Георгий Иванович Чулков
Кремнистый путь
Выхожу один я на дорогу, Сквозь туман кремнистый путь блестит. Лермонтов Зарницы
Одни зарницы огневые, Воспламеняясь чередой, Как демоны глухонемые, Ведут беседу меж собой. Тютчев Вступление
Я хочу и я буду кричать среди звуков безумья и слез; И мои диссонансы нужны — возрожденье израненных грез. Я гармонию вашу порву, разорву ее сладкий напев; Я ни роз, ни венца не приму от народа, от юношей, дев. Я стою на скале. Я высок. Не достанут меня палачи; И напрасно глупцы мне кричат: замолчи, замолчи, замолчи! И мой стон, и мой вопль, и мой крик — это путь от равнины к звезде И везде мой разлад я ношу — в небесах, на земле и в воде. Я познал окрыленный чертог на пороге безбрежных ночей; Я в разладе моем одинок: я не ваш, я не их, я ничей! Диссонансы
Луч узорный, запах знойный, Убегающая тень. Хмурый лик и дух нестройный,— Разногласия ступень. Птица в небе блещет, реет: Насекомые звенят. Мысль упорствует, немеет,— Грезы алчные томят. Все так ярко, все так стройно; Все рождает и творит; А в душе так беспокойно,— Что-то черное стучит. И в зачатье, с упоеньем, Все стихийно, все светло. Для меня же все — сомненье: Было все и все прошло. «Под тяжелыми пластами…»
Под тяжелыми пластами, Среди хмурых, грозных стен. В полумраке, с молотками, Мы идем от смен до смен. Наши жизни, наши силы С нами вместе в глубь идут. Там, где мраморные жилы, Наши кости отдохнут. Нас раздавят камни, скалы, В прах вотрет стопа иных. Уголь, яхонты, опалы — Вместо вольностей степных. Правда ль это? Неужели Не сумеем отомстить? Неужели мы без цели Будем жить, чтобы не жить? Поднимайте тяжкий молот И дробите камни стен; Тот, кто горд, и тот, кто молод, Презирает прах и тлен. Под тяжелыми пластами Среди хмурых, грозных стен, В полумраке, с молотками, Мы идем от смен до смен. «Среди черных сновидений…»
Среди черных сновидений, Среди криков и борьбы, Я пришел к вам привиденьем Роковой, слепой судьбы. Я пришел, как демон ада, Освящая кровью путь; Я несу огонь разлада, Чтобы им во тьме сверкнуть. Пусть плещется вокруг меня Толпа кудрявых волн; Скалой стою, любовь кляня, Надменностию полн. И ласке я шальной волны Уж не поверю ввек; Мои мечты, как смерть, вольны, Я вольный человек! «Звуки труб…»
Звуки труб Унылые, Тени дум Постылые! В прах метнитеся, Испылитеся! Я — разгневанный, Окровавленный; Я — измученный, Я — раздавленный. Стоны труб Унылые, Тени дум Постылые! Испылитеся, В прах метнитеся. Тайга
На берегу Амги, когда по ней шуга, Сверкая, как алмаз, теснилась между скал, Я увидал тебя, владычица Тайга. Я понял твой язык, тебя я разгадал. Ты грозная стоишь, предчувствуя во сне Грядущие дела раздвинувшихся стен; Познала тайны ты и их открыла мне, Мне — страстному борцу за право перемен. И я вошел в тебя, упал на грудь земли, Со стоном, скрежеща, я бился среди мха, — И был я, как и ты, корявый и в пыли, И стала вся земля покорна и тиха. И падал первый снег, убранство долгих дней; Смешалися мечты, свернулися листы; Мне чудился порыв разгневанных ночей; Смутилася душа, нахмурились кусты… Ты, брови надвинув, стоишь И, снега убравшись венцом. В пространство надменно глядишь, С землей обручившись кольцом. Ты молот подъемлешь на миг, Ты хочешь кольчугу ковать; Напрасно! Судьбу я постиг: Не смеешь ты цепи сорвать. И ныне под шепот кудрявых берез, Ропот колючих ветвей, В сказке таежной живу среди грез, Чуждый людей… Всклокочена, как леший твой — таежное дитя Мохнатую вздымаешь грудь, Вздыхая, жаждешь ты все прошлое вернуть, В борьбе с насилием, за раны мстя. «Люблю я вас, дети, и ваши забавы…»
Люблю я вас, дети, и ваши забавы, Люблю ваши слезы, капризы и смех. Вы чисты, как боги; как боги, вы правы. Не нужно вам правды, не нужен вам грех. Кровавые пытки, удары и муки — Для вас это сказка, для вас это бред. Цветы вас пленяют, вас радуют звуки; Сомненье вам чуждо, разлада в вас нет. Каинит
Ушел я в глубь распавшихся времен, И в недрах меркнущих мгновений Стою беззвучьем окрылен. Я не хочу толпящихся сомнений, Я — каинит, восстания глава, Я — отблеск дьявольских видений. Напрасна лживая молва Рабов божественного плена: Кровавые дрожат слова! Отступники немого тлена, Горите вы в сиянье голубом. Постыдных дней живительная смена! Я не умру раздавленным рабом, Погибну я, восставший, как борец; Я горд собой, своим умом, — Я знанья луч, предвечности творец. «Не хочу я напрасного…»
Не хочу я напрасного Искажения грез; Много есть и прекрасного Среди гнева и слез. Пусть приводы и молоты Мстить сумеют за честь, И о гибели золота Пусть узнают все весть. Не хочу я обратного Совершенья пути,— И от ложа развратного Я хочу отойти. Не хочу подражания — Боязливости грез; И пойму я желания Среди гнева и слез. «По тесной улице, взиравшей безучастно…»
По тесной улице, взиравшей безучастно, Я шел угрюмый, жаждущий, больной; Звучала тьма упреками напрасно… Я шел угрюмый, жаждущий, больной, Фигуры темные скользили торопливо; Мне голос чудился невнятный, неземной… Фигуры темные скользили торопливо; Дрожал усталый свет печальных фонарей; Шли женщины безумные пугливо… Дрожал усталый свет печальных фонарей; Звучала тьма упреками напрасно, Зияя глубиной открывшихся очей. И было все преступно, сладострастно… «В узком коридоре, ощупью-рукой…»
В узком коридоре, ощупью-рукой, Я блуждал объятый жадною тоской; Я блуждал в смятенье между темных стен Не было движений, непрерывных смен. И впотьмах набрел я на любовь земли, Женщину нашел я на полу, в пыли; С нею в страсти корчась, стали мы играть, — И успел покров я с Вечности сорвать. Но лица не видел женщины я той, Был я с ней, как раньше, страстный и слепой. И опять пошел я вдоль немой стены, И опять мне снились тягостные сны. «Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от борьбы…»
Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от борьбы, И надменно не бегите от веления судьбы. И в лучах сверхмерной жизни, предвкушая сны небес, Не забудьте чрез зигзаги видеть Вечности отвес. Там, где Вечность, есть и бездна. Бездна Вечности раба. А для нас, людей раздолья, дорога в крови борьба. Если будете дремать вы в сладострастии утех; Если только вы поймете звезды, тело, блеск и смех; Если пытки и мученья не сумеете изъять, — Вам придется в лоно скуки возвратить себя опять. Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от судьбы И в горниле мстящей жизни куйте меч вы для борьбы. Поэту
Я расчленил мечты с насмешкой ядовитой. Стих — образ утренний — сияющий кристалл Беспомощно лежит твоей рукой убитый. Но чую я в тебе исчадье скрытых сил, В глаза мне брызжут чары окрыленья; Поэт сомнительный разрушенных могил, Безвременно умри для бездн и возвращенья! На пиршество слепцов явился ты незван, Но понял я тебя, собрат по вдохновенью: Вкусил я полусны, вериги и обман, И вере дань отдал, как отдал дань сомненью. «Беспредметный, внепространный, запредельный дух…»
Беспредметный, внепространный, запредельный дух, Звуком странным, маловнятным не тревожь мой слух; Между комнат, на пороге, там, где луч блестит, Ты колеблешься безмолвно. Грозно все молчит. В беспредельности безмерной, вне предела дней, Мчится в вечности бездонной вечных рой теней, — Звуком странным, маловнятным не тревожь мой слух, Беспредметный, внепространный, запредельный дух. «Пустыня времени, блуждание теней…»
Пустыня времени, блуждание теней, Твоя таинственность меня гнетет! Меня томят однообразье дней… А день за днем с беззвучностью идет. Суровых дней настойчивый уклон, К ступеням тартара ползущий, как змея, Меня влечет, как зыбкий звон, Как отблеск вечности в просторе бытия. «Не люблю людскую я молву…»
Не люблю людскую я молву, На высокой башне я живу. Но порою на земле Что-то страшное вращается во мгле, И крутится, и чернеет, и рычит, И стучит, стучит, стучит… Я от ложа поднимаюсь и встаю, Слышу окрики: убью! убью! убью! Открываю я скрипучее окно; Вижу, мглисто все, угрюмо и темно. Слышно внятное шуршание костей Среди сдавленных раздробленных камней. Сердцем слушаю я вопли в полусне; Кто-то крадется по каменной стене. Понимаю я, внимаю я всему. Мысли страшные швыряю я во тьму. Мысли мечутся, кружатся и звенят… В башне-крепости безумьем я объят. «По горам и по оврагам…»
По горам и по оврагам — Я карабкался меж круч; И стремительным зигзагом Предо мной носился луч. Я, горбатый и корявый, Внес тревогу в их покой, И мой плащ гнилой, дырявый, Развевался, как шальной. И блудливо хохотали Над горбом моим рабы; И мои мечты сверкали — Песни царственной судьбы. И, осмеянный толпою, Колпаком шута звеня, Хохотал и я порою Песней злобною шаля. Смех растленный, изъязвленный Раздавался вкруг меня; Дух мой стройный, окрыленный Разгорался, как заря. «Во мне душа Пигмалиона…»
Во мне душа Пигмалиона; Я сделал статую и я в нее влюблен Я выше демонов, судьбы, закона; Я сам творю. Я упоен. О, знойно-нежная, святая Афродита, Вдохни в нее волнение огня; Иль будет статуя моей рукой разбита, И я умру, любовный дар кляня. «Я узнал зыбкий сон…»
Я узнал зыбкий сон Безмятежных и нежных дубрав. Разгадал тихий стон Этих жаждущих, меркнущих трав. Шелестели листы, И деревья роптали во сне; И шептали мечты Непрестанно, так странно во мне. И алела заря, — Я вникал, понимал ее цвет; И дарила, горя, Та заря этот явственный свет. И вдруг пятна и тень, Непонятный, невнятный раскат; И пугливо колеблется сень; И во мраке — грохочущий ад: Этот хохот и вздох; Этот визг, этот грохот и мгла; Обожженный на дереве мох; Окровавленный отблеск стекла… Стрела
В протяжно стонущем тумане Лечу я — жадная стрела. Хочу я кровь найти в обмане. Повсюду — хаос, недра, мгла. Среди недвижного забвенья Немая даль в просвет вошла. Во мраке — миг разъединенья; Кровавый цвет живой зари, — Безумных красок отраженья; И свист стрелы: усни, умри! Молчание
Молчание лесов, молчание души, Тревоги Беклина живое отраженье! Бездонности простор в немеющей тиши. Бессмертия дрожащее томленье! В отсутствие веков, в пролетах тишины, Колеблется Молчание пред Богом; И веют надо мной торжественные сны, Зеркал зияние пред Вечности порогом. Полуистлевшие цветы
Посвящение
О, медиума странный взор! Владычица нестройных звуков, грез! Ты для меня и счастье, и позор: Везде, всегда — в стихах, на ложе, в перлах слез. Ты — моря гордого безмолвное рожденье! Ты выплеснулась на берег волной, И, окруженная взволнованной толпой, С наивной радостью отвернула сомненье. И душу чуждого и страстного народа Душою чуткою постигла ты; И вся была ты луч, безумье и мечты; Ты — образ царственной звезды Лучистого на небе хоровода. Шопена полонез, как зеркало воды, Ты отразить могла в загадочных глазах. Ты — в звуках, ты — в любви, в мучительных мечтах. Красивая и оскорбленная! Ты спишь убитая, ты спишь влюбленная. Молю, безумная, молю, надменная, Услышь рыдания, запечатленная! Печать могильная пускай низринется, И камень тягостный пусть опрокинется! Явись, бессмертная, явись, прекрасная, Явись влюбленному, как солнце, властная! Прими лобзания, прими моления. Возьми для Вечности мои творения! I
В массивных книгах с тяжкими краями Полуистлевшие увидел я цветы; Отныне будете моими вы друзьями, Увянувших стеблей прозрачные мечты. Я разгадаю в вас былых легенд намеки, Я вспомню девственный когда-то аромат; Как звезды, вы печальны, одиноки… Ваш грустный сон — надломленный возврат.. II
Полуистлевшие цветы и пряный аромат дыханья, Иссера-темные, шуршащие листы, И шелестящие впотьмах воспоминанья! Я вас люблю, осенние мечты! Я вас люблю, стесненные томленья парка! Здесь тени прошлого и грусть минувших дней, Разбитые фигуры нимф, надтреснутая арка, И редкий ряд мелькающих огней. Здесь трепет девственный смущенного объятья, Здесь — грезы, здесь — любовь, здесь — смерть. Минута красоты, мгновенье без изъятья. Здесь отражается немеющая твердь. III
Террасы шаткие ступени; Увянувший безвременно букет; Как жарко! Сколько томной лени! Нет шороха. Ни капли влаги нет. Здесь плющ и нежная гвоздика; Прошедших ласк угаснувший рассвет; Здесь грациозная густая повилика; Нет шелеста. Безумной грезы нет. Когда-то вздохи слышались в долине, — Влюбленной жизни сладкий бред! Увяло все в печальном, тяжком сплине. Нет шепота. Любовной сказки нет. IV
Тяжелые камни, ограды и стены, Торжественных сводов надменный гранит; Изгибов, карнизов красивые смены: Все в смутном раздумье сурово молчит. В зиянии черном слепой амбразуры, И в жесткой улыбке угрюмых камней, И в торсе разбитой когда-то фигуры — Мне чудится прошлое канувших дней. И диск окровавленный — цвет вырожденья — Пятном отражается в сепии скал; И древности гордой седые виденья Сверкают меж камней… V
Среди безмолвия, под сводами, меж арок, Брожу отравленный к безмолвию враждой. На плитах от луны железный отблеск ярок, Печальный отблеск бездн, дрожащий и седой. Какая тишина предвечных обещаний! Я слышу отзвуки робеющих шагов, Я сердце чувствую былых воспоминаний, — И взоры мертвые угаснувших богов. У тени я прошу: коснись меня рукою! И чую на лице прикосновенье рук… Объятый я стою безумною тоскою; Душой стремлюсь уйти от сладострастных мук. VI
Раскалились камни в знойности лучей, И смесились краски побелевших стен; Знаю я бессонные странности ночей И люблю горячность беззаветных смен. Жгучая истома лень в окно струит. Нежится под сводом, зыблется в тенях; Тени засыпают и просвет блестит; Ночью все смешалось, то что было в днях. Лунность безлучистая, непонятный свет, — И ленивых линий безраздумный сон; Взгляды и улыбки, полуяркий цвет; Полуслов намеки, полувнятный тон. Ночь на реке Лене
Посвящаю Нюре
Было ярко, безумно, светло; По лазури скользил наш челнок; Чайки белой сверкало крыло; Свод небес был бездонно-глубок. Ночь была, но казалось, что день Раскрывает объятья свои; Странных точек неясная тень Колебала речные струи. И река распростерлась меж скал, Как владычица светлых ночей; Ветерок, набегая, шептал Сказки северных, властных лучей. И смущенный дощатый наш челн; И воды искушающий плеск; И нестройных зыбление волн: Было все — неразгаданный блеск. VIII
Я помню этот переулок И зыбкий ряд трепещущих огней, Бессонное томление прогулок В прохладной тишине внимательных ночей. Какие жадные, глубокие объятья! Безумно-странные, немые небеса, И счастье сладкое — без крови, без изъятья — И внятно-страстные признанья, голоса. Я не забыл весны смущенное волненье, Томительную дрожь раскрывшихся страстей, — И чары юности — роскошное забвенье Страданья тяжкого, изломанных путей. Пляска звезд
Памяти Тютчева Тебе, поэт разлада, раздвоенья, Я воскурю душистый фимиам; Предчувствие твое, твое томленье В себе пересоздам. Наметил ты стопою дерзновенной Пути опасные в хаосе зыбких скал; И я — твой спутник неизменный — На них вступал. И ныне жаждущий святого возрожденья И чуждый тлеющим гробам, Предчувствие твое, твое томленье В себе пересоздам. «Слышишь трепет безмолвных ночей?..»
Toute la vie est dans l’essor.
Emile Verhaeren. Душа хотела б быть звездой.
Тютчев. Слышишь трепет безмолвных ночей? Понимаешь безумье стремнин? Будь лучистой, пылай горячей… Я стихии и звезд властелин. Видишь Вечности странный просвет? Чуешь линий изломанных ход? Я во сне. На земле меня нет; А вокруг меня звезд хоровод. Угадаешь загадку теней? Жизни смутной туман разорвешь? Будь, как я, меж лучей, — И тогда ты безумье поймешь! «Обрыв и тьма…»
Чуешь линий изломанных ход?
Обрыв и тьма. Зигзаги и откос. Вода недвижная с огнями на груди. И жажда знойная томления и роз. В тумане жду тебя. Приди ко мне, приди! Небес изогнутых раздвинувшийся свод; Перила темные, скользящие с высот; И пляска звезд — лучистый хоровод; И роза влажная на девственной груди… Хочу я розу смять! Приди ко мне, приди! «Мне понятно все, где краски…»
Мне понятно все, где краски, Где узор лучей; Мне понятны жизни ласки И восторг ночей. В беспредельности уклона Мгла, изъяны, свет; В недрах вечного закона Красок внешних нет. Мне понятно все, где звуки, Ход воздушных волн; При свиданье и разлуке Дух мой красок полн. Но мне ближе рой мятежный Внепространных слов: Звук беззвучный, бледно-нежный Вечно юн и нов. «Понимаю я и ландыш влажно-внятный…»
Понимаю я и ландыш влажно-внятный, ароматный; Мне понятно все, что внятно, что проходит невозвратно. Я живу, живу во сне, непрерывно, необъятно; Звук и солнце — все во мне, все, как отблеск, мне понятно. Сонет
Великий Пушкин дань любви отдал сонету, Влюбленного Петрарки вспомнив сладкий стих… Я их путем иду, служу я их завету; Но не хочу в сонет вложить восторга миг. Крылатый гимн заре, искание ответа, Стыдливый блеск очей и трепет скрытых сил Я не хочу стеснить оковами сонета! В творениях других он сердце мне пленил. Сонет — Италии роскошной пробужденье, Желанье чувств продлить стесненное томленье, Четырнадцать стихов — созвучия любви… Я в вас мистический закон почуял ныне: Четырнадцатый век, средневековья дни! Дитя веков мечты! Ты — чудный звон в пустыне. Стихийной
Я молюсь тебе, как солнцу, как сиянью дня! И с восходом и с закатом я — у алтаря. И стихийной безраздумно вечно я служу, Гимном ранним, предрассветным я мечты бужу. Тайна — ты. И в безднах Тайны вижу я себя; И предвечно, не случайно ты моя, моя! Не сомненье, рассужденье, а заря — ответ: Только в ней себя познаешь, только в ней твой свет. Принимай же мои жертвы. Я у алтаря. Я молюсь тебе, как солнцу, как сиянью дня. Песня песней
Вступление Я хочу подняться на Ливана склоны, Я хочу услышать голос Соломона. Пусть мне кедры страстно говорят о счастье, Кипарисы шепчут думы сладострастья. Передам я внятно жизни древней сказки, Древнего еврея вымыслы и ласки. Я пойму мечтою красоту запястья; Жить душой устал я — жить среди ненастья. Я пойду с надеждой на Ливана склоны, Чтобы там услышать песни Соломона. Пусть они дадут мне сладость вдохновенья, Пусть они дадут мне бледных дней забвенье. Нард, шафран, алоэ, мирра и корица, Аромат любовный, страстность голубицы, Виноградник, розы, смуглой груди трепет! Ваши краски ярки, ваш понятен лепет. Я пойду с восторгом на Ливана склоны, Чтобы там подслушать вздохи Соломона. I Весна среди Ливана гор роскошная идет, Смоковницы с надеждой почки распускают; И в небе горлица поет, И лозы пьяные в цвету благоухают. Здесь пахнет миррой, сладостью греха. У ложа с розами стоят корзины. Пастушка ждет в волненьи пастуха, Придет ли он из сумрака долины. II Кипарисы и кедры шумят среди скал, Шепчут страстно любовные сказки; Соловей застонал: Ему нужны весенние ласки. И на ложе одна, Сновиденьем любви смущена, В неге жадной пастушка томится… Где же он? Почему же он в дверь не стучится? — Где возлюбленный мой? Почему мне одной Нужно жить среди грез и томлений? Я не вынесу знойных мучений! III — Приходи, приходи из долины ко мне, Пропою тебе песнь о весне, Ароматным вином моих уст напою И, лобзая, змеей я тебя обовью. Как печать, ты на сердце меня положи; Чтобы не было душно, хитон развяжи… А горячую жажду твою Соком яблок гранатовых я утолю. Моя ревность пылает, как ад; И как острые стрелы — мой взгляд. Приходи, приходи из долины ко мне, Пропою тебе песнь о весне! IV — Моя любовь как смерть всевластна. Стрела ее страшней огня; Мое томленье сладострастно; Все пожирает страсть моя. Приди, возлюбленный, ко мне И освежи меня душистыми плодами, Дай сердце укрепить в вине, Его янтарными струями. Пусть левая рука твоя Лежит на ложе под главою; Хитона белого края Ты правой подними рукою. V Лобзай меня лобзаньем уст твоих, Не отрывайся жадными губами; Хочу забвения на миг, Хочу упиться пьяными плодами. О, не смотри, что я смугла! В лучах я солнца загорела: Я виноградник стерегла, Его стеречь мне мать велела. За то свой сад и виноград Я не хочу беречь, конечно; Любви плодам ты будешь рад, Я их отдам тебе беспечно. VI Я забыла мой сон и покой… Дайте сладость любовных ночей! Где возлюбленный мой? Отвечайте, скорей! Я шаги его слышу во тьме. Я дрожу. Я в огне. Чу! Стучится он в дверь, Но боюсь отворить я теперь… — О, голубка моя, я пришел! Отвори, отвори поскорей… В сердце жадное трепет вошел: Я хочу твоих ласк и кудрей.
