На земле
– «Забилась в угол, глядишь упрямо…Скажи, согласна? Мы ждем давно».– «Ах, я не знаю. Оставьте, мама!Оставьте, мама. Мне все равно!»Последнее слово
О будь печальна, будь прекрасна,Храни в душе осенний сад!Пусть будет светел твой закат,Ты над зарей была не властна.Такой как ты нельзя обидеть:Суровый звук – порвется нить!В земле
– «Не тяжки ль вздохи усталой груди?В могиле тесной всегда ль темно?»– «Ах, я не знаю. Оставьте, люди!Оставьте, люди! Мне все равно!»Над землей
– «Добро любила ль, всем сердцем, страстно?Зло – возмущало ль тебя оно?»– «О Боже правый, со всем согласна!Я так устала. Мне все равно!»Даме с камелиями
Все твой путь блестящей залой зла,Маргарита, осуждают смело.В чем вина твоя? Грешило тело!Душу ты – невинной сберегла.Одному, другому, всем равно,Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.Этой горестной полуулыбкойТы оплакала себя давно.Кто поймет? Рука поможет чья?Всех одно пленяет без изъятья!Вечно ждут раскрытые объятья,Вечно ждут: «Я жажду! Будь моя!»День и ночь признаний лживых яд…День и ночь, и завтра вновь, и снова!Говорил красноречивей словаТемный взгляд твой, мученицы взгляд.Все тесней проклятое кольцо,Мстит судьба богине полусветской…Нежный мальчик вдруг с улыбкой детскойЗаглянул тебе, грустя, в лицо…О любовь! Спасает мир – она!В ней одной спасенье и защита.Все в любви. Спи с миром, Маргарита…Все в любви… Любила – спасена!Жертвам школьных сумерок
Милые, ранние веточки,Гордость и счастье земли,Деточки, грустные деточки,О, почему вы ушли?Думы смущает заветныеВаш неуслышанный стон.Сколько-то листья газетныеКроют безвестных имен!..Губы, теперь онемелые,Тихо шепнули: «Не то…»Смерти довериться, смелые,Что вас заставило, что?Ужас ли дум неожиданных,Душу зажегший вопрос,Подвигов жажда ль невиданных,Или предчувствие гроз, –Спите в покое чарующем!Смерть хороша – на заре!Вспомним о вас на пирующем,Бурно-могучем костре.– Правы ли на смерть идущие?Вечно ли будет темно?Это узнают грядущие,Нам это знать – не дано.Сереже
Ты не мог смирить тоску свою,Победив наш смех, что ранит, жаля.Догорев, как свечи у рояля,Всех светлей проснулся ты в раю.И сказал Христос, отец любви:«По тебе внизу тоскует мама,В ней душа грустней пустого храма,Грустен мир. К себе ее зови».С той поры, когда желтеет лес,Вверх она, сквозь листьев позолоту,Все глядит, как будто ищет что-тоВ синеве темнеющих небес.И когда осенние цветыЛьнут к земле, как детский взгляд без смеха,С ярких губ срывается, как эхо,Тихий стон: «Мой мальчик, это ты!»О, зови, зови сильней ее!О земле, где все – одна тревогаИ о том, как дивно быть у Бога,Все скажи, – ведь дети знают все!Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,Ты ушел, сомнений не тревожа…Ты ушел… Ты мудрый был, Сережа!В мире грусть. У Бога грусти нет!Дортуар весной
Анне Ланиной
О весенние сны в дортуаре,О блужданье в раздумье средь спящих.Звук шагов, как нарочно, скрипящих,И тоска, и мечты о пожаре.Неспокойны уснувшие лица,Газ заботливо кем-то убавлен,Воздух прян и как будто отравлен,Дортуар – как большая теплица.Тихи вздохи. На призрачном светеВсе бледны. От тоски ль ожиданья,Оттого ль, что солгали гаданья,Но тревожны уснувшие дети.Косы длинны, а руки так тонки!Бред внезапный: «От вражеских пушекВойско турок…» Недвижны иконки,Что склонились над снегом подушек.Кто-то плачет во сне, не упрямо…Так слабы эти детские всхлипы!Снятся девочке старые липыИ умершая, бледная мама.Расцветает в душе небылица.Кто там бродит? Неспящая поздно?Иль цветок, воскресающий грозно,Что сгубила весною теплица?Первое путешествие
– «Плывите!» молвила Весна.Ушла земля, сверкнула пена,Диван-корабль в озерах снаПомчал нас к сказке Андерсена.Какой-то добрый ЧародейЕго из вод направил сонныхВ страну гигантских орхидей,Печальных глаз и рощ лимонных.Мы плыли мимо берегов,Где зеленеет Пальма Мира,Где из спокойных жемчуговДворцы, а башни из сапфира.Исчез последний снег зимы,Нам цвел душистый снег магнолий.Куда летим? Не знали мы!Да и к чему? Не все равно ли?Тянулись гибкие цветы,Как зачарованные змеи,Из просветленной темнотыМигали хитрые пигмеи…Последний луч давно погас,В краях последних тучек тая,Мелькнуло облачко-Пегас,И рыб воздушных скрылась стая,И месяц меж стеблей травыМелькнул в воде, как круг эмали…Он был так близок, но, увы –Его мы в сети не поймали!Под пестрым зонтиком чудес,Полны мечтаний затаенных,Лежали мы и страх исчезПод взором чьих-то глаз зеленых.Лилось ручьем на берегахВино в хрустальные графины,Служили нам на двух ногахКиты и грузные дельфины…Вдруг – звон! Он здесь! Пощады нет!То звон часов протяжно-гулок!Как, это папин кабинет?Диван? Знакомый переулок?Уж утро брезжит! Боже мой!Полу во сне и полу-бдеяПо мокрым улицам домойМы провожали Чародея.Второе путешествие
Нет возврата. Уж поздно теперь.Хоть и страшно, хоть грозный и темный ты,Отвори нам желанную дверь,Покажи нам заветные комнаты.Красен факел у негра в руках,Реки света струятся зигзагами…Клеопатра ли там в жемчугах?Лорелея ли с рейнскими сагами?Может быть… – отворяй же скорейТайным знаком серебряной палочки! –Там фонтаны из слез матерей?И в распущенных косах русалочки?Не горящие жаждой уснуть –Как несчастны, как жалко-бездомны те!Дай нам в душу тебе заглянутьВ той лиловой, той облачной комнате!Летом
– «Ася, поверьте!» и что-то дрожитВ Гришином деланном басе.Ася лукава и дальше бежит…Гриша – мечтает об Асе.Шепчутся листья над ним с ветерком,Клонятся трепетной нишей…Гриша глаза вытирает тайком,Ася – смеется над Гришей!Самоубийство
Был вечер музыки и ласки,Все в дачном садике цвело.Ему в задумчивые глазкиВзглянула мама так светло!Когда ж в пруду она исчезлаИ успокоилась вода,Он понял – жестом злого жезлаЕе колдун увлек туда.Рыдала с дальней дачи флейтаВ сияньи розовых лучей…Он понял – прежде был он чей-то,Теперь же нищий стал, ничей.Он крикнул: «Мама!», вновь и снова,Потом пробрался, как в бреду,К постельке, не сказав ни словаО том, что мамочка в пруду.Хоть над подушкою икона,Но страшно! – «Ах, вернись домой!»…Он тихо плакал. Вдруг с балконаРаздался голос: «Мальчик мой!»В изящном узеньком конвертеНашли ее «прости»: «ВсегдаЛюбовь и грусть – сильнее смерти».Сильнее смерти… Да, о да!..Вокзальный силуэт
Не знаю вас и не хочуТерять, узнав, иллюзий звездных.С таким лицом и в худших безднахБывают преданны лучу.У всех, отмеченных судьбой,Такие замкнутые лица.Вы непрочтенная страницаИ, нет, не станете рабой!С таким лицом рабой? О, нет!И здесь ошибки нет случайной.Я знаю: многим будут тайнойВаш взгляд и тонкий силуэт,Волос тяжелое кольцоИз-под наброшенного шарфа(Вам шла б гитара или арфа)И ваше бледное лицо.Я вас не знаю. Может бытьИ вы как все любезно-средни…Пусть так! Пусть это будут бредни!Ведь только бредней можно жить!Быть может, день недалеко,Я все пойму, что неприглядно…Но ошибаться – так отрадно!Но ошибиться – так легко!Слегка за шарф держась рукой,Там, где свистки гудят с тревогой,Стояли вы загадкой строгой.Я буду помнить вас – такой.«Как простор наших горестных нив…»
Как простор наших горестных нив,Вы окутаны грустною дымкой;Вы живете для всех невидимкой,Слишком много в груди схоронив.В вас певучий и мерный отлив,Не сродни вам с людьми поединки,Вы живете, с кристальностью льдинкиБесконечную ласковость слив.Я люблю в вас большие глаза,Тонкий профиль задумчиво-четкий,Ожерелье на шее, как четки,Ваши речи – ни против, ни за…Из страны утомленной луныВы спустились на тоненькой нитке.Вы, как все самородные слитки,Так невольно, так гордо скромны.За отливом приходит прилив,Тая, льдинки светлее, чем слезки,Потухают и лунные блестки,Замирает и лучший мотив…Вы ж останетесь той, что теперь,На огне затаенном сгорая…Вы чисты, и далекого раяВам откроется светлая дверь!Нине
К утешениям друга-рояляТы ушла от излюбленных книг.Чей-то шепот в напевах возник,Беспокоя тебя и печаля.Те же синие летние дни,Те же в небе и звезды и тучки…Ты сомкнула усталые ручки,И лицо твое, Нина, в тени.Словно просьбы застенчивой ради,Повторился последний аккорд.Чей-то образ из сердца не стерт!..Все как прежде: портреты, тетради,Грустных ландышей в вазе цветы,Там мирок на диване кошачий…В тихих комнатках маленькой дачиВсе как прежде. Как прежде и ты.Детский взор твой, что грустно тревожит,Я из сердца, о нет, не сотру.Я любила тебя как сеструИ нежнее, и глубже, быть может!Как сестру, а теперь вдалеке,Как царевну из грез Андерсена…Здесь, в Париже, где катится Сена,Я с тобою, как там. на Оке.Пусть меж нами молчанья равнинаИ запутанность сложных узлов.Есть напевы, напевы без слов,О любимая, дальняя Нина!В париже
Дома до звезд, а небо ниже,Земля в чаду ему близка.В большом и радостном ПарижеВсе та же тайная тоска.Шумны вечерние бульвары,Последний луч зари угас,Везде, везде все пары, пары,Дрожанье губ и дерзость глаз.Я здесь одна. К стволу каштанаПрильнуть так сладко голове!И в сердце плачет стих РостанаКак там, в покинутой Москве.Париж в ночи мне чужд и жалок,Дороже сердцу прежний бред!Иду домой, там грусть фиалокИ чей-то ласковый портрет.Там чей-то взор печально-братский.Там нежный профиль на стене.Rostand и мученик РейхштадтскийИ Сара – все придут во сне!В большом и радостном ПарижеМне снятся травы, облака,И дальше смех, и тени ближе,И боль как прежде глубока.В шенбрунне
Нежен первый вздох весны,Ночь тепла, тиха и лунна.Снова слезы, снова сныВ замке сумрачном Шенбрунна.Чей-то белый силуэтНад столом поникнул ниже.Снова вздохи, снова бред:«Марсельеза! Трон!.. В Париже…»Буквы ринулись с страниц,Строчка – полк. Запели трубы…Капли падают с ресниц,«Вновь с тобой я!» шепчут губы.Лампы тусклый полусветМеркнет, ночь зато светлее.Чей там грозный силуэтВырос в глубине аллеи?…Принц австрийский? Это роль!Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?Нет, он маленький король!– «Император, сын любимый!Мчимся! Цепи далеки,Мы свободны. Нету плена.Видишь, милый, огоньки?Слышишь всплески? Это Сена!»Как широк отцовский плащ!Конь летит, огнем объятый.«Что рокочет там, меж чащ?Море, что ли?» – «Сын, – солдаты!»– «О, отец! Как ты горишь!Погляди, а там направо, –Это рай?» – «Мой сын – Париж!»– «А над ним склонилась?» – «Слава».В ярком блеске Тюилери,Развеваются знамена.– «Ты страдал! Теперь цари!Здравствуй, сын Наполеона!»Барабаны, звуки струн,Все в цветах… Ликуют дети…Все спокойно. Спит Шенбрунн.Кто-то плачет в лунном свете.Kamepata
«Au moment ou je me disposals a monter l'escalier, voila qu'une femme, envelopee dans un manteau, me saisit vivement la main et l'embrassa».
Prokesh-Osten. «Mes relations avec le due de Reichstadt».Его любя сильней, чем брата,– Любя в нем род, и трон, и кровь, –О, дочь Элизы, Камерата,Ты знала, как горит любовь.Ты вдруг, не венчана обрядом,Без пенья хора, мирт и лент,Рука с рукой вошла с ним рядомВ прекраснейшую из легенд.Благословив его на муку,Склонившись, как идут к гробам,Ты, как святыню, принца руку,Бледнея, поднесла к губам.И опустились принца веки,И понял он без слов, в тиши,Что этим жестом вдруг навекиСоединились две души.Что вам Ромео и Джульетта,Песнь соловья меж темных чащ!Друг другу вняли – без обетаМундир как снег и черный плащ.И вот, великой силой жеста,Вы стали до скончанья летЖених и бледная невеста,Хоть не был изречен обет.Стоите: в траурном наряде,В волнах прически темной – ты,Он – в ореоле светлых прядей,И оба дети, и цветы.Вас не постигнула расплата,Затем, что в вас – дремала кровь.О, дочь Элизы, Камерата,Ты знала, как горит любовь!Расставание
Твой конь, как прежде, вихрем скачетПо парку позднею порой…Но в сердце тень, и сердце плачет,Мой принц, мой мальчик, мой герой.===Мне шепчет голос без названья:– «Ах, гнета грезы – не снести!»Пред вечной тайной расставаньяПрими, о принц, мое прости.===О сыне Божьем эти строфы:Он, вечно-светел, вечно-юн,Купил бессмертье днем Голгофы,Твоей Голгофой был Шенбрунн.===Звучали мне призывом БогаТвоих крестин колокола…Я отдала тебе – так много!Я слишком много отдала!===Теперь мой дух почти спокоен,Его укором не смущай…Прощай, тоской сраженный воин,Орленок раненый, прощай!===Ты был мой бред светло-немудрый,Ты сон, каких не будет вновь…Прощай, мой герцог светлокудрый,Моя великая любовь!Колдунья
Я – Эва, и страсти мои велики:Вся жизнь моя страстная дрожь!Глаза у меня огоньки-угольки,А волосы спелая рожь,И тянутся к ним из хлебов васильки.Загадочный век мой – хорош.Видал ли ты эльфов в полночную тьмуСквозь дым лиловатый костра?Звенящих монет от тебя не возьму, –Я призрачных эльфов сестра…А если забросишь колдунью в тюрьму,То гибель в неволе быстра!Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,С утеса стремящийся вниз.От глаз моих темных, от дерзких речейК невесте любимой вернись!Я, Эва, как ветер, а ветер – ничей…Я сон твой. О рыцарь, проснись!Аббаты, свершая полночный дозор,Сказали: «Закрой свою дверьБезумной колдунье, чьи речи позор.Колдунья лукава, как зверь!»– Быть может и правда, но темен мой взор,Я тайна, а тайному верь!В чем грех мой? Что в церкви слезам не учусь,Смеясь наяву и во сне?Поверь мне: я смехом от боли лечусь,Но в смехе не радостно мне!Прощай же, мой рыцарь, я в небо умчусьСегодня на лунном коне!Асе
Гул предвечерний в заре догорающейВ сумерках зимнего дня.Третий звонок. Торопись, отъезжающий,Помни меня!Ждет тебя моря волна изумрудная,Всплеск голубого весла,Жить нашей жизнью подпольною, трудноюТы не смогла.Что же, иди, коль борьба наша мрачнаяВ наши ряды не зовет,Если заманчивей влага прозрачная,Чаек сребристых полет!Солнцу горячему, светлому, жаркомуТы передай мой привет.Ставь свой вопрос всему сильному, яркому –Будет ответ!Гул предвечерний в заре догорающейВ сумерках зимнего дня.Третий звонок. Торопись, отъезжающий,Помни меня!(Шуточное стихотворение)
Придет весна и вновь заглянетМне в душу милыми очами,Опять на сердце легче станет,Нахлынет счастие – волнами.Как змейки быстро зазмеятсяВсе ручейки вдоль грязных улицев,Опять захочется смеятьсяНад глупым видом сытых курицев.А сыты курицы – те люди,Которым дела нет до солнца,Сидят, как лавочники – пудыИ смотрят в грязное оконце.Шарманка весной
– «Herr Володя, глядите в тетрадь!»– «Ты опять не читаешь, обманщик?Погоди, не посмеет игратьNimmer mehr этот гадкий шарманщик!»Золотые дневные лучиТеплой ласкою травку согрели.– «Гадкий мальчик, глаголы учи!»– О, как трудно учиться в апреле!..Наклонившись, глядит из окнаГувернантка в накидке лиловой.Fraulein Else сегодня грустна,Хоть и хочет казаться суровой.В ней минувшие грезы свежатЭти отклики давних мелодий,И давно уж слезинки дрожатНа ресницах больного Володи.Инструмент неуклюж, неказист:Ведь оплачен сумой небогатой!Все на воле: жилец-гимназист,И Наташа, и Дорик с лопатой,И разносчик с тяжелым лотком,Что торгует внизу пирожками…Fraulein Else закрыла платкомИ очки, и глаза под очками.Не уходит шарманщик слепой,Легким ветром колеблется штора,И сменяется: «Пой, птичка, пой»Дерзким вызовом Тореадора.Fraulein плачет: волнует игра!Водит мальчик пером по бювару.– «Не грусти, lieber Junge. – пораНам гулять по Тверскому бульвару.Ты тетрадки и книжечки спрячь!»– «Я конфет попрошу у Алеши!Fraulein Else, где черненький мяч?Где мои, Fraulein Else, калоши?»Не осилить тоске леденца!О великая жизни приманка!На дворе без надежд, без концаЗаунывно играет шарманка.Людовик xvii
Отцам из роз венец, тебе из терний,Отцам – вино, тебе – пустой графин.За их грехи ты жертвой пал вечерней,О на заре замученный дофин!Не сгнивший плод – цветок неживше-свежийВтоптала в грязь народная гроза.У всех детей глаза одни и те же:Невыразимо-нежные глаза!Наследный принц, ты стал курить из трубки,В твоих кудрях мятежников колпак,Вином сквернили розовые губки,Дофина бил сапожника кулак.Где гордый блеск прославленных столетий?Исчезло все, развеялось во прах!За все терпели маленькие дети:Малютка-принц и девочка в кудрях.Но вот настал последний миг разлуки.Чу! Чья-то песнь! Так ангелы поют…И ты простер слабеющие рукиТуда наверх, где странникам – приют.На дальний путь доверчиво вступая,Ты понял, принц, зачем мы слезы льем,И знал, под песнь родную засыпая,Что в небесах проснешься – королем.На скалах
Он был синеглазый и рыжий,(Как порох во время игры!)Лукавый и ласковый. Мы жеДве маленьких русых сестры.Уж ночь опустилась на скалы,Дымится над морем костер,И клонит Володя усталыйГоловку на плечи сестер.А сестры уж ссорятся в злобе:«Он – мой!» – «Нет – он мой!» – «Почему ж?»Володя решает: «Вы обе!Вы – жены, я – турок, ваш муж».Забыто, что в платьицах дыры,Что новый костюмчик измят.Как скалы заманчиво-сыры!Как радостно пиньи шумят!Обрывки каких-то мелодийИ шепот сквозь сон: «Нет, он мой!»– «Домой! Ася, Муся, Володя!»– Нет, лучше в костер, чем домой!За скалы цепляются юбки,От камешков рвется карман.Мы курим – как взрослые – трубки,Мы – воры, а он атаман.Ну, как его вспомнишь без боли,Товарища стольких побед?Теперь мы большие и болеНе мальчики в юбках, – о нет!Но память о нем мы уносимНа целую жизнь. Почему?– Мне десять лет было, ей восемь,Одиннадцать ровно ему.Дама в голубом
Где-то за лесом раскат грозовой,Воздух удушлив и сух.В пышную траву ушел с головойМаленький Эрик-пастух.Темные ели, клонясь от жары,Мальчику дали приют.Душно… Жужжание пчел, мошкары,Где-то барашки блеют.Эрик задумчив: – «Надейся и верь,В церкви аббат поучал.Верю… О Боже… О, если б теперьКолокол вдруг зазвучал!»Молвил – и видит: из сумрачных чащДама идет через луг:Легкая поступь, синеющий плащ,Блеск ослепительный рук;Резвый поток золотистых кудрейЗыблется, ветром гоним.Ближе, все ближе, ступает быстрей,Вот уж склонилась над ним.– «Верящий чуду не верит вотще,Чуда и радости жди!»Добрая дама в лазурном плащеКрошку прижала к груди.Белые розы, орган, торжество,Радуга звездных колонн…Эрик очнулся. Вокруг – никого,Только барашки и он.В небе незримые колоколаПели-звенели: бим-бом…Понял малютка тогда, кто былаДама в плаще голубом.В ouchy
Держала мама наши руки,К нам заглянув на дно души.О, этот час, канун разлуки,О предзакатный час в Ouchy!– «Все в знаньи, скажут вам науки,Не знаю… Сказки – хороши!»О эти медленные звуки,О эта музыка в Ouchy!Мы рядом. Вместе наши руки.Нам грустно. Время, не спеши!..О этот час, преддверье муки,О вечер розовый в Ouchy!Акварель
Амбразуры окон потемнели,Не вздыхает ветерок долинный,Ясен вечер; сквозь вершину елиКинул месяц первый луч свой длинный.Ангел взоры опустил святые,Люди рады тени промелькнувшей,И спокойны глазки золотыеНежной девочки, к окну прильнувшей.Сказочный Шварцвальд
Ты, кто муку видишь в каждом миге,Приходи сюда, усталый брат!Все, что снилось, сбудется, как в книге –Темный Шварцвальд сказками богат!Все людские помыслы так мелкиВ этом царстве доброй полумглы.Здесь лишь лани бродят, скачут белки…Пенье птиц… Жужжание пчелы…Погляди, как скалы эти хмуры,Сколько ярких лютиков в траве!Белые меж них гуляют курыС золотым хохлом на голове.На поляне хижина-игрушкаМирно спит под шепчущий ручей.Постучишься – ветхая старушкаВыйдет, щурясь от дневных лучей.Нос как клюв, одежда земляная,Золотую держит нить рука, –Это Waldfrau, бабушка лесная,С колдовством знакомая слегка.Если добр и ласков ты, как дети,Если мил тебе и луч, и куст,Все, что встарь случалося на свете,Ты узнаешь из столетних уст.Будешь радость видеть в каждом миге,Все поймешь: и звезды, и закат!Что приснится, сбудется, как в книге, –Темный Шварцвальд сказками богат!Как мы читали «Lichtenstein»
Тишь и зной, везде синеют сливы,Усыпительно жужжанье мух,Мы в траве уселись, молчаливы,Мама Lichtenstein читает вслух.В пятнах губы, фартучек и платье,Сливу руки нехотя берут.Ярким золотом горит распятьеТам, внизу, где склон дороги крут.Ульрих – мой герой, а Георг – Асин,Каждый доблестью пленить сумел:Герцог Ульрих так светло-несчастен,Рыцарь Георг так влюбленно-смел!Словно песня – милый голос мамы,Волшебство творят ее уста.Ввысь уходят ели, стройно-прямы,Там, на солнце, нежен лик Христа…Мы лежим, от счастья молчаливы,Замирает сладко детский дух.Мы в траве, вокруг синеют сливы,Мама Lichtenstein читает вслух.Отъезд
Повсюду листья желтые, водаПрозрачно-синяя. Повсюду осень, осень!Мы уезжаем. Боже, как всегдаОтъезд сердцам желанен и несносен!Чуть вдалеке раздастся стук колес, –Четыре вздрогнут детские фигуры.Глаза Марилэ не глядят от слез,Вздыхает Карл, как заговорщик, хмурый.Мы к маме жмемся: «Ну зачем отъезд?Здесь хорошо!» – «Ах, дети, вздохи лишни».Прощайте, луг и придорожный крест,Дорога в Хорбен… Вы, прощайте, вишни,Что рвали мы в саду, и сеновал,Где мы, от всех укрывшись, их съедали…(Какой-то крик… Кто звал? Никто не звал!)И вы, Шварцвальда золотые дали!Марилэ пишет мне стишок в альбом,Глаза в слезах, а буквы кривы-кривы!Хлопочет мама; в платье голубомМелькает Ася с Карлом там, у ивы.О на крыльце последний шепот наш!О этот плач о промелькнувшем лете!Какой-то шум. Приехал экипаж.– «Скорей, скорей! Мы опоздаем, дети!»– «Марилэ, друг, пиши мне!» Ах, не то!Не это я сказать хочу! Но что же?– «Надень берет!» – «Не раскрывай пальто!»– «Садитесь, ну?» и папин голос строже.Букет сует нам Асин кавалер,Сует Марилэ плитку шоколада…Последний миг… – «Nun, kann es losgehn, Herr?»[1]Погибло все. Нет, больше жить не надо!Мы ехали. Осенний вечер блек.Мы, как во сне, о чем-то говорили…Прощай, наш Карл, шварцвальдский паренек!Прощай, мой друг, шварцвальдская Марилэ!Книги в красном переплете
Из рая детского житьяВы мне привет прощальный шлете,Неизменившие друзьяВ потертом, красном переплете.Чуть легкий выучен урок,Бегу тотчас же к вам бывало.– «Уж поздно!» – «Мама, десять строк!»…Но к счастью мама забывала.Дрожат на люстрах огоньки…Как хорошо за книгой дома!Под Грига, Шумана и КюиЯ узнавала судьбы Тома.Темнеет… В воздухе свежо…Том в счастье с Бэкки полон веры.Вот с факелом Индеец ДжоБлуждает в сумраке пещеры…Кладбище… Вещий крик совы…(Мне страшно!) Вот летит чрез кочкиПриемыш чопорной вдовы,Как Диоген живущий в бочке.Светлее солнца тронный зал,Над стройным мальчиком – корона…Вдруг – нищий! Боже! Он сказал:«Позвольте, я наследник трона!»Ушел во тьму, кто в ней возник.Британии печальны судьбы…– О, почему средь красных книгОпять за лампой не уснуть бы?О золотые времена,Где взор смелей и сердце чище!О золотые имена:Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!Инцидент за супом
– «За дядю, за тетю, за маму, за папу»…– «Чтоб Кутику Боженька вылечил лапу»…– «Нельзя баловаться, нельзя, мой пригожий!».(Уж хочется плакать от злости Сереже.)– «Не плачь, и на трех он на лапах поскачет».Но поздно: Сереженька-первенец – плачет!Разохалась тетя, племянника радиУсидчивый дядя бросает тетради,Отец опечален: семейная драма!Волнуется там, перед зеркалом, мама…– «Ну, нянюшка, дальше! Чего же вы ждете?»– «За папу, за маму, за дядю, за тетю»…Мама за книгой
…Сдавленный шепот… Сверканье кинжала.– «Мама, построй мне из кубиков домик!»Мама взволнованно к сердцу прижалаМаленький томик.…Гневом глаза загорелись у графа:«Здесь я, княгиня, по благости рока!»– «Мама, а в море не тонет жирафа?»Мама душою – далеко!– «Мама, смотри: паутинка в котлете!»В голосе детском упрек и угроза.Мама очнулась от вымыслов: дети –Горькая проза!Пробужденье
Холодно в мире! ПостельОсенью кажется раем.Ветром колеблется хмель,Треплется хмель над сараем;Дождь повторяет: кап-кап,Льется и льется на дворик…Свет из окошка – так слаб!Детскому сердцу – так горек!Братец в раздумий третСонные глазки ручонкой:Бедный разбужен! ЧередЗа баловницей сестренкой.Мыльная губка и тазВ темном углу – наготове.Холодно! Кукла без глазМрачно нахмурила брови:Куколке солнышка жаль!В зале – дрожащие звуки…Это тихонько рояльТронули мамины руки.Утомленье
Жди вопроса, придумывай числа…Если думать – то где же игра?Даже кукла нахмурилась кисло…Спать пора!В зале страшно: там ведьмы и чертиПоявляются все вечера.Папа болен, мама в концерте…Спать пора!Братец шубу надел наизнанку,Рукавицы надела сестра,– Но устанешь пугать гувернантку…Спать пора!Ах, без мамы ни в чем нету смысла!Приуныла в углах детвора,Даже кукла нахмурилась кисло…Спать пора!Баловство
В темной гостиной одиннадцать бьет.Что-то сегодня приснится?Мама-шалунья уснуть не дает!Эта мама совсем баловница!Сдернет, смеясь, одеяло с плеча,(Плакать смешно и стараться!)Дразнит, пугает, смешит, щекочаПолусонных сестрицу и братца.Косу опять распустила плащом,Прыгает, точно не дама…Детям она не уступит ни в чем,Эта странная девочка-мама!Скрыла сестренка в подушке лицо,Глубже ушла в одеяльце,Мальчик без счета целует кольцоЗолотое у мамы на пальце…Лучший союз
Ты с детства полюбила тень,Он рыцарь грезы с колыбели.Вам голубые птицы пелиО встрече каждый вешний день.Вам мудрый сон сказал украдкой:– «С ним-лишь на небе!» – «Здесь – не с ней!»Уж с колыбельных нежных днейВы лучшей связаны загадкой.Меж вами пропасть глубока,Но нарушаются запретыВ тот час, когда не спят портреты,И плачет каждая строка.Он рвется весь к тебе, а тыК нему протягиваешь руки,Но ваши встречи – только муки,И речью служат вам цветы.Ни страстных вздохов, ни смятенийПустым, доверенных, словам!Вас обручила тень, и вамСвященны в жизни – только тени.Сара в версальском монастыре
Голубей над крышей вьется пара,Засыпает монастырский сад.Замечталась маленькая СараНа закат.Льнет к окну, лучи рукою ловит,Как былинка нежная слаба,И не знает крошка, что готовитЕй судьба.Вся застыла в грезе молчаливой,От раздумья щечки розовей,Вьются кудри золотистой гривойДо бровей.На губах улыбка бродит редко,Чуть звенит цепочкою браслет, –Все дитя как будто статуэткаДавних лет.Этих глаз синее не бывает!Резкий звук развеял пенье чар:То звонок воспитанниц сзываетВ дортуар.Подымает девочку с окошка,Как перо, монахиня-сестра.Добрый голос шепчет: «Сара-крошка,Спать пора!»Село солнце в медленном пожаре,Серп луны прокрался из-за туч,И всю ночь легенды шепчет СареЛунный луч.Маленький паж
Этот крошка с душой безутешнойБыл рожден, чтобы рыцарем пастьЗа улыбку возлюбленной дамы.Но она находила потешной,Как наивные драмы,Эту детскую страсть.Он мечтал о погибели славной,О могуществе гордых царейТой страны, где восходит светило.Но она находила забавнойЭту мысль и твердила:– «Вырастай поскорей!»Он бродил одинокий и хмурыйМеж поникших, серебряных трав,Все мечтал о турнирах, о шлеме…Был смешон мальчуган белокурыйИзбалованный всемиЗа насмешливый нрав.Через мостик склонясь над водою,Он шепнул (то последний был бред!)– «Вот она мне кивает оттуда!»Тихо плыл, озаренный звездою,По поверхности прудаТемно-синий берет.Этот мальчик пришел, как из грезы,В мир холодный и горестный наш.Часто ночью красавица внемлет,Как трепещут листвою березыНад могилой, где дремлетЕе маленький паж.Встреча
Вечерний дым над городом возник,Куда-то вдаль покорно шли вагоны,Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,В одном из окон полудетский лик.На веках тень. Подобием короныЛежали кудри… Я сдержала крик:Мне стало ясно в этот краткий миг,Что пробуждают мертвых наши стоны.С той девушкой у темного окна– Виденьем рая в сутолке вокзальной –Не раз встречалась я в долинах сна.Но почему была она печальной?Чего искал прозрачный силуэт?Быть может ей – и в небе счастья нет?..Новолунье
Новый месяц встал над лугом,Над росистою межой.Милый, дальний и чужой,Приходи, ты будешь другом.Днем – скрываю, днем – молчу.Месяц в небе, – нету мочи!В эти месячные ночиРвусь к любимому плечу.Не спрошу себя: «Кто ж он?»Все расскажут – твои губы!Только днем объятья грубы,Только днем порыв смешон.Днем, томима гордым бесом,Лгу с улыбкой на устах.Ночью ж… Милый, дальний… Ах!Лунный серп уже над лесом!Эпитафия
Тому, кто здесь лежит под травкой вешней,Прости, Господь, злой помысел и грех!Он был больной, измученный, нездешний,Он ангелов любил и детский смех.Не смял звезды сирени белоснежной,Хоть и желал Владыку побороть…Во всех грехах он был – ребенок нежный,И потому – прости ему, Господь!В сумерках
(На картину «Au Crepouscule» Paul Chabas[2] в Люксембургском музее)
Клане Макаренко
Сумерки. Медленно в воду вошлаДевочка цвета луны.Тихо. Не мучат уснувшей волныМерные всплески весла.Вся – как наяда. Глаза зелены,Стеблем меж вод расцвела.Сумеркам – верность, им, нежным, хвала:Дети от солнца больны.Дети – безумцы. Они влюбленыВ воду, в рояль, в зеркала…Мама с балкона домой позвалаДевочку цвета луны.Эльфочка в зале
Ане Калин
Запела рояль неразгаданно-нежноПод гибкими ручками маленькой Ани.За окнами мчались неясные сани,На улицах было пустынно и снежно.Воздушная эльфочка в детском нарядеВнимала тому, что лишь эльфочкам слышно.Овеяли тонкое личико пышноПушистых кудрей беспокойные пряди.В ней были движенья таинственно-хрупки.– Как будто старинный портрет перед вами!От дум, что вовеки не скажешь словами,Печально дрожали капризные губки.И пела рояль, вдохновеньем согрета,О сладостных чарах безбрежной печали,И души меж звуков друг друга встречали,И кто-то светло улыбался с портрета.Внушали напевы: «Нет радости в страсти!Усталое сердце, усни же, усни ты!»И в сумерках зимних нам верилось властиЕдинственной, странной царевны Аниты.Памяти нины джаваха
Всему внимая чутким ухом,– Так недоступна! Так нежна! –Она была лицом и духомВо всем джигитка и княжна.Ей все казались странно-грубы:Скрывая взор в тени углов,Она без слов кривила губыИ ночью плакала без слов.Бледнея гасли в небе зори,Темнел огромный дортуар;Ей снилось розовое ГориВ тени развесистых чинар…Ax, не растет маслины веткаВдали от склона, где цвела!И вот весной раскрылась клетка,Метнулись в небо два крыла.Как восковые – ручки, лобик,На бледном личике – вопрос.Тонул нарядно-белый гробикВ волнах душистых тубероз.Умолкло сердце, что боролось…Вокруг лампады, образа…А был красив гортанный голос!А были пламенны глаза!Смерть окончанье – лишь рассказа,За гробом радость глубока.Да будет девочке с КавказаЗемля холодная легка!Порвалась тоненькая нитка,Испепелив, угас пожар…Спи с миром, пленница-джигитка,Спи с миром, крошка-сазандар.Как наши радости убогиДуше, что мукой зажжена!О да, тебя любили боги,Светло-надменная княжна!Сестры
«Car tout n'est que reve, o mа soeur!».[3]
Им ночью те же страны снились,Их тайно мучил тот же смех,И вот, узнав его меж всех,Они вдвоем над ним склонились.Над ним, любившим только древность,Они вдвоем шепнули: «Ах!»…Не шевельнулись в их сердцахНи удивление, ни ревность.И рядом в нежности, как в злобе,С рожденья чуждые мольбам,К его задумчивым губамОни прильнули обе… обе…Сквозь сон ответил он: Люблю я!..Раскрыл объятья – зал был пуст!Но даже смерти с бледных устНе смыть двойного поцелуя.23-30 декабря 1909
