Помоги проекту - поделись книгой:
– Извиняюсь, брат! – крикнул он сквозь шум дороги. – Ключа на тринадцать не будет у тебя?
– Должен быть, – сказал Знаев и поднял седло.
Ключ на тринадцать – самый популярный в наборе автомеханика. Попросить такой ключ – святое дело.
Под седлом, в миниатюрном мотоциклетном багажнике, лежала сумка с ключами, а ещё – три пачки денег, замотанные в пластик.
Увидев деньги, лохматый человек переменился в лице и отступил на шаг.
– Извини, дорогой! – крикнул он Знаеву. – Прости, пожалуйста! Я не хотел!
Два часа назад Знаев сунул эти деньги в самое надёжное место – под собственный зад. Три пачки предназначались в уплату процентов по долгам. Он забыл про них.
Лохматый, опустив глаза, отступил спиной вперёд, а затем вернулся к своему грузовику, не оглядываясь.
Дёрнуло глаз – что-то не так было с лицевым нервом, какой-то телесный сбой, невралгия, пора к врачу, а может, куда подальше; может, Горохов прав, пора бежать, иначе убьют или посадят. Или сначала посадят, а потом убьют.
Он подъехал, опоздав приемлемо – на десять минут. Двадцать семь лет приезжал на все встречи вовремя, минута в минуту, даже если разговор предполагался заведомо пустяковый и пустой, пока не обнаружил, что все без исключения говорят «вы» и сглатывают уважительно при его появлении; возраст сам по себе есть статус; седина разрешает немного опаздывать; во всяком случае, разрешает не торчать на пунктуальности.
Бар в Хамовниках, в выходные дни – модный, в будни – полупустой. Обаятельное, сугубо московское местечко с запахами кальянного дыма и свежескошенной газонной травы, с просторной верандой, где в углу обязательно утопают в рыхлых диванных подушках две девчонки средних лет с неправдоподобно длинными ногами и неправдоподобно миниатюрными собачками.
Вошёл в заведение, полупустое, увы, да, – слишком многие уехали из Москвы этим летом, публики поубавилось, дороговато стало жить в кризисной, но по-прежнему шикарной столице, и заметно было, что уехали прежде всего – белые воротнички, средний класс; оставшиеся без работы, или резко потерявшие в доходах люди подались пересиживать летнюю духоту в места с лучшим воздухом и дешёвой едой: по дачам, по деревням, по родственникам.
Ему махнули рукой; он подошёл, рассматривая, не стесняясь.
Вероника, Вероника. Кто? Чего хочет? Кто послал? Через кого зашла?
На глаз ей было, согласно поговорке, «немного за тридцать». Знаев давно разучился угадывать женский возраст, все женщины от тридцати до пятидесяти казались ему более или менее ровесницами.
Он сел напротив, положил шлем на свободный стул и с удовольствием понял, что дама одета концептуально, продуманно. Протёртые почти до дыр сгибы старой кожаной куртки выглядели сердито. Как и оранжевые колготки, и ботинки гранж. «Криминала не будет, – подумал Знаев, – можно не прятаться в сортире, не налеплять потайной микрофон. Перед нами девушка, не чуждая эстетики. Девушки в таких оранжевых колготках не работают в спецслужбах и уголовных синдикатах».
Она была некрасивая, но обаятельная, интересная, и он начал что-то смутно припоминать: действительно, был период, когда ему нравились именно такие.
– Ваша бабушка была комиссаром? – спросил он.
Она улыбнулась спокойно и открыто.
– Если вы про куртку – это подарок. Подруга уехала жить в Европу, вещи раздарила. Давай на «ты»?
– Нет, – отрезал Знаев. – Простите, Вероника… Не будем пока. Я вас совсем не знаю.
Она улыбалась, улыбалась.
– Знаешь. И меня, и мальчика.
Знаев нервно шмыгнул носом. У него снова дёрнулся глаз.
– Откуда у вас мои фотографии?
– Это не твои фотографии. Это мои фотографии. Там – твой сын.
Говоря ему «ты», она смотрела с вызовом.
Знаев подумал и уточнил:
– Мой сын?
Теперь она почти смеялась. Достала из сумки те же портреты, на глянцевой плотной бумаге.
– Скажи, похож? Копия!
– Вероника, – сухо попросил Знаев, – немедленно объясните, что происходит.
– Это твой сын. Серёжа. – Она показала пальцем. – Сергей Сергеевич. Остальное – графика. Обработано на компьютере. Ты же поверил?
– Графика, – сказал Знаев, отмахнувшись от вопроса. – Ага. Понял. Сергей Сергеевич. Графика. Но зачем?
– Для юмора. Ты же напрягся, Сергей! Побледнел даже. Ты поверил!
– Для юмора? – переспросил Знаев.
– Да.
– То есть мне должно быть весело?
– Я так хотела.
– Хорошо, – сказал Знаев, подавляя гнев. – Считаем, шутка удалась. Меня не снимают скрытой камерой, надеюсь?
Она смотрела, как он злится, а сама в его злобе никак не участвовала, защищённая чем-то – может, материнством, подумал он; может, не врёт?
– Ты совсем меня не помнишь? – спросила она.
– Нет.
Вдруг всё показалось ему пошлым: распахнутые окна, отражающие уличное мельтешение, и солнечные блики на полированных столах, и бармен, осведомляющийся у вялого клиента, какой именно сахар добавить в кофе, тростниковый или жидкий? Всё было примитивно-водевильным, «у тебя есть сын, ты разве не рад, гляди, как похож».
Вялый клиент оглянулся на него коротко; это был обязательный посетитель любого московского кабака, так называемый «печальный коммерсант», уединённо прикидывающий дебет и кредит над чашкой кофе: брови сдвинуты, взгляд вперён в телефонный экранчик; скоро я сам стану таким парнем, подумал Знаев.
Глотнул воды – и лицо вдруг обожгло сильной болью, словно током поразило. Едва удержался от крика.
Вероника заметила, посмотрела с тревогой – а он, извинившись сквозь зубы, жмурясь попеременно одним и другим глазом, выбежал в туалет.
Все кабины оказались заняты, вдоль ряда дверей нетерпеливо прохаживался человек с хмельной некрасивой гримасой на загорелом красивом лице; Знаев отвернулся и зажал ладонью глаз, пытаясь сдержать покатившиеся по щеке слёзы.
В туалете долго, аккуратно растирал лицо мокрыми пальцами, стараясь не трогать левую половину лба. Подождал, пока пройдёт. Это всегда проходило. Боль длилась минуту или две. Когда начиналось – надо было просто ждать. Заболевание нервной ткани, воспаление, он всё про это знал, он давно это лечил.
Он надеялся, что это само пройдёт. Болезни – это вам не долги, иногда сами проходят.
– Простите, – сказал он, вернувшись. – Здоровье ни к чёрту.
– Ничего, – сказала она.
– Вероника, извините за неприятный вопрос… Вы… Ты… не могла бы напомнить…
Она не обиделась.
– Была осень. Я жила у тётки, на Чистых прудах. Гуляла вечером. Ты вышел из театра «Современник». Вывалилась целая толпа… Ты – один из первых… Ещё друг у тебя был, очень пьяный… Ты споткнулся и выругался, а потом догнал меня и извинился за бранные слова, оскорбившие слух юной девушки… Так и сказал. Мы встретились на следующий день. Ты оставил телефон, но сам не позвонил. Я поняла, что не нужна.
Она продолжала улыбаться, глядя ему в переносицу.
Знаев попытался вспомнить и не сумел. Вздохнул. Время шло. Ситуация запутывалась.
– Вернёмся к теме юмора, – предложил он. – Во-первых, Вероника: генетическая экспертиза обязательна, за ваш счёт. Если ребёнок мой, я возмещу расходы. Во-вторых, – он кашлянул, – считаю своим долгом предупредить: у меня совсем нет денег…
– Это неважно, – перебила она.
– Допустим, неважно, – перебил Знаев в свою очередь. – Но я обязан обрисовать картину… Я – бывший богатый человек… Сейчас – ничего нет, совсем. Была квартира, большая, хорошая, – выставил на продажу. Был загородный дом, тоже хороший, большой, – продал. Был коммерческий банк, очень хороший, замечательный, но на его месте теперь глубокая воронка… – Он облизнул губы. – Есть магазин ещё, супермаркет, совсем прекрасный, но его скоро отберут за долги… Или отожмут… Ничего у меня нет. Честно. Вот вам крест святой.
И быстро перекрестился.
– Смешно, – сказала Вероника. – Я так и знала. Ты сразу заговорил про деньги. Наверно, мы никогда не поймём друг друга.
– Скажите, чего вы хотите, – сказал Знаев, – и я пойму.
– Позвони своему сыну.
– Зачем?
– Он попросил. Он сказал: «Найди отца, я хочу познакомиться».
– Подождите, – попросил Знаев. – Давайте не будем никому звонить. Давайте сначала, ну… поговорим. Предположим… сын. Предположим, э-э… сходство есть. Но где, извиняюсь за прямоту, вы были раньше?
Она пожала плечами. Её комиссарская куртка крахмально хрустнула.
– Жила своей жизнью.
– Я мог бы помогать! Я не подлец. Я отвечаю за всё, что сделал.
– Расслабься, – непринуждённо сказала Вероника. – Мы ни в чём не нуждались.
Наконец он догадался: перед ним человек из породы беззаботных, легко живущих. Жизнерадостная женщина. Знаев ужаснулся. Надо же понять, что она, эта концептуальная чёрно-оранжевая дама, нашла время, потратила много часов, чтобы подрисовать собственному сыну школьный пиджачок эпохи позднего застоя. С целью пошутить над отцом сына. Только очень лёгкий, незлой человек способен на такое, подумал Знаев. Она считает, что я – как она, живу столь же нетрудно, и у меня много свободного времени.
– Ты неправ, – тем временем говорила она, – я искала. Когда Серёжка был совсем мелкий… Нашла твой банк, стала дозваниваться, неделю дозванивалась, автоответчики, нажмите ноль, ваш звонок очень важен… – и думаю: стоп, этот парень – явно какой-то мутный воротила! Вдруг отберёт ребёнка?!
– Разумеется, – сказал Знаев. – Я отбираю младенцев у матерей и продаю в рабство.
Теперь, когда эта женщина обрела функцию, оказалась секс-партнёром из далёкого прошлого, – он поискал глазами: за что, почему я её выбрал тогда? Фигура? Манеры? Грудь? Взгляд? Ноги? Улыбка? На что именно купился? Наверное, на эту лёгкость, понял он, на юмор, на спокойствие. Иногда женщины, разные, и совсем юные даже, умеют показать такое подкупающее спокойствие, такую животную флегму, от которой теряет голову самый забубённый авантюрист.
– Всё равно не понимаю, – сказал он. – Почему именно сейчас?
– Я же сказала: Серёжка захотел. Ну и я сама… Решила, что ты должен знать… Вот, у тебя вырос сын. Не было – теперь есть.
Знаев понял, что до сих пор его разум не мог внятно сформулировать ситуацию – и вот она была сформулирована, подсказана со стороны: не было – теперь есть.
Уже много лет всё происходило точно наоборот: было – и не стало; имел – и лишился. Была жена – нет её, была удача – отвернулась, были люди – ушли все. А когда люди уходят – с ними уходит и любовь.
Шок растёкся по лицу тёплым электричеством.
– Хорошо, – сказал он. – Разумеется. Конечно. Надо встретиться. Говори телефон.
Она продиктовала цифры. Знаев – человек мгновенного действия – немедленно их набрал, и на том конце прогудело уверенное «алло».
– Сергей, – сказал Знаев. – Это Сергей Знаев. Твоя мама… Вероника… сказала, что ты меня ищешь.
– Здравствуйте! – воскликнул мальчишка с той стороны. – Спасибо, что… Ну… Я просто хотел… Ну…
Он явно не ожидал звонка внезапного папаши, смешался, но искренняя радость в его голосе тронула Знаева.
Хрипловатый пубертатный басок. Приятный тембр, взвешенный тон. Безусловно, паренёк отменно воспитан. Глупо ожидать иного от моложавой мамы в оранжевых колготках.
– Встретимся завтра, – сказал он. – Жди моего звонка. Договорились?
– Да, – ответил мальчишка мгновенно.
Знаев понял: только что он признал своим сыном какого-то неизвестного молодого человека, а матерью сына – совершенно незнакомую женщину.
Морду снова скрутило. Он отвернулся.
– Ой, – произнесла Вероника звонким шёпотом. – Ты плачешь?
– Сейчас пройдёт, – проскрежетал Знаев. – Мне пора. Я позвоню.
– Не расстраивайся. Он хороший парень. Тебе понравится.
Через четверть часа стоял на краю тротуара, углом дрожащего рта диктовал адрес толстому человеку в красном комбинезоне, половину лица сковала огненная судорога, слёзы лились безудержно; мотоцикл погружался в кузов эвакуатора; человек в комбинезоне нажимал кнопки на массивном пульте.
Кто на один глаз окривел, тому нельзя подходить к двухколёсной технике.
Стало быть, сын. Сергей Сергеевич. Сколько, бишь, ему – шестнадцать? А первенцу, законному наследнику, любимому Виталию Сергеевичу – сколько? Вроде бы восемнадцать. Какого он года выпуска? Боль мешала припомнить точные даты. Зато всплыли в памяти – смутно – другие женщины, не столь многие, буквально три или восемь, все – из очень давних периодов. Тут важно понимать, что бывший банкир стал банкиром в 24 года, то есть уже в юных летах считался богат, и не был обделён дамской благосклонностью; в середине девяностых московские дамы очень, очень любили банкиров – не исключено, что это была самая сексуальная профессия; каждая из них, прошлых, ныне забытых женщин могла появиться в любой момент и предъявить потомка или потомицу, плод грешной страсти; и он бы, да, признал их всех, а что делать? Он ведь не подонок, он честно и твёрдо любил тех женщин, а они, ещё более честно, любили его. Человек реализует свои человеческие качества через любовь, и никак иначе.
Он вообразил, как они появляются именно теперь, одна за другой, матери его детей, а дети все – копия, никаких экспертиз не надо, здравствуй, папа, ты должен нам тысячу походов в кино и зоопарк, и тысячу вафельных стаканчиков мороженого, и тысячу книжек про Винни-Пуха, – и засмеялся сквозь слёзы. Надо же, а ведь Вероника в оранжевых колготах была права. Всегда полезно представить судьбу как цепь угарных анекдотов.
Смех помог ему припомнить, что под мотоциклетным седлом спрятаны деньги: торопясь, влез в кузов эвакуатора, достал, рассовал по карманам. Подумал: может, вернуться, отдать всё Веронике сразу? А если – не возьмёт, отмахнётся гордо? А он будет стоять, как дурак, с радужными пачками в дрожащих пальцах.
Поделиться книгой: