Прародина русской души

В Библии русены называются хананеями (или ханаанами). Для русского уха эти имена кажутся непривычными и чуждыми, но так древние семиты называли Иванов (Вань). Современные филологи выводят русское имя Иван из древнееврейского «Иаханан» – «бог Яхве смилостивился». Но Иван изначально русский образ, это имя одного из наших древнейших богов, о чем еще в XIX веке прекрасно написал выдающийся фольклорист А. Н. Афанасьев в своем знаменитом сочинении «О поэтических воззрениях славян на природу». Русские сказки по своему происхождению старше и самой Библии, и самих евреев. Именно слово «Иван» («Ваня») как родовое имя переселившихся в Средиземноморье ариев породило название народа ханаанеев и их страны Ханаан. Стоит отдельно подчеркнуть комическую роль отечественных языковедов, записавших главного персонажа наших сказок в евреи. В действительности имя Иван возникло из праформы (Яван, Йаван), в основе которой лежит корень «явь». Таким образом, Иван – русское имя и означает «сущий». Имя Бога-отца христиан – Яхве – образовано от того же корня, имеет то же значение и тоже русское по происхождению. И мы не только вправе, но и попросту обязаны говорить о языковом и культурном влиянии древних русов на семитов, а не наоборот.

Уже давно пора во всеуслышание заявить, что под именем ханаанеев в Библии упоминается народ, пришедший в Палестину с Русской равнины. В исторических сочинениях он известен под именами ванов, венетов (энетов, венедов) и антов. Все эти названия происходят от имени Ваня (Иван) – родового имени русского народа. И в высшей степени примечательно, что именно от народа венетов, защищавшего Трою, первые русские историки – Ломоносов и Татищев – выводили историю русского народа. «Мы ленивы и нелюбопытны», но обратим внимание на топоним «Финикия» – обозначение прибрежной области на карте древней Палестины. В своем изначальном (неискаженном) виде ее название читалось как Венеция, то есть страна венетов – древнего народа-морехода, предка современных русских и славян. Исторические финикийцы – это семито-арии, или, по-другому, венеты, смешавшиеся с местными народностями. Причем абсолютно ясно, кто в этом дружественном союзе верховодил. Если же к этому добавить, что Финикия – родина первого алфавита, то картина доминирования пришельцев с севера в тот период становится более чем очевидной. Именно семиты учились у русенов, а не наоборот.

На рубеже XVIII и XVII веков до н. э. русены в союзе с митаннийцами обрушились на Египет. Племенной союз обитателей Южной Сирии и Северной Аравии египтяне называли гиксосами, что традиционно переводят как «цари-пастухи». Гиксосы владели Египтом более века, в полной мере передав египтянам достижения своей цивилизации. Все исследователи сходятся во мнении, что колониальным игом назвать это никак не возможно. Более того, Египет при гиксосах настолько окреп, что, освободившись от их господства, стал вести непрерывные войны против своего северного соседа – Русены.

Особо жестоким противостояние двух держав было во времена правления Тутмоса III (XV в. до н. э.). Русена в то время была страной городов. В одной из своих надписей фараон говорит о завоевании 119 городов и земель. Информация Библии о множестве городов в Ханаане полностью подтверждается. Только жили они в эпоху Тутмоса III отнюдь не мирной жизнью. Четырнадцать (!) походов совершил этот фараон в страну Русену (Ханаан). Первый из этих походов был важнейшим и самым значительным из них. Решающая битва между египтянами и русенами состоялась при городе Мегиддо. Историки относят ее к 1469 году до н. э. К союзу русенов примкнули финикийские хары (арии) и хетты. Индоевропейцы сражались с африканцами за право обладания Палестиной, и если какие-то семитские отряды и были в их войсках, то они заведомо играли второстепенную роль.

Битва при Мегиддо – первое сражение, описанное в истории. Тутмос III вторгся в Центральную Палестину с 20-тысячной армией. Его противники сосредоточили свои силы в долине Мегиддо, севернее горы Кармель, выслав сторожевые заставы, задачей которых было удержать три ведших с юга перевала. Однако египтяне прорвались через них, рассеяв защитников смелой атакой, которую возглавил сам фараон. В долине за перевалами армия русенов заняла возвышенность возле крепости Мегиддо. Тутмос выстроил свои войска выгнутым фронтом и, в то время как южное крыло предприняло отвлекающий маневр, лично повел северный «рог» в атаку, направив его между флангом русенов и крепостью. Результатом стало окружение русенов и полная победа египтян.

Крепость Мегиддо имела важное стратегическое значение, так как преграждала путь из Египта в долину реки Оронта. Кадеш был политическим центром союзной коалиции русенов. Как только египетское войско разбило своего противника на подступах к Мегиддо, Тутмос приказал немедленно обложить город. «Они измерили город, окружив его оградой, возведенной из зеленых стволов всех излюбленных ими деревьев»; его величество находился сам на укреплении, к востоку от города, осматривая, что было сделано. Однако царь Кадеша сумел бежать из города. После нескольких недель осады город Мегиддо капитулировал. Трофеями Тутмоса были 924 колесницы, 2238 лошадей, 200 комплектов оружия, жатва в долине Ездраелона, снятая египетским войском, 2000 голов крупного и 22 500 голов мелкого скота. Перечень трофеев показывает, что египтяне снабжались за счет местных средств. Для закрепления успеха они двинулись дальше, захватили еще три города и построили крепость, которая была названа «Тутмос, связывающий варваров». Теперь египтяне владели всей Палестиной. Но для упрочения владычества и подготовки базы на побережье потребовалось еще четыре похода. В конце шестого по счету похода была взята крепость Кадеш.

Согласно египетским документам, неприятельским городам прежде всего предлагалось сдаться. Если его жители соглашались капитулировать, то с ними обходились дружелюбно, и они облагались умеренной податью. В противном случае город брался приступом, на жителей накладывалась тяжелая контрибуция, и, кроме того, они облагались значительной ежегодной податью. Упорно повторявшееся сопротивление вызывало разрушение городов, уничтожение плантаций и насаждений, взятие заложников и увеличение выплаты военных податей. Из Русены вывозились, помимо взятых в заложники царских детей и благородных марина (господ), рабы и рабыни, лошади, рогатый скот, козы, клыки слоновьи, зерно, мука, фрукты, елей, бальзам, медь, серебро, золото, зеленый камень, лазоревый камень, разные другие ценные камни, военные колесницы, шлемы, доспехи (брони медные и кожаные), оружие, в том числе боевые топоры и каменные молоты, изящные произведения из золота и серебра, статуи, утварь и разные домашние принадлежности (отличной работы с инкрустацией), кедровое и черное дерево.

Совершив одну из инспекторских поездок, Тутмос III засвидетельствовал, что «получил от Русены дань в этом году» в виде лошадей, колесниц, различных серебряных сосудов местной работы, а также «сухую мирру, 693 кувшина с благовониями, сладкое масло и зеленое масло в количестве 2080 кувшинов и 608 кувшинов вина». Об одной из его военных кампаний сказано так: «Дань князей Русены, которые пришли выразить покорность… Теперь каждое поселение, в которое прибывал его величество, снабжало хлебом и разными хлебами, и маслом, благовониями, вином, медом, фруктами в изобилии, превосходящем все… Урожай в земле состоял из обилия чистого зерна, зернышка к зернышку, ячменя, благовоний (ладана), зеленого масла, вина, фруктов, всего привлекательного, что есть в этой стране».

Различные произведения из Русены очень высоко ценились в египетской столице. Художники-арии доставлялись в Египет как пленники, чтобы заниматься там своим ремеслом. На стенах комнат гробницы Рекмира, визиря Тутмоса III, изображены медники и написано: «Доставка азиатских медников, которых его величество взял в плен, победив Рутену». Над изображением столяров видны слова: «Изготовление сундуков из слоновой кости и эбонита». Есть здесь и каменщики, которые трудятся на строительстве храма. Все это наглядно говорит об искусности ханаанеев (русенов. – А. А.) в ремеслах. Западные историки с удивлением пишут о «поразительной цивилизации» в Сирии. Во времена Тутмоса III «сирийцы стояли на более высокой стадии развития, чем даже удивительно одаренная раса египтян. Добыча, привезенная в Египет и состоявшая из кольчуг, позолоченных колесниц и колесниц, отделанных серебром, свидетельствует о таком промышленном и художественном развитии, которое могло оказаться поучительным для Египта. Вместе со всем этим удивительным богатством прибыли пленники, которые стали работать в долине Нила, занимаясь ремеслами, привычными для них дома; и пока они работали, они обучали египтян…» (Rogers R. W. Cumeiform Parallels of the Old Testament).

Каждый египетский поход завершался не включением пройденной территории в состав Египта, а лишь грабежом сел и городов (особенно дворцов), угоном скота и людей. Год за годом Тутмос III возвращался в Палестину, чтобы собирать дань. На стенах Карнака он выбил изображения деревьев и растений с такой надписью: «Растения, которые его величество нашел в земле Русене. Все растения, которые произрастают, все цветы, которые находятся в Земле Бога и были обнаружены его величеством, когда его величество направлялся в Верхнюю Русену». Упоминание Верхней Русены позволяет предположить, что к тому времени некогда единая страна разделилась на Верхнюю и Нижнюю части. Нижняя непосредственно прилегала к территории Египта, а Верхняя охватывала север Сирии и запад Малой Азии. В пользу такой точки зрения говорит то, что в хеттских документах второй половины II тыс. до н. э. фигурирует Нижняя страна, бывшая некогда частью государства Арсава (Арцава, Арзава), занимавшей западную часть полуострова Анатолия. В одной из хеттских табличек сказано, что их первый царь Лабарна отвоевал часть средиземноморского побережья и расширил пределы страны «от моря до моря» (обеспечил выходы к Черному и Средиземному морям). Тем самым он, по всей вероятности, разделил Русену на Верхнюю (Арсаву) и Нижнюю (Нижнюю страну хеттов, или Ханаан Библии).

На территорию Палестины евреи пришли в середине XV века до н. э. Это совпало со временем непрерывных походов египетских фараонов на Русену, поэтому очевидно, что расселение евреев в Земле Обетованной было чисто египетским проектом. На место уничтожаемых ими ариев они приглашали селиться евреев, обеспечивая им свою защиту. В Библии об этом, понятное дело, нет ни полсловечка, но срок всяких тайных договоренностей ограничен…

Воюя в Палестине и Сирии, египтяне неизбежно сталкивались с Митаннийским царством. Оно являлось оплотом переднеазитских народов (в первую очередь ханаанеев-русенов) в их борьбе с египтянами и поддерживало силы непрекращающегося сопротивления им. В конце концов фараон Тутмос IV (сын Тутмоса III) вынужден был договориться о мире и разделе сфер влияния с митаннийским царем Артадамой I. Северная Сирия с выходом к Средиземному морю осталась в зоне Митанни, а в своей зоне (Ханаане) египетские фараоны сделали попытку наладить выкачивание средств без ежегодных военных погромов.

Если на юге союзу Митанни и Русены противостояли египтяне, то на севере им угрожали некогда бывшие союзники хетты (в Библии Хетт назван сыном Ханаана). В конце XV века до н. э. воины Арсавы предприняли сокрушительный натиск на контролировавшиеся хеттами внутренние районы Анатолии. По свидетельству самих хеттских царей, их страна была буквально «уничтожена врагами», причем «враг из стран Арсава» сжег хеттскую столицу Хаттусас. О том, что в словах об уничтожении стран Хатти содержится лишь очень небольшая доля преувеличения, свидетельствует сохранившаяся переписка фараона Аменхотепа III (последние годы XV в. до н. э. – XIV в. до н. э.) с царем Арсавы Тархунорадусом. Поводом для письма послужила просьба фараона дать ему в жены дочь царя Арсавы, переданная ранее последнему в устной форме египетским послом. Тархунорадус, в свою очередь, попросил подтвердить это предложение письмом, составленным по-хеттски. Из него-то мы и узнаем о полном крушении Хеттского царства: «ныне страна Хаттусаса погибла». Женитьба Аменхотепа III на дочери царя Арсавы означала прямое признание этой страны на рубеже XV–XIV веков до н. э. главенствующей силой в Анатолии, заступившей место «погибшего» Хеттского царства. К этому важно добавить, что митаннийцы установили гегемонию в Северной Сирии и распространили свое влияние вплоть до Палестины. При этом, надо полагать, единство Средиземноморской Руси было восстановлено. После ряда серьезных столкновений с Египтом митаннийские цари вступили в дружбу с фараонами и скрепили ее династическими браками. Таким образом, остатки страны хеттов оказались плотно замкнуты в кольце враждебных сил и перестали, как могло показаться фараону, играть сколько-нибудь значительную роль в большой политике Передней Азии.

Но Аменхотеп ошибся. Через несколько лет даровитый полководец Суппилулимас (1380–1340 гг. до н. э.), напрягая силы своего государства, разорвал сплошной фронт врагов и, отбросив войска Арсавы на запад и совершив вслед за тем удачные походы в Сирию, вновь добился возвышения Хеттской империи до ранга одной из великих держав Востока. Аменхотеп III еще застал это время. В поздравлении его сыну Аменхотепу IV (будущий знаменитый Эхнатон) по случаю воцарения Суппилулимас вспоминал о добрых отношениях между Египтом и воспрянувшей хеттской державой в последние годы жизни его отца.

Суппилулимас не только очистил области «стран Хатти» от войск Арсавы, но, идя по пятам последних, вторгся во внутренние районы этой страны. С воцарением Мурсилиса II (1340–1315 гг. до н. э.) отношения между хеттами и Арсавой предельно накалились. По словам этого хеттского правителя, царь Арсавы Уххацитис откровенно насмехался над юностью нового хеттского властителя и отказывался выдавать ему хеттских подданных, бежавших в Арсаву. Эта дерзость и была поставлена в вину Уххацитису как предлог для войны. Мурсилис II сумел завоевать страны Арсавы. Знаменитая Троя, ранее неизменно входившая в конфедерацию «стран Арсавы», была тоже переподчинена хеттам. С каждой из подвластных стран хетты заключили мирные договоры. Правители арсавских стран обязались регулярно отправлять в Хатти военные вспомогательные отряды вместе с боевыми колесницами, систематически посылать дань хеттскому правителю, своевременно выдавать беглецов из Хатти и т. д. Хетты же обещали помогать Арсаве в случае появления врага. Мирные договоры скреплялись клятвой верности, но она была непрочной, ибо правители стран Арсавы, улучив момент, сразу же отлагались от хеттов.

Незавидной в то время была и судьба народа Нижней Русены. В одном из гробничных сооружений XIV века до н. э. царь изображен торжественно восседающим на престоле; перед ним стоят два его наместника южных территорий. К берегу Нила у Фив пристали корабли, богато нагруженные данями и дарами негритянских народов. С ними прибыла поклониться царю и негритянская царица; она изображена едущей на повозке, запряженной быками, окруженная своими слугами, которые кладут к ногам фараона богатые дары, привезенные их черной повелительницей. Двор фараона находится в ликовании. Здесь же появляются из далекой страны севера князья народа Русены. Князья одеты в богатое разноцветное платье, черные волосы их тщательно убраны в локоны. Они прибыли, чтобы поднести царю дорогие по материалу и превосходные по исполнению произведения искусства своей страны как залог их мирного настроения и уважения к Египту. Картина эта подписана египтянами так: «Прибытие податей владетелю земли, приносимых презренными Русен (ами) под предводительством царского (египетского) посла во все страны, царского сына Куш, наместника юга Аменхотепа». Над князьями Русенов стоят следующие, не лишенные значения слова: «Эти цари из страны Верхняя Русена не знали ничего о Египте со времени божественного. Они испрашивают у царя мир, говоря: «Даруй нам свободу от руки твоей; не описаны твои победы и в твое время нет у тебя врагов, все земли покоятся в мире». Дары подносят и ведут лошадей светлокожие слуги (или рабы) князей Русены. Несущие на себе тяжести, они изображены с красными бородами. Надпись над этим изображением гласит: «Это самый лучший выбор всякой утвари земли из серебра, золота, лазоревого камня, зеленого камня и всяких других драгоценностей». Эти подарки севера весьма ценны по материалу, художественной форме и отделке. Под руководством способнейших в изящных искусствах хару-финикийцев вдоль восточного берега Средиземного моря развилась и оформилась школа высокого искусства. Ее мастера придавали изящные формы не только предметам роскоши, но и вещам повседневного спроса. Эти предметы развозились финикийцами в разные страны и повсюду служили примером для подражания.

В XIV–XIII веках до н. э. фараоны XIX династии Сети I, Рамзес II и Мернепта совершили новые завоевательные походы в Ханаан. С одной стороны, это были карательные акции по отношению к местному населению, а с другой – акции, связанные с длительными и крупномасштабными войнами с хеттской державой. Так, поход Сети I против Русены закончился взятием Кадеша в «земле амореев». Часть своей добычи фараон посвятил своему покровителю – богу Амону. В надписи, посвященной этому событию, говорится: «Царь приносит добычу отцу своему Амону, возвратившись из презренной страны Русены; (она) состоит из серебра, золота, голубых, зеленых, красных и других самоцветных камней и из царей народов, которых он держит связанными в руке своей, дабы наполнить ими запасные склады отца своего Амона за победу, дарованную им царю». К этому добавляет надпись о пленных: «Цари народов, не знавших Египта, приводятся пред фараоном вследствие победы его над презренной землей Русены. Они так говорят, чтобы превознести его святость и воздать хвалу его великим деяниям: Хвала тебе! Сильно имя твое, велика слава твоя, радоваться может народ, подвластный твоей воле, но скованным является тот, который переходит твои границы. (Клянемся) именем твоим! Не знали мы Египта, не входили в него отцы наши. Подари нам свободу из руки твоей». В изображениях даров храму мы видим золото, серебро, драгоценные камни в кошельках или мешках, а также разные золотые сосуды, в числе которых мы упомянем о рогах, из которых пили вино; все эти вещи украшены головами животных и другими изящными украшениями.

Любопытна та связь, которую устанавливает надпись между русенами и хеттами: «Великих царей презренной земли Русены ведет сюда царь вследствие своих побед над народом хита, чтобы наполнить хранилища своего отца Амона-Ра, господина Фив, потому что он ему даровал победу над миром юга и подчинение мира северного». Под «миром северным» здесь понимается Нижняя Русена, которая до похода Сети I контролировалась хеттами.

В середине XIV века до н. э. хетты разгромили митаннийцев. После этого нашествия государство Митанни вступает в полосу смут и раздоров. В ходе борьбы за высший престол арии утрачивают здесь свои позиции: с середины XIII в. до н. э. среди имен митаннийской знати пропадают арийские имена. Свою возросшую силу хетты продемонстрировали и Египту. На рубеже XIII–XII веков до н. э. объединенная коалиция азиатских стран во главе с хеттским царем Муваттали отразила набег египтян на Сирию. Для войны в Азии фараон Рамзес II собрал двадцатитысячное войско. Армия Муваттали состояла из 30 тысяч воинов. Решающее сражение состоялось у города Кадеш на реке Оронт (близ современного города Хомс в Сирии). В этой битве египтянам устроили засаду, и хотя Рамзесу II удалось вырваться из окружения и отразить противника, он так и не сумел победить хеттов и овладеть городом. Однако и хетты не сумели продвинуться на юг. Для ариев Митанни, Русены и Арсавы ее исход, думается, был безразличен, поскольку сражались их враги. Но воины-арии, как подданные хеттского царя, входили в состав его войска.

Египтяне при поддержке семитских племен планомерно «выдавливали» арийские племена с территории Ханаана. Союз с митаннийцами позволил русенам несколько приостановить этот процесс, правители с арийскими именами известны в Палестине вплоть до XIV века до н. э., что объясняется сильным влиянием здесь митаннийцев, но в целом арии все более и более «растворялись» в местной среде. В восьмой год царствования Рамзес II совершил карательную экспедицию в Ханаан. Египтяне воевали в той части страны, которая позднее называлась Галилеей. Жители этой области и соседних с ней местностей так упорно возмущались против фараона, что он специально предпринял против них поход, закончившийся взятием их укрепленных мест и отправлением в Египет военнопленными их царей, старшин и всех способных носить оружие. Раздражение египтян против этих возмутившихся народов высказалось в изображениях, в которых победители злословят над побежденными, бьют их и для обозначения презрения к ним дергают их за длинные ханаанские бороды. Изображение взятых городов находилось на одном из пилонов Рамзесова храма западной части Фив. Для каждой крепости была начертана особая надпись, начинающаяся словами «Это город, взятый царем в год 8-й»; к этому добавлялось название местности. В частности, был захвачен ряд городов в земле амореев, а также Салем (по-древнееврейски «мир»). Традиционно полагают, что это укороченное название Иерусалима, т. е. «Яр-мира» – или «Мира ариев».

После многолетней кровопролитной войны между египтянами и хеттами был заключен мирный (скрепленный женитьбой Рамзеса II на дочери хеттского царя) договор. «Это был оборонительный и наступательный союз, имевший целью держать в повиновении беспокойный и буйный мир ханаанских народов, находящийся посредине между договаривающимися сторонами, и, кроме того, воспрепятствовать всякому восстанию и движению враждебно настроенных семитов и вогнать их в те пределы, которые были им назначены. Мы заметим, что в этом договоре обращено особое внимание на тех дурно настроенных подданных Египта, которые стремились выселиться из долины Нила. Между строками, кажется, можно читать о народе израильском, который со времени своего вошествия в Египет умножился чрезмерно и, по всей вероятности, готовился уже выйти из-под власти своих притеснителей» (Г. Бругш. Все об Египте). Важно добавить, что этот договор был направлен и против арийских племен, которые героически пытались отстаивать свою независимость. Достаточно сказать, что в это время для обозначения витязя египтяне стали использовать слово «ариэль». В этом слове только суффикс «эль» можно считать семитским по происхождению, но корневая основа арийская. Семиты называли богатырей-ариев на свой лад – ариэлями, и это название прижилось у египтян в значении «прекрасного воина», «героя».

Приблизительно в середине XIII века до н. э. малоазийская Арсава сумела освободиться из-под власти хеттов. В то время это был единственный «островок» в Передней Азии и на Ближнем Востоке, где русены могли считать себя независимыми. Но впереди уже маячил призрак Троянской войны – войны, в ходе которой Средиземноморская Русь погибла.

* * *

Когда осенью 1880 года оксфордский профессор Арчибальд Генри Сэйс прочитал в лондонском Библейском обществе лекцию «Хетты в Малой Азии», это вызвало настоящую сенсацию. Дело в том, что профессор утверждал ни больше ни меньше, что на территории нынешней Турции и Северной Сирии тридцать или сорок веков назад жил великий и могучий народ, о котором историки каким-то образом забыли. Не только современные историки, но и греческие, и римские!

Журналисты сравнивали Сэйса со Шлиманом, раскопавшим на глазах у потрясенных современников гомеровскую Трою. И даже ставили его выше: ведь в данном случае речь шла не об одном городе, каким бы знаменитым он ни был, а об открытии целого народа! Правда, титул первооткрывателя хеттов должен был бы получить скорее ирландский миссионер Уильям Райт, который за два года до лекции Сэйса опубликовал статью с подобными же тезисами, а в 1884 году – книгу под вызывающим названием «Империя хеттов». Вызывающим казалось уже само величание Хеттского государства империей. В глазах среднего англичанина таковой была лишь Британская империя или в крайнем случае царская Россия, в прошлом еще наполеоновская Франция, империя Карла Великого и, конечно, Римская империя. Но называть империей государство, забытое человечеством, а может, и вовсе не существовавшее, – это было уже чересчур. Поэтому восторги скоро превратились в сомнения, а сомнения – в насмешку.

Сэйс и Райт, однако, имели веские основания защищать свою точку зрения. Разумеется, они во многом заблуждались, но одна из их ошибок впоследствии оказалась особенно грубой: они недооценили значение и роль Хеттской империи!

Мы вспомнили эту поучительную историю потому, что находимся в точности такой же ситуации, как Сэйс и Райт. Даже в еще более худшей, ибо через сто с лишним лет после них заявляем, что на территории нынешней Турции, Северной Сирии, Палестины и Израиля во II тысячелетии до н. э. по соседству с хеттами существовало государство, роль и значение которого современные профессиональные историки тщательно замалчивают. Надеемся, читатель в достаточной степени убедился, что это именно так.

Введение Средиземноморской Руси в контекст древнейшей истории имеет фундаментальное значение. Мы подтверждаем гениальные предчувствия Ломоносова, Татищева и их последователей, указывавших на существование островков нашей отечественной истории, в том числе и вне пределов Русской равнины. Покинув ее и разойдясь в самых разных направлениях, разные ветви русов собрались на ее пределах в конце I тыс. н. э., чтобы создать Киевскую Русь. У нас нет никаких сомнений, что первые русские князья рассматривали ее как воспреемницу славы Русены и ее историческую наследницу. Оттого и не было у них разного рода надуманных проблем типа норманнской теории, поскольку, подобно всем выдающимся деятелям нашего Отечества, в полной мере осознавали и истинный масштаб, и истинный размах истории русов.

Глава 7. Сказки, боги, история

С доброй выдумкою рядомПравда в целости жива.Пушки к бою едут задом, —Это верные слова…А. Твардовский

Одно из наиболее стойких и светлых воспоминаний детства – наши волшебные сказки. Кажется, с молоком матери мы впитали их фантастические истории. Сказки живут в нашей памяти, но относимся мы к ним довольно легкомысленно. Дело доходит до абсурда. Не так давно многие интеллектуалы увлеклись идеей составления списка из ста лучших книг человечества, которые стоит прочитать каждому школьнику. И если Библию и Гомера в этот список включали почти все составители, то про сборник А. Н. Афанасьева «Русские народные сказки» многие забыли. А между тем наши сказки – это не только основа образного восприятия окружающего мира и ярчайшие образцы художественного творчества, но это ещё и отражение истории народа.

Слово «сказка» первоначально имело совершенно другой смысл, чем сейчас. Оно означало сказанное или записанное слово, имеющее силу документа. Так, в «Мёртвых душах» «ревизскими сказками» названы установленные путём ревизии документированные списки крестьян, принадлежащих помещику. В устном обиходе «отобрать сказку» соответствовало нынешнему выражению «снять показание». Корень «каз» с разными приставками порождает слова – сказать, указать, показать и т. д., которые связаны с передачей информации, открытием нового знания. Причём в изначальном своём значении «сказка» воспринималась как достоверное знание.

Только с XVII века это слово начинает употребляться в современном значении. В указе царя Алексея Михайловича 1649 года говорится: «Многие человецы неразумьем веруют в сон, и в встречи, и в полаз, и в птичий грай, и загадки загадывают, и сказки сказывают небылые». Что же произошло? Почему к сказке стали относиться как к нагромождению небывальщины?

Мы не будем оригинальными, когда напомним, что именно в это время в стране началось наступление на русскую старину. Пётр I своими указами уже доканчивал то, что начал осуществлять его батюшка. Увлечение западными идеями потребовало от образованного слоя отказа в том числе и от сокровищ народной культуры. Раскол произошёл не только в церкви, но и во всём русском обществе. И царь, и его окружение поддержали христианский взгляд на сказку как на фантазии диких и неотёсанных варваров.

Теперь ясно, что это глубоко ошибочный взгляд. Осколки мифов, из которых выросли основные сказочные сюжеты, принадлежат к числу древнейших мифов человечества. Они открывают в том числе и древнейшие верования наших предков. В этом смысле сказки – один из источников для исследования языческих представлений.

В сказках присутствует целый ряд персонажей, которые являются нашими древними богами. Это Баба-Яга, Кощей Бессмертный, Чудо-Юдо, Иван и Марья Моревна. Неожиданно, не правда ли? Но это реальность, про которую подавляющее большинство русских людей, к сожалению, ничего не знает. Мифологи основательно поработали над изучением сказочных героев. Баба-Яга – хозяйка леса, прародительница природы. Известны сказки, где она наделена гипертрофированными женскими признаками, наподобие палеолитических «венер». А это верный признак эпохи матриархата. Образ Бабы-Яги двойственен. Наряду с хорошо известной нам злой колдуньей существовал в сказках и образ благожелательной Бабы-Яги, помогающей герою. Другими словами, в какой-то момент Великую богиню, создательницу мира, наделили демоническими чертами. То же самое относится к Кощею и Чудо-Юду. Наличие у них враждебности по отношению к человеку – верный признак древности персонажа. Всех этих богов следует отнести к эпохе палеолита.

Кощей в ряде сказочных сюжетов замещает Змея, культ которого связан с мужской оплодотворяющей силой. Сказочная игла, выступающая оберегом Кощея, – очевидно, метафора фаллоса. Так что и он изначально мыслился как божество плодородия. Между двумя этими древнерусскими «эротами» и Бабой-Ягой нет никаких родственных отношений. И ясно почему: время возникновения их образов – эпоха группового брака. В такой ситуации уместно существование одной богини-прародительницы и множества (более одного) богов плодородия. Палеолит – время торжества анимистических представлений. Волк из сказки «Об Иване-царевиче, Жар-птице и Сером волке» – это и тотем племени, в котором родился его образ, и божество, которому оно поклонялось. То же самое можно сказать и о Медведе волшебных сказок. Все боги, родившиеся в палеолите, имеют зооморфные черты. У Бабы-Яги костяная (птичья) нога, а Чудо-Юдо, как и Кощей, способен оборачиваться Змеем. Иван и Марья, однако, предстают уже в человеческих образах. Это новая генерация богов. Не случайно они противостоят более древним богам – Бабе-Яге, Кощею и Чудо-Юду.

Иван – центральный персонаж русских народных сказок. С появлением образа Ивана сказочный эпос обрёл и исторические привязки, и национальный колорит. Без Ивана наши сказки обеднеют донельзя. Иван – символ русского народа, его поэтическое «я». Восприятие его как национального героя, собственно, и есть восхождение к русским богам, осознанию места и роли русских в мире. Вот ещё почему так важна датировка «слоя» волшебных сказок об Иване. К этому вопросу мы подойдём с несколько неожиданной стороны.

В сказке всё утраивается. У родителей три сына, у царя три дочери, царевна задаёт три задачи, трижды происходит бой богатыря со змеем, у трёх змеев по 3, 6, 12 голов и т. д. Утроение имеется и в других жанрах (в частности, в былине), но там оно встречается редко и главным образом в архаических сюжетах (как в былине о Святогоре). Исконно утроение для самого древнего из всех жанров, а именно для сказки. Как его объяснить?

В самом деле, зачем нужны троекратные повторения? Для нашего сознания это чуждый и непонятный приём повествования. Правда, в сказочном утроении не все звенья равноправны. В. Я. Пропп в книге «Русская сказка» пишет: «В сказках из трёх величин только одна подлинно действующая. Утроение складывается по схеме 2+1: три звена утроения не равноправны. Решающим является одно – последнее. Так, из трёх братьев только один – герой повествования. Два других брата служат как бы контрастным фоном для него. Из трёх задач царевны третья – самая трудная, из трёх боёв со змеем самый трудный и решающий – третий. Во всех этих случаях мы имеем схему 2+1 (головы змея – 3, 6, 9 = 3×1, 3×2, 3×3 или 3, 6, 12 = 3×1, 3×2, 3×2×2), изредка встречается схема 3+1. Нет схемы 1+1+4. Другими словами, повторение имеет характер нарастания. Это нарастание – позднейшее привнесение, когда троица превращается в единство. Действующим, по существу, является только одно звено – последнее».

Выходит, что в сказочных утроениях есть какая-то нарочитость. Они, в общем-то, не нужны для действия, и их роль декоративная, не более того. Сам В. Я. Пропп признался, что разрешить эту загадку не в силах. Мы же отважимся это сделать. Но прежде чем приступить к самой проблеме, дадим свою теорию происхождения тройки, четвёрки и числа сорок.

Почему Иван-дурак третий сын?

Было время, когда человек только-только учился считать. Каменный век царил на Русской равнине. Математика тогда еще не родилась, но первые числа уже существовали. Их соотносили с черточками, нарисованными на земле или процарапанными на камне. Или с палочками, выложенными вертикально в ряд. Одна палочка означала «один», две палочки – «два», три палочки – «три»…

Имена первым числам давали поэты. За каждым числом они видели определенный образ. Палка – древнейший символ мужского начала, а единица, повторяющая своим видом вертикальный обелиск, – символическое изображение бога плодородия. Наши предки называли его Уд. От словосочетания «Уд он» и произошло числительное «один». Вы скажете, появились другие гласные. Но слову-то не одна тысяча лет, а при произношении сохраняется в первую очередь каркас согласных.

Вся мифология, вся первобытная культура пронизана эротизмом. Было бы даже странно, если бы это не нашло отражения в названиях цифр. Представьте рисунок, на котором изображены две вертикальные черты. Он обратит нас к мысли о прекрасном сокровище, данном женщине. Число «два» олицетворяет женское начало, причем в своем изначальном, девственном обличье. Два – по-другому, дева. Если на образном уровне единицу можно соотносить с ветхозаветным Адамом, то двойку – с Евой.

Третий в их компании – небезызвестный Змей – слывет искусителем женских сердец, вдохновителем исполнения их заветных желаний. Суть такого рода удовольствий прекрасно выражает слово «три»: ласкаясь, возлюбленные трутся друг о друга. Три – это сочетание единицы и двойки, слияние мужского и женского начал, вернее, входа первого во второе. Русские до сих пор характеризуют это действо глаголами «дери», «драть». Они-то и таят в себе сокровенный смысл ругательного ныне слова «дурак». А в своем изначальном значении оно относилось к герою-любовнику, который блестяще владел искусством соблазнения. Иван – третий сын родителей, третьяк или драк (дурак). Числительное таит в себе скрытый смысл, который переносится на сказочного героя и определяет тем самым его образ.

Число «три» символизирует любовь, и не какую-нибудь безответную и платоническую, а взаимную, страстную, ненасытную. Вот почему третий тост мужчины всегда поднимают за женщин. Тройка – единственное число в последовательности положительных чисел, которое равно сумме двух предыдущих. Это подчеркивает ее избранность, внутреннюю сложность и в то же время гармоничную целостность. В мифологии число «три» подразумевает существование единства верхнего, нижнего и среднего миров, а в христианстве отражает суть божественного устроения. Тройка несет Русь!

Особая роль четвёрки

Для филологов происхождение слова «четыре» темно и неясно. От безысходности они выводят его из греческого языка. И совершенно напрасно. Для начала напомним, что слово «чета» – значит двоица, пара. Если же к нему присоединить глагол «ярить», имеющий смысл «разжигать похоть», то сложится как раз та праформа, из которой и выросло числительное «четыре». Означает оно «отъярить деву дважды». В таком художественном определении заложена и реальная математика: дважды два – четыре.

Всегда приятно убедиться, что открытое тобой правило работает. Но для пятёрки и превышающих её цифр оно уже дает сбой. Четвёрка обозначает границу, за которой закон наименования чисел меняется. Эротический подтекст в названиях следующих цифр исчезает. Есть и другие доказательства избранности четвёрки.

Будем считать, например, дома и следить за окончанием существительного. Что получится? Один дом, два (три, четыре) дома, но… пять (сто) домов. Существительное, начиная с цифры «пять», употребляется в родительном падеже множественного числа. Два, три, четыре дома – это уже несколько домов, но для их счёта используется родительный падеж единственного числа. В составных числительных существительные подчиняются тому же правилу: «24 дома», но «25 домов». Эта древняя остановка на четырёх не ограничивается только числами единичного разряда. Она проявляется и в счёте десятков (тридцать, но сорок и пятьдесят), сотен (четыреста, но пятьсот), тысяч (4 тысячи, но 5 тысяч). За исключением числа «сорок», о нём речь впереди: при переходе через четвёрку соответствующего разряда начинает употребляться существительное в родительном падеже множественного числа.

Удивись, дорогой читатель! Язык сохранил тонкости мировосприятия наших древнейших предков. На вопрос «сколько тебе лет?» ребёнок по мере взросления будет отвечать: «Мне два (три, четыре) года», но потом скажет: «Мне пять лет». Забавно, не правда ли, возраст до четырёх измеряется в годах, а после – в летах.

Или ещё пример, наверное, самый красивый. Будем записывать однотипные наречия, образованные от названий первых чисел, восстанавливая их первоначальный вид и способ образования: одна-жди, два-жди, три-жди, четыре-жди. Но на следующем шаге мы вынуждены написать – пять раз. Чудеса, да и только! Четвёрка обозначает предел, за которым закон счисления качественно меняется. Разумеется, это наследие давних времен, эпохи каменного века. Но эту реальность сберёг наш язык.

Способ записи обсуждаемых наречий открывает нам загадку четвёрки. Мы привыкли считать десятками, но так было не всегда. Самая первая русская система счисления основывалась на числе «четыре». Единицы счета – один, два, три, четыре – находились в равном положении, после произнесения их при пересчёте чего-либо надо было сделать паузу, отсюда «жди» в связанных с ними наречиях. Пятёрка выступала первым элементом второй четвёрки, она открывала новый цикл счёта. Сосчитав до четырёх, древний вычислитель переходил к новой четвёрке. Поэтому синонимом слова «опять», в котором первая буква ненароком прилепилась, приросла к более древнему корню, служит наречие «снова». В этом слове первая буква – декоративная, оно родилось из словосочетания «cё (это) ново». По такому правилу в русском языке образовано также множество глаголов и существительных, например, делать – сделать, мена – смена и т. д.

Кажется странным, что основой счёта палеолитического человека стало четыре. Ведь самый простой способ счёта осуществляется при помощи пальцев, а их на каждой руке – по пять. В чём же дело? Чего проще, загибай пальцы на руке и шепчи под нос: один, два, три, четыре, пять, а далее отмечай каким-либо образом количество пятков. Но все гораздо интереснее. Счет вёлся, конечно, на пальцах, но большой палец выступал в роли счётчика. Его последовательное прикосновение к каждому из четырёх других пальцев руки соответствовало пересчёту очередной четвёрки чисел.

Почему же была выбрана именно такая система? Ответ открывает само слово «счёт». Используя «наше» правило буквы «с», его можно прочитать как «сё чёт». Человек начинал считать чётами (парами). Для нас это удивительно, но ни древние греки, ни средневековые арифметики единицу числом не считали. Традиционно ей присваивали особый статус, поскольку она неразложима на части. Первым числом считалась двойка. Вот почему охотники считали звериные шкуры парами. Счет «двойками» до сих пор используется в спортивных занятиях («раз, два») или для расчёта на «первый, второй». Неграмотным солдатам при маршировке в свое время командовали «сено, солома», у современных же военных возобладал счёт четвёрками. Считать так действительно удобнее.

Итак, в силу чётности четвёрка была выбрана для счёта на пальцах руки. Это свойство предопределило и ее значимость в человеческой культуре. Четыре стороны света, четыре времени года, четверть… Наконец, поэтический «атом» – четверостишие. Союз двух пар рифм в нём прекрасно выражает тот глубинный смысл, который видели в четвёрке первые математики.

Мистика сорока

В русском языке, как и в большинстве других индоевропейских языков, система числительных имеет почти регулярную структуру. Числа до 10 имеют оригинальные имена, а от 11 до 19 уже составные названия: одиннадцать (один на десять) и т. д. А вот с наименованием десятков уже начинаются сложности. После двадцати и тридцати следовало бы ожидать четыредцать, однако говорят «сорок».

Относительно природы числа «сорок» специалисты спорят. Предложены греческая, тюркская и даже скандинавская гипотезы его происхождения. Принимать их всерьёз не следует по одной простой причине: если на Руси был широко принят счёт сороками, то ни в Греции, ни у татар, ни в Скандинавии этого в таком масштабе не наблюдалось. В русском пуде содержалось 40 фунтов, в мерной бочке – 40 вёдер, в указном ведре – 40 косушек и т. д. Да, Русь платила дань ордынцам сороковинами (ежегодная подать, равная сороковой части наличного имущества), но это лишь доказывает, что для русских была известна и принята такая мера отсчёта, и имеет смысл говорить как раз об обратном заимствовании. Московские церкви считались также «сороками». Еще в XVII веке говорили, что в Москве «сорок сороков» церквей, хотя на самом деле их было порядка ста.

Сороками считали звериные шкурки и сибирские охотники. Делали они это прелюбопытным способом. Большим пальцем правой руки, используемым в качестве счетчика, зверолов пересчитывал каждую пару суставов на четырёх оставшихся пальцах и, насчитав, таким образом, восемь единиц, загибал один палец левой руки. Операция счёта кончалась, когда были загнуты все пять пальцев левой руки, что давало пять восьмёрок, одну «сорочку» или число «сорок». Таким образом, «сорок» значит «сё рука»! Гласные в этом выражении ближе к нашему времени чуток изменились, но это обычное дело. Почему мы называем рубашку сорочкой? Потому, что она с ручками, с рукавами. Точно так же и звероловы называли свой мешок со шкурками оттого, что к его горловине были пришиты «ручки», использовавшиеся в качестве завязок. И вовсе не потому, что в такую сорочку закладывалось по сорок шкурок.

О том, что число 40 на Руси когда-то играло роль «границы», говорят и некоторые связанные с ним поверья. Так, сорок первый медведь считался роковым для охотника. В связи с этим обратим внимание на символический характер названия знаменитой повести Бориса Лавренева «Сорок первый». Слово «срок» выросло из словосочетания «сё рок». Оно не слишком близкий родственник сорока. Здесь проявляется, скорее, ассоциативная параллель: рука – конечность – конец – срок (рок). Но народная традиция прочно соединила два этих слова. Русские мужчины, к примеру, до сих пор обсуждают, можно ли отмечать 40-летие. Число сорок играет важную роль в иудейской, христианской и мусульманской религиях. Но истоки его мистического почитания лежат в языческой культуре охотников Евразии.

* * *

Вернёмся теперь к обсуждению сказочных утроений. Объясняя происхождение первых числительных, мы показали, что именно «тройка» символизирует любовь, соединение мужчины и женщины. Не «двойка», когда партнеры мыслятся однотипными «единицами» и вступают в отношения, что называется, с равным весом. Женщина имеет превосходство, по крайней мере, в числовом эквиваленте. Наверное, это справедливо и в других отношениях, но мы не будем развивать эту мысль. Для нас важно зафиксировать, что число три обрело особое значение в момент появления моногамии, создания семьи. В сказках герой, как правило, сын своих родителей. Это поминается в начале повествования, даже если отец и мать не являются действующими героями. Основной сюжет волшебных сказок – поиск невесты героем. Причём суженую он ищет не в своем племени, а отправляется за тридевять земель. Следовательно, время сложения первых сказочных сюжетов об Иване (а именно он нас интересует в первую очередь) соответствует эпохе сложения межродовых общностей и межплеменных союзов. Оценим это время (весьма условно) как конец палеолита.

С точки зрения счёта выделенную роль играет, однако, не тройка, а четвёрка. Если троичность – символ духовного восхождения, гармонии и любви, то четвёрка пригодилась в первую очередь для практических дел. И если тройка подразумевала восхождение (или нисхождение) по вертикали: сравни – небесный, земной и подземный миры в мифологии, то четвёрка выходила на первый план при ориентировке на плоской земле и её геометрической разметке. «Только в керамике земледельческих племён энеолита впервые появляется и утверждается на тысячелетия принцип четырёхкратности. Узловые знаки орнамента располагались на боках сосудов таким образом, что они смотрели «на все четыре стороны». Трипольские четырёхчастные жертвенники были точно ориентированы своими четырьмя крестовинами по сторонам света, даже если это направление резко расходилось с ориентировкой стен дома. Крестообразны были не только жертвенники – знак четырёхконечного креста вписывался в солнечный диск; крестообразно располагались четыре листа в орнаменте, четыре солнца на сосуде и т. д. Число четыре занимает очень важное место в трипольском орнаменте, но не столько само по себе, сколько в качестве обозначения четырёх направлений». (Б. А. Рыбаков. Язычество древних славян).

Родившись в представлениях энеолитических земледельцев («не глубже IV тыс. до н. э.». – Б. А. Рыбаков), принцип четырёхкратности прошёл через всю позднейшую историю и дожил до наших дней. Он отражал очень важный этап в формировании сознания человека, когда фиксировались понятия сторон света и отрабатывались простейшие геометрические способы разметки засеваемого четырёхугольного поля. Тогда же родился и знаменитый коловорот – знак свастики, который арии впоследствии разнесли по всему миру. Но, несмотря на особую роль четвёрки, число «четыре» не стало сказочным. В некоторых сказках, правда, говорится, что враги грозят герою «со всех четырёх сторон», но это единичные примеры. В сказках нет змея с четырьмя головами, и герой не ищет четырёхдевятого царства. Всё это, на наш взгляд, свидетельствует, что сказочные сюжеты с присущим им пристрастием к тройке сложились ранее IV тыс. до н. э. или, по крайней мере, где-то в близкое к этому время. Так что прояснение проблемы трёхкратности в русских сказках привело нас к выводу об их глубокой древности. Не побоимся сказать, что наши волшебные сказки – древнейшие художественные тексты человечества.

Кстати, о четырёхдесяти. «Сорок» – ещё одно ритуальное число человечества – также отсутствует в русских сказках. Очевидно, его мистифицировали позже и тройки, и четвёрки. Оно используется в Ветхом Завете, но дата его создания – не ранее второй половины II тыс. до н. э. Основные (связанные с Иваном) сюжеты русских волшебных сказок к тому времени уже давно существовали. И соответственно, образ Ивана, как древнерусского бога плодородия, несравненно древнее библейских Иоаннов, будь то Иоанн Креститель или евангелист Иоанн. Академическая наука, утверждая первенство библейских персонажей, обрубает корни русской истории, отрезает её связи с древними цивилизациями. Наступит время, когда над современными глашатаями молодости русского народа будут смеяться в полный голос, и наша задача – приблизить этот час.

Интересно добавить к этому, что число сорок – одно из ключевых числительных русских былин. Одна из них прямо так и называется «Сорок калик», Илья Муромец берет «не мала шалапугу – да во сорок пуд», на голове его «да шеломчат колпак да сорока пудов», клюха у могучего Иванища, точно так же, «сорока пудов», богатырям часто противостоит именно «сорок тысячей разбойников», у матушки Дюка Степановича в Галиче «погребы, сорока-де сажён в земли копаны», Соловей Будимирович привозит «сорок сороков тут черных соболей» и т. д. Принцип троичных повторов действия присутствует в некоторых былинах, но роль тройки, по сравнению со сказками, в них несопоставимо мала. В этом смысле былины более схожи с ветхозаветными текстами, создававшимися позже наших волшебных сказок.

Время сложения цикла волшебных сказок про Ивана составило определённый период. В создании этого цикла участвовало не одно поколение волхвов. Изначально появились мифы, где действующими лицами были боги. Вследствие своей глубокой древности они не дошли до нас целиком. Но отдельные их «осколки» стали частью сказок. Отталкиваясь от анализа происхождения и роли числительных в сказках, мы датируем начало создания цикла (формирование древнейших «элементов» сказочной традиции) – IV тыс. до н. э. К этому времени следует отнести сюжеты о встрече Ивана с Бабой-Ягой и Кощеем Бессмертным. Ни с той, ни с другим Иван не сражается. Их противостояние, по существу, – это состязание в волшебстве. Был, значит, и у богов «золотой век», когда они ещё не воевали между собой.

В героических сказках «Буря богатырь, Иван коровий сын», «Иван Быкович» Иван уже сражается с Чудо-Юдами, которые предстают в виде многоглавых Змеев. Сюжет поединка героя со Змеем – общий для индоевропейцев. Отличия состоят в деталях боя и в именах сражающихся богов. На основании этого мифологи относят (условно) рождение сюжета ко времени распада индоевропейской общности. Традиционно, следуя теории Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, в качестве даты распада называют III–II тыс. до н. э. Но упомянутые авторы исходят из предположения, что прародиной индоевропейцев была Малая Азия, и потому разрушение общности, в частности, совпадает по времени с появлением на исторической сцене народа хеттов.

Мы не согласны с их точкой зрения. В нашей книге «Древние цивилизации Русской равнины» высказана и обоснована идея северной прародины индоевропейцев, охватывающей междуречье Оки и Волги и прилегающие к ней области центральной России. При таком взгляде время распада общности удревняется, ведь тем же хеттам надо было ещё добраться до Анатолии. Точно так же и арийским первопоселенцам Греции – пеласгам, обустроившимся на землях Эллады в III тыс. до н. э., нужно было время, чтобы одолеть путь от Русской равнины до Балкан. В связи с этим представляется более правильным датировать распад индоевропейского сообщества (и соответственно время происхождения сюжета о борьбе героя с чудовищем) рубежом IV–III тыс. до н. э.

Сказки не говорят о родстве Ивана и Марьи. Но в фольклорных песнях они уже выступают братом и сестрой. Имя Мария можно прочитать как «мать Ария», а потому Ивана следует причислить к числу арийских богов. Есть у него и индоарийский «брат» Индра, имя которого образовалось из словосочетания «Иван-дурак». У Индры есть оружие – ваджра, которое исследователи, теряясь в догадках относительно значения этого слова, называют палицей бога грома. Но оно читается по-русски: ваджра – это «вода и жар», дождь и молния, союз воды и огня. Чем не метафора громовержца, властителя небесных стихий?

Индоарии покинули Русскую равнину в III–II тыс. до н. э. Уже на территории Индии приблизительно в середине II тыс. до н. э. их жрецы создали «Веды» – первые книги человечества. Но сказок, похожих на наши, у индоариев нет и очень похоже, что не было. Это означает, что формирование первых волшебных сказок происходило уже после распада арийской общности, когда индоарии мигрировали на юг. Нам представляется, что наиболее вероятным временем рождения русских сказок следует назвать первую половину II тыс. до н. э. Это время наибольшего возвышения бога Ивана и проникновения его культа в Средиземноморье и Палестину под именем Йево (Яхве). Библейские Иоанны были потомками тех Иванов, которые пришли в «землю обетованную» с Русской равнины. Опять-таки, напомним, «библейское» число сорок не встречается в русских сказках, то есть наши сказки родились раньше текстов Ветхого Завета (до середины II тыс. до н. э.).

Сказки сохранили информацию о том, что Иван как верховное божество утверждался среди других богов. Бабу-Ягу и Кощея он победил, так сказать, силой магии, а с Чудом-Юдом расправился уже силой оружия. Но есть один сюжет, который можно интерпретировать как захват Иваном святилища Сварога.

В сказке про Бурю-богатыря Баба-Яга, как мать Чудо-Юд, желая отомстить за смерть сыновей, оборачивается большущей свиньей и устремляется за Иваном. Приведём ввиду важности этот сказочный фрагмент полностью:

«Приезжает Буря-богатырь Иван коровий сын в деревню; в этой деревне двенадцать кузнецов работают. Вот он крикнул-свистнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Кузнецы, кузнецы! Подите все сюда». Кузнецы услыхали, все двенадцать к нему прибежали: «Что тебе угодно?» – «Обтягивайте кузницу железным листом». Они кузницу духом обтянули. «Куйте, кузнецы, двенадцать прутьев железных да накаливайте клещи докрасна! Прибежит к вам свинья и скажет: кузнецы, кузнецы, подайте мне виноватого; не подадите мне виноватого, я вас всех и с кузней проглочу! А вы скажите: ах, матушка свинья, возьми от нас этого дурака, он давно надоел нам; только высунь язык в кузницу, мы его на язык тебе посадим».

Только успел Буря-богатырь им приказ отдать, вдруг является к ним свинья большущая и громко кричит: «Кузнецы, кузнецы! Подайте мне виноватого». Кузнецы все враз отвечали: «Матушка свинья, возьми ты от нас этого дурака, он нам давно надоел; только высунь язык в кузницу, мы тебе на язык его посадим». Свинья была проста, недогадлива, высунула язык на целую сажень; Буря-богатырь схватил её за язык горячими клещами и вскричал кузнецам: «Возьмите прутья железные, катайте её хорошенечко!» До тех пор её колотили, пока рёбра оголились. «А ну, – сказал Буря-богатырь, – возьмите-ка её подержите: дайте я попотчую!» Схватил он железный прут, как ударит её – так все рёбра пополам».

Искры, вылетающие при ковке металла, подобны звёздам, а сам Сварог олицетворяет небо. Кузница – модель Космоса, и число 12, фигурирующее в отрывке, символически указывает на это (12 месяцев в году, 12 знаков зодиака). Сам Иван кузнецом не был, кузня – не его «епархия». Но кузнецы выполняют его приказания. При этом они игнорируют угрозы Бабы-Яги, которая рассчитывает, что её приказания будут исполнены. Иван приходит в кузницу как хозяин, демонстрируя тем самым своё верховное положение по отношению к Сварогу.

Начало производства железа на Русской равнине из болотных и озёрных руд следует относить к началу второй половины II тыс. до н. э. Поэтому сам по себе этот сказочный сюжет достаточно поздний. Очень может быть, что он был добавлен в сказку даже несколько веков спустя. Но тогда это только продляет тот период, когда Иван был верховным божеством русского Олимпа.

Итак, подведём итоги. Волшебные сказки являются важнейшим источником по истории русского язычества. В них присутствуют и противостоят друг другу два поколения богов: палеолитические боги – Баба-Яга, Кощей Бессмертный и Чудо-Юдо, и неолитические божества – Иван и Марья. Первые соответствуют этапу индоевропейского единства, вторые – арийскому этапу русской истории. В «славянорусский» период власть на русском Олимпе перешла к другим богам, но волшебные сказки продолжали жить в народе. И то, что сегодня мы можем почерпнуть в них информацию многотысячелетней давности, иначе, как чудом, назвать нельзя.

Наши волшебные сказки возникли на территории Русской равнины в первой половине II тыс. до н. э., примерно в то же время, когда рождалась Средиземноморская Русь. Если про ее основателей, древнейших русов Ханаана, нам известно из египетских, хеттских документов и Библии, то об истории той части предков русского народа, внутри которой создавался слой волшебных сказок, мы письменных источников не имеем. Но, с другой стороны, наличие в то время сказочной традиции является доказательством реальности существования ее носителей. Еще Ломоносов и Татищев, основываясь на трудах античных авторов, считали русов потомками народа венетов – защитников легендарной Трои. Мы существенно уточняем их позицию, говоря, что на территорию Азии и на Ближний Восток венеты пришли с Русской равнины. При этом другая часть их народа – автохтонная, – по-прежнему проживала на своей прародине, и именно внутри этой ветви народа венетов (народа Иванов) родились и сохранялись наши сказки.

Геродот, живший в V в. до н. э., пишет о племени борис-фенитов – северных венетов («борей» – по-гречески «северный»), проживавших в Поднепровье. Так они были названы, надо думать, в противоположность венетам, мигрировавшим на юг, в Азию. Иордан говорит о проживании в IV веке в междуречье Днестра и Днепра народа антов (венетов). Примечательно, что как только пропадают здесь свидетельства об антах, так сразу же появляются упоминания русов. В VIII–X вв. в районе Среднего Дона, Северского Донца и Приазовья существовало государство, которое русские называли страна Вантит, а арабские авторы – Росский каганат. Населяли его венеты, известные русским летописцам как вятичи (переход корня «вент» в «вят» обоснован филологами). Таким образом, налицо полуторатысячелетняя история венетов на Русской равнине, начиная с V в. до н. э. Это говорят исторические источники. Информацию о более давних временах можно черпать только из мифов, сказок и героического эпоса. На основании анализа русских волшебных сказок мы предлагаем удревнить историю венетов Русской равнины еще на полторы тысячи лет. В этом предложении нет ничего крамольного, поскольку именно в это самое время их собратья являются полноправными участниками исторических событий в Палестине, Малой и Передней Азии. Надо лишь согласиться, что появились там венеты, покинув пределы Русской равнины. Да и в самом деле, откуда еще могли прийти в Палестину Иваны?..

Дорожку в Иерусалим и его пределы наши предки протоптали во времена незапамятные. И арии, и скифы оставили в истории Ближнего Востока свой яркий след. Во времена Киевской Руси русские витязи неоднократно ходили на Царьград, но так далеко не забирались. А вот во II–I тыс. до н. э. это для проторусов было нормой. В сказках эти походы еще не нашли своего отражения, что еще раз доказывает их относительную древность и автономность. А вот в былинах эти древние связи с Востоком проявляются через упоминания топонимов библейского происхождения – земля Задонская (Сидонская), горы Араратские или даже Аравийские, Фавор-гора, земля Ханаанская, Офрак или Сафат (Евфрат) река и так далее. Василий Буслаев путешествует в Еросалим-град и купается в Ёрдан-реке. Есть в сокровищнице героического эпоса и былина «Царь Соломан и Василий Окулович», которую в силу ее необычности исследователи не жалуют вниманием. А напрасно.

Начнем с того, что место действия, в отличие от других былин, в ней не уточняется:

Как за славным было да синём морем,У славного царя у Василья Окульевича…

Что это за «синёе море» в пределах Руси? Да это не иначе как море-океан русской сказочной традиции. Как и былинный князь Владимир, царь Василий Окульевич славен своими пирами:

А у него-то было заведено столованьицеНа всих на князей да на бояров,На всих могучих богатырей,На всих полениц удалыих.А ще вси-то на пиру да наедалися,Вси-то на пиру да напивалися…

Но напрасно искать упоминания конкретных богатырей или богатырш (полениц), пировавших у царя. Ни один из известных героев эпоса на пиру не присутствует. Главным же героем выступает Ивашка Поваренин по прозвищу Вор. На роль богатыря он никак не подходит, это чисто сказочный персонаж. Да и сам сюжет былины заимствован из сказок, и состоит он в поиске невесты для царя, который «холост-неженат». Только вот если в былине присутствует известная неопределенность с локализацией места действия, то родина невесты, которую предлагает украсть Ивашка, для читателя очевидна, поскольку будущей невестой является супруга царя Соломана – Соломания. Конечно, кто-то, может быть, захочет возразить, что это не тот самый царь Соломон, который правил Израилем в начале I тыс. до н. э. Но ведь должна же быть в былине хоть одна историческая деталь, ведь в противном случае она превратится в сплошную сказку. А создатели былин, надо полагать, отличали одно от другого.

В общем, можно вполне определенно утверждать, что в былине Ивашка плывет к берегам древней Палестины, хитростью увозит Соломанию, и та целых три года потом живет в счастливом браке с Василием Окульевичем. Правда, развязка у всей этой истории отнюдь не счастливая. Соломан царь Давидович приходит в страну Василия Окульевича и наказывает всех злоумышленников, включая и Соломанию, петлей. Своим финалом эта былина тоже не похожа на другие, но для нас она важна как пример текста, указывающего на существование связей между жителями Русской равнины и Ближнего Востока во времена древнего Израиля, когда русские Иваны плавали в Иерусалим. Более того, награждая царя Василия отчеством Окульевич (от санскритского «akula» – «неблагородный», «неродовитый»), создатели былины показывали, что такого рода поступки на родине царя не одобрялись.

Глава 8. Киммерийские корни Ильи Муромца

Да одно у нас на небеси-де солнце красное,Да один на Руси могуч богатырь,Да старой-де казак Илья Муромец,Да кто-де с им смее бороться,Тот боками отведает матки тун-травы.Былина «Дюк Степанович»

Илья Муромец – главный былинный богатырь. Ему посвящено наибольшее число былин. Потому и интерес к происхождению его образа и возможным историческим прототипам был и остается запредельным. Между тем, до сих пор у исследователей русского героического эпоса на этот счет не сложилось единого мнения.

В сознании русского человека образ Ильи неразрывно связан с двумя другими знаменитыми богатырями – Алешей Поповичем и Добрыней Никитичем. Этому во многом поспособствовала знаменитая картина Виктора Михайловича Васнецова «Богатыри». Традиционно всех трех витязей относят к числу старших богатырей, действовавших в одно время. И этому, казалось бы, есть объективные основания. Вот, к примеру, зачин былины «Илья Муромец и сын»:

И ай на горах-то, на горах да на высоких,На шоломе было окатистом,Эй там стоял-постоял да тонкой бел шатер,Эй тонкой бел шатер стоял, да бел полотняной.И эй во том во шатри белом полотняномИ эй тут сидит три удалых да добрых молодца:И эй во-первых-де старой казак Илья Муромец,И эй во-вторых-де Добрынюшка Никитич млад,Во-третьих-де Олёшенька Попович.Они стояли на заставы на крепкоеИ эй стерегли-берегли да красен Киев-град.Они стояли за веру за христианскую,Що за те же за церкви всё за божьи…

Какие тут могут быть возражения? Все вроде бы предельно ясно: три богатыря охраняют пределы Киева, на Руси восторжествовало христианство, и если только у каждого из персонажей былины существовал реальный исторический прототип, то вот вам и доказательство, что жили они и действовали приблизительно в одно и то же время. Однако, в отличие от Алеши и Добрыни, богатырь Илья ни разу не упоминается в летописях. Правда, еще дореволюционные ученые пробовали отождествлять Илью с героями, упоминающимися там под другими именами. В качестве возможных прототипов назывались известный по Никоновской летописи легендарный богатырь Рогдай, который в одиночку выезжал на 300 врагов и смерть которого оплакивал сам князь Владимир; суздальский посол в Константинополе Илья, упоминаемый в Лаврентьевской летописи под 1164 годом; Олег Вещий русских летописей, но все эти сопоставления были отвергнуты как необоснованные.

Уже в советское время поиски летописного прототипа Ильи продолжил академик Рыбаков. В книге «Язычество Древней Руси» он писал: «Верховного жреца, государственного «руководителя религиозной жизни» страны мы должны представлять себе похожим на летописного Добрыню, брата матери Владимира Святославича. <…> Все былины, связанные с именем Добрыни, попадут в первый, языческий раздел княжения Владимира. Время после крещения заполнится былинами с именем Ильи Муромца. Можно подумать, что главный богатырь Руси 970–980-х годов – Добрыня – крестился, приняв имя Ильи, и действовал, примерно, до 996 г. под новым христианским именем». Версия, предложенная нашим выдающимся академиком, безусловно, очень неудачная. Мало того что он ниспровергает Илью Муромца с пьедестала главного былинного богатыря, что само по себе является действием вызывающим и противоречащим былинной традиции. Выдвигая на первый план Добрыню, Рыбаков подстраивает, «подгоняет» факты летописной истории под содержательную часть былин, делает их, по существу, абсолютными историческими документами с точной датировкой времени создания. С такого рода упрощениями, конечно же, трудно согласиться. Странно, что столь уважаемый учёный решился опубликовать такую слабую гипотезу. Но в этом поучительном заблуждении нам важно выделить другое обстоятельство: фактически академик признал невозможность связать образ Ильи Муромца с каким-либо историческим лицом, зафиксированным летописями.

Хорошо, но как же быть тогда с мощами Муромского богатыря, сохраняемыми нашей Церковью, возведшей его в ранг святых? Но и тут история весьма темная и запутанная. Предоставим слово Льву Прозорову, автору книги «Богатырская Русь»: «Жизнь этого «святого», чьи «мощи» недавно были перевезены «на родину», в Муром, церковь относит к двенадцатому веку. Однако жития его, что показательно и что признают даже церковные авторы, не существует. В «Киево-Печерском патерике», подробно описывающем жизнь обители в том самом двенадцатом столетии, нет и намека на пребывание там Муромского богатыря – хотя жизнеописания гораздо менее примечательных иноков дотошно пересказываются на десятках страниц. <…> Первые известия о богатырских мощах в Киево-Печерской лавре также не называют их обладателя Муромцем. Посол австрийского императора Рудольфа II к запорожцам, иезуит Эрих Лясотта, первый описывает в 1594 году останки «исполина Ильи Моровлина». Двадцатью годами ранее, вне связи с мощами и лаврой, оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский в письме Троцкому кастеляну Остафию Воловичу упоминает былинного богатыря Илью Муравленина». Как видим, под вопросом не только сам факт существования святого, но и форма его полного имени. В двух прозвищах Ильи одинакова лишь корневая основа.

Понятное дело, до сведения широких масс все эти недоразумения не доносятся. В Муроме установлен памятник богатырю, к нему водят экскурсии, укрепляя патриотический дух нации, и это, по большому счёту, прекрасно. Но подлинная правда о происхождении образа нашего великого богатыря при этом уходит на задний план. А ведь в том же XII веке простой народ отождествлял покойного «инока» со знаменитым богатырем Чоботком. Прозвище «Чоботок» (сапожок), по сведениям Лясоты, было присвоено ему оттого, что, будучи застигнут врагами безоружным, богатырь смог отбиться от них одним сапогом. Телосложения Чоботок был крепкого, рост его составлял 178 см, а погиб он от колотой раны, нанесенной в область сердца. На протяжении столетий мощи Чоботка-Ильи Муромца в открытом гробу выставлялись на всеобщее обозрение как одно из свидетельств святости древних обитателей монастыря. Вместе с другими погребенными в Киевских пещерах монахами в XVII веке он удостоился канонизации. Илья Муромец – единственный герой русского эпоса, причисленный к лику святых (князь Владимир Святославич тоже был канонизирован, но не как былинный герой). В православных календарях память «преподобного Ильи Муромца в XII в. бывшего» отмечается 1 января.

Следуя тексту былин, традиционно принимают, что Илья Муромец родился в селе Карачарове, находящемся неподалеку от Мурома. Жители села с давних пор указывали место, где стояла изба Ильи, а также рассказывали, что часовни в их округе возводились над родниками, которые богатырский конь выбивал из земли своими копытами. Однако известный исследователь былин В. Ф. Миллер еще в XIX веке обратил внимание, что название «малой родины» богатыря в былинах («село Карачарово», «Карачаево», «Карачево») близко по звучанию с названием старинного русского города Карачева Брянской области. Его жители, как и муромцы, тоже считали Илью своим земляком. Здесь богатырь, уверяли они, сразился с Соловьем, и в качестве важнейшего доказательства своей правоты демонстрировали пень, оставшийся от девяти дубов, на которых сидел разбойник. К этому важно добавить, что в рукописях XVIII века, содержащих прозаические пересказы былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике, богатырь назван Муравцем, уроженцем города Морова. На основании всего этого В. Ф. Миллер предположил, что город Муром в былинах явился как замена города Моровска Черниговского княжества. В пределах древней Черниговской земли находился и город Карачев, и река Смородинная, а сам Чернигов чаще других городов упоминается в былине о Муромце и Соловье. Популярность образа Ильи Муромца в белорусских сказках, отличающихся большой архаичностью, также делает вероятным предположение о более ранней привязке к этому ареалу. Именно здесь, в южной Руси, по мысли ученого, начал формироваться былинный цикл о славном воине-победителе, и лишь потом былины о Муромце «перекочевали» на север.

Лев Прозоров выдвигает даже предположительный сценарий, как это могло произойти. Он пишет: «Еще в конце XIX – начале XX века русские ученые Д. И. Иловайский и Б. М. Соколов убедительно доказали, что причиной превращения Муравленина в крестьянского сына Муромца стало появление в начале XVII века сподвижника Ивана Болотникова, казака-самозванца Илейки Иванова сына Муромца, выдававшего себя за несуществующего «царевича Петра». Многочисленные местные муромские легенды, связывающие названия урочищ, возникновение родников и пригорков с деятельностью Ильи Муромца, изначально, видимо, посвящались разбойному казаку. <…> Вот про других былинных богатырей – Алешу, Добрыню, Святогора и прочих – подобных легенд нет, и муромские предания о ключе, забившем из-под копыт коня Ильи, или о холме, вставшем там, где он бросил шапку, примыкают не к былинам, а к разбойничьим историям. И только позднее их связали с былинным тезкой-самозванцем. Сам же богатырь много древнее (выделено мной. – А. А.)». Но что значит «много древнее»? К какому историческому времени можно отнести рождение его образа?