Помоги проекту - поделись книгой:
— Дама! — вскричали разом несколько голосов.
— Ишь, ведь, как повезло, — произнес Батогов и придвинул к себе все, что было на столе.
Спелохватов отошел от стола.
— Закладывай теперь ты, — сказал он Батогову. — Ты сегодня в ударе.
— Ладно, — сказал Батогов, — после ужина.
Трудно было определить, когда именно начался ужин.
Уже давно ароматные дымящиеся мясные блюда стояли на столе, и публика давно уже подходила и брала себе на тарелки, что кому по вкусу. Только игра Батогова отвлекла общее внимание от сервированного стола, и теперь снова все хлынули в большое зало и загремели оставленными тарелками.
Приезд Батогова внес новый элемент в разнообразную болтовню пирующих. Было шумно, ели много, пили еще больше и уже большинство, что называется, не вязало лыка.
Игра после ужина возобновилась. Метал теперь Батогов, понтировать ему нашлось много охотников.
Босоногая, туземная прислуга Хмурова живо разобрала складной стол, вынесла вон все лишнее и в зале стало просторно.
А между тем Перлович ходил в темноте под окнами хмуровского дома, скрытый совершенно густой стенкой молодых тополей.
— Вот он мечет... — смотрел он, как в светлом четырехугольнике раскрытого окна, в синеватой мгле табачного дыма рисовалась темная окладистая борода Батогова. Чья-то спина заслонила его на минуту от глаз невидимого наблюдателя.
— Да, конечно, не может же везти целый вечер... — сказал кто-то, стряхивая за окно пепел своей сигары.
— Сорвут... это непременно... — добавил кто-то другой.
Перлович быстро отошел от окна и пошел отыскивать свою лошадь.
Вдоль стены двора, у врытых в землю точеных столбиков с кольцами, стояли разнокалиберные лошади хмуровских гостей, под самыми разнообразными седлами. Человека три туземцев ходили около них с своими нагайками, присматривая за животными и не допуская драться соседним жеребцам.
Перлович отыскал своего коня, вывел его, разобрал поводья и занес ногу в стремя. Занес и задумался.
— И связала же судьба с таким... Эй, Тамыр, привяжи-ка ее опять, — сказал он туземцу, передавая ему поводья.
Он снял шапку, обтер платком пот и подошел опять к окнам.
— Ну, что? — говорил кто-то.
— Прикончили, — отвечал другой, — аккуратно обработали.
— А Батогов, что?
— Да что Батогов; рассказывает, как доктор в Чиназе тифозных больных в Дарье мочить велел, а те и отправились все к ночи...
— А молодец играть, право; нужно отдать справедливость.
— Играет хорошо.
— Другой какую-нибудь сотню проиграет — из себя выходит: зеленеет, краснеет, бесится, ну, так и лезет на неприятность, а этот и выигрывать мастер, за то и проигрывает тысячи — бровью не моргнет...
— Да, легко проигрывать, что легко досталось.
— Ну, мало ли, что врут.
— Да, оно, положим, что врут, а все-таки подозрительно: знали, что ни у того, ни у другого ни гроша, а тут приезжают — Ротшильд со Штиглицем.
— Я слышал, будто хотели следствие произвести, да прицепиться не к чему.
— Ну, уж и следствие?
— Да отчего не произвести: откуда, что и как... все досконально...
Перлович слышал все, что говорили в комнате у окна, он прикусил губу и судорожно сжал кулаки; ему вдруг захотелось кинуться и исколотить обоих говоривших.
А Батогов искал кого-то глазами между хмуровскими гостями и как будто удивлялся, куда же это он провалился?
Перлович инстинктивно чувствовал, кого ищет Батогов и даже знал зачем. Он плотно прижался в своем темном углу и с лихорадочным, жгучим вниманием наблюдал за всем происходившим.
Хмуров вышел и распоряжался чем-то на дворе. Слышен был сдержанный, тревожный говор и бряцанье железной цепи.
— Эх, Михайло Иванович, напрасно-с, — говорил кто-то в темноте.
— Убирайся, — слышен был голос Хмурова. — Асланку позови; отодвигай засов. Постой, не сразу... Асланку, лешего, сюда... Смотри, как бы к лошадям не рванулся. Эй, пошли прочь с крыльца. Смотри, цепь из рук не пускать — ни, боже мой... Ну, Господи благослови!
Послышался лязг железной дверцы клетки, где сидела насторожившая уши полосатая Маша.
— Гектора уберите, ради бога, скорей, а то такая беда будет!.. — стремительно вбежал бледный, растерянный приказчик, тот самый, что вызывал Хмурова к Марфе Васильевне. Он кинулся к дверям спальни, растворил их и стал манить туда собаку.
— Что случилось? Зачем? — послышались вопросы.
Встревоженный вид приказчика смутил несколько всех присутствующих, и даже Спелохватов, ничем никогда не смущавшийся, спросил:
— Да что же там такое, в самом деле?
— Михайло Иванович, Машку ведут сюда, — отвечал приказчик. — Гектор, иди сюда! Ну, сюда, дурачок. — (И он, стоя на пороге спальни, перебирал всевозможные междометия самого манящего свойства). — Да иди же, иди, — говорил он чуть не со слезами. — Иди, Гектор... Экой ты упрямый... Да подгоните его кто-нибудь.
— Ладно. Как его подгонишь, — сказал кто-то из гостей, глядя на внушительные формы ленивого животного.
Собака встала, наконец, оглянулась во все стороны, зевнула, потянулась и шагнула на зов. Собака эта была с доброго теленка ростом; красно-коричневое туловище, разрисованное черными, поперечными полосами и гигантский рост делали ее чрезвычайно похожей, с первого взгляда, на тигра. Это животное одарено было, при колоссальном росте, могучей силой, одно ходило на медведя и никогда не знало поражения.
Когда Гектору приходилось проходить по двору мимо клетки тигра, он всегда подходил к самой клетке, пристально осматривал хищника и, не обращая никакого внимания на беснование Машки, спокойно проходил дальше. Иногда только, когда Машка просовывала свою лапу между железных прутьев, пытаясь задеть собаку, Гектор внушительно рычал, как бы говоря: постой, приятельница, доберусь и до тебя при случае.
Половицы дрогнули и зазвенела на столах неубранная посуда, когда собака одним прыжком очутилась у дверей спальни.
— Ну, молодец, молодец; ну, ложись здесь... Куш!..
Приказчик выскочил, захлопнул дверь, повернул ключ, прислушался одно мгновение и махнул за окно. Это было словно сигналом: разом несколько спин мелькнуло в отворенных окнах и затрещали молодые тополиные сучья. Однако, большинство осталось на месте, все еще не успев сообразить что же такое делается?..
Послышались шаги нескольких человек, дрогнула натянутая цепь, послышались и другие шаги: мягкие, эластичные, сопровождаемые сухим стуком когтей по плиточному полу соседней комнаты.
В отворенных настежь дверях показалась круглая голова с торчащими, короткими ушами. Желтоватые, мигавшие фосфорическим блеском глаза прищурились от потока непривычного света.
Первое мгновение всем показалось, что тигрица проскользнула в комнату одна, совершенно свободная, и холодный пот заиграл под рубашками у полупьяных храбрецов; но потом все ясно рассмотрели, как толстая цепь, продетая в кольцо сыромятного ошейника, была намотана на сжатой в кулак руке Хмурова; кроме этой цепи, веревка, пропущенная сквозь то же кольцо, была в руках здоровенного Аслан-бая.
У последнего за поясом засунут был слегка искривленный туземный нож в оправе из змеиной кожи, а высокий приказчик, обойдя вокруг дома, высунулся из двери, робко протягивая Хмурову пару револьверов на всякий случай.
— Положи на стол, — отрывисто произнес Хмуров. — Господа, позвольте вас познакомить; сия дама прислана мне от кашгарского бея... — бравировал он, скользнув рукой по цепи и гладя животное за пушистой щекой, как гладят кошек, если хотят заставить их мурлыкать.
Тигрица, озадаченная таким большим обществом, выдрессированная смолоду и не успевшая еще окончательно одичать в хмуровских руках, недоверчиво косилась по сторонам и вздергивала красными, словно раскаленные уголья, ноздрями. Полная дикой грации, она припала на передние лапы и легла на ковер, как раз посредине залы.
Широкоплечий Аслан стал у притолки, прислонившись к дверному косяку и сложив на груди мохнатые, мускулистые руки; он выпустил веревку по приказанию Хмурова, который один сел на пол, рядом со своей тигрицей.
Началось совершенно неожиданное, оригинальное представление. Замоскворецкое
Все сидели и стояли совершенно неподвижно, как кого застало появление зверя. И жутко, и приятно было ощущать близость этой дикой, враждебной человеку силы... Густой румянец совершенно исчез со щек щеголеватого адъютанта, замененный цветом, близко подходящим к цвету его кителя, осовелые глаза жалобно моргали, нижняя губа отвисла и с нее что-то капало.
Под влиянием нервного напряжения, хмель испарялся из опьянелых голов; многие уже протрезвели окончательно.
— Асланка, мяса принеси, — сказал Хмуров и лег рядом с тигрицей и положил на нее свою голову. Пушистая ткань ковра, цепляясь за острые когти зверя, видимо беспокоила его, и эти крючковатые, вершковые когти, раздражительно ерзая, то выказывались во всем своем грозном величии, то прятались в мягких, бархатистых лапах. Хвост животного был вытянут совершенно прямо и только грязно-белый кончик его дрожал словно наэлектризованный.
Но тут случилось то, чего никто не мог ожидать, чего не предвидел даже, всегда на все готовый, Хмуров.
Высокий офицер в казачьем мундире, в широчайших штанах с синими лампасами, встал, пошатнулся, улыбнулся во весь рот, сделал какую-то многозначительную гримасу: погоди, мол, я удеру штуку, и направился к тигру.
— Брандман, ты куда? — спросил его Спелохватов.
Казак глупо улыбнулся и вдруг кинулся к зверю и со всей силы дернул его за кольчатый хвост.
В первую минуту никто не мог сообразить: что такое произошло.
Ошеломленный Хмуров кубарем пролетел по комнате и с размаха ударился об ломберный стол. Тигрица вскочила со страшным ревом и, прижав уши, дико озиралась по сторонам, как бы раздумывая, на кого ей броситься. Цепь свободно волочилась по полу. Аслан появился на пороге с куском мяса в руках.
Все оцепенели. Все боялись сделать хоть какое-нибудь малейшее движение; казалось каждому, что налитые кровью глаза раздраженного, свободного зверя устремлены именно на него и что если он пошевелит хоть бровью, то в то же мгновение в него вопьется эта темная пасть со страшно белевшими клыками, эти кривые, как ланцеты, острые когти.
Батогов сидел как раз против тигра; их отделяло не более двух шагов; ни на нем, ни около не было никакого оружия. Вероятно, густая борода Батогова на белом фоне его рубашки привлекла внимание зверя.
Тигрица припала, вытянулась и приготовилась к прыжку.
В окне, словно прилипшее к стеклу, показалось чье-то бледное лицо; два глаза горели ожиданием и томительной радостью; узкие губы складывались в отвратительную, конвульсивную улыбку.
Дверь в спальню затряслась под напором могучего тела; глухое рычание Гектора слышалось за этой дверью; со звоном отлетел плохо привинченный замок и, затрещав, распахнулись настежь обе половины, повиснув на полуоторванных косяках.
Две полосатые живые массы поднялись на дыбы, сцепились и с каким-то странным звуком (не то визг, не то рев, не то задавленное хрипение) покатились по полу, опрокидывая все встречное своим стремлением...
В углу, между камином и столом, разыгрывалась в эту минуту трагикомическая сцена. Спелохватов схватил сзади за руки щеголеватого адъютанта, поставил его перед собой, и, как в железных тисках, держал его в этом положении. Он, на всякий случай, живым щитом закрылся от предстоящей опасности.
— Спелохватов, что за пошлости, что за неуместные шутки, — захлебывался адъютант, силясь освободиться.
— Какие тут шутки, — спокойно, вполголоса утешал его Спелохватов. — Это простое чувство самосохранения... это вот видите ли... Да не барахтайтесь же; это, наконец, глупо, во-первых бесполезно, потому что из моих рук трудно вырваться, а во-вторых, вы этим скорее привлечете внимание тигра...
— Это подло... пустите... — лепетала жертва коснеющим от ужаса языком ..
— Не пущу, хотя это с моей стороны несколько эгоистично, зато благоразумно: по крайней мере, если тигру вздумается броситься на
— Собаку... спасайте... Гектора! — кричал Хмуров, весь разбитый, подымаясь с полу...
Аслан, с ножом в руках, согнувшись и стиснув зубы, стоял над борцами, выжидая мгновения... еще секунда — и он согнулся еще ниже, почти лег и погрузил куда-то свою вооруженную руку.
Закатив потухающие глаза, конвульсивно сгребая лапами изорванный ковер, издыхала Машка, брызгая во все стороны своей горячей кровью... Гектор с раздробленным плечом, с страшной раной на боку зарылся мордой в горло тигра.
Соединенные силы человека и собаки одержали победу над дикой мощью могучего хищника.
— И за что, подумаешь, загубили зверя! — произнес Батогов и направился к выходу.
— Ну, баталия!.. — протянул интендантский чиновник и глядел, где же это водка делась. — Для подкрепления сил весьма не мешало бы, — думал он. — Вероятно, в той комнате...
Щеголеватый адъютант нервно рыдал и пил холодную воду.
Снелохватов, держа в руках колоду, говорил:
— Что же, господа, напрасно терять золотое время. — Но он, очевидно, рисовался...
Хмуров у себя в спальне усердно клал земные поклоны и считал: двадцать восьмой, двадцать девятый... Он непременно хотел досчитать до сорока.
По Большой Чимкентской дороге скакал всадник, машинально колотя несчастную лошадь нагайкой. Если бы не было так темно, если бы луна, по каким-либо экстренным причинам, появилась так несвоевременно, то она осветила бы то самое бледное лицо, которое смотрело в окно на тигра; только теперь эти глаза не искрились, как в то время: теперь они были, как у помешанного, бессознательно устремлены вдаль и, казалось, ничего не видели. Всадник скакал и его пересохшие губы шептали: «И связала же судьба с...»
V
Серенада
Тихая, летняя ночь стояла над спящим городом.
На темном небе ярко искрились звезды. Прохладный воздух врывался в отворенное окно, внося с собой смолистый запах тутовых деревьев. В кустах, в непроницаемом мраке сверкали светляки-изумруды. Там и сям, в своем беззвучном полете, проносились летучие мыши. Где-то — далеко-далеко — звенели подковы скачущего коня.
Утомленная продолжительной прогулкой верхом, Марфа Васильевна жадно, всей грудью впивала ароматный воздух.
Она стояла у окна. Волосы ее были распущены и длинными темными прядями падали вниз, скользили по плечам, прикрывая белые, словно точеные, руки. Ворот у рубахи расстегнулся и спустился: на тонкой черной бархатке колыхался вместе с упругой грудью не то медальон, не то крестик.
Давно она стояла в таком положении. Полузакрытые глаза ее ничего не видели; она, казалось, забыла обо всем окружающем...
Она мечтала.
Маленькая тень чиркнула в воздухе перед самым окном и, испуганная встреченной там белой фигурой, отшатнулась назад, задев за кисейную занавеску своими мягкими крыльями.
Марфа Васильевна вздрогнула и села на подоконник, прислонясь спиной к косяку и сложив на коленях свои обнаженные тонкие руки.
Из-за тонкой перегородки доносилось всхрапывание мужа и мерное тиканье лежащих на столике карманных часов.
Был уже второй час пополуночи. Созвездие Большой Медведицы запрокинулось почти к самому горизонту; усилившаяся темнота ночи напоминала о скором рассвете.
Поделиться книгой: