Хрущев. От пастуха до секретаря ЦК

Рабфаки, открывшиеся в Советской стране, позволяли рабочим быстро преодолеть их отставание в образовании и являлись для Советской власти основным способом подготовки кадров для управления производством. К середине 20-х годов в рабфаках обучалось около 50 тысяч учащихся. Лишь 3% из них были моложе 18 лет. 70% были в возрасте от 20 до 29 лет, то есть в той возрастной группе, к которой принадлежал Хрущев. Почти треть учащихся были коммунистами, как и Хрущев. Остальные, как правило, состояли в комсомоле. 84% учащихся рабфаков имели четырехклассное образование или менее того, как и Хрущев. Как и Хрущев, 93% из них были прежде рабочими или крестьянами.

Однако, став студентом рабфака, Хрущев не мог изменить свой характер. Хотя он обладал способностью быстро схватывать суть изучаемого предмета, его жажда быть в гуще общественной жизни не позволяла ему усидчиво корпеть над учебниками и тетрадями. Выбирая между учебой и политической карьерой, он сделал выбор в пользу последней. Вскоре Хрущев занялся общественной деятельностью в стенах Юзовского техникума, на основе которого существовал рабфак. Он был назначен политруком техникума, а затем избран секретарем партийной организации техникума. Эти занятия отвлекали его от учебы, которая продолжалась немногим более двух лет. Не известно, закончил Хрущев рабфак или нет.

Зато известно, что в первые годы пребывания в рабфаке Хрущев вторично женился. Его жену звали Марусей, но ее фамилия пока остается неизвестной историкам. У.Таубмэн утверждает, что этот брак был коротким, потому что Маруся, у которой была дочка от предыдущего брака, не испытывала желания воспитывать детей Никиты Хрущева от первого брака, которые к этому времени приехали на Донбасс. Брак с Марусей быстро распался.

Также известно, что в 1922 году Хрущев познакомился с 22-летней Ниной Петровной Кухарчук, которая была преподавателем политэкономии в окружной партийной школе в Юзовке и одновременно вела занятия на рабфаке, где учился Хрущев. Социальное, этнокультурное происхождение, а также образование и жизненный опыт Нины Кухарчук делали ее непохожей ни на прежних двух супруг Хрущева, ни на тех девушек и женщин, с кем обычно встречался Хрущев на Донбассе. Н.П.Кухарчук была дочерью богатых крестьян. (Ее мать получила в наследство несколько гектаров земли; ее отец имел три четверти га пахотной земли). Нина Кухарчук была украинкой из самых западных мест расселения украинского народа. Она родилась в деревне Васильево в провинции Холм (Хелм), в той части Польши, которая до революции входила в состав Российской империи. Она училась в Люблине, затем в Хелме и в школе хорошо выучила русский язык. Вместе с родителями она пережила австрийскую оккупацию. Затем после освобождения этой части Польши русскими, она с семьей эвакуировалась в Одессу, где закончила школу в 1919 году.

Из воспоминаний С.Н.Хрущева следует, что Нина Кухарчук принимала участие в партизанском движении и даже выполняла ответственные разведывательные поручения, тайком переходя линию фронта. Она вступила в большевистскую партию в 1920 году. В том же году возглавила женскую секцию коммунистической партии Западной Украины. Затем она отправилась на учебу в Москву в Свердловский университет. В Донбасс ее направили в составе комиссии для проведения чистки в рядах РКП(б). В 1924 году она и Никита Хрущев вступили в гражданский брак, который так и остался незарегистрированным. В то время такая практика была широко распространена особенно среди членов партии.

Нина Петровна осталась спутницей жизни Никиты Сергеевича вплоть до его смерти. Будучи организованной и хозяйственной женщиной, она умело справлялась с нелегкими домашними заботами разраставшейся семьи Хрущевых. Нина Петровна воспитывала не только своих детей, Раду,

Сергея и Лену, но и детей от первого брака Хрущева. Порой ей приходилось заботиться и о других родственниках, которые получали приют в доме Хрущева. Судя по всему, Нина Петровна оказывала стабилизирующее воздействие на своего импульсивного супруга. Обладая же более высокой образовательной и политической подготовкой, по сравнению со своим мужем, Нина Петровна могла дать ему немало дельных советов и по его работе.

Ко всему прочему Нина Петровна помогла Никите Сергеевичу лучше понять украинцев. Правда, Хрущев был знаком с братским славянским народом с детства, поскольку русская Калиновка находилась не так далеко от украинских сел. Возможно, что он, как и Меркул Праотцев, герой повести Н.Н.Лескова, с детства заметил хозяйственность украинцев, или малороссов, как их тогда называли. Когда Меркул пересекал "границу Великой России с Малороссией", которая проходила по широкой балке, он обратил внимание на то, что "на одном пологом скате была великорусская, совершенно разоренная деревушка с раскрытыми крышами и покосившимися избами, а на другом немножко более крутом и возвышенном берегу чистенький, как колпик, малороссийский хуторок… Все условия жизни был одни и те же: один климат, одна почва, одни перемены погоды; но… на великорусской стороне были поражающие нищета и голод, а на малорусской…, веяло иным. Малороссийский хутор процветал, великорусская деревня извелась вконец – и невозможно было решить: чего еще она здесь держится?"

Схожие бытовые различия бросились в глаза и Наташе, героине повести Бунина "Суходол", когда ее сослали в украинскую семью. Девушка восхищалась: "Одна хата хохлацкая чего стоила – ее белизна, ее гладкая ровная, очеретёная крыша. Как богато казалось в хате внутреннее убранство по сравнению с неряшливым убожеством суходольских изб!… Но удивительнее всего были хозяева. Чем они удивительны, она не совсем понимала, но чувствовала постоянно. Никогда не видела она таких опрятных, спокойных и ладных мужиков, как Шарый." В его супруге Марине Наташу особенно восхищало ее пение: "Когда она порою пела за работой, сдвинув брови, сильным грудным голосом, песню об осаде неверными Почаева, о том… как сама Божья матерь святой монастырь "рятувала", в голосе ее было столько безнадежности, завывания, но вместе с тем столько величия, силы, угрозы, что Наташка не спускала в жутком восторге глаз с нее".

Возможно, что схожие чувства испытывал и Никита Хрущев, слушая украинские песни. Аджубей вспоминал, как вместе с актерами Киевского театра оперы Хрущев пел песни украинского народа: "Шло своеобразное соревнование (голоса у Хрущева не было) на знание песен редких, фольклорных". Вспоминая последний день рождения отца, Сергей Хрущев писал, что он, как обычно в подобных случаях, пригласил гостей послушать песни. "Покопавшись в пластинках, отец улыбнулся: "Начнем с украинских песен, моих любимых"… И вот звучат: "Взяв би я бандуру", "Реве та стогне Днiпр широкий", и, наконец, самые любимые, в исполнении Козловского: "Дивлюсь я на небо" и "Чорнii брови, карii очi". Отец сидит в кресле, глаза его полуприкрыты, губы шевелятся, про себя он подпевает".

Хрущеву явно нравился украинский стиль жизни с его хозяйственностью, аккуратностью, домашним уютом. В домашней обстановке, а то и во время официальных выступлений он нередко был одет в украинскую рубашку. Нравились ему и украинские пословицы, которые он нередко использовал в своих речах. И все же, несмотря на то, что он долго жил на Украине, а его жена была украинкой, он так и не научился свободно и чисто говорить на украинском языке. Хрущев толком не освоил ни литературу украинского народа, ни историю Украины. Понял ли он, что бытовые отличия между народами, которые бросались даже таким простым людям, как Меркул Праотцев и Наташа из "Суходола", отражали разные исторические судьбы украинцев и русских?

Хотя многое свидетельствует против того, что Хрущев глубоко изучал историю украинского народа и его культуру, нет сомнения в том, что постоянное общение с образованной Ниной Петровной, друзьями-украинцами, его долгие годы работы на Украине не могли не оказать на него известного влияния, которое не ограничивалось пристрастием к украинским рубашкам, украинским пословицам и украинским песням. Возможно, что такие черты характера украинского народа, как хозяйственность, сопротивление внешнему давлению, умение тщательно продумывать план своих действий, при этом скрывая свои подлинные чувства за напускной беззаботной веселостью, упорство в достижении поставленных целей, воспроизведение событий прошлого в эмоциональном ключе, были близки его характеру.

Однако возможности Нины Петровны углубить понимание Никитой Сергеевичем истории украинского народа и его культуры, были ограничены. Ко всему прочему в ту пору господствовали упрощенные представления об интернационализме, пронизанные духом национал-нигилизма. Вероятно супруги думали о скором стирании всех национальных различий и превращении планеты во Всемирный Советский Союз. Возможно по этой же причине Никита Сергеевич не проявлял склонности не только углубленно изучать язык и культуру соплеменников своей жены, но до конца своей жизни он не стремился к изяществу в речи на родном языке и ограничивался не слишком глубокими познаниями в истории русского народа и его культуре.

Женитьба Хрущева произошла в первые годы нэпа. Отмена запретов на частное предпринимательство способствовала оживлению хозяйственной активности. Скудость "военного коммунизма", а кое-где и массовый голод, ушли в прошлое. Рынок предлагал населению разнообразные товары. Однако доходы богатых крестьян (кулаков) и городской буржуазии росли значительно быстрее, чем у остальной части населения. Это вызывало разочарование нэпом среди многих беспартийных рабочих и рядовых членов партии. Некоторые ворчали, приговаривая: "За что боролись?". Другие выходили из партии. Некоторые кончали жизнь самоубийством. Ряд членов партии создавали свои группировки ("Рабочая группа", "Рабочая правда"), которые призывали бороться против "буржуазного перерождения" партийного руководства.

Для таких обвинений были известные основания. С одной стороны, монопольное положение партии, сложившееся в годы Гражданской войны позволяло партийным руководителям ощущать себя всевластными хозяевами целых областей и ведомств. Они сохраняли сложившийся в военных условиях стиль "чрезвычайщины", готовность пренебречь правовыми нормами во имя достижения текущих задач, стоявших перед страной. При этом сосредоточение власти в руках отдельных лиц и их окружения приводило нередко к тому, что революционные лозунги служили прикрытием личных, корыстных целей. Многие руководящие деятели превратили сферы управления в свои личные вотчины. Их заместители и помощники составляли "княжескую рать" новоявленных вельмож.

С другой стороны, к этому времени кажущаяся "простота" отношений времен Гражданской войны, которая так привлекала Хрущева, ушла в прошлое. По мере развития нэпа буржуазия уже не являлась тем классом, который подлежал ликвидации. Теперь в силу своего положения советские и партийные руководители постоянно сотрудничали с нэпманами. Некоторые партийные руководители старались "не отстать" в своем образе жизни от представителей новой буржуазии, получая взятки или иные подношения от нэпманов. В стране не без оснований стали говорить о происходившем обуржуазивании советских и партийных руководителей. Поэт Владимир Маяковский с горечью и возмущением обращался к портрету покойного Ленина, заявляя: "Многие без вас отбились от рук. Очень много разных мерзавцев ходят по нашей земле и вокруг… ходят, гордо выпятив груди, в ручках все и в значках нагрудных… Мы их всех, конешно, скрутим, но всех скрутить ужасно трудно".

Упоенные своей властью новые руководители забывали о аскетизме первых лет Гражданской войны и щедро расходовали государственные средства на личные цели. В одном из своих выступлений в 1926 году И.В.Сталин заявил: "У нас царит теперь разгул, вакханалия всякого рода празднеств, торжественных собраний, юбилеев, открытий памятников и т.д. Десятки и сотни тысяч рублей ухлопываются на эти "дела". Сталин замечал: "Знаменательнее всего то, что у беспартийных замечается иногда более бережное отношение к средствам нашего государства, чем у партийных. Коммунист действует в таких случаях смелее и решительнее… Объясняется это, пожалуй, тем, что коммунист иногда считает законы, государство и т.п. вещи делом семейным. Именно поэтому иному коммунисту не стоит большого труда перешагнуть, наподобие свиньи (извиняюсь, товарищи, за выражение), в огород государства и хапнуть там или показать свою щедрость за счет государства".

При этом наказать зарвавшихся руководителей было нелегко. Выступая на Х|| съезде партии в апреле 1923 года член президиума ЦКК, М.Ф.Шкирятов жаловался: "За последнее время некоторые товарищи… дают рекомендации или лично хлопочут об арестованных товарищах в Ревтрибунале или в органах ГПУ. Такие хлопоты приняли эпидемический характер". Эти черты разложения в правящем слое страны особенно болезненно воспринимались рабочими по мере того, как в 1923 году в СССР наступил экономический кризис. Крупная промышленность, оставшаяся по большей части в руках государства, не обеспечивала потребностей крестьянства в промышленных товарах, ее себестоимость оставалась высокой и крестьяне не были заинтересованы в продаже своей продукции по относительно низким ценам. Относительно дорогая промышленная продукция не находила сбыта и ряд предприятий закрывались. Безработица росла. На заводах и фабриках прокатились забастовки. Главная социальная опора партии – рабочие выступали против партийной политики.

Хозяйственный и политический кризис привел и к обострению борьбы за власть в высших правящих кругах страны. Еще весной 1923 года, воспользовавшись болезнью Ленина, Троцкий стал демонстрировать свое нежелание подчиняться остальным членам Политбюро. С первых же дней существования большевистской партии Троцкий не раз бросал вызов ее руководству. Имея обширные зарубежные связи и прежде всего с видным международным финансистом Парвусом, Троцкий исходил из того, что российская революция должна лишь "унавозить почву" для мировой революции. (Подробнее о Троцком автор писал в книге "Троцкий. Мифы и личность". Вече. 2003) Выступая в апреле 1923 года в тогдашней столице Украины Харькове, Троцкий объявлял, что нэп – это временная политика, которую надо будет решительно отбросить, как только в мире вспыхнут революционные события. Он говорил: "Балансу учимся и в то же время на Запад и Восток глядим зорким глазом, и врасплох нас события не застанут… И если раздастся с Запада набат – а он раздастся. – то хоть мы и будем по сию пору, по грудь, погружены в калькуляцию, в баланс и в нэп, мы откликнемся без колебаний и без промедления: мы – революционеры с головы до ног, мы ими были, ими остаемся, ими пребудем до конца".

Вскоре стало казаться, что революционные события, о близости которых говорил Троцкий, вот-вот произойдут в Германии. Ошибочная информация о способности германских коммунистов взять власть в свои руки привела к тому, что Политбюро даже назначило день революции в Германии на 9 ноября 1923 года. При этом Политбюро не исключало того, что части Красной армии окажут вооруженную помощь германской революции. В этом случае роль председателя Реввоенсовета Л.Д.Троцкого становилась бы одной из самых главных. 8 октября Троцкий в своем письме к членам Политбюро резко критиковал нынешнее руководство партии и страны и требовал коренных перемен в политике СССР. Предприняв атаку на партийное руководство, Троцкий видимо рассчитывал на то, что она увенчается его приходом к власти к началу германской революции.

На стороне Троцкого выступили 46 видных деятелей партии, подписавших письмо в Политбюро ЦК РКП(б) "О внутрипартийном положении" от 15 октября 1923 года. В "Письме 46" утверждалось, "что продолжение политики большинства Политбюро грозит тяжкими бедами для всей партии… Если не будут немедленно приняты широкие, продуманные, планомерные и энергичные меры, если нынешнее отсутствие руководства будет продолжаться, мы стоим перед возможностью необычайно острого хозяйственного потрясения, неизбежно связанного с внутренними политическими осложнениями и с полным параличем нашей внешней активностью и дееспособности. А последняя, как всякому понятно, нужна теперь больше, чем когда-либо, от нее зависят судьбы мировой революции и рабочего класса всех стран".

Выступление Троцкого и 46 видных деятелей партии против остальных членов Политбюро вызвало острую дискуссию в РКП(б). На стороне Троцкого выступало немало молодых членов партии. К этому времени о дореволюционной борьбе Троцкого против Ленина и большевиков было известно главным образом членам партии с подпольным стажем. К осени 1923 года их доля в РКП(б) не превышала 12%, а доля тех, кто вступил в партию после 1917 года составляла 88%. Троцкий был особенно популярен среди молодых большевиков, которые находились в годы Гражданской войны в рядах Красной армии. Они привыкли видеть в Троцком своего вождя, который, как говорилось в популярной песне тех лет, "нас поведет в последний бой". Многие из них с неохотой приняли нэп и необходимость "мирного сосуществования" с буржуазией. Они мечтали вернуться в "славные времена" Гражданской войны и мчаться в бронепоезде на "Берлин, Париж и Вену". На этих молодых коммунистов ориентировался Троцкий, заявивший, что "молодежь – вернейший барометр партии" и призывавший молодых партийцев дать бой против "партийного бюрократизма" и "старых кадров".

Нет ничего удивительного в том, что Хрущев поддержал Троцкого и троцкистов. Он принадлежал к молодым коммунистам, вступивших в партию после 1917 года, и превратившихся в руководителей различного уровня в годы Гражданской войны. Он черпал первые представления о революции и мире из массовой пропаганды о "военном коммунизме" и "мировой революции". Возможно, что он уже устал от занятий в рабфаке и связывал свое личное будущее не с повышением своего образования, а с победой курса Троцкого на "очищение" партии от "старых кадров" с дореволюционным партийным стажем. Нигилистическое же отношение

Троцкого и троцкистов к русскому прошлому, их активная антирелигиозная деятельность вполне отвечала представлениям таких, как Хрущев, толком не приобщившихся к российской культуре и поддерживавших самые радикальные действия по ее разрушению. Не исключено, что авантюристические идеи о приоритете мировой революции также захватили импульсивного Хрущева. В течение какого-то времени он поддерживал утверждения Троцкого о "перерождении" партийных верхов, необходимости выдвигать молодежь (то есть таких как Хрущев) вместо большевиков с дореволюционным партийным стажем, приоритете задач мировой революции. Таким образом, Хрущев присоединился к бунту против руководства партии во главе с триумвиратом Зиновьева – Каменева – Сталина.

В то же время, очевидно, что Хрущев, неверно оценил способность Троцкого и троцкистов возглавить партию. Хрущев оказался среди небольшого числа коммунистов Донбасса, которые поддержали Троцкого и его сторонников в центре. Партийные организации Донбасса почти поголовно проголосовали за резолюции, осуждавшие Троцкого и его сторонников. Такую же позицию заняло подавляющее большинство членов партии во всей стране, а троцкисты потерпели серьезное поражение.

Сначала Н.С.Хрущев упорствовал в своих взглядах, но в конце 1924 года отрекся от них. Он заявил, что занял троцкистскую позицию под воздействием видного партийного деятеля Донбасса Т.Харечко, который одним из первых подписал "Письмо 46". Казалось, что его "политическая ошибка" была забыта. В 1925 году Хрущева избрали вторым секретарем Петрово-Марьинского райкома партии. Петрово-Марьинский район включал четыре шахты Петровки и сельский район Маринка. Хрущев поселился в отдельном доме. Нина Петровна работала пропагандистом в Петровке. В районе было 715 членов партии (90% в Петровке), но вскоре их число превысило тысячу.

Однако вскоре Хрущев понял, что в партийном руководстве Донбасса не забыли его "уклона". Вероятно этому способствовало то обстоятельство, что в 1924 году, демонстрируя свою поддержку наиболее последовательному противнику Троцкого – Сталину, партийное руководство Донбасса переименовало Юзовку в Сталино. (Это был первый город в СССР, названный в честь Сталина. Царицин был назван Сталинградом в 1925 году. К этому времени в СССР уже появились Ленинград, Троцк, Зиновьевск и другие города, названные в честь руководителей страны.) Члены Сталинской окружной партийной организации, проголосовавшие за троцкистскую резолюцию, подвергались постоянным осуждениям и насмешкам. Особенно часто напоминал о "троцкистском уклоне" Хрущева руководитель Сталинской окружной партийной организации Моисеенко.

Нет сомнения в том, что пребывание Хрущева в троцкистской оппозиции повлияло на отношение к нему. Если в 1917 году Хрущев временно примыкал к небольшевистским партиям, то это можно было объяснить его тогдашней политической незрелостью. Теперь же Хрущеву, как и любому участнику оппозиции, трудно было объяснить, почему он, коммунист, выступил против руководства партии. После поражения оппозиции Хрущев выслушал в свой адрес страшные обвинения в раскольнической антипартийной деятельности, в измене "генеральной линии партии". Возможно, как это водилось во время разбирательств тех лет, кое-кто вспомнил небольшевистское прошлое Хрущева, приписал ему мелкобуржуазное перерождение или обозвал его "классово чуждым", "враждебным элементом". Наверное Хрущев был глубоко возмущен, что он, участник Гражданской войны, выступивший против наступления капитала внутри страны и обуржуазивании партийных кадров, а также в поддержку мировой революции, был обвинен в измене идеям революции и делу партии.

Этот опыт мог убедить      Хрущева в том, что он оказался неподготовленным к идейно-политической      борьбе. Однако он не признал, что он лишен идейных принципов, не      разбирается в теории, не овладел методом научного мышления. Он      не попытался разобраться в теоретических вопросах, разделивших      троцкистов и остальных большевиков. Скорее всего, происшедшее с ним лишь углубило его безыдейность и его беспринципность. Наверное он пришел к выводу, что идейно-политическая борьба – глубоко фальшива по своей сути.

Но коль скоро политика – фальшива, то, участвуя в политической жизни, он должен будет соблюдать правила этой игры, требующей немалой доли лицедейства и интриганства. Быстрые смены политических взглядов случались со многими политическими деятелями разных народов и в разные времена. Когда герой Диккенса Джеймс Хартхаус задумал сделать политическую карьеру в рядах одной политической партии Англии, он решил действовать так: "Немного зубрежки, дабы умаслить политических мудрецов, … да ловкая игра в прямодушие… и он очень скоро завоевал добрую славу среди своих соратников. Главное его преимущество заключалось в том, что его усердие было напускное, и потому ему ничего не стоило поладить с ними так легко и просто, словно он от рождения принадлежал к их толку, и выбросить за борт деятелей всех других толков, обвиняя их в лицемерии и жульничестве".

После поражения троцкистов в 20-х годах Хрущев явно остерегался высказывать свое подлинное мнение по политическим вопросам. Он понял, что для восстановления доверия к себе, он должен был обнаружить в себе чудовищные пороки и публично в них покаяться. Он должен был развернуться на 180 градусов в своих политических взглядах и с таким же пылом клеймить Троцкого, авторов "Письма 46", а особенно Харечко, с каким он прежде защищал их. Более того, Хрущев старался рьяно разоблачать других "троцкистов" среди товарищей по парторганизации. Он научился обвинять своих товарищей по партии в различных "уклонах", точно с такими же преувеличениями, с какими обвиняли его, "пробирая" за поддержку троцкистской платформы.

На деле подобные обвинения служили зачастую способом сведения личных счетов и прикрытия склок в борьбе за власть и влияние. В своем организационном отчете ЦК, представленном ХII съезду партии, И.В.Сталин обратил внимание на обилие склок, в которые погрязли целые обкомы партии. Он констатировал: Астрахань – "нездоровые отношения между губкомом и губЦКК"; область немцев Поволжья – борьба между "марксштадтцами" и "покровцами"; Брянск – трения в обкоме; Пенза – конфликт между секретарем губкома и председателем губискполкома; Вологда – губернская Контрольная комиссия обвинила в непартийности секретаря губкома и председателя губисполкома; Тула – острая борьба между сторонниками и противниками губкома. Отмечались также конфликты между латышами и русскими в псковской партийной организации, трения на национальной почве в кустанайской организации. Казалось, что дух смуты, с которым многие новые большевики вошли в революцию, теперь порождал ссоры и распри между ними.

Однако члены противоборствующих группировок скрывали чисто корыстную природу своей борьбы за власть и обвиняли своих противников во всевозможных идейно-теоретических ошибках. Они выискивали в рядах своих противников лиц "непролетарского происхождения", или бывших членов небольшевистских партий, или сторонников различных "уклонов" и "фракционных платформ". С неменьшим рвением разоблачали "буржуазное перерождение" или "моральное разложение" среди сторонников враждебных группировок. Это происходило и в Юзовской окружной парторганизации.

Постоянное напоминание Хрущеву о его былых "прогрешностях" помогало Моисеенко держать его под жестким контролем. Хрущев же, с одной стороны, всячески демонстрировал свою активность в борьбе с троцкизмом и иными "уклонами", а, с другой стороны, старался показать свои успехи в решении насущных хозяйственных задач района. Он был одним из наиболее энергичных партийных работников Сталинской окружной организации. Однако Моисеенко продолжал досаждать Хрущеву и тот искал удобный случай, чтобы снять с себя позорное обвинение в "троцкизме" и обрести доверие со стороны партийного начальства.

В конце 1925 года Хрущев воспользовался присутствием Л.М.Кагановича на Сталинской окружной конференции для того, чтобы пожаловаться ему на Моисеенко. В своих воспоминаниях, которые были написаны в конце 80-х годов, Л.М.Каганович писал: "В 1925 году я как вновь избранный Генеральный секретарь ЦК Компартии Украины выехал из Харькова в центр нашей индустрии – Донбасс, в первую очередь в Юзовку, где я работал в подпольной организации до революции. После посещения ряда шахт, заводов, деревень и районов я участвовал в окружной партийной конференции. Во время конференции ко мне подошел делегат конференции товарищ Хрущев. Он мне сказал, "Вы меня не знаете, но я Вас знаю, Вы приезжали к нам… в начале 1917 года как товарищ Кошерович. Вот я к вам обращаюсь по личному вопросу: мне здесь тяжело работать. Дело в том, что в 1923 и 1924 годах я поддерживал троцкистов, но в конце 1924 года понял свою ошибку, признал ее и меня даже избрали секретарем райкома. Но мне все время об этом напоминают, особенно из Окружкома товарищ Моисеенко. Вот меня наша делегация выдвинула в президиум конференции, а меня отвели. Видимо, мне здесь не дадут работать. Вот я и прошу Вас, как Генерального секретаря ЦК Украины, помочь мне и перевести меня в другое место". Очевидно, что Хрущев попытался извлечь максимум полезного для себя из своего присутствия на митинге, на котором выступал Каганович в мартовские дни 1917 года.

Каганович вспоминал: "Хрущев произвел на меня хорошее впечатление. Мне понравилось его прямое признание своих ошибок и трезвая оценка его положения. Я обещал по приезде в Харьков продумать, куда его перевести. Вскоре мне мой помощник доложил, что вот, звонит с вокзала приехавший из Донбасса и просит Вашего приема". Из дальнейшего рассказа следует, что Каганович тут же оставил Хрущева в Харькове. Однако очевидно, что память подвела 90-летнего Кагановича. Хрущев перешел на работу в Харьков лишь в 1928 году, а в 1925 – 1928 годах он оставался на Донбассе.

Вскоре после встречи с Л.М.Кагановичем в Сталино, Н.С.Хрущев поехал в Москву в составе Сталинской окружной делегации на X|V съезд партии, проходивший с 18 по 31 декабря 1925 год. Этот съезд ознаменовался появлением "новой оппозиции" во главе с членами Политбюро Г.Е.Зиновьевым и Л.Б.Каменевым, выступившим против большинства членов Политбюро во главе с И.В.Сталиным. Суть разногласий сводилась к тому, что Зиновьев, Каменев и их союзники выступили против курса на построение социализма в одной стране, предложенного впервые

И.В.Сталиным в 1924 году. На стороне Сталина выступили Бухарин, Рыков, Молотов и другие члены Политбюро. Зиновьев и Каменев остались в меньшинстве, а Троцкий занял выжидательную позицию.

Столкновения на съезде между сторонниками и противниками "новой оппозиции" приняли острый характер. Особую активность в поддержке И.В.Сталина проявляли члены Сталинской делегации во главе с Моисеенко, который постоянно прерывал выступления Зиновьева и его сторонников своими репликами. Не выдержав, Зиновьев заметил: "Товарищ Моисеенко! Если ваши реплики собрать вместе, то получится самая длинная речь на съезде". Однако это замечание не остановило Моисеенко. Вместе с другими делегатами съезда он стал скандировать: "Сталин! Сталин!" в ответ на обвинения Л.Б.Каменева в адрес Генерального секретаря. Наверняка в этом скандировании участвовал и член Сталинской делегации Н.С.Хрущев.

Демонстрируя свою готовность бороться против оппозиционеров, Н.С.Хрущев не ограничивался лишь выкриками фамилии Сталина. На 1-й Украинской партийной конференции, состоявшейся вскоре после XIV съезда ВКП(б) Хрущев выступил с резким осуждением сторонника оппозиции Голубенко, который атаковал Кагановича. Он потребовал применить по отношению к Голубенко "самые суровые репрессии против неисправимых оппортунистов, без всяких условий и вне зависимости от их прошлых заслуг". Хрущев не проявлял ни малейшей снисходительности к "оппозиционеру", хотя лишь несколько недель назад жаловался Кагановичу на суровость Моисеенко по поводу его участия в оппозиции.

После же того, как Троцкий объединился с Зиновьевым и Каменевым, создав весной 1926 года "объединенную оппозицию", Хрущев стал активно атаковать и Троцкого, сторонником которого он был всего пару лет назад. Очевидно, что обращение Хрущева к Кагановичу и его активное участие в борьбе против "новой", а затем "объединенной" оппозиции возымели свое действие. Хрущева не только оставили в покое, но и повысили по партийной линии. В декабре 1926 года Хрущев стал руководителем организационным отделом в областном комитете Сталино. На этом посту, подчеркивает Таубмэн, Хрущев помогал Моисеенко руководить народным хозяйством области и громить оппозицию.

Вскоре после разгрома на Донбассе сторонников "объединенной оппозиции" Зиновьева, Каменева и Троцкого, Хрущев решил ударить и по своему начальнику. Таубмэн замечает, что Хрущев помог добиться отставки Моисеенко, сначала сообщив своим коллегам по Сталино, что украинское партийное руководство решило его отозвать. Затем он признал, что сам принял участие в дискуссии в украинском Политбюро по этому вопросу. По мнению Таубмэна, Хрущеву помогли его знакомства с Кагановичем и Косиором. Последний вскоре заменил Кагановича на посту Генерального секретаря ЦК КП(б) Украины. Таубмэн считает, что Хрущев мог познакомиться с Косиором, когда тот возглавлял политотдел 9-й армии во время Гражданской войны.

Моисеенко был обвинен в разложении и коррупции. Ему вменяли пьяные загулы, в которых участвовали видные партийные руководители Донбасса. Так Хрущев освоил навыки, как следует "разоблачать" "грехопадение" вышестоящего начальника. Однако Хрущев не до конца преуспел в своей интриге. Хотя, как считал Таубмэн, Хрущев рассчитывал, что он заменит Моисеенко, его ждало разочарование. Руководителем коммунистов Донбасса был назначен В.А.Строганов.

Осознав, что он обрел вместо Моисеенко лишь нового начальника, но ни на шаг не продвинулся выше, Хрущев вновь обратился за помощью к Кагановичу. Видимо в марте 1928 года состоялась беседа с Кагановичем, которую тот в своих мемуарах совместил с беседой 1925 года. Когда Хрущев прибыл в кабинет Кагановича, тот спросил его: "Что если мы Вас сейчас возьмем в ЦК на положение инструктора орготдела ЦК, а потом посмотрим, может быть, и откроется возможность местной работы". "Это, – сказал он, – даже слишком много для меня, сразу в Харьков и в аппарат ЦК, но раз Вы такое мнение выразили, то я, конечно, очень благодарен за доверие и, конечно, согласен".

Хрущев был назначен заместителем заведующего орготдела ЦК КП(б) Украины. Заведующим был Николай Демченко. Хотя Хрущев получил назначение в ЦК КП(б) Украины и переселился в столицу республики, он снова оказался в подчиненном положении.

Видимо, через некоторое время Хрущев стал "человеком Демченко", так как он последовал за ним, как только тот получил назначение в Киев, став секретарем Киевского окружного комитета партии. Хрущев был назначен заведующим орготдела окружкома.

Именно в этот период Н.С.Хрущев тяжело заболел гриппом. О тяжести его заболевания свидетельствует то, что для его лечения был даже вызван врач из Германии. Впоследствии Хрущев любил похвастаться своим "железным" здоровьем. К этому были основания: даже простуды и эпидемические заболевания обычно обходили его стороной. В то же время известно, что порой Хрущев становился жертвой тяжелых болезней. При этом почти всякий раз нетрудно установить связь между этими заболеваниями и стрессом, который испытывал Хрущев. Не исключено, что и на сей раз болезнь Хрущева была спровоцирована схожим стрессом.

Однако нет никаких видимых свидетельств о том, что в конце 1928 года – начале 1929 года Хрущев столкнулся с какими-то неприятностями на работе. Казалось, Н.С.Хрущев был доволен своим положением. Его пост открывал ему известные возможности для самостоятельной деятельности. Его положение было связано с материальными благами, недоступными для подавляющего числа рядовых членов партии. Как установил У.Таубмэн, в Киеве Хрущев жил в пятикомнатной квартире. Помимо его семьи здесь поселилась и подруга Нины Петровны Вера Гостинская с ее пятилетней дочерью. Возможно, что под влиянием Нины Петровны и ее подруги Хрущев в Киеве стал регулярно посещать театры. Он полюбил спектакли оперы и балета. Его соседями по дому были Н.Демченко и командующий Украинского (затем Киевского) военного округа И.Якир. Он часто захаживал к ним, а они – к нему. Они вместе играли в шахматы.

В то же время известно, что именно в это время Хрущев неожиданно объявил о том, что ему надоела "канцелярская работа". Почему? Ведь уже с 1925 года Хрущев занимался такой работой и до сих пор не выражал жалоб на этот счет. Теперь Хрущев заявлял, что он захотел продолжить учебу. Он ссылался на то что он достиг 35 лет, того предельного возраста, когда было можно поступать в высшие учебные заведения, и стал просить Генерального секретаря ЦК КП(б) Украины С.В.Косиора, чтобы тот отпустил его на учебу в Промышленную академию в Москве.

Не исключено, что, оказавшись в Харькове, Хрущев почувствовал, что его уровень знаний не позволяет ему достаточно хорошо разбираться в делах промышленности республики. Оказавшись же в Киеве, одном из крупнейших индустриальных центров СССР, Хрущев мог еще острее осознать свое отставание от передовой науки и техники. Поэтому его желание поучиться в Промакадемии представлялось разумной.

Однако, по словам Таубмэна, коллеги Хрущева не верили его его объяснениям, так как считали, что Хрущев хотел отдалиться от Косиора и последовать за Кагановичем в Москву. Говорили и о соперничестве между Хрущевым и Демченко. Трудно сказать, верны ли эти объяснения или нет, но, имея в виду грядущие события, может показаться, что Хрущев был наделен даром предвидения. Ведь, если бы он остался в Киеве на своем посту, то в 1937 году его могли бы арестовать вместе с Демченко, Якиром и другими высшими деятелями партийного и государственного руководства Украины и Киева.

Возможно, что действия Хрущева объяснялись интуитивным осознанием грядущей для него опасности объясняли. В событиях 1937 – 1938 годов много остается неясным. Вряд ли есть основания реанимировать веру в официальные версии НКВД, выдвинутые в те же годы и объяснявшие тогдашние репрессии необходимостью пресечь шпионско-диверсионную деятельность иностранных разведок и связанных с ними троцкистских подпольных центров. Но и широко распространенные ныне версии, согласно которым эти репрессии были следствием маниакальной подозрительности Сталина, вряд ли можно признать обоснованными. К сожалению, с середины 50-х годов многие документы, которые могли бы пролить свет на подлинную подоплеку этих событий, были уничтожены. Однако из ряда версий, обнародованных за рубежом (в частности, бывшим работником НКВД А.Орловым-Фельдбиным), следует, что заговор против Сталина и его сторонников в Политбюро был реальным и в нем весьма важные роли играли С.В.Косиор, И.Э.Якир и ряд других видных руководителей Украины.

Не исключено, что созданию заговора предшествовало выяснение отношений между его будущими участниками в ходе неформальных бесед фрондерского характера. В разговорах за обеденным столом или за шахматной доской со своими соседями Якиром, Демченко и другими, Хрущев мог лучше понять их подлинные настроения. Не исключено, что содержание этих бесед могло заставить Хрущева задуматься о том, к каким последствиям может привести его участие в еще одном "оппозиционном уклоне". Такие мысли могли стать источником острых переживаний Хрущева, уже однажды пострадавшего за поддержку троцкистов. Хрущев не занимал достаточно большого положения, чтобы "разоблачить" крамолу Якира, Демченко и других. Более того, в случае если бы он стал публично осуждать их за те взгляды, которые они высказывали в личных беседах, он сам бы мог сильно пострадать.

Возможно, что для того, чтобы покинуть опасное общество, Хрущев решил уехать из Киева и Украины и даже отказаться от рискованной политической деятельности. Учеба в московской Промышленной академии имени Сталина открывала такую возможность. В любом случае решение отказаться от сравнительно высокого положения в Киеве, связанных с ним привилегий, и отправиться в Москву в поисках иного места работы скорее всего стало причиной больших внутренних переживаний. Возможно именно это спровоцировало стресс и связанное с ним заболевание. Вскоре после своего выздоровления, Хрущев, получив в Харькове рекомендацию С.В.Косиора, отправился на учебу в Москву.

Часть 2. От Промакадемии до Политбюро за две пятилетки

Глава 5. Как обратить внимание Сталина на себя

Достигнув 35-летнего возраста, который Данте считал серединой жизни, Хрущев, подобно великому поэту, вступил в новый для него, необыкновенный мир. Видимо по этой причине, все, что было в первых 35 годах его жизни, Хрущев не удостоил большого внимания в своих воспоминаниях. Напротив, последующим 35 годам своей жизни, Хрущев посвятил почти все страницы своих мемуаров. Из этого следует, что ни его собственная жизнь до осени 1929 года, ни события в жизни страны, свидетелем и участником которых он был, не представляли для Хрущева большого интереса. Не удостоил Хрущев внимания и события в жизни страны 1929 года, хотя этот год, по словам Сталина, стал "годом великого перелома" в жизни советской страны. Очевидно, что если 1929 год стал "годом великого перелома" для Хрущева, то исключительно потому, что в этот год во время пребывания в Промышленной академии произошел перелом в его партийной карьере.

Однако на пороге новой жизни в Москве Хрущев споткнулся. Как вспоминал Хрущев, в Промакадемии он "встретил трудности, потому что у меня не было достаточного руководящего хозяйственного стажа. В Промышленной академии товарищи говорили, что я не подойду им, и рекомендовали идти на курсы марксизма-ленинизма при ЦК партии… Пришлось мне побеспокоить Лазаря Моисеевича Кагановича (он был секретарем ЦК) и попросить, чтобы ЦК поддержал меня". Л.М.Каганович несколько иначе излагал причины обращения к нему Хрущева. По словам Кагановича, Хрущев сказал ему: "Я учился на рабфаке, но не кончил, взяли на партработу, а теперь вот очень хочу доучиться в Промакадемии. Меня могут на экзамене провалить, но я очень прошу Вашей помощи – дать мне льготу, я догоню". Как писал Каганович, "в Промакадемии было больше всего хозяйственников, которых тоже частично принимали с льготами по экзаменам, и я, посоветовавшись с товарищами Куйбышевым и Молотовым, позвонил по телефону и просил принять товарища Хрущева в Промакадемию". Эта просьба была удовлетворена. Так Каганович снова послужил Хрущеву "золотой рыбкой", исполнявшей его желания.

Хрущев стал жить со своей семьей в общежитии Промакадемии. Он вспоминал, что стипендия была "приличная, столовая неплохая и общежитие хорошее: у каждого – комната, а некоторые маститые хозяйственники имели возможность получить две комнаты и устроиться там с семьей, Хрущев умалчивал о том, что, хотя он не был "маститым хозяйственником", он жил с семьей в двух комнатах общежития (Н.С.Хрущев, Нина Петровна и маленькая дочь Рада в одной комнате, Юлия, Леонид и няня для Рады в другой). Очевидно, и здесь ему была оказана помощь благодаря протекции Кагановича. Правда, эти жилищные условия были хуже, чем те, в которых жили Хрущевы в Киеве, но очевидно, что глава семейства считал эти трудности временными.

Хрущев писал в мемуарах: "В академии люди были очень разные и по партийности, и по общей подготовке. Многие окончили сельскую школу и знали только четыре действия арифметики, а с другой стороны, там были люди, которые имели среднее образование. А я пришел, закончив рабфак: это считалось – имею среднее образование. Наша группа была подобрана довольно-таки сильной. Но у нас имелись один-два таких товарища, которые отставали по математике и они нас тянули назад… Бывало, не его вызывали к доске, а он сам идет к ней, мучает преподавателя, потому что ему непонятны те или другие математические формулы. Мы же сидим и возмущаемся, что и нас держат, потому что для нас это уже пройденный этап". Трудно сказать, насколько верно утверждение Хрущева, что он принадлежал к "сильным" студентам.

Поступление в Промакадемию открывало Хрущеву возможность преодолеть свои недостатки в образовании и стать техническим специалистом высокого класса. Его опыт партийной деятельности в 20-х годах показал ему, насколько рискованными для него могут оказаться хитросплетения идейно-политической борьбы, к которой он не был достаточно подготовлен. Однако возможности, открывшиеся для него в партийной деятельности в стенах Промакадемии, показались ему более привлекательными, чем карьера технического специалиста, требовавшая упорной учебы.

Хрущев писал, что осенью 1930 года в Промакадемии появилось много людей, не не желавших серьезно учиться, а стремившиеся пересидеть трудные политические времена. Якобы лишь после этого его стали отвлекать от учебы и участвовать в острых политических спорах. Однако это не так. Дискуссии в Промакадемии уже в октябре 1929 года приняли столь острый характер, что в своем письме Молотову от 7 октября Сталин писал о них. Вероятно, вниманию Сталина к положению в Промакадемии способствовало то обстоятельство, что в это время его жена, Надежда Аллилуева была слушательницей академии и постоянно информировала своего мужа о делах в этом учебном заведении. Судя по всему почти сразу после своего поступления в Промакадемию, Н.С.Хрущев с головой ушел в политическую борьбу и забросил учебу. Как и во время учебы в рабфаке, Хрущев недолго "грыз гранит науки".

"Сложившиеся политические условия", о которых упомянул Хрущев, были связаны с поражением в апреле 1929 года Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и других сторонников так называемого "правого уклона". Несмотря на начавшийся повсеместно разгром сторонников Бухарина, по словам Хрущева, "руководство партийной ячейки академии было в руках "правых". Секретарем ячейки был Хахарев, довольно влиятельный человек, с дореволюционным стажем, кажется с 1906 или 1907 года… Вокруг него группировалась… старая гвардия". Хрущев утверждал, что ряд других членов партии с дореволюционным стажем также придерживались "правых взглядов", хотя и скрывали это.

Хрущев стал возмутителем спокойствия в стенах Промакадемии, став в первые ряды тех, кто боролся с "правыми уклонистами", а также со сторонниками Зиновьева и Троцкого. Хрущев вспоминал: "В этой борьбе моя роль резко выделялась в коллективе, и все это было на виду у Центрального Комитета. Поэтому всплыла и моя фамилия как активного члена партии, который возглавляет группу коммунистов и ведет борьбу с углановцами, рыковцами, зиновьевцами и троцкистами в Промышленной академии".

Борьба носила острый характер. Порой члены партии даже не могли начать собрание, так как никак не могли договориться о составе президиума. Хрущев вспоминал: "Помню, как мои товарищи выставляли мою кандидатуру в президиум, но знаю, что я раза два или три проваливался и не был избран. Когда шли выборы в президиум, то все кандидаты должны были выйти на трибуну и рассказать свою биографию. Кандидат с послереволюционным стажем члена партии уже был как бы обречен". Очевидно, что Хрущев весьма ревниво воспринимал недоверие коммунистов с дореволюционным партстажем к таким, как он, вступившим в партию после ее прихода к власти.

Под давлением ЦК ВКП(б) Хахарев был отстранен от руководства партийной организации Промакадемии. Но сторонники "правых" добились избрания Левочкина. По словам Хрущева, "Левочкин… был менее заметной фигурой, но, по существу, тоже "правый".

Очевидно, что "правые" имели большую поддержку среди слушателей академии. Именно этим, видимо, объяснялось, что на партийную конференцию, которая состоялась незадолго до созыва XV| съезда ВКП(б), от Промакадемии были избраны делегатами председатель Совнаркома

А.И.Рыков, а также Н.И.Бухарин, которого к этому времени уже исключили из Политбюро за "правый уклон". Наряду с этим делегатами от Промакадемии были избраны только сторонники "правых". Хотя И.В.Сталин был также избран делегатом на эту конференцию от Промакадемии, избрание Рыкова и Бухарина было вызовом "правых" сталинскому руководству. Сам Хрущев не участвовал на собрании, на котором проходили эти выборы, так как был направлен парткомом академии в подшефный колхоз.

Однажды вечером в конце мая 1930 года, когда он вернулся из подшефного колхоза, в общежитии Промакадемии Хрущева позвали к телефону. По словам Хрущева, "это было редкостью, потому что в Москве я ни с кем никакого знакомства не имел. Подошел я к телефону. "Говорит Мехлис, редактор "Правды". Вы можете ко мне приехать в редакцию?" Я сказал, что могу".

За Хрущевым была послана машина. Когда он прибыл в редакцию "Правды", то Мехлис зачитал ему анонимное письмо от слушателя Промакадемии, в котором осуждалось состоявшееся только что избрание делегатов на районную партконференцию. Мехлис предложил Хрущеву подписать это письмо. Хрущев утверждал, что он возражал: "Как же могу подписать? Не я же писал и автора не знаю". – "Нет, нет, – говорит, – Ваша фамилия не будет фигурировать и даже автора не будет. Я верю Вам, я слышал о Вас и Вашей позиции. Если Вы подпишите, то, значит, в заметке действительно правдиво отражается обстановка, которая сложилась в партийной организации Промышленной академии". Я сказал, "Хорошо", – и подписал".

"А назавтра вышла "Правда" с этой корреспонденцией. Это был гром среди ясного неба. Забурлила Промышленная академия, были сорваны занятия, все партгруппорги требовали собрания. Секретарь партийной организации Левочкин вынужден был созвать его". Очевидно, скоро стало известно, что Хрущев подписал письмо, потому, что, по его словам, ему многие задавали вопрос: "Что ты склоку заводишь? Что тебе нужно?"

На собрании, на котором на сей раз председательствовал Н.С.Хрущев, его бунт против "правых" увенчался успехом благодаря поддержке свыше. Все делегаты, избранные на предыдущем собрании на районную партконференцию (кроме Сталина), были отозваны. Слушатели Промакадемии, являвшиеся противниками "правых", были избраны делегатами на конференцию. Одним из этих делегатов стал Н.С.Хрущев. Через два дня после этого собрания Хрущев был избран секретарем парторганизации Промакадемии. В этом качестве Хрущев выступал с трибуны партийной конференции Бауманского района столицы. Несмотря на то, что руководитель Бауманского райкома Ширин был близок к "правым", а на конференции выступила Н.К.Крупская, которая пыталась защищать позицию Бухарина, Рыкова и других, была принята резолюция с выражением одобрения сталинского курса.

Эти события явились переломными в судьбе Хрущева. Он писал: "После этого моя фамилия стала известна в Московской партийной организации и в Центральном Комитете. Это, собственно говоря, и предрешило мою дальнейшую судьбу". Из того, что рассказал сам Хрущев, следует, что его заметили не после его выступления на партконференции, а до того, как поручили ему подписать письмо в "Правду".

Кто мог посоветовать Мехлису обратиться к Хрущеву? Каганович, который несколько месяцев назад помог Хрущеву стать студентом Промакадемии?

Или же сам Сталин? Известно, что Аллилуева, которая училась в Промакадемии в это же время, постоянно сообщала Сталину, о делах в этом высшем учебном заведении. Хрущев вспоминал, что Аллилуева, которая была парторгом академической группы, однажды пришла к нему и сказала: "Я хотела бы с вами согласовать нашу линию, сейчас партийная группа обсуждает такой-то вопрос, как нам правильно записать политическую характеристику момента?" Обсуждение было связано с борьбой с "правыми". Я ответил ей, а сам потом, когда она ушла, думаю: "Она, придя домой, расскажет Сталину, и что он скажет?" Но на следующий день она ничего не сказала, а я ее не спрашивал. Видимо, моя оценка оказалась правильной". Не известно, действительно ли Аллилуева искала у Хрущева советов, как оценить "политическую характеристику момента", или же, по совету Сталина, проверяла его взгляды. Очевидно, что вся политическая деятельность Хрущева в Промакадемии объяснялась прежде всего тем, что Надежда Аллилуева может рассказывать о ней Сталину. Видимо поэтому Хрущев действовал так, чтобы его действия произвели заметное впечатление на первого человека в стране.

Рассказывая о своей встрече с Аллилуевой в Промакадемии, Хрущев вновь обратился к любимому им образу Пини из рассказа Виниченко. Он писал, что в своих беседах с Аллилуевой, он "всегда как бы оглядывался: вот придет домой и расскажет Сталину о моих словах… Избрали меня в Промакадемии секретарем парткома, и почувствовал я себя Пиней. Но ни разу не жалел, что сказал, что сказал Надежде Сергеевне то или что-то другое". Если для Пини назначение старостой группы заключенных, сулило возможность обрести свободу, то назначение секретарем парткома Промакадемии и знакомство с Аллилуевой открывало для Хрущева шанс добиться высокого положения в партии. В то же время сравнение себя с Пиней, означало, что Хрущев в душе был так же далек от политических страстей, как и его любимый герой. Очевидно Хрущеву были безразличны идейно-политические споры между сторонниками Сталина и его противниками, но в силу сложившихся обстоятельств он проявлял рвение в борьбе против сторонников Бухарина и Рыкова.

В Промакадемии трудно было найти слушателя, который с таким бы рвением защищал сталинский курс и разоблачал врагов этого курса. В своих мемуарах Хрущев вспоминал: "Вот Воробьев, бравый такой парень из комсомольцев, так он Сталина только что "Николаем Палкиным" не называл, а вообще-то ругал по-всякому. В нашем понимании это тогда было преступлением. Мы считали, что это – покушение на партию". Хрущев умалчивал в мемуарах о том, что он лично требовал не только исключения Воробьева из Промакадемии, но и отчисления тех, кто мирился с "антипартийными" взглядами Воробьева.

Хрущев постоянно "разоблачал" тайных врагов, "окопавшихся" в Промакадемии. Так он обвинял слушателя Промакадемии Берзина в том, что он вел фракционную деятельность на пошивочной фабрике и что у него брат – бывший белый офицер. Берзин заявил, что это – клевета. Хрущев обвинял другого слушателя Мухитдинова в том, что тот выступал против Сталина. Мухитдинов уверял, что это – ложь. "Разоблачения" Хрущева и скандалы вокруг них были в центре внимания слушателей академии и эхо этих событий доносилось до сталинской квартиры в Кремле.

Не исключено, что И.В.Сталин стал искать дополнительную информацию о слушателе Промакадемии, о котором рассказывала ему жена. Л.М.Каганович вспоминал, что однажды он "рассказал ему о Хрущеве, что он хороший работник, и о троцкистской стезе Хрущева в 1923-1924 годах. Товарищ Сталин спросил: "А как он, изжил эти ошибки?" Я ответил: "Не только изжил, но активно с ними борется". – "Ну тогда, – сказал Сталин, – выдвигать, тем более, что он работник хороший". Был Каганович свидетелем и разговора Сталина с Аллилуевой относительно Хрущева. Сталин спросил: "Надя, это тот Хрущев из Промакадемии, о котором ты мне говорила, как о хорошем работнике?" "Да, – ответила она. – Он хороший работник".

Позже Хрущев смог убедиться в том, что о его деятельности в Промакадемии Надежда Аллилуева подробно информировала Сталина. Во время встреч со Сталиным, особенно в домашней обстановке, тот не раз напоминал Хрущеву о различных эпизодах его борьбы с оппозиционерами в Промакадемии. Хрущев констатировал, что Надежда Аллилуева "по-видимому, представляла меня в хорошем свете как политического деятеля. Поэтому Сталин и узнал меня через нее. А сначала я приписывал свое выдвижение на партийную работу в Москве Кагановичу, потому что Каганович меня очень хорошо знал по Украине… Потом уж я сделал вывод, что, видимо, это выдвижение было предпринято не Кагановичем, а, скорее всего, исходило от Сталина. Это, конечно, импонировало Кагановичу. Наверное, Надежда Сергеевна меня, грубо говоря, расхваливала". Хрущев умалчивал о том, что он сделал все от себя возможное, чтобы обратить на себя внимание супруги Сталина.

Перед тем, как состоялось партийное собрание Промакадемии, на котором Хрущева выбрали делегатом на партконференцию Бауманского района, по словам Кагановича, Хрущева вызвали "на заседание секретариата ЦК, и товарищ Сталин сказал: "Что касается вашего греха в прошлом, то Вы об этом скажете при выборах на конференции, а товарищ Каганович скажет, что ЦК это знает и доверяет товарищу Хрущеву". (Речь шла о "троцкистском уклоне" Хрущева.) Так и было сделано".

Таким образом, учеба в Промакадемии Надежды Аллилуевой одновременно с Хрущевым, явилась для него еще одним удобным случаем, которым постарался воспользоваться. Как и ранее, он использовал это случайное совпадение для собственной карьеры. Однако, если случайная встреча с Кагановичем в 1917 году обеспечила Хрущеву рост по партийной лестнице до уровня заведующего орготдела, то случайная встреча с Аллилуевой в 1929 году в конечном счете вывела Хрущева на самый высокий этаж в партийной иерархии. Правда, Хрущев в своих мемуарах объяснял свой внезапный подъем по ступеням партийной иерархии не этой встречей. Он подводил читателя к выводу, что его стремительный взлет произошел вследствие его личных достоинств.

Став секретарем парторганизации Промакадемии, Н.С.Хрущев проявлял неумеренную активность в борьбе против противников сталинского курса и порой перебирал в своем рвении. 20 ноября 1930 года руководимая Хрущевым парторганизация Промакадемии осудила заявление Бухарина о признании им своих ошибок, как недостаточное. Через пару дней "Правда" более положительно оценила заявление Бухарина. Тогда Хрущев поспешил принять резолюцию, в которой оценка заявления Бухарина была объявлена "ультралевой политической ошибкой".

Теперь за деятельностью Хрущева постоянно наблюдал не только Каганович, который поручился перед Сталиным за своего выдвиженца, но и лично Сталин. Видимо первая встреча Хрущева со Сталиным состоялась в 1930 году, когда происходили мероприятия в связи с первым выпуском Промакадемии. Хрущев от имени парткома Промакадемии обратился к

Сталину с просьбой выступить на торжественном собрании. Сталин на собрание не пришел, но согласился принять несколько выпускников академии. Вместе с ними к Сталину пришел и Хрущев как руководитель парторганизации.

Хрущев вспоминал: "Пришли к Сталину. Он сейчас же принял нас и началась беседа. Сталин развивал такую тему: надо учиться, надо овладевать знаниями, но не разбрасываться, а знать свое конкретное дело глубоко и в деталях. Нужно, чтобы из вас получились подготовленные руководители, не вообще специалисты по общему руководству делом, а с глубоким знанием именно своего дела. Тут он привел такой пример: если взять нашего специалиста, русского инженера, то это специалист очень образованный и всесторонне развитый. Он может поддерживать разговор на любую тему и в обществе дам, и в своем кругу, он сведущ в вопросах литературы, искусства и других. Но когда потребуются его конкретные знания, например, машина остановилась, то он сейчас же пошлет других людей, чтобы ее исправили. А вот немецкий инженер будет в обществе скучен. Но если ему сказать, что остановилась машина, он снимет пиджак, засучит рукава, возьмет ключ, сам разберет, исправит и пустит машину. Вот такие люди нужны нам: не с общими широкими знаниями, это тоже очень хорошо, но, главное, чтобы они знали свою специальность, и значил ее глубоко, умели учить людей".

Комментируя слова Сталина, Хрущев замечал: "Слова Сталина произвели на меня тогда хорошее впечатление: вот человек, который знает суть и правильно направляет наши умы, нашу энергию на решение коренной задачи индустриализации страны, подъема промышленности и создания на этой основе неприступности границ нашей Родины со стороны капиталистического мира. На этой же базе основывался и подъем благосостояния народа".

В тот же день перед слушателями Промакадемии выступил председатель ВЦИК М.И. Калинин. По словам Хрущева, Калинин "говорил как раз обратное тому, о чем только что сказал Сталин. Правда, он тоже утверждал, что надо учиться, овладевать знаниями и быть квалифицированными руководителями нашей промышленности: "Вы кадровые командиры и должны знать не только свою специальность, но должны читать литературу, должны быть всесторонне развитыми. Надо быть не только знатоками своей специальности, своих машин и приборов, вы должны быть знатоками нашей литературы, искусства и прочего". Комментируя слова Калинина, Хрущев замечал: "Я был на стороне Сталина, считая, что он конкретнее ставит задачи, ибо, прежде всего, мы должны быть специалистами, мастерами своего дела и не разбрасываться, иначе мы не будем иметь настоящей цены. Тот, кто глубже знает свой предмет, более полезен для своей Родины и для дела".

Между тем противоречий во взглядах Сталина и Калинина по вопросу о соотношении профессиональных знаний и общей культуры не было. Для Сталина, как и для Калинина, была характерна тяга к энциклопедичности в знаниях. Сталин с юности жадно тянулся к разнообразным знаниям и до конца своей жизни активно изучал не только историю, философию, политэкономию, но читал художественную литературу, посещал театры, любил музыку. Одновременно он старался ознакомиться с разнообразной информацией по техническим предметам и даже изучал основы ряда технических дисциплин. Высоко ценя специалистов своего дела, Сталин в то же время остро осознавал опасность "узколобого практицизма". Он не раз призывал партийных руководителей не замыкаться в круге чисто хозяйственных проблем, а изучать вопросы теории, знакомились с вопросами истории и международной жизни. Просто в этой беседе Сталин высмеял "специалистов", плохо владеющих своей специальностью, но умеющих поддержать светский разговор, и противопоставил им знатоков своего дела, но несколько скованных в светской беседе.

Нет сомнения в том, что после окончания Гражданской войны Хрущев имел немало возможностей приобщиться к общей культуре. В рабфаке и Промышленной академии он слушал лекции по различным общественным наукам. Он узнавал немало о произведениях культуры и гуманитарных науках из постоянного общения со своей супругой и многочисленных встреч с людьми, обладавшими превосходной общей культурой. Он полюбил театр и охотно посещал драматические, оперные, балетные спектакли, еще находясь в Киеве. Он читал с очевидным удовольствием произведения классической художественной литературы. Обладая цепкой памятью, он многое запоминал из прочитанного, увиденного или услышанного и в своих выступлениях он мог процитировать Некрасова или Пушкина, вспомнить про Рубикон и продекламировать строки из оперной арии.

Однако Хрущев сохранял снисходительное отношение к "непрактическим делам". Он был чужд абстрактному теоретизированию. Его понимание общественных процессов не подкреплялось хорошим знанием истории, политэкономии, философии. Он поверхностно знал жизнь в других странах мира. Его представления об общей культуре были ограничены, а речь – подчеркнуто упрощенной, а то и огрубленной. Шепилов был до конца жизни убежден в том, что Хрущев так и не научился грамотно писать. Он вспоминал, что сын Хрущева Сергей после смерти отца не нашел в доме ни одного письма, ни одного документа, написанного Хрущевым. "Почему? Потому что писать не умел, – утверждал Шепилов. Он уверял, что однажды получил резолюцию, которую написал Хрущев: "Азнакомица".

Трудно сказать, было ли это так, или на воспоминания Шепилова повлияла его глубокая неприязнь к Хрущеву, как к человеку нарочито подчеркивавшего свое пренебрежительное отношение к общей культуре.

Возможно, что пренебрежение к общей культуре, характерное для Хрущева, проявилось в неприятии им речи Калинина. Рассказ же Сталина о двух типах инженеров служил для Хрущева оправданием его уверенности в том, что главным являются конкретные практические, технические решения, с помощью которых будет построен социализм. Поэтому Хрущев с удовольствием цитировал в своих мемуарах эти высказывания Сталина, несмотря на то, что к этому времени он стал его врагом. Даже поверхностное знакомство с предметами, преподававшимися в Промакадемии, позволили Хрущеву убедиться в огромном значении современной техники и укрепиться в убеждении, что удачные технические решения являются залогом успеха страны в ее хозяйственном строительстве. Эти уроки Хрущев использовал в своей дальнейшей партийной деятельности.

Правда, Хрущев не сумел стать одним из тех высококвалифицированных специалистов, о которых мечтал Сталин. В январе 1931 года Н.С.Хрущев был избран секретарем Бауманского райкома ВКП(б). Так закончилось его недолгая и не слишком активная учеба в стенах Промышленной академии. Его попытка стать квалифицированным "хозяйственником" провалилась, но зато в ходе своего пребывания в Промышленной академии Хрущев сумел компенсировать прежние провалы в своей партийной карьере и начал взлет к высотам советской власти. Он успешно овладел правилами политической игры, искусно имитируя искренность и азарт в ходе политической борьбы в стенах академии. Никто не подозревал, что Хрущев ощущал себя идейно беспринципным "Пиней" среди людей, для которых идейно-политические вопросы имели первостепенное значение.

Глава 6. Под протекцией Кагановича и Сталина

На посту секретаря Бауманского райкома, Хрущев развернул активность по разоблачению "правых". Он обнаружил их в наркоматах железнодорожного транспорта и торговли, всесоюзном нефтяном тресте, центре колхозов. Бауманский райком аннулировал выборы в Госплане РСФСР, разогнал партийные бюро в Азотном институте и Московском меховом тресте, в издательстве "Молодая гвардия". В этом же районе Хрущев установил ряд полезных знакомств. Одним из его новых друзей стал директор Электрозавода Н.А.Булганин, политическая судьба которого часто соединяла его с Н.С.Хрущевым.

Однако в Бауманском райкоме Н.С.Хрущев пробыл недолго. В том же году он был избран первым секретарем Краснопресненского райкома столицы. Менее трех лет назад этот райком возглавлял Маремьян Рютин, активный участник борьбы с троцкистами и зиновьевцами, а затем яростный сторонник Бухарина, Рыкова, Угланова. На первом же собрании райкома кандидата в секретари встретили неприветливо. Видимо, Хрущев это чувствовал, а потому сбивался в речи, неверно произносил некоторые слова. Собранием руководил Каганович. Услышав насмешливые замечания некоторых членов президиума собрания в адрес Хрущева, Каганович после собрания резко отчитал их и предупредил, чтобы впредь они держали язык за зубами, если хотят остаться на своей работе. Было видно, что Каганович был намерен твердо отстаивать своего выдвиженца.

В свою очередь в своем первом выступлении на заседании райкома партии Хрущев особо подчеркнул заслуги первого секретаря Московского горкома партии Л.М.Кагановича. Он уверял, что лишь с приходом Кагановича на этот пост началась борьба против искажений линии партии. При этом, как подчеркивает Таубмэн, Хрущев упустил, что до Кагановича этот пост занимал Молотов. Вряд ли это было сделано случайно. К этому времени уже обозначилось соперничество между Кагановичем и Молотовым за второе место в руководстве страны. Правда, Молотов занимал важный пост председателя Совнаркома, но Каганович занимал второй пост в партийной иерархии – секретаря ЦК по организационным вопросам (он занимал пост первого секретаря Московского горкома партии по совместительству). Очевидно, что в лице Хрущева Каганович обрел энергичного союзника, хотя и не занимавшего слишком влиятельное положение.

Однако партийная работа не сводилась только к внутренней борьбе за власть и влияние. Промышленный Краснопресненский район потребовал от Хрущева знаний, которые он так и не успел приобрести в Промакадемии. Видимо, памятуя о словах Сталина, сказанных им во время встречи с выпускниками академии, Хрущев, по словам очевидцев, старался на ходу наверстать свое отставание в общем и специальном образовании. Таубмэн считал, что отчет Хрущева на районной партконференции в январе 1932 года был написан на уровне профессионального экономиста.