Сказки, которые живут в Ярославле

– А тогда, в старину, говорили не «Константин», а «Костятин»!

– И тебя мы зовём Костей, а не Коней каким-нибудь! Всё оставляет следы! Ну, пойдём, электричка пришла!

Сели в вагон, а Костя никак не мог успокоиться.

– Дедушка, ведь в 1257 году здесь была уже дорога. А когда она появилась, кто первым по ней из Ярославля в Ростов проехал?

– Ну, этого никто не знает. Но ещё за сто лет до битвы на Туговой горе, в 1152 году, здесь уже можно было на коне проскакать. Хочешь, расскажу, о чём в летописи написано?

В то время на нашей земле правил князь Юрий Долгорукий. Он Москву основал. А главным городом в его владениях был тогда Ростов, там жили воины-дружинники. Главным путём между Ярославлем и Ростовом была река Которосль, которая у нас, в Ярославле, впадает в Волгу. А по Волге могли приплыть враги, и город-крепость Ярославль должен был остановить их, не пустить в Которосль и дальше, вглубь Русской земли.

Однажды с низовьев Волги к Ярославлю на многочисленных ладьях приплыли волжские булгары. Их государство – Волжская Булгария – было мощным врагом Руси. Они хотели прорваться к Ростову и разорить русскую столицу. Но люди из маленькой крепости на высоком берегу не пустили врагов в Которосль. Прогнать иноземцев не могли (мал был городок), но дальше не пустили. Булгары окружили Ярославль-городок со всех сторон: встали булгарские корабли на Волге, на Которосли, на речке Медведице, которая текла в овраге под городской стеной. В городе начались голод и жажда, но крепость держалась.

И вот один юноша-ярославец, как написал летописец, сумел ночью выйти из города. Он перебрался через Которосль и верхом помчался в Ростов. Там сообщил о нашествии булгар, и конная княжеская дружина, прискакав к Ярославлю, отбросила врагов прочь! Значит, сухопутная дорога или хотя бы тропинка между Ярославлем и Ростовом уже тогда, в 1152 году, была. И являлась она важной для Русского государства.

– Дедушка, а как звали того юношу?

– Этого никто не знает: в летописи об этом не сказано.

– Жалко! А если опять закрыть глаза и послушать, можно услышать, как скачет тот юноша? – хитренько спросил Костя.

– Попробуй!

– Давай оба послушаем?

Дедушка и внук замолчали, крепко зажмурились, и, хотите верьте – хотите нет, оба услышали быстрый стук копыт, будто кто-то скачет во весь опор верхом на коне по земляной дороге.

Почему обиделась старая башня

На Богоявленской площади в Ярославле все обращают внимание на старинную крепостную стену. Каменную, побелённую, для врагов, наверное, неприступную. Есть у неё вверху зубцы, чтобы воинам-защитникам укрыться, есть внизу маленькие окошечки – бойницы подошвенного боя, чтобы из них пушечными выстрелами врага к стене не подпустить, есть посередине щели-варницы, чтобы, если враги всё-таки подбегут, кипятком (варом) или смолой облить. По концам этой стены стоят крепостные башни. Справа, там, где дорога из-за Которосли выходит, башня побольше. Она называется Богородицкой. Слева – Угличская башня, которая поменьше. Вот на эту Угличскую башню и посмотрим повнимательнее.

Обойдём её слева, с улицы Нахимсона. Маленькая эта башня, приземистая, в островерхой шапочке, как грибок-боровичок. А под шапочкой-крышей – посмотрите-ка! – будто лицо у башни! Две бойницы – как два глаза, под ними кирпичные выступы-усы топорщатся, зубцы наверху из-под крыши видны – чёлочка, а ворота внизу башни – рот. И так этот рот искривлён, будто башня заплакать или пожаловаться хочет. И всё лицо такое обиженное…

На что обиделась Угличская башня? Попробуем разобраться.

В старину крепостные стены и башни для города были главными постройками: только огороженное селение называлось городом. Когда на высоком берегу над слиянием Волги и Которосли родился город Ярославль, он тоже был крепостью. Маленькой-маленькой. В ней, наверное, не поместился бы даже один двор современной школы. Но были у этой крепости стены, башни и крепкие ворота, а жили в ней воины-защитники, князья и воеводы, их семьи. Если враг к Ярославлю подходил, в неё весь окрестный люд сбегался. Эта первая, старейшая ярославская крепость была построена из дерева, «срублена», как говорили в древности, поэтому называли её Рубленым городом. Если бы в то далёкое время, тысячу лет назад, было в русском языке слово «кремль», её бы кремлём называли. Но слово это появилось у нас намного позже.

Через несколько веков народу вокруг Рубленого города жило так много, что пришлось для этих новых улочек-переулков свою защитную стену строить. Насыпали высокий земляной вал от Волги до Которосли, снаружи вала глубокий ров вырыли. Для входа-въезда несколько ворот поставили, сначала эти ворота деревянными были, по верху вала тоже построили бревенчатую стену и дозорные башни, но всё равно новую большую крепость называли Земляным городом.

Две крепости – Рубленый город и Земляной город – считались городом Ярославлем. Люди там под защитой стен жили, детей растили, радовались и грустили, ремёслами и торговлей занимались. Земляная стена проходила как раз там, где сейчас Угличская каменная башня стоит. До начала XVII века эта башня была деревянной, за её воротами в Земляном городе торг шёл. Множество купцов каждое утро ждали, когда город откроет эти ворота и можно будет ввезти товар, начать торговлю. Верно служила городу Угличская башня и была одной из главных.

Кроме Рубленого города и Земляного города, на месте современного Ярославля находилась ещё одна крепость: крепостными стенами был окружён монастырь на берегу Которосли. Родился он, когда Ярославлю было два века, и простоял, не сливаясь с городом, почти шесть веков. Этот мужской монастырь назывался Спасо-Преображенским. Закрыла, или, как принято говорить, «упразднила», его царица Екатерина II в конце XVIII века. Тогда же стали считать, что место, где он стоит, это уже город.

Рядом стояли город Ярославль и Спасо-Преображенский мужской монастырь, а жизнь в них была разная. В городе – шум, торговля, стайки детишек на улочках играют, а в монастыре – покой, тишина, монахи молятся. В городе – одни заботы, в монастыре – иные дела. И доходы у монастыря и города отличались. Тут порой и до обид доходило, выясняли, кто что нечестно получил. Монастырю жилось легче: богатые люди жертвовали ему много богатства.

Когда в 1501 году великий пожар случился, и город и монастырь – всё сгорело. Но в городе люди, как могли, сами строились – выкручивались, а монастырю великий князь московский средства на восстановление дал. Тогда-то, в начале XVI века, и появились в Спасо-Преображенском монастыре каменные постройки, которые дошли до наших дней: и соборный храм, и трапезная палата, и Святые ворота со стороны Которосли.

Чуть позднее и каменные стены появились, от которых сохранилась, может быть, небольшая часть. Этот бывший монастырь, похожий на крепость, и видим мы на Богоявленской площади. Но до XVII века монастырь был меньше по размеру: видите вход с площади, возле которого стена будто сломана? Здесь монастырская земля кончалась, ограда монастырская тянулась до Которосли, дальше была городская земля, по которой проходила дорога, а уж потом – городской земляной вал с деревянными башнями и воротами. Земляной город и монастырь – две крепости – стояли рядом.

В тяжёлое смутное время, в начале XVII века, монастырь и город вместе от врагов оборонялись, вместе все силы победе над врагом отдавали. А победили недругов – опять друг с другом ссориться стали. Горожане считали, что монастырь не по праву доходы получает, у города их отбирает. Монахам не нравилось, что рядом с обителью людное, шумное место, что от горожан монастырь может подвергнуться «всякому дурну». Царю и патриарху жаловались, что с высокого городского вала заглядывают люди в монастырь и «им видать всё, что в монастыре делается».

В конце концов, в 1635 году, царь Михаил Фёдорович разрешил монастырю расширить свою территорию до самой границы города. Тогда и построил монастырь на месте старых деревянных городских ворот каменную Угличскую башню, а позднее от башни к Которосли убрали земляной вал и построили монастырскую стену.

Вот теперь спросим Угличскую башню: «Что же ты, башня, невесёлая? Чем тебя обидели?»

– Как же мне не обижаться?! Когда стояла я деревянной – одной из главных в городе Ярославле была: город от врагов охраняла и добрых людей в город впускала. Под сводами ворот со всего света торговые гости проходили-проезжали, каждый день сотни людей ждали, когда стража ворота откроет. А теперь ворота совсем закрыты. Меня пристроили к стене монастырской, а монастырь – что чужая семья: жили рядом, да всяк по-своему. А главное, посмотрите-ка: мои глаза-бойницы теперь на город смотрят, будто в ту сторону кто-то из пушек стрелять собирается. Грустно мне, и перед горожанами неловко, – проворчала Угличская башня, натянула пониже на глаза-бойницы свою крышу-шапочку и замолчала.

Цветы, краше которых нет на свете

В 2011 году в древнем Ярославле открыли новый планетарий имени Валентины Владимировны Терешковой, первой в мире женщины-космонавта. На углу улиц Чайковского и Большой Октябрьской появилось суперсовременное здание с большим стеклянным куполом, под которым показывают фильмы о звёздном небе и фантастических путешествиях, с башенкой-обсерваторией. Есть и настоящий телескоп, через который можно посмотреть на настоящие звёзды. А также познакомиться с другими чудесами современной познавательно-развлекательной индустрии. И здание, и площадка вокруг него, украшенные разными астрономическими символами, притягивают взгляд каждого, кто попадает на этот перекрёсток.

Но есть рядом с планетарием постройки, которые стоят здесь больше трёх веков, с XVII века. Скажем планетарию «спасибо!» и представим, что его ещё нет… И окажемся в том времени, когда все мужчины на русской земле бородатыми ходили, даже царь-батюшка бороды не брил, когда одевались богатые люди в кафтаны цветные, а девицы-красавицы носили сарафаны яркие и кокошники, жемчугами и золотом вышитые. Добро пожаловать в сказку XVII века!

Стоит-красуется на Волге славный город Ярославль. Большой город, но ремесленникам-мастерам да купцам и в таком городе тесно, растут вокруг него слободы-посёлочки. Одна из слобод недалеко от Которосли стоит на том самом месте, куда мы пришли. Название у этой слободы смешное – Киселюха. Кисель в ней, конечно, любят, ведь это старинное русское угощенье, но назвали слободу так потому, что земля здесь на кисель похожа: мокрая, вязкая, после дождя идёшь – еле ноги из грязи вытаскиваешь. Болото, одним словом, да ещё ручьи к Которосли бегут. Самый большой из них Ершов ручей называется. (Он был как раз там, где сейчас улица Чайковского идёт.) Все в городе знают, что Киселюха на мокром месте стоит, даже церковь, которую построили здесь жители в честь своего любимого святого – Николая Угодника, чтобы от других Никольских церквей отличать, назвали Никола Мокрый.

Вокруг церкви и по берегам Ершова ручья избы слобожан стоят. В середине – большие, нарядные. Народ здесь живёт небедный, всё больше торговый. Нагружают честные купцы корабли свои товарами ярославскими, по Которосли, по Волге везут в страны далёкие, возвращаются с хорошим барышом и с заморскими товарами. Если повезёт, конечно.

Самый богатый, самый уважаемый в слободе купец – Гордей Семёнович. Вот он сам с крылечка своего дома спускается, подковками по ступенькам постукивает, бороду поглаживает, улыбается. А что ему не улыбаться?! Его корабли с товарами каждый год в заморские страны плавают, богатство у него немереное. Палаты он себе каменные построил. Другие купцы, даже побогаче, в деревянных избах-теремах живут, по старине. А Гордею захотелось, чтоб было у него жильё, как у бояр московских, как у владыки-митрополита, как у самого царя-батюшки, – из кирпича! Вот и выстроил дом ладный, просторный. Внизу – подклет с кладовками-палатками, где товары да припасы хранить можно, над домом – высокая тесовая крыша, трубы с нарядными дымниками. А выше подклета, ниже крыши – жильё: и сени, и жилые покои с окошками. В частые переплёты оконных рам заморское, дорогущее стекло вставлено, снаружи вокруг окон наличники красивые из кирпича выложены. Не дом, а загляденье! Но больше всего гордится Гордей не богатством, не домом, а дочками-умницами, красавицами. Трое их у него, все – невесты на выданье.

Бывает, сидят купцовы дочки под окном, рукоделиями занимаются и про женихов заговорят. Старшая хвастает: «Я замуж только за молодого князя выйду! По городу будем с ним в золочёной карете кататься, все перед нами шапки снимут, все нам поклонятся!» Средняя говорит: «А я за богатого купеческого сына пойду. На его богатство да моё приданое мы свою карету золотом в три слоя покроем, нам все поклонятся да ещё завидовать будут!» А младшая дочка, Настенька, молчит. Пристанут к ней сёстры, о каком, мол, женихе мечтаешь, у неё один ответ: «За кого батюшка выдаст, за того и пойду». А глазки грустные-грустные. Никому не говорила, что давно ей нравится Иванушка – паренёк, что по соседству живёт. Да только беден Иван: с детства сиротой остался, живёт своим трудом. Горшки, кринки глиняные делает.

Хорошая у него посуда получается: прочная, лёгкая, красивая. И на базар вынесет – мигом разбирают, но на таком товаре много не заработаешь. Сам Иван целыми днями в мастерской работает, вечно у него рубашка глиной испачкана, а как обжигает горшки, так, бывает, и сажей перемажется. Знает Настя, что никогда гордый отец не согласится её за такого бедняка-замарашку выдать.

Вот опять весна пришла, снова собираются купцы ярославские с товаром в дальние страны. И Гордей Семёнович корабли нагрузил. Стоят Гордеевы корабли на Которосли, молодцы-работники паруса белые налаживают, в путь собираются. А Гордей с дочками прощается, наказы даёт да спрашивает: «Дочери мои милые, дочери мои любезные, какие подарки вам из дальних стран привезти?» Старшая попросила зеркальце волшебное: смотришься в него, и красота твоя возрастает. Средняя, любознательная такая, просит привезти блюдечко с золотой каёмочкой, в серединке которого можно увидеть всё, что в мире делается, всё, что узнать пожелаешь. А младшая, Настя, ничего себе не просит. «Возвращайся, батюшка, благополучно да поскорее», – вот и весь сказ. Насилу уговорил её: попросила она красивый цветочек привезти. «Да я для тебя ничего не пожалею, лучший в мире цветок найду!» – пообещал Гордей.

Вот идут дни за днями, за весной лето красное пришло, вот уж и осень наступила… Ждут сёстры отца, в церковь свою каменную ходят, Николе о батюшкином благополучии молятся.

И вот в один счастливый день бегут с реки ребятишки, кричат: «Возвращаются, возвращаются наши купцы!» Вся слобода на берег вышла: точно, идут корабли купецкие. Паруса потемнели и пообтрепались, а люди на кораблях радостные. И встреча была радостной: все живыми-здоровыми вернулись и с хорошей прибылью.

Гордея Семёновича дочки встречают. Старшие – сразу о подарках: привёз ли? «Привёз я вам, сороки, что просили, – улыбается Гордей старшим, – вот тебе зеркальце, тебе – блюдечко». А на младшую глянул – и погрустнел: «Не привёз я тебе, Настенька, цветочка. Какие красивые цветы видел – а люди всё говорили, что есть ещё лучше. Так и вернулся. Может быть, здесь тебя цветочек дожидается?» Обернулся купец к людям и вскричал громким голосом: «Эй, люди добрые! Прошу я вас: найдите для моей любимой дочери, для Анастасии Гордеевны, цветок, краше которого нет на свете! Кто найдёт – тому бочонок золота дам!» Заволновался народ, а тут Иван-горшечник, как всегда, глиной да сажей перепачканный, всех растолкал, вперёд вышел: «Гордей Семёнович, люди добрые! Я подарю Анастасии Гордеевне лучшие в мире цветы, дайте только срок!» Подивились люди, а Гордей согласился подождать.

Снова весна пришла, в день праздничный народ в церковь собирается. И тут Иван, умытый да принаряженный, к Гордею обращается, дескать, помнит ли Гордей Семёнович обещание своё?

– Всё помню, и слово моё купецкое твёрдо!

Тогда говорит Иван, что и он своё слово сдержал, и зовёт весь народ цветы посмотреть, оценить, хороши ли они, достойны ли, чтобы их Настасье Гордеевне подарить. Привёл Иван народ к церкви, и увидели люди красоту невиданную: по стенам церкви будто цветы распустились, многоцветные, диковинные. Кто лютик, кто незабудку увидел, а другим цветам и названия нет! Под крышей трава-мурава вьётся, вокруг окон церковных пышные венки из цветов и травок обвились. Церковь Николы Мокрого как невеста, цветами убранная, стоит!

– Хороши ли цветы? – спрашивает Иван.

– Хороши! – кричит народ, – краше их нет!

И все на Гордея посмотрели.

– И мне нравятся, – говорит Гордей, – только понравятся ли дочери моей? Что скажешь, Настасья?

– Нравятся, – прошептала Настя.

Велит Гордей слугам прикатить бочонок золота для Ивана, а Иван ему: «Гордей Семёнович, не надо мне золота, отдай мне в жёны Анастасию Гордеевну!» Посмотрел Гордей на дочь, а у Насти и слов нет, только головой кивает да слёзы украдкой вытирает! Улыбнулся купец и благословил Ивана-жениха и Анастасию-невесту.

Обвенчали молодых в этой же церкви Николы Мокрого, и устроил Гордей пир на весь мир!

Назвали люди украшения, Иваном сделанные, изразцами. Был Иван мастером глиняную посуду делать, и цветы-изразцы из глины вылепил. Краски для них нашёл, глазурь-поливу сделал, сумел обжечь в печи так, чтобы изразец не треснул, не искривился. Трудная была работа, но всё как надо получилось, потому что с любовью делал. Славятся теперь многоцветными изразцами многие старинные церкви Ярославля.

Так или по-другому всё было, сами догадывайтесь. Правда только в том, что расцвели изразцы на стенах церквей ярославских от большой любви, любви мастеров к жизни, к красоте, к своему городу. И, наверное, у каждого мастера была своя любовь, своя лапушка-красавица, которой хотелось подарить красоту небывалую!

Про то, как Никита орлом летал

В начале XX века писатель Евгений Николаевич Опочинин, который подолгу жил в своей усадьбе под Рыбинском, написал историю о крестьянине Никитке, который будто бы во времена Ивана Грозного сделал себе деревянные крылья и, прыгнув с колокольни, полетел как птица. Рассказ получился таким правдоподобным, что в него поверили. Города Тула и Александров даже стали спорить, в котором из них жил Никитка, об этом событии упоминают и в кинофильмах, например, в комедии «Иван Васильевич меняет профессию». А советский художник Александр Дейнека в 1940 году написал картину, которая называется «Никитка – первый русский летун». Изображён на ней парень, который летит с колокольни на деревянных крыльях, к изумлению и ужасу людей на земле. Рассматривая картину, видишь: колокольня-то ярославская! Точь-в-точь такая стоит возле церкви Иоанна Предтечи в бывшей Толчковской слободе! Церковь эта знаменита на всю Россию, потому что изображена на 1000-рублёвой купюре.

Знатоки истории и русской культуры ценят её как выдающийся, неповторимый памятник XVII века. А тем ярославцам, которые ещё не успели полюбоваться этим храмом, напомню, что стоит он на берегу Которосли, возле Толбухинского моста. Обязательно посмотрите!

Что мы знаем об этом храме? Построили его жители богатой, многолюдной Толчковской слободы, которая располагалась здесь в старину. Большинство слобожан были кожевниками: обрабатывали шкуры домашнего скота и превращали их в красивый высококачественный кожаный материал. Для выделки шкур использовали настои коры разных деревьев: ивы, ели, дуба, осины, при этом кору сушили и толкли в порошок. Толчение коры в ступах было здесь таким обычным занятием жителей, что слободу стали называть Толчковской. Работа у кожевенников тяжёлая: шкуры приходилось не только в разных настоях замачивать, но и каждую несколько раз мять, скоблить, снова переминать. Однако доходы получались хорошие: кожа была очень востребованным товаром, а качество ярославских кож отмечалось как высокое. Так что народ в Толчковской слободе жил небедный. Когда сгорела в XVII веке старая деревянная церковь, толчковцы построили новую, каменную. Не жалели ни сил, ни средств, ни времени: семнадцать лет строили. И получилась церковь на загляденье: красивая, богатая, такая, какой больше нигде на Руси не встретишь! Такой она и сохранилась – смотрите, любуйтесь!

А любуясь церковью Иоанна Предтечи в бывшей Толчковской слободе и картиной художника Дейнеки, расскажем старую сказку по-новому, по-ярославски.

В середине мая в большой семье мастера-кожевника, что жил в Толчковской слободе под Ярославлем, родился седьмой сынок (дочки-девчонки не в счёт: их ещё было пятеро). По святцам окрестить мальчонку можно было в честь одного из святых: Исидора, Никиты или Серапиона. К радости родителей, священник дал ему имя Никита. Только бабушка недовольно качала головой и ворчала, что все Никиты, как Аника-воин из сказки, упрямые, настырные, лезут очертя голову куда не надо, во все опасные дела. «Ох, натерпитесь от него!» – пугала она родителей. Не раз потом вспоминали её слова!

Беспокойным малышом рос Никита. Братья летом на реку купаться бегут – он за ними; с берега в воду скатился – хорошо, не утонул. Отец идёт кожи переминать – Никитка за ним цепляется, мешает. Матери норовит помочь, горшок щей из печи хотел вытащить – пролил, чуть не обварился. Гонят его, ругают, а Никите обидно: хочет он доказать, что не хуже, не глупее, не слабее старших братьев, а не получается…

В ту пору в слободе всем миром церковь каменную строили. Давно строили, неспешно. В основании её были положены крепкие камни, по окрестным полям собранные. Отец и старший брат рассказывали, как по воскресным дням искали эти камни и вместе с соседями на специально для того сделанных телегах привозили к стройке. А мать с гордостью добавляла, что дьяк-грамотей написал о том в книге и сравнил мужиков, искавших камни, с орлами, высматривающими добычу с высоты небесной. «И во всём-то он у нас орёл!» – гордо говорила мать об отце. «Не то что ты, Никитка!» – смеялся кто-нибудь из братьев. Обидно…

А потом уж стены церкви поднялись, каменщики галерею да крылечки строили. Недалеко от слободы, у глиняной ямы, народ кирпичи делал, тут их и обжигали. Все слобожане в свой срок там работали. Каждый радовался, что может своё усердие показать, свой труд в церковь вложить. Кирпичи теперь делались не простые, а фигурные, украшенные: то с утолщением, то будто бы с пряничками налепленными. Стена из таких кирпичей как ковёр драгоценный, узорный. Но и этого казалось мало: на тех самых «пряничках», пока кирпич не обожжён, решено было ещё узоры вырезать, кто что хочет: цветочек, звёздочку, завиток какой-нибудь. Матери, бывало, детей своих сюда приводили, просили мастера, чтобы разрешил и детям хоть кирпичик украсить. И Никитины братья и даже сёстры свой след на кирпичиках оставили, к украшению храма руки приложили, а на Никиткин кирпич мастер посмотрел да снова в глину вмял – на переделку. Хоть и сказал по-доброму, что не надо огорчаться, что подрастёшь и лучше всех сделаешь, всё равно обидно было…

Рос Никитка – росла и церковь. Купола над ней поднялись – будто свечечки зажглись, иконостас золотом засиял, росписи по стенам ковром расстелились, подзоры с краёв кровли, как кружево, свесились. Все мастеров хвалят – и каменщиков, и кровельщиков, и жестянщиков, и изографов-художников. А Никиту ни за что не хвалят: нет тут его труда, обычный он кожевник-подмастерье. Думал-думал Никита, как бы ему народ удивить, себя показать, чтобы и о нём «орёл наш» сказали, и придумал. Сделал он себе крылья из лёгких дощечек и из самой тонкой и прочной кожи. Красивые, большие крылья, как у орла. Долго делал, втайне от всех, долго всё обдумывал да рассчитывал. К святкам всё было готово.

Святки – время особое. Шутить и смеяться можно сколько хочешь, никто не осудит. Рядиться – в медведя, цыгана, хоть в чёрта – тоже можно. Парни силу да удаль показывают, на кулачках бьются – тоже забава добрым людям. Вот тут Никита и объявил, что нарядится орлом и полетит как птица – люди верят и не верят, и смеются, и подшучивают. А Никита какие-то кожи да досочки в охапке несёт, на колокольню поднимается. Народ вокруг смеётся, шутки ждёт. Да вдруг все притихли. Видят, стоит Никита на самом верху колокольни, в рубашке, без кафтана, к спине доски привязаны. Перекрестился и сиганул с колокольни вниз! Раскрылись у него за спиной крылья большие, орлиные, и полетел он к земле не как камушек, а вот как пушинка от цветка-одуванчика или как семечко кленовое: и крутило его, и вертело, да не вдруг о землю грянуло. И то хорошо, что снег глубокий: ахнули, подбежали – а он жив-здоров! Ногу, кажется, подвернул – да дело молодое, пройдёт. Вот тут уж было и крику, и расспросов, домой на руках понесли. А дома мать и сёстры – в слёзы, отец сперва выпороть хотел, да весь народ заступился: такой молодец, такой орёл – всей слободе слава!

Потом уж Никита любил рассказывать, как всё придумал, как ветром ему крылья чуть не оторвало, сколько силы потребовалось, чтобы удержать их, и как весело было лететь над землёй, как испугался только, что прямо на людей упадёт. А больше не летал и не хотел летать. К чему? Та девушка, что первая к нему, упавшему, раньше всех подбежала, теперь всегда с ним: жёнушка его любимая. А деток их народ Орловыми называет. И дело кожевенное у Никиты спорится. Что ещё для счастья надо?!

Церковь Иоанна Предтечи в бывшей Толчковской слободе