая коробка для спичек,Грозных для мира.Овцы огня в руне золотомМирно лежат в коробке.А раньше пещерным львомРвали и грызли людей,Гривой трясли золотой.А я же, алчный к победам,Буду делать суровоСпички судьбы,Безопасные спички судьбы!Буду судьбу зажигать,Разум в судьбу обмакнув.«Мы с нами!» – Спички судьбы.Спички из рока, спички судьбы.Кто мне товарищ?Буду судьбу зажигать,Сколько мне надоДля жизни и смерти.Первая коробкаСпичек судьбы –Вот она! Вот она!<1921>

126. «Люди! Над нашим окном…»

Люди! Над нашим окномВ завтрашний деньПовесим ковер кумачовый,Где были бы имена Платона и Пугачева.Пророки, певцы и провидцы!Глазами великих озерБудем смотреть на ковер,Чтоб большинству не ошибиться!<1921>

127. Самострел любви

Хотите ли выСтать для меня род тетивыИз ваших кос крученых?На лук ресниц, в концах печенный,Меня стрелою нате,И я умчусь грозы пернатей.25 января 1921

128. «Тайной вечери глаз знает много Нева…»

Тайной вечери глаз знает много Нева,Здесь спасителей кровь причастилась вчераС телом севера, камнем булыжника.В ней воспета любовь отпылавших страниц.Это пеплом любви так черны вечераИ рабочих и бледного книжника.Льется красным струя,Лишь зажжется троякНа усталых мостах.Трубы ветра грубы́,А решетка садов стоит стражей судьбы.Тайной вечери глаз знает много НеваУ чугунных коней, у широких камнейДворца Строганова.Февраль 1921, начало 1922

129. «Девушки, те, что шагают…»

Девушки, те, что шагаютСапогами черных глазПо цветам моего сердца.Девушки, опустившие копьяНа озера своих ресниц.Девушки, моющие ногиВ озере моих слов.<1921>

130. «Люди! Утопим вражду в солнечном свете!..»

Люди! Утопим вражду в солнечном свете!В плаще мнимых звезд ходят – я жду –Смелых замыслов дети,Смелых разумов сын.<1921>

131. «Помимо закона тяготения…»

Помимо закона тяготенияНайти общий строй времени,Яровчатых солнечных гусель, –Основную мелкую ячейку времени и всю сеть.<1921>

132. Моряк и поец

Как хижина твоя бела!С тобой я подружился!Рука морей нас поднялаНа высоту, чтоб разум закружился.Иной открыт пред нами выдел.И, пьяный тем, что я увидел,Я Господу ночей готов сказать:«Братишка!» –И Млечный ПутьПогладить по головке.Былое – как прочитанная книжка.И в море мне шумит братва,Шумит морскими голосами,И в небесах блестит братваДетей лукавыми глазами.Скажи, ужели святотатствоСомкнуть, что есть, в земное братство?И, открывая умные объятья,Воскликнуть: «Звезды – братья! Горы – братья!Боги – братья!»Сапожники! Гордо сияющийВесь Млечный Путь –Обуви дерзкой дратва́.Люди и звезды – братва!Люди! Дальше окопК силе небесной проложим.Старые горести – стоп!Мы быть крылатыми можем.Я, человечество, мне научуБлижние солнца честь отдавать!«Ась, два», – рявкая солнцам сурово.Солнце! Дай ножку!Солнце! Дай ножку!Загар лица, как ветер, смугол,Синел морской рубашки угол.Откуда вы, моряк?Где моря широкий уступВ широкую бездну провалится,Как будто казнен ЛизогубИ где-то невеста печалится.И воды носятся вдали,Уж покорены небесами.Так головы, казненные Али,Шептали мертвыми устамиЕму, любимцу и пророку,Слова упорные: «Ты – бог» –И медленно скользили по мечу,И умирали в пыли ног,Как тихой смерти вечеря,Когда рыдать и грезить нечего.И чокаясь с созвездьем ДевыИ полночи глубокой завсегдатай,У шума вод беру напевы,Напевы слова и раскаты.Годы прошедшие, где вы?В земле нечитаемых книг!И пело созвездие Девы:«Будь, воин, как раньше, велик!»Мы слышим в шуме дальних весел,Что ужас радостен и весел,Что он – у серой жизни вычетИ с детской радостью граничит.<Начало 1921>

133. «И вечер темец…»

И вечер темец,И тополь земец,И мореречи,И ты, далече!<1921>

134. «“Э-э! Ы-ым!” – весь в поту…»

«Э-э! Ы-ым!» – весь в поту,Понукает вола серорогого,И ныряет соха выдрой в топкое логово.Весенний кисель жевали и ели зубы сохи деревянной.Бык гордился дородною складкой на шееИ могучим холмом на шее могучей,Чтобы пленять им коров,И рога перенял у юного месяца,Когда тот блестит над темным вечерним холмом.Другой – отдыхал,Черно-синий, с холмом на шее, с горбом,Стоял он, вор черно-синей тени от дерева,С нею сливаясь.Жабы усердно молились, работая в большие пузыри,Точно трубач в рог,Надув ушей перепонки, раздув белые шары.Толстый священник сидел впереди,Глаза золотые навыкате,И книгу погоды читал.Черепахи вытягивали шеи, точно удивленные,Точно чем<-то> в этом мире изумленные, протянутые к тайне.Весенних запахов и ветров пулемет –Очнись, мыслитель, есть и что-то –В нахмуренные лбы и ноздри,Ноздри пленяя пулями красоты обоняния,Стучал проворно «ту-ту-ту».Цветы вели бои, воздушные бои пыльцой,Сражались пальбою пушечных запахов,Билися битвами запахов:Кто медовее – будет тот победитель.И давали уроки другой войныИ запахов весенний пулемет,И вечер, точно первосвященник зари.Битвами запаха бились цветы,Летали душистые нули.И было согласное и могучее пение жабВ честь ясной погоды.Люди, учитесь новой войне,Где выстрелы сладкого воздуха,Окопы из брачных цветов,Медового неба стрельба, боевые приказы.И вздымались молитвенниками,Богослужебными книгами пузыриУ квакавших громко лягушек,Набожных, как всегда вечерами при тихой погоде.Весна 1921

135. Пасха в Энзели

Темно-зеленые, золотоокие всюду сады,Сады Энзели.Это растут портахалы,Это нарынчиЗолотою росою осы́палиЧерные ветки и сучья.Хинное деревоС корой голубойПокрыто улитками.А в Баку нет нарынчей,Есть остров Наргинь,Отчего стала противноюРыба морская, белуга или сомы.О сумасшедших водолазахЯ помню рассказыПод небом испуганных глаз.Тихо. Темно.Синее небо.Цыганское солнышко всходит,Сияя на небе молочном.Бочонок джи-джиПронес армянин,Кем-то нанят.Братва, обнимаясь, горланит:«Свадьбу новую справляетОн, веселый и хмельной.Свадьбу новую справляетОн, веселый и хмельной».Так до утра.Пения молкнут раскаты.Слушай, годок: «Троцкий» пришел.«Троцкого» слышен гудок.Утро. Спали, храпели.А берега волны бились и пели.Утро. Ворона летит,И курским соловьемС вершины портахалаПоет родной России Ка,Вся надрываясь хриплою грудью.На родине, на севере, ееЗовут каргою.Я помню, дикий калмыкВолжской степиМне с сердцем говорил:«Давай такие деньги,Чтоб была на них карга».Ноги, усталые в Харькове,Покрытые ранами Баку,Высмеянные уличными детьми и девицами,Вымыть в зеленых водах Ирана,В каменных водоемах,Где плавают красные до огняЗолотые рыбы и отразились плодовые деревьяРучным бесконечным стадом.Отрубить в ущельи ЗоргамаТемные волосы Харькова,Дона и Баку.Темные вольные волосы,Полные мысли и воли.Весна 1921

136. Новруз труда

Снова мы первые дни человечества!Адам за адамомПроходят толпойНа праздник БайрамаСловесной игрой.В лесах золотыхЗаратустры,Где зелень лесов златоуста!Это был первый день месяца Ая.Уснувшую речь не забыли мыВ стране, где название месяца – АйИ полночью Ай тихо светит с небес.Два слова, два Ая,Два голубя билисьВ окошко общей таинственной были…Алое падает, алоеНа древках с высоты.Мощный труд проходит, балуяШагом взмах своей пяты.Трубачи идут в поход,Трубят трубам в рыжий рот.Городские очи радуяЗолотым письмом полотен,То подымаясь, то падая,Труд проходит, беззаботен.Трубач, обитый змеемИзогнутого рога!Веселым чародеямШирокая дорога!Несут виденье алоеВдоль улицы знамёнщики,Воспряньте, все усталые!Долой, труда погонщики!Это день мирового Байрама.Поодаль, как будто у русской свободы на паперти,Ревнивой темницею заперты,Строгие, грустные девы ислама.Черной чадрою закутаны,Освободителя ждут они.Кардаш, ружье на изготовкуРуками взяв, несется вскачь,За ним летят на джигитовкуЕго товарищи удач.Их смуглые лица окутаны в шали,А груди в высокой броне из зарядов,Упрямые кони устало дышалиРазбойничьей прелестью горных отрядов.Он скачет по роще, по камням и грязям,Сквозь ветер, сквозь чащу, упорный скакун,И ловкий наездник то падает наземь,То вновь вверх седла – изваянья чугун.Так смуглые воины горных кочевийПо-братски несутся, держась за нагайку,Под низкими сводами темных деревьев,Под рокот ружейный и гром балалайки.Начало мая 1921

137. Кавэ-кузнец

Был сумрак сер и заспан.Меха дышали наспех,Над грудой серой пеплаХрапели горлом хрипло.Как бабки повивальныеНад плачущим младенцем,Стояли кузнецы у тела полуголого,Краснея полотенцем.В гнездо их наковальни,Багровое жилище,Клещи носили пищу –Расплавленное олово.Свирепые, багряныеКлещи, зрачками, оловянные,Сквозь сумрак проблистав,Как вдоль других устав.Они, как полумесяц, блестят на небеси,Змеей из серы вынырнув удушливого чада,Купают в красном пламени заплаканное чадоИ сквозь чертеж неясной мордыБлеснут багровыми порой очами черта.Гнездо ночных движений,Железной кровью мытое,Из черных теней свитое,Склонившись к углям падшим,Как колокольчик, бьется железных пений плачем.И те клещи свирепыеТруда заре пою.И где, верны косым очам,Проворных теней плетиЛожились по плечам,Как тень багровой сети,Где красный стан с рожденья бедныхСкрывал малиновый передникУзором пестрого Востока,А перезвоны молотков – у детских уст свисток, –Жестокие клещи,Багровые, как очи,Ночной закал свободы и обжигТак обнародовали:«Мы, Труд Первый и прочее и прочее…»Начало мая 1921

138. Иранская песня

Как по речке по Ирану,По его зеленым струям,По его глубоким сваям,Сладкой около воды,Ходят двое чудаковДа стреляют судаков.Они целят рыбе в лоб,Стой, голубушка, стоп!Они ходят, приговаривают.Верю, память не соврет.Уху варят и поваривают.«Эх, не жизнь, а жестянка!»Ходит в небе самолетБратвой облаку уда́лой.Где же скатерть-самобранка,Самолетова жена?Иль случайно запоздала,Иль в острог погружена?Верю сказкам наперед:Прежде сказки – станут былью,Но когда дойдет черед,Мое мясо станет пылью.И когда знамена оптомПронесет толпа, ликуя,Я проснуся, в землю втоптан,Пыльным черепом тоскуя.Или все свои праваБрошу будущему в печку?Эй, черней, лугов трава!Каменей навеки, речка!Май 1921

139. «С утробой медною…»

1

С утробой медноюВерблюд,Тебя ваял потомок Чингисхана.В пустынях белых, с шелестом сухих бумаг,Письменного столаКолючей мысли вьюк несешь –Кузнец случайно ли забыл дать удила? –Туда, где звон чернильных струй,На берега озер черниловодных,Под деревом времен Батыя, копной его ветвей,Нависших на глаза, на лоб писателя,Семьей птенцов гнезда волос писателя,Кто древней Галиле<е>Дал грани большаков и угол.Проносишь равенство, как вьюк,Несешься вскачь, остановивши времяНад самой пропастью письменного стола, –Где страшно заглянуть, –Чтоб звон чернильных струй,Чей водопровод –Дыхание песчаных вьюг,Дал равенство коструИ умному огню в глазахХолодного отца чернильных рек,Откуда те бежали спешным стадом,И пламени зеркальному чтеца,Ч(ей) разум почерк напевал,Как медную пластину – губ ШаляпинаТолпою управлявший голос.Ты, мясо медное с сухою кожейВ узорном чучеле веселых жен,По скатерти стола задумчивый прохожий, –Ты тенью странной окружен.В переселенье душ ты был,Быть может, раньше – нож.Теперь неси в сердцах песчаныхИз мысли нож!Люди открытий,Люди отплытий,Режьте в РештеНити событий.ЛетевшийДревний германский орел,Утративший Ха,Ищет егоВ украинском «разве»,В колосе ржи.ШагайЧерез пустыню Азии,Где блещет призрак Аза,Звоном зовет сухие рассудки.

2

Раньше из Ганга священную водуВ шкурах овечьих верблюды носили,Чтоб брызнуть по водам свинцовым на Волге, реке дикарей.Этот, из меди верблюд,Чернильные струи от Волги до ГангаНести обречен.Не расплещи же,Путник пустыни стола,Бочонок с чернилами![2]5 июня 1921

140. Ночь в Персии

Морской берег.Небо. Звезды. Я спокоен. Я лежу.А подушка – не камень, не перья:Дырявый сапог моряка.В них Самородов в красные дниНа море поднял восстаньеИ белых суда увел в Красноводск,В красные воды.Темнеет. Темно.«Товарищ, иди, помогай!» –Иранец зовет, черный, чугунный,Подымая хворост с земли.Я ремень затянулИ помог взвалить.«Саул!» («Спасибо» по-русски.)Исчез в темноте.Я же шептал в темнотеИмя Мехди.Мехди?Жук, летевший прямо с черногоШумного моря,Держа путь на меня,Сделал два круга над головойИ, крылья сложив, опустился на волосы.Тихо молчал и послеВдруг заскрипел,Внятно сказал знакомое словоНа языке, понятном обоим.Он твердо и ласково сказал свое слово.Довольно! Мы поняли друг друга!Темный договор ночиПодписан скрипом жука.Крылья подняв, как паруса,Жук улетел.Море стерло и скрип и поцелуй на песке.Это было!Это верно до точки!1921

141. Дуб Персии

Над скатертью запутанных корнейПустым кувшиномПодымает дуб столетние цветыС пещерой для отшельников.И в шорохе ветвейШумит созвучиеС Маздаком Маркса,«Хамау, хамау!Уах, уах, хаган!» –Как волки, ободряя друг друга,Бегут шакалы.Но помнит шепот тех ветвейНапев времен Батыя.Лето 1921

142. «Ночи запах – эти звезды…»

Ночи запах – эти звездыВ ноздри буйные вдыхая,Где вода легла на гвозди,Говор пеной колыхая,Ты пройдешь в чалме зеленойИз засохнувшего сена –Мой учитель опаленный,Черный, как костра полено.А другой придет навстречу,Он устал, как весь Восток,И в руке его замечуКрасный сорванный цветок.<Лето 1921>

143. «Ручей с холодною водой…»

Ручей с холодною водой,Где я скакал, как бешеный мулла,Где хорошо.Чека за сорок верст меня позвала на допрос.Ослы попадались навстречу.Всадник к себе завернул.Мы проскакали верст пять.«Кушай», – всадник чурек отломил золотистый,Мокрый сыр и кисть голубую вина протянул на ходу,Гнездо голубых змеиных яиц,Только нет матери.Скачем опять, на ходуКушая неба дары.Кони трутся боками, ремнями седла.Улыбка белеет в губах моего товарища.«Кушай, товарищ», – опять на ходу протянулась рука с кистью глаз моря.Так мы скакали вдвоем на допрос у подножия гор.И буйволов сухое молоко хрустело в моем рту,А после чистое вино в мешочках и золотистая мука.А рядом лес густой, где древний стволБыл с головы до ног окутан хмурым хмелем,Чтоб лишь кабан прошиб его, несясь как пуля.Чернели пятна от костров, зола белела, кости.И стадо в тысячи овец порою, как потоп,Руководимо пастухом, бежало нам настречуЧерными волнами моря живого.Вдруг смерилось темное ущелье. Река темнела рядом,По тысяче камней катила голубое кружево.И стало вдруг темно, и сетью редких капель,Чехлом холодных капельПокрылись сразу мы. То грозное ущельеВдруг встало каменною книгой читателя другого,Открытое для глаз другого мира.Аул рассыпан был, казались саклиБуквами нам непонятной речи.Там камень красный подымался в небоНа полверсты прямою высотой, кем-то читаемой доныне.Но я чтеца на небе не заметил,Хотя, казалось, был он где-то около.Быть может, он чалмой дождя завернут был.Служебным долгом внизу река шумела,И оттеняли высоту деревья-одиночки.А каменные ведомости последней тьмы тем летКрасны, не скомканны стояли.То торга крик? Иль описание любви, и нежной и туманной?Как пальцы рук, над каменной газетой белели облака.К какому множеству столетийОкаменелых новостей висели правильно строки?Через день Чека допрос окончила ненужный,Н я, гонимый ей, в Баку на поезде уехал.Овраги, где клубилася рекаВ мешках внезапной пустоты,Где сумрак служил небу.И узнавал растений храмыИ чины, и толпу.Здесь дикий виноград я рвал,Все руки исцарапав.И я уехал.Овраги, где я лазил, мешки русла пустого, где прятались святилища растений,И груша старая в саду, на ней цветок богов – омела раскинула свой город,Могучее дерево мучая деревней крови другой, цветами краснея, –Прощайте все!Прощайте, вечера, когда ночные боги, седые пастухи, в деревнизолотые вели свои стада.Бежали буйволы, и запах молока вздымался деревом на небоИ к тучам шел.Прощайте, черно-синие глаза у буйволиц за черною решеткою ресниц,Откуда лились лучи материнства и на теленка и на людей.Прощай, ночная темнота,Когда и темь и буйволыОдной чернели тучей,И каждый вечер натыкался я рукойНа их рога крутые,Кувшин на головеПечальнооких женС медлительной походкой.Лето – осень 1921

144. «Я видел юношу-пророка…»

Я видел юношу-пророка,Припавшего к стеклянным волосам лесного водопада,Где старые мшистые деревья стояли в сумраке важно, как старики,И перебирали на руках четки ползучих растений.Стеклянной пуповиной летела в пропасть цепьСтеклянных матерей и дочерейРождения водопада, где мать воды и дети менялися местами.Внизу река шумела.Деревья заполняли свечами своих ветокПустой объем ущелья, и азбукой столетий толпилися утесы.А камни-великаны – как плечи лесной девыПод белою волной,Что за морем искал священник наготы.Он Разиным поклялся быть напротив.Ужели снова бросит в море княжну? Противо-Разин грезит.Нет! Нет! Свидетели – высокие деревья!Студеною волною покрыв себяИ холода живого узнав язык и разум,Другого мира, ледян<ого> тела,Наш юноша поет:«С русалкою Зоргама обрученНавеки я,Волну очеловечив.Тот – сделал волной деву».Деревья шептали речи столетий.Лето – осень 1921

145. «Ра – видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде…»

Ра – видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде,Созерцающий свой сон и себяВ мышонке, тихо ворующем болотный злак,В молодом лягушонке, надувшем белые пузыри в знак мужества,В траве зеленой, порезавшей красным почерком стан у девушки, согнутой с серпом,Собиравшей осоку для топлива и дома,В струях рыб, волнующих травы, пускающих кверху пузырьки,Окруженный Волгой глаз.Ра – продолженный в тысяче зверей и растений,Ра – дерево с живыми, бегающими и думающими листами, испускающими шорохи, стоны.Волга глаз,Тысячи очей смотрят на него, тысячи зир и зин.Н Разин,Мывший ноги,Подпил голову и долго смотрел на Ра,Так что тугая шеи покраснела узкой чертой.1921

146. Союзу молодежи

Русские мальчики, львамиТри года охранявшие народный улей,Знайте, я любовался вами,Когда вы затыкали дыры трудаИли бросались туда,Где львиная голая грудь –Заслон от свистящей пули.Всюду веселы и молоды,Белокурые, засыпая на пушках,Вы искали холода и голода,Забыв про постели и о подушках.Юные львы, вы походили на морякаСреди ядер свирепо-свинцовых,Что дыру на котлеПаров, улететь готовых,Вместо чугунных втулЛоктем своего тела смело заткнул.Шипит и дымится рука,И на море пахнет жарким – каким?Редкое жаркое, мясо человека.Но пар телом заперт,Пары не летят,И судно послало свистящий снаряд.Вам, юношам, не раз кричавшим«Прочь» мировой сове,Совет:Смело вскочите на плечи старших поколений,То, что они сделали, – только ступени.Оттуда видней!Много и далёкоУвидит ваше око,Высеченное плеткой меньшего числа дней.1921

147. Я и Россия

Россия тысячам тысяч свободу дала.Милое дело! Долго будут помнить про это.А я снял рубаху,И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,Каждая скважинаГорода телаВывесила копры и кумачовые ткани.Гражданки и гражданеМеня – государстваТысячеоконных кудрей толпились у окон.Ольги и Игори,Не по заказуРадуясь солнцу, смотрели сквозь кожу,Пала темница рубашки!А я просто снял рубашку –Дал солнце народам Меня!Голый стоял около моря.Так я дарил народам свободу,Толпам загара.1921

148. 1905 год

Пули, летя невпопад,В колокола били набат.Царь! Выстрел вышли:Мы вышли!А, Волга, не сдавай,Дон, помогай!Кама, Кама! Где твои орлы?Днепр, где твои чубы?Это широкие кости,Дворцов самочинные гости,Это ржаная ратьШла умирать!С бледными, злыми, зелеными лицами,Прежде добры и кротки́,Глухо прорвали плотинуИ хлынулиТуда, где полкиШашки железные наголо вынули.Улиц, царями жилых, самозваные гости,Улиц спокойных долгие годы!Это народ выпрямляется в ростеСо знаменем алым свободы!Брать плату оков с кого?И не обеднею Чайковского,Такой медовою, что тают души,А страшною, чугунною обеднейОтветил выстрел первый и последний,Чтоб на снегу валялись туши.Дворец с безумными глазами,Дворец свинцовыми устами,Похож на мертвеца,Похож на Грозного-отца,Народ «любимый» целовал…Тот хлынул прочь, за валом вал…Над Костромой, Рязанью, Тулой,Ширококостной и сутулой,Шарахал веник пуль дворца.Бежали, пальцами закрывши лица,И через них струилась кровь.Шумела в колокол столица.Но то, что было, будет вновь.Чугунных певчих без имен –Придворных пушек рты открыты:Это отец подымал свой ременьНа тех, кто не сыты!И, отступление заметив,Чугунным певчим ШереметевМахнул рукой, сказав: «ДовольноСвинца крамольникам подпольным!»С челюстью бледной, дрожащей, угрюмой,С остановившейся думойШагают по камням знакомым:«Первый блин комом!»Конец 1921

149. «Детуся! Если устали глаза быть широкими…»

Детуся! Если устали глаза быть широкими,Если согласны на имя «браток»,Я, синеокий, клянусяВысоко держать вашей жизни цветок.Я ведь такой же, сорвался я с облака,Много мне зла причинялиЗа то, что не этот,Всегда нелюдим,Везде нелюбим.Хочешь, мы будем брат и сестра,Мы ведь в свободной земле свободные люди,Сами законы творим, законов бояться не надо,И лепим глину поступков.Знаю, прекрасны вы, цветок голубого.И мне хорошо и внезапно,Когда говорите про СочиИ нежные ширятся очи.Я, сомневавшийся долго во многом,Вдруг я поверил навеки:Что предначертано там,Тщетно рубить дровосеку.Много мы лишних слов избежим.Просто я буду служить вам обедню,Как волосатый священник с длинною гривой.Пить голубые ручьи чистоты,И страшных имен мы не будем бояться.13 сентября 1921, начало 1922

150. «Золотистые волосики…»

Ю. С.

Золотистые волосики,Точно день Великороссии.В светло-серые лучиПолевой глаз огородится:Это брызнули ключиСиневы у Богородицы.1921

151. «Песенка – лесенка в сердце другое…»

Песенка – лесенка в сердце другое.За волосами пастушьей соломыГлаза пастушески-святыеНе ты ль на дороге БатыяИскала людей незнакомых?1921

152. «Звенят голубые бубенчики…»

Звенят голубые бубенчики,Как нежного отклика звук,И первые вылетят птенчикиИз тихого слова «люблю».1921

153. «На родине красивой смерти – Машуке…»

На родине красивой смерти – Машуке,Где дула войскового дымОбвил холстом пророческие очи,Большие и прекрасные глаза,И белый лоб широкой кости, –Певца прекрасные глаза,Чело прекрасной костиК себе на небо взяло небо,И умер навсегдаЖелезный стих, облитый горечью и злостью.Орлы и ныне помнятСражение двух желез,Как небо рокоталоИ вспыхивал огонь.Пушек облаков тяжелый выстрелВ горах далече покатилсяИ отдал честь любимцу чести,Сыну земли с глазами неба.И молния синею веткой огняБлеснула по небуИ кинула в гроб травянойКак почести неба.И загрохотал в честь смерти выстрел тучиТяжелых гор.Глаза убитого певцаИ до сих нор живут не умираяВ туманах гор.И тучи крикнули: «Остановитесь,Что делаете, убийцы?» – тяжелый голос прокатился.И до сих пор им молятся,Глазам,Во время бури.И были вспышки грозПрекрасны, как убитого глаза.И луч тройного бога смертиПо зеркалу судьбыБлеснул – по Ленскому и Пушкину, и брату в небесах.Певец железа – он умер от железа.Завяли цветы пророческой души.И дула дым священникомПропел напутственное слово,А небо облачные почестиВоздало мертвому певцу.И доныне во время буриГорец говорит:«То Лермонтова глаза».Стоусто небо застонало,Воздавши воинские почести,И в небесах зажглись, как очи,Большие серые глаза.И до сих пор живут средь облаков,И до сих пор им молятся олени,Писателю России с туманными глазами,Когда полет орла напишет над утесомБольшие медленные брови.С тех пор то небо серое –Как темные глаза.<Октябрь 1921>

154. Голод

Почему лоси и зайцы по лесу скачут,Прочь удаляясь?Люди съели кору осины,Елей побеги зеленые…Жены и дети бродят по лесуИ собирают березы листыДля щей, для окрошки, борща,Елей верхушки и серебряный мох –Пища лесная.Дети, разведчики леса,Бродят по рощам,Жарят в костре белых червей,Зайчью капусту, гусениц жирныхИли больших пауков – они слаще орехов.Ловят кротон, ящериц серых,Гадов шипящих стреляют из лука,Хлебцы пекут из лебеды.За мотыльками от голода бегают:Целый набрали мешок,Будет сегодня из бабочек борщ –Мамка сварит.На зайца что нежно прыжками скачет по лесу,Дети, точно во сне,Точно на светлого мира видение,Восхищенные, смотрят большими глазами,Святыми от голода,Правде не верят.Но он убегает проворным виденьем,Кончиком уха чернея.Вдогонку ему стрела полетела,Но поздно – сытный обед ускакал.А дети стоят очарованные…«Бабочка, глянь-ка, там пролетела…Лови и беги! А там голубая!..»Хмуро в лесу. Волк прибежал издалёкаНа место, где в прошлом годуОн скушал ягненка.Долго крутился юлой, всё место обнюхал,Но ничего не осталось –Дела муравьев, – кроме сухого копытца.Огорченный, комковатые ребра поджалИ утек за леса.Там тетеревов алобровых и седых глухарей,Заснувших под снегом, будет лапойТяжелой давить, брызгами снега осыпан…Лисонька, огнёвка пушистая,Комочком на пень взобраласьИ размышляла о будущем…Разве собакою стать?Людям на службу пойти?Сеток растянуто много –Ложись в любую…Нет, дело опасное.Съедят рыжую лиску,Как съели собак!Собаки в деревне не лают…И стала лисица пуховыми лапками мыться,Взвивши кверху огненный парус хвоста.Белка сказала, ворча:«Где же мои орехи и желуди? –Скушали люди!»Тихо, прозрачно, уж вечерело,Лепетом тихим сосна целоваласьС осиной.Может, назавтра их срубят на завтрак.7 октября 1921

155. Трубите, кричите, несите!

Вы, поставившие ваше брюхо на пару толстых свай,Вышедшие, шатаясь, из столовой советской,Знаете ли, что целый великий край,Может быть, станет мертвецкой?Я знаю, кожа ушей ваших, точно у буйволов мощных, туга,И ее можно лишь палкой растрогать.Но неужели от «Голодной недели» вы ударитесь рысаками в бега,Когда над целой странойПовис смерти коготь?Это будут трупы, трупы и трупикиСмотреть на звездное небо,А вы пойдете и купитеНа вечер – кусище белого хлеба.Вы думаете, что голод – докучливая мухаИ ее можно легко отогнать,Но знайте – на Волге засуха:Единственный повод, чтобы не взять, а – дать.Несите большие караваиНа сборы «Голодной недели».Ломоть еды отдавая,Спасайте тех, кто поседели!Волга всегда была вашей кормилицей,Теперь она в полугробу.Что бедствие грозно и может усилиться –Кричите, кричите, к устам взяв трубу!Октябрь 1921

156. Обед

Со смехом стаканы – глаза!Бьется игра мировая!Жизни и смерти жмурки и прятки.Смерть за косынкой!Как небо, эту шею бычьюСекач, как месяц, озарял.ЧеловекСидит рыбаком у моря смертей,И кудри его, как подсолнух,Отразились в серебряных волнах.Выудил жизнь на полчаса.Мощным берегом ВолгиЛомоть лежит каравая –Укором, утесом, чтобы на немСтарый Разин стоял,Подымаясь как вал.И в берег людейБилась волна мировая.Мяса образаНад остовом рта:Храмом голоднымБыли буханки серого хлеба.ТучейСмерти усталой волною хлесталиО берег людей.Плескали и бились русалкойВ камни людей.В тулупе набатаДень пробежал.В столицы,Где пуль гульба, гуль вольба,Воль пальба,Шагнуть тенью Разина.<Октябрь 1921>

157. «Волга! Волга!»

Волга! Волга!Ты ли глаза-трупыВозводишь на меня?Ты ли стреляешь глазамиСёл охотников за детьми,Исчезающими вечером?Ты ли возвела мертвые белкиСёл самоедов, обреченных уснуть,В ресницах метелей,Мертвые бельма своих городов,Затерянные в снегу?Ты ли шамкаешь лязгомЗаколоченных деревень?Жителей нет – ушли,Речи ведя о свободе.Мертвые очи слепцаТы подымаешь?Как! Волга, матерью,Бывало, дикой волчицейЩетинившая шерсть,Когда смерть приближаласьК постелям детей –Теперь сама пожирает трусливо детей,Их бросает дровами в печь времени?Кто проколол тебе очи?Скажи, это ложь!Скажи, это ложь!За пятачок построчной платы!Волга, снова будь Волгой!Бойко, как можешь,Взгляни в очи миру!Граждане города голода.Граждане голода города.Москва, остров сытых вековВ волнах голода, в море голода,Помощи чарус взвивай.Дружнее, удары гребцов!<Октябрь – ноябрь 1921>

158. «В тот год, когда девушки…»

В тот год, когда девушкиВпервые прозвали меня старикомИ говорили мне: «Дедушка», – вслух презираяОскорбленного за тело, отнюдь не стыдливоПоданное, но не съеденное блюдо,Руками длинных ночей,В лечилицах здоровья, –В это<м> я ручье НарзанаОблил тело свое,Возмужал и окрепИ собрал себя воедино.Жилы появились на рук<ах>,Стала шире грудь,Борода шелковистаяШею закрывала.7 ноября 1921

159. «Сегодня Машук, как борзая…»

Сегодня Машук, как борзая,Весь белый, лишь в огненных пятнах берез.И птица, на нем замерзая,За летом летит в Пятигорск.Летит через огненный поезд,Забыв про безмолвие гор,Где осень, сгибая свой пояс,Колосья собрала в подол.И что же? Обратно летит без ума,Хоть крылья у бедной озябли.Их души жестоки, как грабли,На сердце же вечно зима.Их жизнь жестока, как выстрел.Счет денег их мысли убыстрил.Чтоб слушать напев торгашей,Приделана пара ушей.9 ноября 1921, начало 1922

160. «Перед закатом в Кисловодск…»

К. А. Виноградовой

Перед закатом в КисловодскЯ помню лик, суровый и угрюмый,Запрятан в воротник:То Лобачевский – ты,Суровый Числоводск.Для нас священно это имя.«Мир с непоперечными кривыми»Во дни «давно» и веселСел в первые ряды креселДумы моей,Чей занавес уж поднят.И я желал сегодня,А может, и вчера,В знаменах Невского,Под кровлею орлиного пера,Увидеть имя Лобачевского.Он будет с свободой на «ты»!И вот к колодцу доброты,О, внучки Лобачевского,Вы с ведрами идете,Меня встречаяА я, одет умом в простое,Лакаю собачонкойВ серебряном бочонкеВино золотое.10 ноября 1921

161. «Русь зеленая в месяце Ай!..»

Русь зеленая в месяце Ай!Эй, горю-горю, пень!Хочу девку – исповедь пня.Он зеленый вблизи мухоморов.Хоти девок – толкала весна.Девы жмурятся робко,Запрятав белой косынкой глаза.Айные радости делая,Как ветер проносятсяЖених и невеста, вся белая.Лови и хватай!Лови и зови огонь горихвостки.Туши поцелуем глаза голубые,Шарапай!И, простодушный, медвежьею лапойЛапай и цапайДевичью тень.Ты гори, пень!Эй, гори, пень!Не зевай!В месяце АйХохота пайДан тебе, мяса бревну.Ну?К девам и жёнкамКатись медвежонкомИли на панской свирелиСвисти и играй. Ну!Ты собираешь в лукошко грибыВ месяц Ау.Он голодай, падает май.Ветер сосною люлюкает,Кто-то поет и аукает,Веткой стоокою стукает.И ляпуна не пойматьБесу с разбойничьей рожей.Сосновая матьКушает синих стрекоз.Кинь ляпуна, он негожий.Ты, по-разбойничьи вскинувши косы,Ведьмой сигаешь через костер,Крикнув: «Струбай!»Всюду тепло. Ночь голуба.Девушек толпы темны и босы,Темное тело, серые косы.Веет любовью. В лес по грибы.Здесь сыроежка и рыжий рыжикС малиновой кровью,Желтый груздь, мохнатый и круглый,И ты, печери́ца,Как снег скромно-белая.И белый, крепыш с толстой головкой.Ты гнешь пояса,Когда сенозарник,В темный грозник.Он – месяц страдник,Алой змеею возникИз черной дороги Батыя.Колос целуетРуки святыеПолночи богу.В серпня неделю машешь серпом,Гонишь густые колосья,Тучные гривы коней золотых,По́том одетая, пьешьИз кувшинов холодную воду.И в осенины смотришь на небо,На ясное бабие лето,На блеск паутины.А вечером жужжит веретено.Девы с воплем притворнымХоронят бога мух,Запекши с малиной в пирог.В месяц реун слушаешь сов,Урожая знахарок.Смотришь на зарево.После зазимье, свадебник месяц,В медвежьем тулупе едет невеста,Свадьбы справляешь,Глухарями украсивТройки дугу.Голые рощи. Сосна одинокоТемнеет. Ворон на ней.После пойдут уже братчины.Брага и хмель на столе.Бороды политы серыми каплями,Черны меды на столе.За ними зимник –Умник в тулупе.Осень 1921

162. «Завод: ухвата челюсти, громадные, тяжелые…»

Завод: ухвата челюсти, громадные, тяжелые,Проносят медь, железо, олово;Огня – ночного властелина – вой;Клещи до пламени малиновые;В котлах чугунных кипятокСлюною кровавою клокочет;Он дерево нечаянно зажег,Оно шипит и вспыхнуть хочет!Ухват руду хватает мнямиИ мчится, увлекаемый ремнями.И, неуклюжей сельской панны,Громадной тушей великанаРуда уселась с края чана,Чугун глотая из стакана!Где печка с сумраком боролась,Я слышал голос – ржаной, как колос:«Ты не куй меня, мати,К каменной палате!Ты прикуй меня, мати,К девич<ь>ей кровати!»Он пел по-сельскому у горна,Где всё – рубаха даже – черно.Зловещий молот пел набат,Руда снует вперед-назад!Всегда горбата, в черной гриве,Плеснув огнем, чтоб быть красивой.Осень 1921

163. «Вши тупо молилися мне…»

Вши тупо молилися мне,Каждое утро ползли по одежде,Каждое утро я казнил их –Слушай трески, –Но они появлялись вновь спокойным прибоем.Мой белый божественный мозгЯ отдал, Россия, тебе:Будь мною, будь Хлебниковым.Сваи вбивал в ум народа и оси,Сделал я свайную хату«Мы – будетляне».Все это делал, как нищий,Как вор, всюду проклятый людьми.<Осень 1921>

164. «Цыгане звезд…»

Цыгане звездРаскинули свой стан,Где белых башен стадо.Они упали в Дагестан,И принял горный ДагестанЖелезно-белых башен табор,Остроконечные шатры.И духи древнего огняХлопочут хлопотливо,Точно слуги.<Осень 1921>

165. Москва будущего

В когтях трескучих плоскостей,Смирней, чем мышь в когтях совы,Летали горницыВ пустые остовы и соты,Для меда человека бортень, –Оставленные сотыПокинутого ульяСуровых житежей.Вчера еще над Миссисипи,Еще в пыли ЯнтцекиянгаВисела кельяИ парила, а взором лени падалаК дворцу веселья и безделья,Дворцу священного безделья.И, весь изглоданный полетами,Стоял осенний листШирокого, высокого дворцаПод пенье улетавших хат.Лист города, изглоданныйЧервем полета,Лист осени гнилойСквозит прозрачным костякомИстлевшей и сопревшей сердцевины.Пусть клетчатка жилая улетела –Прозрачные узоры сухожильяИ остова сухой чертежХранились осенью листа.Костлявой ладонью узорного листаДворец для лени подымалСтеклянный парус полотна.Он подымался над Окой,Темнея полыми пазами,Решеткой пустою мест,Решеткою глубоких скважинКрылатого села,Как множество стульевУшедшей толпы:«Здесь заседание светлицИ съезд стеклянных хат»<Осень 1921>

166. Бурлюк

С широкою кистью в руке ты бегал рысьюИ кумачовой рубахойУлицы Мюнхена долго смущал,Краснощеким пугая лицом.Краски учительПрозвал тебя«Буйной кобылойС черноземов России».Ты хохотал,И твой трясся живот от радости буйнойЧерноземов могучих России.Могучим «хо-хо-хо!»Ты на все отвечал, силы зная свои,Одноглазый художник,Свой стеклянный глаз темной водыВытирая платком носовым и говоря: «Д-да», –Стеклом закрываяС черепаховой ручкой.И, точно бурав,Из-за стеклянной брони, из-за окопаВнимательно рассматривал соседа,Сверлил собеседника, говоря недоверчиво: «Д-да».Вдруг делался мрачным и скорбным.Силу большую тебе придавалГлаз одинокий.И, тайны твоей не открыв,Что мертвый стеклянный шарБыл товарищем жизни, ты ворожил.Противник был в чарах воли твоей,Черною, мутною бездной вдруг очарован.Братья и сестры, сильные хохотом, все великаны,С рассыпчатой кожей,Рыхлой муки казались мешками.Перед невидящим глазомСтавил кружок из стеклаОком кривой, могучий здоровьем художник.Разбойные юга песни порою гремелиЧерез рабочие окна, галка влетала – увидеть, в чем дело.И стекла широко звенелиНа Бурлюков «хо-хо-хо!».Горы полотен могучих стояли по стенам.Кругами, углами и кольцамиСветились они, черный ворон блестел синим клювом углом.Тяжко и мрачно багровые и рядом зеленые висели холсты,Другие ходили буграми, как черные овцы, волнуясь,Своей поверхности шероховатой, неровной –В них блестели кусочки зеркал и железа.Краску запекшейся кровиКисть отлагала холмами, оспой цветною.То была выставка приемов и способов письмаИ трудолюбия уроки,И было всё чарами бурлючьего мертвого глаза.Какая сила искалечилаТвою непризнанную мощьИ дерзкой властью обеспечилаСлова: «Бурлюк и подлый ножВ грудь бедного искусства»?Ведь на «Иоанне Грозном» шов –Он был заделан позже густо –Провел красиво Балашов.Россия, расширенный материк,И голос Запада громадно увеличила,Как будто бы донесся крикЧудовища, что больше в тысячи раз.Ты, жирный великан, твой хохот прозвучал по всей России,И стебель днепровского устья, им ты зажат был в кулаке,Борец за право народа в искусстве титанов,Душе России дал морские берега.Странная ломка миров живописныхВыла предтечею свободы, освобожденьем от цепей.Так ты шагало, искусство,К песни молчания великой.И ты шагал шагами силачаВ степях глубокожирныхИ хате подавал надеждуНа купчую на земли,Где золотились горы овинов,Наймитам грусти искалеченным.И, колос устья Днепра,Комья глины людейБыли послушны тебе.С великанским сердца ударомДвигал ты глыбы волн чугунаОдним своим жирным хохотом.Песни мести и печалиВ твоем голосе звучали.Долго ты ходы точилЧерез курган чугунного богатства,И, богатырь, ты вышел из курганаРодины древней твоей.Осень 1921

167. Крученых

Лондонский маленький призрак,Мальчишка в тридцать лет, в воротничках,Острый, задорный и юркий,Бледного жителя серых камнейПрилепил к сибирскому зову на «чёных».Ловко ты ловишь мысли чужие,Чтоб довести до конца, до самоубийства.Лицо энглиза, крепостногоСчетоводных книг,Усталого от книги.Юркий издатель позорящих писем,Небритый, небрежный, коварный,Но девичьи глаза,Порою нежности полный.Сплетник большой и проказа,Выпады личные любите.Вы очарователь<ный> писатель –Бурлюка отрицатель<ный> двойник.Осень 1921

168. «Русь, ты вся поцелуй на морозе!..»

Русь, ты вся поцелуй на морозе!Синеют ночные дорози.Синею молнией слиты уста,Синеют вместе тот и та.Ночами молния взлетаетПорой из ласки пары уст.И шубы вдруг проворноОбегает, синея, молния без чувств.А ночь блестит умно и черно.<Осень 1921>

169. Одинокий лицедей

И пока над Царским СеломЛилось пенье и слезы Ахматовой,Я, моток волшебницы разматывая,Как сонный труп, влачился по пустыне,Где умирала невозможность,Усталый лицедей,Шагая напролом.А между тем курчавое челоПодземного быка в пещерах темныхКроваво чавкало и кушало людейВ дыму угроз нескромных.И волей месяца окутан,Как в сонный плащ, вечерний странникВо сне над пропастями прыгалИ шел с утеса на утес.Слепой, и шел, покаМеня свободы истер двигалИ бил косым дождем.И бычью голову я снял с могучих мяс и костиИ у стены поставил.Как воин истины и ею потрясал над миром:Смотрите, вот она!Вот то курчавое чело, которому пылали раньше толпы!И с ужасомЯ понял, что я никем не видим,Что нужно сеять очи,Что должен сеятель очей идти!Конец 1921 – начало 1922

170. «Пусть пахарь, покидая борону…»

Пусть пахарь, покидая борону,Посмотрит вслед летающему воронуИ скажет: в голосе егоЗвучит сраженье Трои,Ахилла бранный войИ плач царицы,Когда он кружит, черногубый,Над самой головой.Пусть пыльный стол, где много пыли,Узоры пыли расположитСедыми недрами волны.И мальчик любопытный скажет:Вот эта пыль – Москва, быть может,А это Пекин иль Чикаго пажить.Ячейкой сети рыболоваСтолицы землю окружили.Узлами пыли очикажитьЗахочет землю звук миров.И пусть невеста, не желаяНосить кайму из похорон ногтей,От пыли ногти очищая,Промолвит: здесь горят, пылая,Живые солнца, и те миры,Которых ум не смеет трогать,Закрыл холодным мясом ноготь.Я верю, Сириус под ногтемРазрезать светом изнемог темь.Конец 1921 – начало 1922