Помоги проекту - поделись книгой:
Но что тут можно придумать? Даже если Валя согласится, то не стоя же в заплеванном, прокуренном тамбуре? И ни, тем более, в туалете? Я, тогда молодой и совершенно неискушенный в таких делах, и помыслить не мог, что порядочную молодую девушку можно, грубо говоря, отыметь в таких скотских условиях.
6
Тарбазан снова просунул голову к нам в купе:
– Что, молодые люди, заскучали? А у меня самогонка есть.
– Валюша, может, выпьем по граммулечке? – с надеждой спросил я Валю (а вдруг ситуация потом развернется в выгодную для меня сторону). – Она хорошая, очищенная.
– А, давайте вашу самогонку, – махнула рукой Валентина. – У меня колбаса есть.
– Какая колбаса, какая колбаса, – обрадованно зачастил Тарбазан. – У нас вон сало и огурцы, самое то для самогоночки.
Голова его исчезла. «Бу-бу-бу…» – послышалось за стенкой купе. И через пару минут Витюха уже перебрался к нам, держа в одной руке бутылку с прозрачной жидкостью с нахлобученным на ее головку пластиковым раскладным стаканчиком, во второй газетный сверток.
Поезд в это время уже тронулся и мерно раскачиваясь и татакая колесными парами, все убыстрял ход. Тарбазан, бесцеремонно распихав нас с Валентиной, уселся между нами, развернул на столике газетку, в которой оказалось остро и дразняще пахнущее чесноком уже порезанное ломтями сало и хлеб.
Он сноровисто набулькал в стаканчик из бутылки и протянул его Валентине:
– Ну, красавица, давай… За знакомство… За дембель наш… За дорогу нормальную… Пей, пей, не раздумывай.
Валентина церемонно приняла стаканчик, оттопырив мизинчик с накрашенным ногтем, улыбнулась:
– Ну, мальчики, за вас!
Она коротко выдохнула в сторону, зажмурилась и медленно выцедила содержимое стаканчика, торопливо замахала ладошкой у раскрытого рта.
Тарбазан тут же протянул ей кусок хлеба с ломтиком сала поверху:
– Закусывай, закусывай давай!
Валентина взяла бутерброд и, подставив под него ладошку, чтобы не сыпать крошками на пол, аккуратно откусила кусочек, зажевала, медленно шевеля сомкнутыми накрашенными губами, вкус помады которых я все еще ощущал. Валентина все делала с особым природным изяществом: ходила, говорила, поправляла прическу, улыбалась, ела…
Ей-Богу, у меня от нее поехала крыша. Или это потому, что у меня еще толком не было женщины? Именно вот такой женщины – красивой, раскованной, соблазнительной? Но что она-то во мне нашла, рядовом солдате во всем серо-зеленом и с мрачными черными погонами?
Впрочем, эта мысль как возникала в моем сознании мгновенной вспышкой, так и тут же исчезала. Будь что будет – как говорится, не догоню, так согреюсь.
Лежащие на полках соседи – похоже, что муж с женой, – разбуженные, видимо, не столько нашим негромким разговором, сколько умопомрачительным ароматом сала с чесноком, стали ворочаться, кхекать, покашливать и недобро на нас поглядывать.
Мы быстро прикончили остатки самогонки, причем Валентина больше не пила, и Витька отчалил на свою половину (Татьяна уже заглядывала к нам с неодобрительным видом – вот ведь как изменилась, зараза, стоило только стать законной женой!).
А что нам оставалось делать? Разбредаться по своим полкам или снова идти в тамбур целоваться? Валентина с загадочным и несколько насмешливым видом смотрела на меня. Неужели и ее гложет та же мысль, что и меня? Я на всякий случай пододвинулся к ней поближе, намереваясь хотя бы пообниматься.
Мимо просеменила по своим делам проводница, лукаво покосившись в нашу сторону. И тут меня как обухом по голове ударило: «Какой же я идиот! У меня же есть куча денег! А в распоряжении проводницы свое купе…»
7
Если бы я уезжал из части днем, то наверняка бы отправил большую часть денег почтовым переводом домой, родителям. А поскольку получили мы их в финансовой части вечером, на вокзал вообще попали после десяти, то все деньги остались при нас, то есть при дембелях. У Витьки-то всю наличность наверняка конфисковала его молодая да ранняя жена Татьяна. А я пока что мог распоряжаться ими сам.
Я соскочил с места и, попросив Валентину подождать меня здесь, устремился за проводницей.
– Ты куда? – запоздало и ревниво окликнул меня, уже взобравшийся на свою верхнюю полку, Тарбазан. Татьяна тут же стукнула кулачком в полку снизу: «Спи давай!».
Проводница сидела в своем служебном, а не спальном, купе, и рассовывала по кармашкам специального планшета собранные билеты.
– Добрый вечер! – вежливо поздоровался я.
– Виделись уже, – мельком взглянув на меня, буркнула проводница (какая это муха ее укусила – только что же ходила, улыбалась. Вот пойми ты их, этих женщин!) – Чего надо? Если водки, то и не мечтай, не держу.
– Вас как зовут? – все так же почтительно продолжал пытать я ту, в чьих пухлых руках с короткими ненакрашенными ногтями сейчас была моя судьба. – Я – Анатолий…
– И че, Анатолий? Че ты хочешь, Ах, да, я – Валентина.
Вот блин, везет же мне сегодня на Валентин. И обеих надо уболтать. Хотя с первой вроде все ясно. А это чего-то кочевряжится. Хотя я ведь не предъявлял ей пока своих желаний, подкрепленных аргументами.
– Послушайте, Валентина, – проникновенно сказал я. – Я только что женился, а вот первую брачную ночь провести негде…
Валентина изумленно вскинула брови, потом визгливо засмеялась:
– Вот же проходимец какой, а? Женился он, а переспать негде! Уж не у меня ли это ты собрался покувыркаться с этой девицей…
– Тссс! – приложил я палец к губам, и, пошарив наугад пальцами в грудном кармане кителя с деньгами, вытащил десятку. Новенькую, хрустящую, и помахал ею перед носом проводницы.
Она замолчала и завороженным взглядом следила за красно-белой бумажкой с медальным профилем Ленина.
– Пустишь нас на час – десятка твоя, – деловитым тоном сказал я.
– Могу до утра пустить, – тут же пришла в себя Валентина.
Я подумал. Еще неизвестно, согласится ли Валентина номер один пойти со мной сюда, а мы уже торгуемся с Валентиной номер два относительно нашего «свадебного ложа».
– Давай так, – сказал я. – Я дам тебе двадцать пять, и мы уйдем, когда захотим. Может, через пару часов, а может утром. Пойдет?
– Пойдет, – торопливо сказала проводница. – А это, выпить чего-нибудь надо?
– Ты же говорила, у тебя нет.
– Ну, для хороших людей найдется, – хохотнула Валентина номер два. – Водку, шампанское?
– Шампанское, – решил я. – Ну и там шоколадку, яблочко.
– Тогда еще десятку. Итого с тебя тридцать пять, – подытожила проводница. – Через десять минут можете приходить. И это, солдат, деньги-то у тебя откуда? Уж не грабанул ли ты кого?
– Это дембельский аккорд, тетя, – важно сказал я. – Тебе не понять. Но заработал я их честно, ясно?
– Да ладно, ладно, – согласно закивала головой Валентина номер два. – Ты, главное, мое отдай.
– Отдам, – сказал я. – Как только приведу невесту, отдам.
8
Вернувшись в купе, я шепотом рассказал Валентине, что снял для нас двоих отдельное купе. Если она, конечно, не возражает…
И, с тревогой посмотрев в ее голубые смеющиеся глаза, задохнулся от радости: она согласна!
Тарбазан уже вовсю храпел, когда мы с Валентиной прошли друг за другом в конец вагона. Я поймал на себе лукавый взгляд Татьяны – она еще не спала, хотя уже тоже лежала на своей полке, натянув простыню до подбородка. И подмигнул ей. Татьяна беззвучно засмеялась и отвернулась к стенке.
Шел уже первый час ночи, практически весь вагон спал, отовсюду с полок свешивались ноги, руки, лишь кое-где все еще сидели в приглушенном свете бодрствующие пассажиры и негромко переговаривались. В проходе же вообще никого не было.
Проводница уже ждала нас. Она пропустила Валентину в купе первой, и та вошла в него, целомудренно потупив глаза.
– Там все на столике, как уговорились, – сказала мне вполголоса проводница, пытаясь подавить прорывающуюся глумливую улыбочку. – И это, вы там шибко не шумите, ладно?
Я молча вынул из кармана пачку денег, при виде которой у Валентины номер два глаза опять стали квадратными, и отслюнил ей четвертной и десятку.
– Ну, беспокойной вам ночи! – пряча деньги в карман своего фартука, сказала она. – Если чего вдруг понадобится, стуканешь, я туточки, через стенку, в служебном помещении.
– Ладно, ладно, стукану!
Я подошел к двери купе проводницы, где сейчас меня ждала Валентина и, пытаясь усмирить колотящееся сердце, глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. Но сердце продолжало грохотать, усиленно качая вскипевшую кровь.
Я пару раз стукнул согнутым указательным пальцем в дверь. И она тут же распахнулась. Валентина стояла передо мной с полотенцем, перекинутым через руку, с зубной щеткой и тюбиком пасты, зажатыми в другой руке.
– Побудь пока один, – сказала она. И, коснувшись своей упругой грудью моей – я как будто ожог получил, – вышла.
Она вернулась минут через пять, задвинула за собой дверь, щелкнула замком. Я к тому времени открыл бутылку «Советского шампанского», налил шипящего, исходящего лопающимися пузырьками вина в стаканы, разделил шоколадку «Аленку» на дольки, большущее красно-зеленое яблоко разломил руками пополам. И они, эти руки, предательски дрожали от охватившего меня возбуждения и нетерпения.
Валя села рядом со мной на застеленную проводницкую постель, я подал ей стакан, потянулся к ней своим.
– Ну, за что будем пить? – сказала она каким-то совсем другим, грудным голосом, от которого у меня перехватило дыхание. С Валей происходили удивительные перемены: глаза вон потемнели, превратились в глубокие-глубокие озерки, грудь стала подниматься и опускаться чаще. Неужели это все из-за меня, из-за предвкушения того, что сейчас должно произойти между нами?
– За тебя, – хриплым голосом сказал я.
– Тогда уж за нас, – предложила она.
– За нас! – эхом повторил я. Мы глухо звякнули сведенными стаканами и, не сговариваясь, осушили их до дна.
Валя взяла кусок шоколадки, аккуратно, как все она делала, откусила от него, как-то так пожевала, что губы ее перепачкались коричневой сладкой массой, и неожиданно сказала все тем же новым низким голосом:
– Ну, иди ко мне, мой мальчик!
И я, тут же бросив яблоко на стол, потянулся к ней, впился в ее сладкие губы, нетерпеливо зашарил руками по ее груди, по гладким упругим бедрам…
9
– Выключи свет, – с трудом вырвавшись из моих жадных объятий, попросила задыхающимся голосом Валя.
Не знаю, как мы не разломали эту несчастную полку в купе проводницы, которая, несомненно, все слышала в своем соседнем служебном помещении, как не пробили ногами тонкую стенку, разделяющую нас с соседним, пассажирским купе (думаю, что и там нас было хорошо слышно).
Кричать мы не могли, но когда в очередной раз взлетали на пик наслаждения, шипели и подвывали как настоящие звери. Валентина при этом еще старалась поцарапать меня или укусить.
В общем, происходило натуральное животное спаривание. Мы почти не разговаривали, а просто бесконечно поглощали друг друга. Делали это и лежа, и сидя, и стоя, когда она упиралась руками в столик, а я пристраивался сзади.
Поезд то несся с большой скоростью, бешено тараторя колесами, то замедлял ход и останавливался, пропуская какие-то более срочные составы, иногда за зашторенным окнами становилось светло – это были фонари каких-то станций. Мы же ничего этого не замечали, занятые друг другом.
Эта сладостная и изнуряющая мука закончилась только часа через три. Меня шатало, перед глазами плыли круги, а руки и ноги буквально тряслись. Я был полностью опустошен, при этом в организме чувствовалась такая легкость, что, казалось – откройся сейчас окно в купе, и меня тут же вытянет сквозняком наружу.
Похоже, что и у Валентины было такое же состояние. Когда я включил свет, она была вся растрепанная, с припухшими губами и темными кругами под глазами. Но выглядела вполне счастливой.
Весело болтая о всякой ерунде, мы допили шампанское и съели весь шоколад и яблоко (проснулся просто таки зверский аппетит), почему-то очень быстро окосели и… больше уже ничего не хотели, а только спать. Но здесь нам ночевать было бы тесно, да и проводница могла поднять с утра пораньше. Поэтому решили вернуться к себе.
Я, правда, попытался было еще разок напоследок овладеть Валентиной, и она была не прочь, однако категорически возражал мой небывало истощенный организм. Мы еще пообнимались-поцеловались, и я, распираемый тщеславием и гордостью за себя, спросил у Валентины:
– Скажи, а почему ты выбрала меня?
– Я? – округлила она глаза. – А разве это не ты положил на меня глаз и совратил бедную девушку?
– Ну, я так я. А не пойдет ли совращенная мной бедная девушка за меня замуж?
Валя засмеялась и потрепала меня по еще влажным взъерошенным волосам:
– Ты сначала дома объявись, родителям свои покажись, мальчишка!
– А можно, я тебе напишу?
И тогда она назвала свой адрес, который я потом и записал на внутренней стороне крышки дембельского альбома.
Мы оделись и вышли из купе проводницы. Сама она как будто только и ждала этого, вышла из служебного помещения, погрозила нам пальцем и скрылась в купе, с треском захлопнув за собой дверь.
Стараясь не шуметь, мы заняли полки в своем отделении вагона. Я свесил голову и прошептал Валентине:
– Спокойной ночи!
Она помахала мне ладошкой, и я откинул голову на подушку и почти тут же провалился в сон.
10
Собственно, на этом мой несколько подзатянувшийся – я уже сам это чувствую, – рассказ нужно заканчивать. Потому что больше ничего между мной и Валентиной не было. Когда я проснулся ближе к обеду – все попытки Тарбазана разбудить меня раньше были безуспешны, – то увидел Валентину, чинно сидящей у окна. На мое сердечное приветствие она ответила почти равнодушным кивком головы.
Ничего не понимая, я скатился с полки, сходил умылся, почистил зубы, и снова вернулся к Валентине. Мои попытки разговорить ее, вызвать на ту волну, на которой мы вчера парили, ничего не дали. Она была какой-то задумчивой, отвечала односложно и демонстративно переключалась с меня на вчерашнюю соседку напротив, и они начинали говорить о чем-то своем, бабьем, не замечая меня.
В конце концов, я разозлился и перебрался в соседнее купе, к Тарбазану с его Татьяной. Уговорил их сходить в вагон-ресторан перекусить (есть хотелось со страшной силой), потом заглянул к Валентине и предложил составить нам компанию, но она наотрез отказалась. Так я и ушел с недоуменной рожей в ресторан, и там быстро-быстро надрался. Тарбазан, кстати, тоже, а ему ведь ближе к вечеру надо было выходить в своем Кургане.
Они с Татьяной все пытали меня про Валентину: кто такая, да что у меня с ней, а я им со злостью отвечал: да так, шлюшка одна; потом, помню, плакал и орал о своей несчастной любви (мне тогда казалось, что я действительно влюбился в нее).
Вернулся я к себе в хлам пьяным и с твердым желанием объясниться с поразившей меня в самое сердце и прочие места молодой женщиной. Но ее на месте не оказалось. Я решил, что она пошла покурить в тамбур и, пошатываясь, побрел туда. Однако и там Валентины не было. Соседка на мой вопрос неприветливо сказала, что Валентина не докладывалась ей, куда пошла.
– Ну и хрен на вас на всех, – пробормотал я и полез к себе на полку, спать.
Поделиться книгой: