Знак Хаоса

Роджер Желязны

ЗНАК ХАОСА

Филу Клеверли и нашим солнечным временам: спасибо за все кокию наге[1]

I

Я чувствовал странное беспокойство, вот только с чего бы это. Действительно, что тут странного — наклюкаться в компании с Белым Кроликом, улыбающимся Котом, пугалом-коротышкой — ну вылитый Бертран Рассел — и моим старым приятелем Льюком Рейнаром[2], который горланил ирландские баллады, пока необычный ландшафт на стене за его спиной из росписи превращался в реальность. В общем, громадная Синяя Гусеница, затягивающаяся кальяном[3] на шляпке гриба-гиганта, произвела на меня должное впечатление — я-то знал, как трудно поддерживать в зажженном состоянии водопроводную трубу. Но все же что-то было не так. И сцена получалась вроде бы довольно веселой, вполне в духе Льюка, ведь он, как известно, довольно часто появлялся в такого рода компаниях. Так с чего бы мне чувствовать себя неуютно?

И пиво было хорошее, и было чем закусить. А уж демоны, истязающие привязанную к столбу рыжеволосую дамочку, так блестели, так блестели — ну прямо как надраенные ботинки. Теперь они куда-то провалились, но в целом все было прекрасно. Все было прекрасно. Когда Льюк запел про залив Голуэй, что был так искрист и чуден, мне даже захотелось нырнуть в него и затеряться в его волнах. Очень печально.

Что-то слишком я сегодня сентиментален… Да. Забавная мысль. Когда Льюк пел что-нибудь грустное, я чувствовал меланхолию. Когда веселое — был очень доволен. Казалось, сам воздух здесь насквозь пропитан со- и переживанием. Но мне-то какая разница? Представление было великоле…

Я отхлебнул из кружки и посмотрел, как на краю стойки раскачивается Шалтай. Мгновение я пытался сообразить, когда же меня занесло сюда, но все пружинки из моего будильника куда-то ускакали от меня. Ладно, разберемся потом. А главное — хорошо гуляем…

Я смотрел, слушал, пробовал, ощущал, и все было здорово. На что бы я ни засматривался, все казалось изумительным. Вроде бы я собирался что-то спросить у Льюка. Да, что-то такое было, но он слишком увлекся пением; впрочем, все равно я сейчас об этом думать не мог.

А что я делал до того, как попасть сюда? Ну, с этим все просто, вспомнить об этом — раз плюнуть. Но потом, не сейчас, когда вокруг все так интересно.

Хотя, кто знает, это могло оказаться и вправду важным. Может, поэтому я и чувствую себя так неуютно. Может, я оставил брошенным какое-то дело и мне надо вернуться и доделать его?

Я повернулся, чтобы спросить у Кота, но тот уже начал таять; при этом выражение морды у него было такое, будто все окружающее забавляло его. Я подумал: а я чем хуже? Я что, тоже так не могу? В смысле растаять в воздухе и слинять отсюда куда подальше. Если я проявился здесь примерно таким манером, то почему точно так же отсюда не уйти? Очень даже может быть. Я поставил кружку, потер глаза и виски. В голове тоже, кажется, все плыло.

Я вдруг вспомнил портрет. Собственный. На гигантской карте. Козырь. Да. Вот как я здесь оказался. Через карту…

На плечо опустилась рука, и я обернулся. Это был Льюк. Ухмыляясь, он облокотился о стойку — должно быть, решил добавить.

— Шикарная вечеринка, а?

— Здорово. Как ты откопал это место? — спросил я.

Льюк пожал плечами.

— Не помню. Какая разница?

Он отвернулся, между нами закрутился короткий шквал из кристаллов. Гусеница выпустила лиловое облачко. Вставала синяя луна.

«Что же не так на этой картинке?» — спросил я себя.

Неожиданно у меня возникло чувство, что все мои способности критически оценивать ситуацию отстрелили во время войны: я не мог сфокусироваться на аномалиях, которые, по-моему, должны были здесь явно присутствовать. Я мгновенно догадался, что влип, но никак не мог понять, как это могло случиться.

Я влип…

Влип…

Но как?

Ага… Все началось, когда я пожал свою собственную руку. Нет. Неверно. Отдает дзеном[4], и все было не так. Рука, которую я пожал, вылезла из карты, на которой был изображен я, а затем карта исчезла. Да, так все и было… В таком примерно разрезе.

Я стиснул зубы. Опять заиграла музыка. На стойке рядом с моей рукой раздался тихий скользящий звук. Я посмотрел туда и увидел, что моя кружка полна. Может, я перебрал? Может, потому мне так трудно думать? Я отвернулся и посмотрел налево. Взгляд прошел вдоль границы, где фреска на стене превращалась в настоящий пейзаж. Мне стало вдруг интересно: а может, я тоже стал частью фрески?

Неважно. Раз я здесь думать не могу… Я побежал… налево. Что-то в этом месте было особенное, что-то такое, отчего мысли в моей голове приходили в полный разлад. Разве можно нормально оценивать окружающее, будучи его частью? Мне нужно отсюда уйти, мне нужно, чтобы голова моя работала ясно, — должен я в конце концов разобраться, что происходит?

Я прошел через бар и добрался до того размытого рубежа, где нарисованные деревья и скалы становились трехмерными. Погрузившись туда, я напряг руки. Я услышал, как шумит ветер, но движения воздуха не почувствовал.

Все, что лежало передо мной, не стало ближе ни на дюйм. Я двигался, но…

Опять Льюк поет.

Я остановился. Медленно повернулся, песня звучала так, будто Льюк пел у меня над ухом. Так оно примерно и было. Я лишь на несколько шагов отошел от стойки. Льюк улыбнулся и продолжил песню.

— Что происходит? — спросил я у Гусеницы.

— Ты петляешь у Льюка в петле, — отозвалась она.

— Опять? — сказал я.

Гусеница выпустила кольцо синего дыма, тихо вздохнула и сказала:

— Льюк попался в петлю, а тебя охмурила лирика. Вот и все.

— Как это получилось? — спросил я.

— Понятия не имею, — отозвалась она.

— Эй, а как из петли вылезают?

— А вот этого я тебе вообще сказать не могу.

Я повернулся к Коту, который вновь нарастил себя вокруг собственной довольной улыбки.

— Может, ты знаешь… — начал я.

— Я видел, как он пришел, и видел, как потом пришел ты, — сказал, ухмыляясь, Кот. — И даже для этих мест твой визит был несколько… необычен. Это навело меня на мысль, что по крайней мере один из вас связан с магией.

Я кивнул.

— А не слишком ли часто ты позволяешь себе вот так появиться, чтобы пропасть вновь? — заметил я.

— Про пасть я могу сказать одно: свою пасть я всегда держу при себе, — отозвался он. — Когти тоже. Чего не скажешь про Льюка.

— Что ты имеешь в виду?

— Ловушка, в которую он попал, — вроде заразной болезни.

— И как она действует? — спросил я.

Но Кот исчез снова, на этот раз вместе с улыбкой.

Ловушка… Вроде заразной болезни… Кажется, выходило, что проблема-то Льюкова, а меня каким-то образом в нее затянуло. Концы с концами при таком раскладе начинали сходиться, хотя по-прежнему и не подсказывали никакой идеи насчет того, что это за проблема и как от нее избавиться.

Я потянулся за кружкой. Если проблему не решить, то можно хотя бы расслабиться и получить удовольствие. Медленно потягивая из кружки, я вдруг понял, что на меня в упор смотрит пара бледных, горящих глаз. Раньше я их не замечал, и странность вся заключалась в том, что находились они в затененной части стенной росписи как раз напротив меня; мало того — они двигались, осторожно перемещаясь влево.

Потом я потерял их из виду, но по вздрагивающим верхушкам травы я по-прежнему мог следить за их обладателем, пока этот самый непонятно кто или что подкрадывался к тому месту, куда до этого направлялся я. Такая роль наблюдателя казалась мне захватывающе интересной. А далеко-далеко справа — за Льюком — я вдруг обнаружил стройного джентльмена в темном жакете, с кистью и палитрой в руках, который неторопливо продолжал расписывать стену. Я сделал еще глоток и снова сосредоточил внимание на таинственном обладателе глаз, перелезавшем из плоскости в три измерения. Вот между скалой и кустами вылезло его мутно-серое рыло; над рылом блекло посверкивали глаза; голубая слюна капала с темной морды и стекала на землю. Либо существо было очень низкое, либо оно сильно пригнулось, но я так и не смог понять, изучало ли оно всю нашу толпу целиком или только меня в отдельности. Я перегнулся и поймал Шалтая за пояс — а может, это был не пояс, а галстук, неважно — как раз в тот момент, когда он собрался опрокинуться на бок.

— Извините, — попросил я. — Не могли бы вы мне сказать, что это там за создание?

И только я показал — как существо выпрыгнуло, многоногое, длинный хвост, темная чешуя, стремительное тело извивается волнами. Обнажив красные когти, с задранным вверх хвостом оно мчалось на нас.

Затуманенный взгляд Шалтая двинулся навстречу моему и увильнул в сторону.

— Меня здесь нет, сэр, — начал он, — чтобы излечить ваше зоологическое неве… Бог мой! Это же…

Пока существо мелькало вдалеке, но приближалось быстро. Интересно, когда оно доберется сюда, оно так же начнет крутиться как белка в колесе — или роль белки была предназначена только мне, когда я пытался смыться из этого места?

Сегменты тела извивались, существо шипело, как сковородка, и весь его путь от нарисованной выдумки в наши края можно было легко проследить по потокам извергающейся слюны. Скорость его нельзя сказать чтобы стала меньше, скорее наоборот.

Моя левая рука дернулась сама по себе, и с губ сорвалась непрошеная цепочка слов. Я произнес их как раз в тот момент, когда существо пересекло поверхность раздела, сквозь которую сам я прорваться так и не смог; оно встало на дыбы, перевернув незанятый стол, и подобрало свои конечности, как будто собираясь подпрыгнуть.

— Брандашмыг! — закричал кто-то.

— Злопасный Брандашмыг! — поправил Шалтай.

Как только я произнес последнее слово и сделал завершающий жест, перед моим внутренним взором поплыло изображение Логруса[5]. Темная тварь, как раз выбросившая перед собой передние лапы, мигом убрала лапы обратно, потом прижала их к верхней левой четвертинке груди, закатила глаза, издала тихий стон, тяжело вздохнула, свернулась, упала на пол, перекатилась на спину, и множество ее ног задралось вверх.

Над поверженной тварью появилась улыбка Кота. Губы двигались.

— Мертвый злопасный Брандашмыг, — сказали они.

Улыбка подрулила ко мне, и вокруг нее, наподобие запоздалой мысли, проявился весь остальной Кот.

— Заклинание, вызывающее инфаркт, верно? — поинтересовался он.

— По-моему, да, — сказал я. — У меня это своего рода рефлекс. Ага, теперь вспомнил. Заклинание по-прежнему висит здесь.

— Так я и думал, — заключил Кот. — Без магии что за пьянка.

Изображение Логруса, явившееся мне во время исполнения заклинания, включило заодно и слабую лампочку на затхлом чердаке моей памяти. Колдовство. Ну конечно.

Я же Мерлин, сын Корвина, — а это значит, что таких колдунов, как я, редко встретишь в местах, которые я частенько посещал за последние годы. Льюк Рейнар — также известный как принц Ринальдо из Кашфы — сам тоже колдун, хотя стиль его магии отличен от моего. И Кот, который, похоже, в этих вопросах собаку съел, мог вполне оказаться прав: мы живем внутри заклинания. Подобная ситуация — одна из очень немногих, где мои опыт и восприимчивость мало что могут сказать о природе моих затруднений. И все потому, что, если ситуация самосогласована, мои способности тоже должны попасться в лапы последствиям заклинания и подчиняться их силам. Мне пришло в голову, что это в чем-то смахивает на дальтонизм. И я не мог сказать наверняка, крутится ли наша пирушка без посторонней помощи.

Пока я об этом думал, к дверям бара прибыли Королевская конница и Королевская рать. Рать вошла и привязала к трупу Брандашмыга веревки. Конница поволокла его вон. Шалтай, пока все это продолжалось, слез вниз, чтобы сходить по нужде. Вернувшись, он обнаружил, что не может занять прежнее положение на табурете у стойки. Он закричал, чтобы Королевская рать ему помогла, но та была занята — она провожала полностью отключившегося Брандашмыга и поэтому крики Шалтая пропустила мимо ушей.

Подошел улыбающийся Льюк:

— Так это был Брандашмыг. Меня всегда интересовало, на что же он все-таки похож. Нам бы еще сюда заманить Бармаглота…

— Ш-ш! — оборвал его Кот. — Он должен быть где-то в росписи и наверняка подслушивает. Лучше его не дразнить. Он может, пылкая огнем, прискакать через глущобу и вцепиться тебе в жопу. О, бойся Бармаглота, сын, он так свиреп и дик! Не напрашивайся на непри…

Кот бросил стремительный взгляд на стену и несколько раз подряд то исчезал, то появлялся опять. Не обратив внимания на предупреждение, Льюк сказал:

— Я как раз думал об иллюстрациях Тенниела[6].

Кот материализовался в дальнем конце зала, приложился к стакану Болванщика и сказал:

— Я слышу грааханье грома, а пылкающие огнем глаза перемещаются справа налево.

Я глянул на роспись и тоже увидел огненные глаза и услышал необычайный звук.

— Это может быть что угодно, — заметил Льюк.

Кот двинулся к вешалке позади бара и потянулся туда, где высоко на стене висело странного вида оружие, переливающееся и покачивающееся в тени. Он снял его и пустил по стойке; оно остановилось как раз перед Льюком.

— Лучше возьми Стрижающий Меч, и это, пожалуй, все, что я могу тебе присоветовать.

Льюк рассмеялся, а я изумленно разглядывал это устройство, которое выглядело так, будто было сделано из крыльев моли и складок лунного света.

Затем я вновь услышал грааханье.

— Да не стой ты, высоких полон дум! — сказал Кот, прикончил стакан Шалтая и опять исчез.

По-прежнему ухмыляясь, Льюк протянул кружку, чтобы ее наполнили. А я стоял, полный высоких дум. Использованное для погибели Брандашмыга заклинание странным образом подействовало на мои мысли. На какой-то миг показалось, что его последействие прочистило мне мозги. Я связал это с изображением Логруса, хоть и видел его недолго. И вызвал изображение вновь.

Передо мной всплыл Знак. Я его удержал. Всмотрелся в него. Мне показалось, что в голове у меня пронесся холодный ветер. Плавающие обрывки воспоминаний сложились вместе, собрались в целое, оформились в понимание. Ну конечно…

Грааханье стало громче, и я увидел, как среди далеких деревьев скользит тень Бармаглота; глаза, похожие на посадочные огни, и целый лес острых пик, чтобы хватать и кусать…