Теплый год ледникового периода

Детали… Скажу только, что с 14 апреля 2007 года я такого не видел. Тогда народ (на самом деле ничтожно малая часть общества) хотел попасть на Пушкинскую площадь, а ему не давали. В итоге часть хотевших от…ли и загрузили в фургоны сначала в окрестностях площади, а оставшихся – на Рождественском бульваре. Там, на бульваре, вообще было тактически всё грамотно: окружили, сдавили, и – понеслось. Своеобразный звук издают дубинки, соприкасаясь со спинами. Я даже в блокнотике удачное словосочетание тогда записал – «резиновый дождь». Это, наверное, метафорой можно назвать…

Интересно, но ни тогда, ни 5-го меня не тронули. У меня вообще подозрение, что правоохранители меня принимают за оперативного работника. Тёмно-синий бушлат, чёрная шапка, угрюмый взгляд. Тем более что слово «Свобода!» я вблизи правоохранителей не выкрикиваю, стараюсь сдерживать эмоции.

Ну, в общем, площадь была очищена. Где-то что-то какое-то время ещё шумело, а потом на Москву опустилась ночь. Как обычно не глухая, не тёмная, но в Москве глухих и тёмных ночей не бывает.

Вернувшись домой, я узнал из радио, что задержали человек триста. Правда, вскоре выпустили с обязанностью такого-то числа явиться в суд. На суде им, скорее всего, выпишут штраф. Рублей пятьсот, а может, тысячу. (Это, кстати, неплохой бизнес – с трёхсот человек по тысяче: триста тысяч.) 10-го марта намечена новая акция протеста. Говорят, что мэрия Москвы разрешает оппозиционерам походить по Фрунзенской набережной. Чего-нибудь покричать. Схожу, наверно, хотя толку-то…

По моему мнению, 5-го завершился некий временной отрезок. Начался он 4-го декабря, пика своего достиг 10-го на площади Революции, а потом стал угасать. Докипание 5-го марта и холодный душ (у некоторых правоохранителей были какие-то баллоны, о наполнении которых гадать опасаюсь) оказалось символичным.

Да, пик был на площади Революции. Продолжался он, как и положено пику, несколько минут. Огромная масса народа, поколыхавшись возле памятника Марксу, двинулась в сторону Болотной. Либералы, демократы, националисты, коммунисты, анархисты. Дружными колоннами. Отпечаталась картинка (если под конец жизни решусь писать своего «Клима Самгина», обязательно использую): маленький, сухонький Эдуард Лимонов глухо кричит в слабосильный мегафон: «Не уходите! Вас обманывают!» В ответ – улыбки. Не радостные, а такие… Ну, так улыбаются тому, кто ведёт себя глупо.

На Болотной, слышал, было хорошо, внушительно. Правда, эта внушительность не дала никаких результатов. Все на месте, всё прошло и идёт по плану. Требования площади, как значительно выражался Владимир Рыжков, остались лишь помятой бумажкой. Слова добрейшего русского революционера «Права не дают – их берут» Рыжков и его соратники то ли не знают, то ли считают глупыми.

Будут ли закручиваться гайки? Вопрос этот задают многие. Непонятно, правда, кому задают, но я его слышу со всех сторон. Шелест такой беспрерывный.

Мне кажется, вряд ли. Оппозиция сдуется сама – декабрьская сотня тысяч превратилась в феврале в пятьдесят, в начале марта – в двадцать (от силы). Скоро останутся человек сто, регулярно пытающихся постоять на площади Маяковского. Но формально внесистемная оппозиция будет существовать, давать повод власти иногда говорить, что она-то и мешает России двигаться вперёд, развиваться и укрепляться.

Вождей внесистемных не посадят, не закроют, а уж тем более не ликвидируют. Сажают и ликвидируют у нас в основном по бизнесу. А у внесистемных бизнеса или нет, или слабенький, невкусный.

Скорее всего, продолжат выхватывать мелочь, чтоб показать: экстремисты у нас есть, правопорядок в опасности!

Вот как раз накануне выборов задержали (а затем, видимо, и арестовали) то ли действительных участниц панк-группы «Pussy riot», то ли возможных. Группа эта прыгала на Лобном месте, перед спецприёмником, в метро, а потом и в Храме Христа Спасителя… Спустя неделю с лишним после прыганья в храме случились задержания. Завели уголовное дело, обвиняют панкушек в хулиганстве, им грозит до семи лет лишения свободы. (Хотя реальный срок дадут вряд ли, но и несколько дней, которые они уже провели в СИЗО, тоже наверняка не сахар.) А главное, борцам с экстремизмом нашлось дело, светская власть выступила защитницей православных. Уверен, что многие верующие в том числе и поэтому отдали на выборах свои голоса за того, кто эту власть олицетворяет.

У меня к поступку «Pussy riot» неоднозначное отношение. В храме прыгать нехорошо, но панки редко совершают хорошие поступки. Они для чего-то другого созданы.

Чтобы определиться, я даже обратился к уважаемым мною деятелям культуры. Опросил несколько человек. Но и опрос не дал толку – отношение разное. Половина осуждает, половина поддерживает. Вот две крайние точки зрения:

Владимир Бондаренко, литературный критик:

– Участницы группы «Пусси райт» безусловно заслуживают уголовного наказания. Думаю, что в любой цивилизованной стране подобные издёвки над национальными и религиозными ценностями народа не допускаются. Представьте, что в католической Польше в главном костёле будут издеваться над католическими святынями. Или давайте в синагогу московскую или иерусалимскую зайдём со свастиками и учиним непотребство. Я уж не говорю про мусульманские святыни, – у кого наберётся смелости опоганить где-нибудь в Саудовской Аравии или в Грозном мечеть? Кстати, вот этот выбор православных святынь лишний раз доказывает, что все эти «Пусси райт» прекрасно понимают, что совершают преступление. На осквернение мечети или синагоги они никогда не решатся. Знают, что сразу же последует суровейшее наказание. Вот их и надо послать в качестве наказания в мечеть в непотребном виде. Думаю, девицы предпочтут простую русскую тюрьму. Я считаю, что любые подобные оскорбления и национальных, и религиозных святынь должны строго преследоваться в уголовном порядке. Если мы себя не уважаем, и готовы к любым унижениям, тогда – пожалуйста, стройте в алтарях сортиры, такое уже бывало. Помню, я в Герате в годы афганской войны зашёл с группой офицеров в знаменитую мечеть. Война – войной, но наши офицеры вели себя достойно, иначе и быть не могло. И коран не сжигали, как нынче американцы. Так кто же ведёт так разнузданно длительную войну с русским народом? И когда наш народ опомнится и даст сдачи? Можно быть атеистом, иноверцем, но нельзя допускать подобных преступлений! Сжечь, что ли, их живьём на костре? Дабы другим неповадно было!

Евгений Ермолин, тоже литературный критик:

– Наказывать за молитву? Абсурд. Почему не предположить, что участницы акции были искренни в своей молитве? Я уверен, что они были искренни. Конечно, есть что-то очень наивное в этой попытке достучаться, докричаться до Богоматери и до церковного народа. Но вот, религиозное сознание наших богомолок такое, какое уж есть, иябне стал вычитывать в сердцах что-то подозрительное и уличать в том, чего не было. Что мы знаем о пути души к Богу? У каждого этот путь свой. Девушки верят в Бога, уже хорошо.

Почему в храме нельзя молиться по-своему?.. В истории были разные формы религиозной жизни и молитвы. Вспомните о древней традиции юродства. Ветхие мехи не справляются с новым вином. Но эти мехи не суть веры, а только её формы. И ничего нет плохого, если новое вино произведёт перемену в этих формах. Знаю, что некоторым страшно такое слышать, поэтому отпускаю происходящее на волю Бога, однако в душе уверен, что церковной жизни предстоит сильное обновление. Меня смущает оргия обличений и призывов к расправе. Вот странно, мы не выясняем, во что и как верят наши персонажи, а обрушились на форму их веры, абсолютизировав её и придав ей однозначный смысл. И активно чего-то опасаемся, чего – сами не знаем. Почему нужно подозревать людей неизменно в плохом? Это грех, в конце концов. В происходящей вакханалии я вижу какую-то болезненную подозрительность и тревожность религиозного сознания, как бы не вполне уверенного в себе и в Боге. Неужели наша доморощенная псевдоинквизиция оправдана сутью нашей веры?

Вот такой разброс. Да и во всём разброс. И он будет продолжаться. С одной стороны, хорошо – признак демократии, свободы совести. А с другой… Нас всячески толкают спорить о всяких мелочах – сейчас вот спорим, надо ли школьную форму вводить, а до того спорили, есть ли смысл в видеокамерах на избирательных участках, а до того о чём-то ещё, и ещё… А серьёзные люди посмеиваются над этими спорами и делают своё дело.

Март 2012 г.

Руки развязаны – их можно распускать

«Возбуждено уголовное дело»… Слова эти без труда можно услышать, прочитать практически ежедневно. Ежедневно в России кого-нибудь или убивают, или что-то взрывается, горит, автомобили врезаются друг в друга, или террористы с экстремистами совершают или готовятся совершить преступления. И информация об этих фактах заканчивается, как правило, лаконичным – «возбуждено уголовное дело».

Мы привыкли к этим словам, душа на них уже не отзывается. Некий фон, общее место.

Правда, на следующее сообщение моя душа откликнулась:

«20 марта. ИНТЕРФАКС – Следственные органы после запроса в прокуратуру члена Общественной палаты РФ Бориса Якеменко возбудили уголовное дело против корреспондента «Новой газеты» Аркадия Бабченко, опубликовавшего в блоге своё мнение о несанкционированных митингах после президентских выборов.

«По указанному факту Главным следственным управлением СК России по Москве 2.03.2012 возбуждено уголовное дело № 459411 по признакам преступления, предусмотренного частью 3 статьи 212 УК РФ (призывы к массовым беспорядкам – ИФ)», – говорится в ответе на официальный запрос Б. Якеменко, размещенном в его блоге во вторник.

1 марта Б. Якеменко сообщил «Интерфаксу», что вместе с депутатом Госдумы Ильей Костуновым отправил официальный запрос в столичную прокуратуру с просьбой проверить пост в блоге А. Бабченко, датированный 27 февраля. «Перспектив у воинственного маргинала две: временно быть разлучённым со своими приятелями (не теряя с ними духовной связи) на пару лет, либо столь заманчивое предложение потрудиться на благо Родины те же пару лет, что от данного предложения будет просто невозможно отказаться», – сказал Б. Якеменко».

Да, душа откликнулась. Тем более что призывы к массовым беспорядкам звучит достаточно внушительно, да к тому же с Аркадием Бабченко я давно знаком. Это отличный писатель, его рассказы и повести публиковались в «Новом мире», ему была вручена премия «Дебют», проза переведена на несколько языков. Одно время Аркадий работал в «Новой газете», писал, по-моему, честные, построенные на конкретных фактах, статьи о российской армии.

Я встречал Бабченко на многих протестных митингах. Он был их рядовым участником, на трибуны не лез. Скорее наблюдал, чем активистничал. Может быть, собирал материал для повести… И вдруг уголовное дело, призыв к массовым беспорядкам…

Без труда нашёл ту самую запись в его «Живом журнале». Запись называется «Пара мыслей о тактике в марте», датирована 27 февраля. Продублирована автором 20 марта, когда стало известно о возбуждении уголовного дела.

Цитировать не буду, чтобы не подставлять издание, да и самого себя (а то ещё обвинят в пропаганде чего-нибудь). Почитайте сами, составьте мнение. Скажу только, что при желании усмотреть некие призывы можно. Тем более если изучением записи займется прокурор. Но вот к беспорядку ли призывает автор?

Что такое, собственно, беспорядок?

В последние годы беспорядком стало считаться собрание на улице нескольких человек без предварительного согласования с властью. Да и в одиночку в некоторые точки России лучше в определенные часы не соваться. Например, попытайтесь полюбоваться памятником поэту Маяковскому в Москве 31 числа в любой из подходящих для этого месяцев. Примерно в половине седьмого вечера возьмите и попытайтесь…

Нет, не советую. В лучше случае, не пустят и пошлют подальше, а в худшем отвезут в спецприемник на полмесяца. Если же дотронетесь до представителя правопорядка, то и на зону можете угодить. Есть такие случаи.

Ну вот. А Аркадий Бабченко предложил в своей записи прийти на одну (любую) из центральных площадей в Москве и там быть. Стоять, сидеть, лежать. Ни с кем не драться, машин не переворачивать, даже ничего не выкрикивать. Короче, беспорядков не устраивать… В общем-то, для того площади в городах и придуманы, чтобы на них народ собирался.

Собирался, чтоб порадоваться чему-нибудь или, если нет повода радоваться, то повозмущаться, обсудить, так сказать, проблемы. В старину площади были излюбленным местом юродивых – там они открывали людям глаза на происходящее. Могли и царю всю правду сказать (тогда цари иногда по площадям без особой охраны ходили).

Но теперь площади у нас большей частью огорожены, и чтобы собраться на них, нужны разрешения. Желающим порадоваться разрешения дают охотно, желающим повозмущаться – не очень. Или совсем не дают. Случается, желающие вступают в столкновения друг с другом возле специального окошечка в мэрии, где заявки на радость и возмущение принимают. Рвут брюки и обувь, чтобы свою заявку раньше подать.

Довольно комично и нелепо, особенно если дело касается права на возмущение. На протест. Как это – согласовывать место, на котором можно протестовать, с теми, против кого протестуешь?.. В последнее время частенько в определенных слоях общества писателя Оруэлла вспоминают. Так вот очень подходящий для его эпигонов сюжет. Впрочем, не только для эпигонов. Сюжет из реальности ведь, из нашей действительности.

Аркадий Бабченко, судя по всему, (а он писатель, напомню, причём реалист) острее многих нелепость эту видит. Ну и создал накануне президентских выборов и приуроченных к ним, но не разрешенных акций протеста, свою запись в «Живом журнале». И вот спустя почти месяц открылось уголовное дело.

Открылось, если исходить из все той же нашей действительности, по делу. Если уж за слово «Свобода» не на кухне можно получить штраф в размере 1000 рублей, то что говорить о… Всё-таки рискну процитировать, не забывая, конечно, про контекст.

В общем, как, надеюсь, некоторые ещё помнят, 4 марта у нас состоялись выборы президента. Кандидаты были заранее просеяны и оставлены самые подходящие, поэтому в победе одного из них, конкретного, ни у кого сомнений не возникало. Потому часть российских граждан заранее возмущалась. Пик возмущения назначили на 5-е число. Но возмущаться там, где эта часть хотела, ей не позволили. А хотелось на Лубянской площади неподалеку от ЦИКа (где голоса избирателей считают и объявляют о победе).

Да, на Лубянке запретили. И вот тут Аркадий Бабченко с присущим хорошему писателю жаром (и с непременными для «Живого журнала» грамматическими ошибками) выдал своё видение ситуации. Обращался к, так сказать, лидерам протестного движения. Спрашивал, чего они, собственно, хотят и что делать недовольным существующим положением вещей… Поспрашивал, а потом набросал своё предложение: что если уж идти на Лубянку (а можно и на другую площадь в центре Москвы), то стоять там до победного конца. А так как холодно, то нужно взять палатки, дрова, буржуйки. А так как не пропустят, и наверняка будут бить, то лучше прихватить «несколько сотен шлемов и щитов» (мне сразу вспомнились митинги японских недовольных). Писательское воображение подложило автору свинью в виде мысли «найти снегоуборочную машину для прорыва милицейского кордона» и это-то, собственно, стало поводом открыть уголовное дело.

Да, снегоуборочная машина, ползущая на кордон инопланетян в блестящих скафандрах, это дело серьёзное. Это почти вооруженное восстание. Это призыв нарушить Конституцию… А с другой стороны, запрет на проведение митингов, это не нарушение Конституции? Почему вечером 5 марта люди не имели права собраться на Лубянской площади, постоять неподалеку от ЦИКа?

Я пришёл в тот вечер на Лубянку. Пришёл мирно, без оружия. Пришли ещё человек сто, а может, триста. Путь к ЦИКу преграждало неимоверное количество тех, кого до реформы МВД называли омоновцами. Граждан, которые подходили к ним слишком близко, бывшие омоновцы хватали и уволакивали в свои недра. Потом, говорят, их везли в суды и выписывали штрафы… Короче говоря, показать членам ЦИКа, что некоторая часть российского общества недовольна выборами, не удалось.

Протестовали на Пушкинской площади – протестующим отвели пятачок за спиной памятника автору оды «Вольность» и других произведений. Определили время, когда можно выражать недовольство. Когда время истекло, призвали разойтись, а потом разогнали, побили, похватали.

И всё пошло дальше по выработанному существующей властью плану. Продолжился уже длящийся не первый десяток лет процесс, начало которого описал в своей книге «История разграбления России» Пол Хлебников. Часть персонажей поменялась, автора книги застрелили, чтобы дальше не писал, а процесс идёт и развивается.

И что делать тем, кто не хочет с этим мириться? Кто видит, что Россию сталкивают в пропасть, украшая её всякими стразами, чтоб сталкивание не так было заметно, и желает его остановить? У кого, грубо говоря, кипит возмущённый разум?

Тут не только снегоуборочную машину представишь, а и, не дай бог, тачанку…

Не хочется впадать в паранойю, но, скорее всего, уголовных дел, подобных тому, что завели на Аркадия Бабченко, будет пребывать. Не резко, почти незаметно. Так, как бы разрозненно, по факту. Скорее всего, до посадок будет доводиться меньшинство, но свою роль эти дела сыграют. А роль их – запугивание.

Не выходят из головы пресловутые «Pussy riot» (тем более что три то ли участницы, то ли нет, находятся в СИЗО). Светская власть, по-моему, решила покарать панкушек не потому, что посчитала нужным заступиться за верующих и даже не потому, что усмотрела в их выходках нарушение УК РФ, а чтоб другим неповадно было. Неповадно было проявлять свои эмоции в общественных местах.

У власти после 4 марта вновь развязаны руки. Уже 5-го вечером она их распустила, ломая руки другим. Бояться ей нечего. Отчитываться не перед кем. Конечно, игры в кошки-мышки с горсткой оппозиционеров будут продолжаться, – у нас ведь хоть и суверенная, но демократия. Видимость её желательно соблюдать. Крошечная дырочка в крышке пароварки.

Россия большая, грабить её можно долго. Состарятся одни паханы, их сменят новые, которых сейчас заботливо пестуют, постепенно вводят в курс дела. Новые обеспечат предшественникам спокойную, во всех отношениях, старость. А что там будет, когда кожа России останется пустой и сухой, когда чрево её выскребут до последней жиринки? А, это мало кого волнует. Большинство живёт по принципу: на наш век, дескать, хватит.

Но вот есть Аркадий Бабченко, который ходит на митинги, пишет опасные слова в Интернете, готов бороться. Он это делает не для себя, а для дочки, которой, как он надеется, жить здесь, в России. Я тоже надеюсь, что мои дочки будут здесь. А может, и внуки. Хотя внукам руки власти уже вряд ли оставят ресурсы для существования.

Март 2012 г.

После успеха

2000–2005 годы дали нам целую когорту новых талантливых прозаиков, причём из самых разных регионов страны. Во многом этому способствовало появление премий «Дебют» и «Национальный бестселлер», Форума молодых писателей в Липках, понимание редакциями толстых журналов того, что без вливания свежей крови журналы рискуют окончательно потерять читателей; к середине 00-х к новым именам проявили интерес и крупнейшие российские издательства – «АСТ» и «Эксмо».

Одни из этой когорты дебютировали ярко, что называется, проснулись знаменитыми, и продолжают и сегодня быть в центре читательского внимания (Захар Прилепин, Андрей Рубанов, Сергей Шаргунов), другие добивались внимания постепенно, входили, а не врывались в литературный процесс, и теперь без них этот процесс представить сложно (Александр Иличевский, Ильдар Абузяров, Дмитрий Данилов, Наталья Рубанова, Александр Снегирёв), третьи, ярко заявив о себе, затем ушли в тень (Денис Гуцко, Илья Кочергин, Олег Зоберн) или же вовсе затерялись (Максим Свириденков, Ирина Денежкина, Марина Кошкина).

Ниже я попытаюсь посмотреть, что пишут сегодня те, кто не особенно на слуху, чья творческая судьба идёт пока вроде бы по нисходящей – от успеха к почти полному отсутствию внимания к новым произведениям… Впрочем, такие строгие условия вряд ли будут соблюдены – в живой литературе всё зыбко и изменчиво, и, например, творческие пути Дмитрия Данилова, Сергея Самсонова вряд ли вписываются в только что заявленную мной схему – их судьбы складываются волнообразно, и это, наверное, правильно. Тем любопытней взглянуть на их новые произведения, постараться угадать, что напишут они в скором будущем.

Начну с одного из моих любимых современных писателей – Дениса Гуцко. Его дебют можно назвать классическим для начала двухтысячных (когда они были ещё свежими, не превратились в нулевые). Открыл его, тридцатилетнего жителя Ростова-на-Дону, Первый форум в Липках; до него Гуцко как прозаик практически не публиковался (один-два опыта в местных газетах вряд ли можно считать дебютом). Первая повесть «Апсны абукет. Вкус войны» была написана от первого лица, хотя героем в ней выступил отец повествователя, и сразу произвела на читателей (в тот момент – участников форума) большое впечатление. «Апсны абукет» опубликовали в 8-м номере журнала «Знамя» за 2002 год, затем появились повесть «Там, при реках Вавилона» («Дружба народов», 2004, № 2), тоже вызвавшая массу откликов, и роман «Без пути-следа» («Дружба народов», 2004, №№ 11, 12), удостоенный премии «Букер – Открытая Россия» и в сокращённом варианте составивший вторую часть первой книги Гуцко «Русскоговорящий». (На мой взгляд, к роману автору стоило бы вернуться – при сокращении ушло много важных деталей, притупилось ощущение того жуткого лабиринта, в котором пребывает герой – русский парень, рождённый в союзной республике, пытающийся после распада СССР получить российское гражданство.)

После книги «Русскоговорящий» Денис Гуцко опубликовал ряд рассказов и небольших повестей, из которых получился сборник «Покемонов день», роман «Домик в Армагеддоне», продолжает печатать рассказы и повести в толстых журналах, выступает и как публицист. Но того внимания, какое привлекали к себе его первые произведения, уже нет.

В чём же дело?

Попытаюсь выяснить это, рассмотрев два новых рассказа Гуцко – «Берёзовый компот» («Дружба народов», 2011, № 12) и «Мужчины не плачут» («Знамя», 2012, № 1).

Начало «Берёзового компота» – многообещающее. Главный герой, Пётр Валентинович Мальников (на фамилии я всю дорогу запинался взглядом), – шеф-повар на реалити-шоу «Национальный лидер». Не так давно Мальников побыл медиа-звездой, и вирус успеха, кое-какой известности заставляет его снова оказаться пусть не на телеэкране, но хотя бы вблизи него. Плюс к тому герою необходимо сменить обстановку и образ жизни: недавно от него ушла любимая женщина.

Мальников не ограничивается руководством на кухне, он пытается наладить контакты с телевизионным начальством, быть позаметней, попасть в кадр. Правда, это ему удаётся слабо, да и его потуги не особо настойчивы (с другой стороны, настырностью можно всё испортить). Мальников в основном наблюдает, и его оценка реалити-шоу, кажется, помимо его желания, достаточно иронична. Да и как без иронии воспринять, например, такое: «В студии шёл очередной «Вопрос эпохи». Или это: «Магазин, который поставлял для «Национального лидера» скоропортящиеся продукты, по какой-то нелепой накладке, в рамках компании «Честные цены», прикрыли».

Впрочем, тема реалити-шоу и попытки Мальникова пробиться в телевизионные звёзды постепенно отступает. Автор сосредоточивается на воспоминаниях героя о бросившей его девушке Владе (которая пробиваться, кажется, умеет) и том внимании, которое Мальникову оказывает уборщица Таня. И вскоре это внимание перерастает в связь. «Связь с уборщицей», – с неловкостью перед самим собой осознаёт повар.

«Национальный лидер» становится и для героя, и для читателей лишь фоном, на котором существует Мальников. Иногда доносятся обрывки политических споров, порой герой присутствует при планировании дальнейшего сценария шоу. Не больше. Да и рассказ, собственно, не о шоу, а об одном из его винтиков (притом не очень-то важном). О винтике, у которого, как и у всех, свои мысли, оценки, проблемы, свои планы на будущее. Скоро шоу закончится, и ему нужно будет возвращаться в реальность, как-то дальше строить маленькую личную жизнь.

Связь с уборщицей, ещё более ничтожным винтиком, чем он сам, которая поначалу для героя отвратительна, затем представляется здесь, в этих стенах, нелишней, а в финале оказывается прочной и, быть может, долговечной. Когда механизм «Национального лидера» разбирается, винтики и винты рассыпаются в разные стороны, эти два остаются вместе. «Танька, так Танька, – сказал себе Мальников. – Сойдёт на первое время. Баба горячая. Там посмотрим». Судя по всему, случай посмотреть в дальнейшем ему вряд ли представится.

Рассказ, конечно, не о любви. Он о чём-то могущем её заменить, да и зачастую заменяющем. Ведь смешно же нам, взрослым людям, утверждать, что все пары создаются исключительно по любви…

Второй рассказ, «Мужчины не плачут», тоже не о любви, но о мужчинах и женщинах.

Главная героиня, Лилечка (по-моему, можно было и просто Лиля или, лучше, Оля, Наташа, Лена, Таня – типичное имя нынешней женщины около сорока), имеет квартиру, двоих сыновей, не совсем безденежную работу. С мужем вот только не очень-то повезло – периодически уходит из дому, мечется, влюбляется и разлюбляется и возвращается к Лилечке.

В его многомесячные исчезновения она пытается не забыть, что она женщина. У неё появляется любовник из другого города. Они встречаются раз-два в месяц в Москве, куда ездят якобы в командировку. Снимают на сутки номер, не выбираются из постели.

Но вот любовник оставляет её, признавшись, что жена дороже. Лилечка принимает это с пониманием, без истерики – сказывается жизненный опыт, да и характер у неё не стервозный.

Вернувшись домой, она делает генеральную уборку, ремонтирует бытовую технику, а тут появляется и блудный муж. После короткой борьбы Лилечка принимает его, сначала как полового партнёра, а потом, когда становится ясно, что беременна, и как мужа… Жизнь налаживается, и внешне это вполне благополучная семья – муж и жена, трое детей, работа, квартира… Да, внешне всё в порядке, а внутренне?..

Новые рассказы Дениса Гуцко я бы не назвал лучшими из им написанных (в отличие, по крайней мере, от потрясающих «Сороковин») – язык несколько старомоден («Тима просто так суровость свою четырнадцатилетнюю на телячьи нежности не разменивает, только в особых случаях, и то нужно изловчиться, не вспугнуть. А Саньке всегда мало. Всегда голодный – как голокожий слепой птенец с жадно распахнутым клювом, алчущий корма, ежеминутно караулит, выпрашивает материнской ласки. Вовремя не приласкаешь – захандрит»), хотя часто можно встретить живые детали («телефон истерично жужжит и ползает по прикроватной тумбочке в поисках хозяйской руки»); непонятно, зачем автор ввёл компот из берёзового сока, чуть было не сведший рассказ к анекдоту, жаль, что сильное название – «Мужчины не плачут» – почти не раскрыто в тексте рассказа… Впрочем, эти вещи однозначно художественная проза, и жаль, что они остаются практически незамеченными, не разобранными критикой.

Причин здесь, по-моему, несколько. Во-первых, внимание к толстым журналам у нашей критики близко к нулевому. Обзоров почти не осталось, очень редкая публикация вызывает отклик в прессе. Во-вторых, сам жанр рассказа, слегка заинтересовавший критику в середине 00-х, вновь ушёл в тень крупных произведений, которые сегодня в изобилии представлены на книжном рынке. И, в третьих, что касается такой прозы, какую пишет Денис Гуцко, – о ней сложно писать исключительно как о литературе (точнее, о литературе, как мы её сегодня понимаем). В этих рассказах нет особой интриги, фантазии, сюжеты просты, стиль неоригинален. Критику не на чем отвести душу ни в каком смысле.

Но эти рассказы нужно рассматривать как документ времени, в них нужно искать, в первую очередь, не словесной прелести, новаций и тому подобного, а социальные и нравственные проблемы.

Очень многие произведения проходят мимо критиков, литобозревателей и литжурналистов (а следовательно, и мимо читателей, для которых рецензии, советы, ориентиры в море публикаций и изданий очень важны) именно по этой причине. Критики и близкие к ним специалисты не хотят или не умеют указывать на вроде бы далёкое от самой литературы значение прозы. Пёстрая пустышка сегодня важнее грубого сосуда, наполненного живительной влагой…

Не удостоились внимания и два рассказа Ильи Кочергина, опубликованные в последнем за прошлый год номере журнала «Знамя». В них нет той экзотики Алтая, воспоминаний о позднем советском и раннем рыночном времени, которые лет десять-двенадцать назад покорили столичный литературный мир, принесли ему известность и россыпь наград (премии журналов «Новый мир» и «Знамя», «Эврика», правительства Москвы, финал премии Белкина…).

В рассказах, вышедших после более чем четырёхлетнего молчания (повесть «Я внук твой» была опубликована в том же «Знамени» в июне 2007-го), действительно нет ничего для читателей необычного. В первом, «Крещение кукушки», речь о москвиче, уже не юном, но и не умудрённом жизнью. Да и что может умудрить современного москвича? Какой опыт?

Герой по имени Дима существует в этом круговращении и не знает, зачем. Вроде бы есть события, причём важные: вот рожает жена, и Дима героически помогает ей и врачам: «…ему дали задание – держать роженицу за плечи, чтобы та не отползала от края стола, а то врачам неудобно»; вот они с женой едут во Францию; вот у жены обнаружили саркому кости, и Дима опять ухаживает за ней, и болезнь отступает… Но всё это кажется герою словно бы происходящим понарошку, он воспринимает радости и беды будто сквозь сон. Его не «торкает».

Постепенно всё больше пьёт, начинает, чтобы спастись, строить дом вдалеке от Москвы, но в глуши пьёт ещё сильнее. Крестится и тут же уходит в новый запой. Возвращается в Москву, посещает собрания алкоголиков, но потом бросает.

Весной снова едет в деревню, сажает огород. И вот последние абзацы рассказа хотелось бы привести целиком… Нет, лучше посоветую найти журнал и прочитать. В них пусть для кого-то банальный, но, на мой взгляд, истинный смысл человеческой жизни – видеть, как растёт и развивается, крепнет посаженное тобой. Редиска, морковка, фасоль, картошка…

«Тут, на картошке, с ним это наконец-то и случилось. И совсем не так, как думалось раньше. Не так, как Олимпий рассказывал, что мол, Евангелие прочёл – и торкнуло, вся жизнь сразу переменилась. У Димы вышло совсем наоборот – мягко так, бережно.

Смотрел просто он, как незаметно, но быстро живут растения, и всё время удивлялся. Каждое утро Дима начинал именно так – с осмотра того, что успело вырасти или измениться за ночь. Одну сигарету выкуривал, вторую, ходил вдоль грядок. И не переставал удивляться и видеть чудесные превращения. Вот и всё».

В финале – осень. Сбор урожая. Радость, «что будут кормиться эту зиму своей картошкой».

Совсем не исключено, что через месяц, полгода, пять лет Дима снова сорвётся, полезет в петлю, но пока – ему хорошо, и он понимает, зачем живёт.

Ощущение открытости финала усиливает второй рассказ – «Нечаянная радость», в котором та же география, те же (или почти те же) персонажи, то же ощущение зыбкости и тревоги, душевной пустоты.

Но здесь у главного героя есть вполне конкретные противники и в то же время образцы для подражания – некие биороботы арбайтеры. (Поначалу я неприятно удивился тому, что сугубый реалист Кочергин подался в области фантастики, но затем вспомнил, что в реальной жизни дачники часто не воспринимают деревенских как стопроцентно настоящих, с какими-то своими мыслями и соображениями, людей; гастарбайтеры для нас тем более не совсем настоящие; поэтому фантастика в рассказе Кочергина достаточно условна.) Арбайтеры не пьют, не курят, верят в Бога; они трудолюбивы, добропорядочны. Слегка ворчливы и туповаты, но что ж делать – всё-таки роботы.

И герой рассказа то раздражается их поведением, то завидует, то презирает. Но в конце концов, далеко не праведник, всё же радуется тому, что он человек, что у него всё так сложно, и не понять, где что: горе, счастье, добро, зло, отдых, работа… Нет правил и заложенной в голову программы.

Как и у Дениса Гуцко, рассказы у Кочергина неброские, но они не забываются вскоре после прочтения. Есть в них то, что должно быть в настоящей прозе – какой-то не дающий покоя нерв, возвращающие к себе вопросы…

«Русский прикид» («Новый мир», 2012, № 1) Олега Зоберна, несколько лет назад считавшегося самым, пожалуй, многообещающим молодым рассказчиком, сложно признать рассказом. По существу, он продолжает цикл довольно странных текстов, которые стали выходить из-под зоберновского пера после издания книги «Тихий Иерихон». «Русский прикид», как и предыдущие вещи, это то ли маленькое эссе, то ли зарисовка, то ли какая-то шутка…

Впрочем, что бы это ни было, текст заслуживает внимания. В нём показан (а вернее – создан) тип молодого человека, добровольно не вписывающегося в понятия и условия современной Москвы. Даже точнее так – он на некоторое время выписывается из этих условий. По вечерам одевается как гопник: спортивные штаны, лакированные туфли, ветровка «Adidas», и идёт в парк заниматься физкультурой… Это нам становится понятно в первых же строках.

Дальнейшие полторы страницы (текст действительно крошечный) – обоснование такого поведения.

Герой начитан, циничен и то ли умён, то ли безумен. Шагая в парк и пугая редких прохожих, качаясь на турнике, он размышляет: «В конце концов, позволить себе одеться бездумно или вообще «никак» – роскошь в муниципальном мире. И в природе этой роскоши заключено то, что мы напрасно утаиваем от самих себя – чувство родства с третьестепенными приметами времени, кроме которых, по сути, нет больше ничего, ведь явления первой величины доживают последние промозглые деньки в лживых обещаниях и риторических фигурах.

Весь двадцатый век наиболее психически здоровые люди старались на одной невозмутимой интонации говорить и про покрой одежды, и про стать загорелого торса, и про абортивный материал, и закоулки для развития в себе такого чудесного отчуждения современник может отыскать в любом районе Москвы. Достаточно развить наблюдательность. Главное, чтобы поблизости не горела помойка, не велись дорожные работы и не шумела пьяная компания».

Можно счесть поведение героя глупым протестом, посмеяться, хотя нельзя не принять, что в этом прикиде да после физических упражнений он чувствует прилив сил, ощущает себя мужчиной. А это, пусть не в литературе, так в реальной жизни, – самое важное.

К сожалению, и Кочергин, и Зоберн в последние годы очень редко публикуются (а значит, видимо, мало пишут, так как и тот и другой востребованы, по крайней мере, в толстых журналах). А обоим, как мне кажется, есть что сказать. Кочергин большую часть времени живёт в настоящей (каких мало осталось по России) деревне на краю Рязанской области, Зоберн ведёт скрытную жизнь в Москве, наверняка следя за развитием или же деградацией персонажей своих прежних рассказов. Думаю, их художественные наблюдения-летописи обогатили бы нашу литературу. Сейчас же мы имеем дело лишь с фрагментами этих летописей.