Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый

Крылья

Взмах одиннадцатый

© Интернациональный Союз писателей, 2017

Крылья

Представляя вам очередной, одиннадцатый, взмах «Крыльев», мы очень надеемся, что все, кому интересны проблемы литературы (в первую очередь – современной) и культуры в целом, найдут здесь свой материал.

Как и в десятом номере альманаха, в этом опубликованы разнопроблемные и разножанровые произведения авторов из ЛНР, ДНР, ближнего (Россия, Белоруссия) и дальнего (Сербия) зарубежья.

Наши авторы – люди разных возрастов, профессий, литературного опыта (и Юнна Мориц, которую часто называют классиком поэзии ХХ века, и Алексей Молодцов, студент четвертого курса филфака, Луганского университета имени Тараса Шевченко, который впервые увидит свою публикацию в солидном издании).

В альманахе есть материалы достаточно традиционные по форме. Это прежде всего мемуаристика и критика, но немало и экспериментальных произведений, таких, как «Андромаха и Гектор» Андрея Лустенко (доктора философских наук), фрагмент киносценария Глеба Боброва «Миронова проба», размышления Людмилы Ельшовой о Владиславе Титове, рассказ «Аня» Светланы Сеничкиной, большая часть стихов (в номере 15 авторов-поэтов).

Луганчане стремились рассказать тем, кто не знает, и напомнить землякам о разных проявлениях культурной жизни города в недавнем прошлом и сейчас (Я. Смоляренко, С. Прасолов, В. Федоровская, А. Чернов).

Обращаем ваше особое внимание на главу еще неопубликованного романа Даниэля Орлова «Чеснок» («Иван»). Благодарны автору за доверие.

Также большое спасибо Алексею Полуботе за рецензию на 10-й номер «Крыльев».

Друзья познаются в беде. Как вы понимаете, нам было очень трудно (практически невозможно) публиковать наш альманах только своими силами. Интернациональный Союз писателей подставил нам своё дружеское плечо. Все любители словесности ЛНР (и не только) благодарят друзей за помощь.

Юнна Мориц

Поэт и эссеист, признанный классик русской литературы.

Родилась в Киеве в 1937 году. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Автор книг стихов и эссе, сценариев мультфильмов, переводов. Обладатель многочисленных литературных премий, среди которых – «Книга года» (2005 и 2008), им. А. А. Дельвига (2006), правительства РФ (2011) и др. С начала противостояния в Донбассе выступила пылким сторонником сохранения человеческого облика на войне. В республиках Донбасса почитается как большой друг и единомышленник Донбасса. Живёт в Москве.

«Я вам оставлю летопись поэтства…»

Я вам оставлю летопись поэтства,Где ход событий изменить нельзя,И где перо – единственное средствоПройти над бездной, в пропасть не скользя.А в слове «пропасть» – слово «пасть», как пропись,У пропасти – распахнутая пасть,И впасть в такую пасть, в такую пропасть —Бесследно в этой пропасти пропасть!Я пропуск вам оставлю и паролиДля входа в тех событий перелом,Где, если Волю к Жизни пропороли,Такая рана лечится пером,Пером поэтской боли – глубже бездны,Пером, где Чувство Бога держит путь, —Все остальные средства бесполезны,Где Воля к Жизни гибнет, не забудь!Россия, будь собой!.. Любой угрозеОтветь, как молний блеск из облаков!Ты – поцелуй, который на морозе, —У Хлебникова образ твой таков!Ты – Воля к Жизни русского поэтства,Не русофобов грязная игра.Ты – Божий свет рождественского детства,Звезды рождественской на кончике пера.

Толковый словарь

Виртуальный – это непредсказуемый!.. Проще простогоС латыни на русский перевести выкрутасное слово,Употребленьем которого политолухи очень довольны:Действительность – виртуальная, виртуальные войны.Действительность виртуальная – абсолютно непредсказуема,Такая непредсказуемость – абсолютно не наказуема,Виртуально сожгли в Одессе полсотни людей живьём —Абсолютно не наказуемый виртуальной войны приём!Бомбёжки Белграда, Багдада, Ливии, пытки, виселицы —Действительность виртуальная диктует народам выселиться,Народы спасаются бегством, на запад бегут, которыйЛишает их безнаказанно историй и территорий.Действительность виртуальную, как жвачку, жуёт корова,Дающая молоко из глубоко виртуального слова,Чьи безразмерные смыслы – абсолютно непредсказуемы,А преступленья – как взгляды! – абсолютно не наказуемы.Расстрел Бузины Олеся, убийство детей Донбасса,Призыв – прекратить Россию, превратить её в груду мяса,Это – не преступленья, а мненья, богатство взглядов,Где свастика – взгляд и мненье таких виртуальных гадов!Действительность виртуальна, особенно интересенВ ней праздник антивоенных, правозащитных песен, —Он органично вписан в действительность кровохлёста,Который от этих песен – в диком восторге просто!Из праздника этих песен – Хавьер Солана и Фишер Йошка,Лично ими в огне и дыме спета Балкан бомбёжка,Но сперва они были оба антивоенными бунтарями,А потом они стали оба военными главарями!

«Рассуждая трезво, предательски, поэзия – дело лишнее…»

Рассуждая трезво, предательски, поэзия – дело лишнее,На западе все работают, а пишут в свободное время.И только в России работает на поэтов лицо всевышнее —Круглосуточно, без перерыва на врученье говнобельских премий.Это лицо всевышнее никогда не простит предательства,Оно к России относится очень предвзято, жёстко, —Если пишешь не для себя, а, например, для издательства,Не будет тебе блаженства!.. И в этом-то вся загвоздка:Должно быть блаженство чистое, которым лицо всевышнееВ России поэтам платит, и это – не через кассу.А если блаженства нету, поэзия – дело лишнее,И время её превращает в одноразовую пластмассу.Если пишешь не для себя, значит, нет у тебя Читателя,Который мгновенно чувствует мастерство твоего мошенства,Виртуозного обладателя всякой позы завоевателя, —И останешься в этой позе, и не будет тебе блаженства!..18–19.10.2014.

«Война – это вой на…»

Война – это вой на…Вой на разницу – мёртвый, живой,Вой на – чья в этом деле вина,В этом теле – чужой или свой?Вой на – бомбы над головой,Вой на – зверские времена,Вой на – чья победит страна?Вой на – кто зарастёт травой?Вой на – бездну, чья глубинаБудет всасывать вниз головой,Вой на – ужас такого дна,Вой на – рану в дыре болевой,Вой на – Бога, молитвенный вой,Война – это вой на…Воет в слове «война» она.Кто первым завоет войну,Тому и нести вину.

Адрес места

Белый голубь – крылья света над ковчегом,Над событием библейского потопа,Крылья света в небесах над человеком,В небесах, что знать не знают, где Европа,В небесах не знают Африки и Азии…Белый голубь над ковчегом – крылья света.И в каком бы мы ни жили безобразии,Крылья света – Чувство Бога, только это!Белый голубь, ветка в клюве – как записка,Что кончается потоп и суша близко.В небесах читайте знаки благовеста, —Крылья света, ветка в клюве, адрес места.Всё случится, и ковчег причалит к суше,Станет память о потопе глуше, глуше,У потопа – адрес Ветхого Завета,У Творца – небесный адрес, крылья света.

Это осень, мой друг

Запах пены морской и горящей листвы,И цыганские взоры ворон привокзальных.Это осень, мой друг! Это волны молвыО вещах шерстяных и простудах банальных.Кто зубами стучит в облаках октября,Кастаньетами клацает у колоколен?Это осень, мой друг! Это клюв журавля,Это звук сотрясаемых в яблоке зерен.Лишь бульварный фонарь в это время цветущ,На чугунных ветвях темноту освещая.Это осень, мой друг! Это свежая чушьРасползается, тщательно дни сокращая.Скоро все, что способно, покроется льдом,Синей толщей классической твердой обложки.Это осень, мой друг! Это мысли о том,Как кормить стариков и младенцев из ложки,Как дрожать одному надо всеми людьми,Словно ивовый лист, или кто его знает…Это осень, мой друг! Это слезы любвиКо всему, что без этой любви умирает.

Прожарка

Дезинфекцию звали «прожаркой»,Там – бельё и одежда войны,И становится тряпка неяркойОт прожарки, но мы спасены:Вошь тифозная и синегнойкаИз прожарки не выйдут живьём, —Наши тряпки неярки, но койкаВся прожарена в детстве моём.А теперь мемуарная шкварка,Мемуарная сковорода —Как мы были одеты неяркоПо сравненью с Европой, когдаЯрче запад одет под фашистом,Мы – бледней, это – правда, не ложь:Мы в неярком, и мы не в душистомБьём в прожарке фашистскую вошь!Мы неярки, как древние фрески,На которых – серьёзный народ,Лики, взоры пронзительно резки:Где на фреске смеющийся рот?Где на фреске роскошные зубы,Где веселье улыбок?.. Их нет!Нет на фреске ни шляпы, ни шубы,Ни причёски, ни модных штиблет!Так мы были одеты неяркоПо сравненью с Европой, когдаЭта чистая сила – прожарка! —Нам была, как святая вода.И прожарками пахли постели,Вся одежда из бань и больниц.В День Победы у фресок блестелиСлёзы счастья – в глазах без границ!

Только птицам

Когда на волю вышли политзэки,Они амнистию считали передышкой.Крылаты были эти человеки,Я в двадцать лет была для них малышкой.Они учили замечательным вещицам:Держать окурки в пепельнице с крышкойИ только птицам доверять секреты,Стихи крамольные читая – только птицам!А если травля вдруг зальётся лаем,И вдруг доносы полетят из каждой щели,Тогда крылами для защиты застилаемСвоё пространство лучезарным Боттичелли:Такая мысленная, тайная сноровкаХранит здоровый дух в здоровом теле, —Я этим пользуюсь так часто и так ловко,Как все учителя мои хотели!Они давным-давно – просветы в тучах,Снежинки, незабудки, листопады…Учителей Господь послал мне лучших,Они всегда со мной делиться радыСекретами, дарованными лицам,Которым нет и не было пощады, —Секреты доверяли только птицам,Чьи взгляды – выше всяческой преграды.

Анна Долгарева

Поэт, военкор. Родилась в Харькове в 1988 году. Жила в Санкт-Петербурге. После начала народно-освободительной войны в Донбассе живёт в донбасских республиках. Автор нескольких сборников стихов, широко публиковалась в периодике. Член Союза писателей ЛНР.

«Ничего не знаю про ваших…»

Ничего не знаю про вашихПолевых командировИ президентов республикНа передовой до сих порШаг в сторону – миныИ снайпера пулиЕго звали МаксимИ он был контрабандистомКогда началась войнаЕму было тридцать.Меньше годаОн продержалсяНедолго.Под ЧернухиноОн вывозил гражданскихЕго накрыло осколкомМне потом говорили тихо:Вы не могли быО нем не писать?Все-таки контрабандистБандитская мордаПозорит родину-мать.Ее звали НаташаОна была из ЛисичанскаПрикрывала отход сорока пацановЕй оторвало головуВыстрел из танкаОни говорят о нейГубы кривятЧтобы не плакать сноваОна была повар и снайперУ нее не было позывногоЕе звали РаяХудожникЕй было семьдесят летЖарким августомПеред всей деревнейВ обедЕе били двоеПо почкам и по глазамЧерный и рыжийИскавшие партизанОна ослеплаНо все-таки выжилаДаже успела увидетьНа улице тело рыжего…а с темКто предательА кому давать орденаРазбирайтесь пожалуйстаКак-нибудь без меня

«Дело было в Киеве…»

Дело было в Киеве,в четырнадцатом году.Я приехала с рюкзаком, в тельняшке и джинсах.Он встретил меня на площади, мы пошли в кабак.Пили пиво и ели еду.Говорили о жизни.Это были ненужные слова,неправильные были слова.Он сказал, что не хочет совсем воевать.Я сказала, что не хочу воевать.Не то чтобы мы не любили риска,но с детства учили нас не убить.Спустя годменя назовут террористкой,но я по-прежнему умею только любить.Я сказала, что пойду на войну тогда,если сама она придет ко мне. Возьмет за руку и скажет: «Я тут».Он сказал, что слова – это дым и вода,и что он пойдет, когда призовут.Я допила и сказала, что ни черта не верю,что сама убивать не буду,что пойду в военкоры, медсестры или связисты.Не записывайте меня, пожалуйста, в гуманисты,феминисты, деисты или еще какие-то исты,просто я скорее хил и саппорт, чем артиллерия.Мы ушли из кабака, мы нашли качели,мокрая была от дождя земля.Он сказал, что это не будет иметь значения,если ему придется стрелять.Что он выстрелит в меня, как в любого другого,потому что мы по разные стороны баррикад,потому что это закон войны; никакое словоне порушит его, закон этот древен и свят.«Если, конечно, – добавил он, – я смогу заставить себя стрелять».Мы снова пили, до позднего, кажется, вечера,обнимались и истину искали в вине.Мы точно знали, что дружба – это все-таки вечное,во всяком случае, пока мы не на войне.«Это не мешает мне тебя напоить, – сказал он, – пока мы нена войне».Лучше бы война никогда не приходила ко мне.Лучше бы мы умерли оба в то лето,спокойно, во сне.

«Сколько нежности, сколько тревожности в этой весне…»

Сколько нежности, сколько тревожности в этой весне,одуванчики, хвощ и шиповник, и пахнет сосна,и не я, и не я по земле прохожу, как во сне,не меня, не меня обнимает за плечи весна.Голубой (бесконечно тревожный) и розовый (жизнь),и цыпленково-желтый (как детство), и зелень (покой).Не гляди же назад, ни за что, ни за что не держись,уходи же за солнцем, и будешь вовеки живой.И не я, и не я проходила по этим горам —не упомню, когда. Было жарко, и солнце, и гром,и белел, и светился за синей дорогою храм,и живое, горячее дергало все под ребром.Кто создал эту легкость, весну эту, эти цвета,Кто нам дарит покой, когда мы, замерев на мосту,смотрим в синюю воду, и это живая вода,и уходим на берег другой, в темноту, в темноту.

«Мы думали, что живем в эпоху безволья…»

Мы думали, что живем в эпоху безволья,что мы кто угодно – но никогда не солдаты.Но потом наши братья взяли палки и кольяи вышли на автоматы.Война выбирала нас. Мы были художники и поэты.Мы не умели воевать, но быстро учились.И нет у войны романтики, никакой романтики нету,только ветра степного примесьда горечь утрат. Мы стали злы и расколоты,научились делать перевязки, вставать по тревоге,и было сухое, безводное летнее золото,и были истоптанные дороги.И была дорога вперед – помалу, упрямо,через снега, через жгучее злое солнце.Эпоха выбрала нас. Не забывай меня, мама.Я не знаю, кто вместо нас вернется.

«Над городами и селами пролетела благая весть…»

Над городами и селами пролетела благая весть:Этой ночью господень ангел спустился с небес,Осмотрелся и заявил: «Извините, люди,Никакого хитрого плана нет и не будет.Никого не накажут за недостаточность веры,Каждый сам себе после смерти отмерит меру.Так что ешьте, пейте, любите, творите добро и свет,никакого ада, помимо личного, вовсе нет».И слова его падали наземь багровыми листьями,И стояли люди с землистыми хмурыми лицами,Да с на лбу надувшимися крупными синими венами,И стоял этот ангел с крыльями дерзновенными,И отняли крылья его, и на землю их побросали,И топтали ногами в земле и сале,Заново из ничего себе ад создавали.

«Восходила, сияла над ней звезда…»

Восходила, сияла над ней звезда,подо льдом шумела живая вода,просыпались деревни и города,напоенные светом новой звезды.Сквозь закрытую дверь пробиралась стынь,по-над полом тихо ползла туда,где сидела она, на руках дитяобнимая. Снаружи мороз, свистя,запечатывал накрепко все пути,чтоб чужой человек не сумел прийти.На дверных петельках темнела ржа.И она сидела, Его держа,и она бы молила Его не расти,чтоб стирать пеленки, кормить из груди,оставаться не Богом – ее дитём,не ходить этим страшным терновым путём,оставаться маминым счастьем, днемабрикосово-жарким, чтоб был – человек,и никакой Голгофы вовек.Чтоб Он был лишь её, чтоб не знать никогдаэтих мук нелюдских, чтоб от горя не выть…Но уже восходила над ней звездаи уже торопились в дорогу волхвы.И уже всё пело про Рождество.Потому не просила она ничего,только лишь целовала ладошки Егои пяточки круглые у Него

Валентина Патерыкина

Поэт, философ, публицист. Доктор философских наук. Автор монографий, научных и научно-методических работ по проблемам философии, религиеведению, истории культуры, философской антропологии, нескольких поэтических сборников. Живёт и работает в Алчевске.

«Всё очень чётко. Мир ясен и светел…»

Всё очень чётко. Мир ясен и светел.Эй, кто там сверху? Ответьте сполна.Щёлкают чётки. Ну, вот и ответил:«Женщинам – дети, мужчинам – война.Всё переделено так справедливо:Смерть от ножа или от „Калаша“,Жизнь – это значит легко и красиво.Смерть безобразна, а жизнь хороша».Смерти мужские присущи забавы.Всем, кто воюет – небесная высь,Раны, погоны, позор или слава.Женщинам – дети, а значит, и жизнь.

«Поленья веков догорят. Поколенья…»

Поленья веков догорят. Поколеньяуносит в бездонную вечность река.Воздета рука. Проповедовал ЛенинНагорную проповедь с броневикавам, нищие духом, вам, нищие телом.Свободному – воля, спасённому – райвдали наобещаны словом. А делопребудет условно. Тогда через крайпольются богатства всемерным потоком.И будет у каждого хлеб и вино,И будет у каждого счастье без срока.Другого никак никому не дано.Уходят века, подогнувши колени.А в них поколенья одно за другимсколочены прочно из страха и лени.Но важно, что каждый себе господин.Остались желаньем благие желанья.Остались благими желания благ.Для каждой эпохи свои ожиданья,Для каждой эпохи в запасе ГУЛАГ.

«Мандельштамовский век-волкодав…»

Мандельштамовский век-волкодавразрывает аорты и вены.Перемазав кровавою пенойперепонки, Осанну воздав,измочив ядовитой слюной,разгрызает обмякшее тело.А оно к небу смело летело,но к земле притянулось. Инойпринимает асфальта икраобнажённую сущность поэта.Не дождаться от века ответа.С волкодавом смертельна игра.В Москва-швейный пиджак завернутьНе получится век двадцать первый.И в него перекрашенной стервойПерешла волкодавная суть.Не святой, не благой этот век.Он не чище, не слаще. ПророчитТо, что было в веках. Мироточитвсё по-прежнему кровь из-под век.

«Взгляд оторван от злого зрачка…»

Взгляд оторван от злого зрачка.Каждый стебель замечен и выслежен.Степь дрожит от любого толчка.След столетий подковами выглажен.Взвизгнет зябко собачье нутро,Слюни с дёсен о травы осклизлыеЗвонко звякают. Утро остроКолет пикой поднебие сизое.Наши женщины, наши стадаНе останутся больше голодными.Нам беда – лебеда да вода —Были посланы в степь. ЧужероднымиСтали те, кто принёс нам войну.В сёдлах больше они не качаются.Выпьем чару ещё не одну.Войны всё же когда-то кончаются.Наши травы кому-то горьки,Но они под ордынцев не стелятся.Правой верой крепки степняки.С дедов-прадедов в лучшее верится.

Убиенному снайпером в утробе мамы, нерождённому человечку

23.05.2015 года на трассе Алчевск – Луганск попал в засаду, был подорван на мине и расстрелян командир бригады «Призрак» Алексей Мозговой. В зону обстрела по трагической случайности попала гражданская машина. Все мертвы: папа, мама и нерождённый человечек, который погиб за день до рождения и погребён через день после того, как должен был родиться.

Я не смог в этом мире безумном и вечном явиться.Я понять не успел: этот мир так хорош или плох.Мне никто не сказал, что случайность когда-то случится.По каким неотложным делам отлучиться мог Бог?Ничего не сумел: так мгновения вечности быстры.Парень-снайпер успел навести на меня свой прицел,Но ещё не успел наиграться во взрослые игры.Он в засаде в кустах при дороге и ловок, и смел.Парень-снайпер постарше меня лет, пожалуй, на тридцатьБудет жить дальше-дольше. Наверное, счастливо жить.Я ему, может быть, или, может не быть, буду сниться —Нерождённый. Убитый. И не перешедший межи.Моя кровь вытекала не в травы, не в пыль и не в землю.Моя кровь потекла в материнскую тёплую плоть.Но успел осознать, эту истину еле приемля:Легковесною пулей легко нас двоих проколоть.Защити, сохрани меня, мамочка, тонкостью кожи,Белоснежной рукой пулю-смерть от меня отведи.Ты ведь мама моя, ты ведь многое-многое сможешь,Если сделаешь главное – сможешь меня ты родить.В пограничье миров между тьмой не рожденья и светомОбретения жизни застыл и остался навекНе дошедший до вас и погибший за день до рожденья.Неуспевший. Неставший. Но всё же уже человек.

Денис Балин

Поэт, блогер, публицист. Родился в 1988 году. Живёт в поселке Мга, Ленинградская область России. Основатель Литературного объединения «Мгинские мосты». Широко публиковался в периодике. Лауреат премии «Молодой Петербург» (2015).

Вираж

Осталось только радоваться лету,огню звезды и пенью разных птиц,пока по кругу кружится планета,согретая лучами добрых лиц.Родной земли берёзовые дали.Течёт родник, умоюсь и напьюсь.Эй! Кто там? Пётр или Сталинштурвал трясет подлодки «Русь»?Так душно мне. Не буду спать в квартире,а завернусь в росистую траву.Лети душа, лети на все четыре.Трясись штурвал, я как-то проживу.Искрит грозой, а может, в синем цвете,горит рассвет или закат погас,лишь я прошу над миром Божьим этим —свети звезда для каждого из нас.

«Я выпью берёзовый сок глоток за глотком…»

Я выпью берёзовый сок глоток за глотком,прищурюсь в лучах своим глазом-японцем.Наступит весна на меня и раздавит жуком,согреет пятно моей жизни горячее солнце.Как это прекрасно: зеленой травы густота.Хочу стать свободным, таким же, как русское поле,а лучше, бескрайним, что синяя эта водана небе бездонном. На небе похожем, на море.Сегодня весна меняется минус на плюс,становятся будни светлей и заметно теплее.Уехать бы в Крым давить бесхребетных медуз,жить в доме у моря и звезды считать галилеем.Сегодня весна. Я выпью берёзовый сок.Прохожий идет не спеша, не прячась от стужи.Душа расцветает. В руках умирает снежок.И люди вокруг расцветают и светят наружу.

«На районе мой двор называется „Пьяным“…»

На районе мой двор называется «Пьяным»,ты сюда не ходи, тут пустые стаканынаполняются водкой; дымят наркоманыи зовут Галилея.Горизонт вечно хмур от того перегара,и висят облака цвета серого сала.Разолью на троих, чтобы не было мало,никого не жалея.Ты сюда не ходи, не горят фонаряминаши улицы ночью, гуляют миряне,ищут, где намутить, хоть какой-нибудь дряни,поджидают неместных.Никого не найдешь, если спросишь соседей,знает каждый рожденный на этой планете:доверяй, но своим, а еще, может, этим —из отряда небесных.

Набережная

Ирине

Южный ветер вплетается в волосы,солнце медленно движется к выходу.Я дышу ее вдохом и выдохом.Ее тело, глаза, моря полосы.У причала качает кораблики,паруса развивая вдоль пристани.Город выжжен зелеными листьями,слышишь стук – это падают яблоки.Это лето июльское, рыжее,вниз летит, растворяется в запахе,облака догорают на западе,в небе звезды ютятся над крышами.Я ловлю ее губы и волосы.Свежесть моря, глаза, рук движения.Волны в берег, заката брожение.Ее тело, шептание голосом.г. Ялта

«Я помню снег прохладным январем…»

Я помню снег прохладным январем,фонарный столб, горевший янтарем,как вниз сползала в градуснике ртуть,пришла зима и обнажила грудь.Я помню, как сминается постель,как ветер воет, корчится метель,как шар земной кружится на оси,и мы вдвоем, по кругу, колесим,несемся, улетаем в пустоту,по-рыбьи, по-собачьи, на ходу;движеньем тел, движеньем ног и рук,и тем, о чем не пишут на фейсбук…Летим с тобой, а снизу, далеко,Барокко Петербурга, Рококо…И близко облака к земле висят.Мы задыхаемся и падаем назад…

Ноябрь

Вот как-то так, из маленького словарождаются стихи, совсем как люди.Ржавеет лес, над ним луны подковаи столько звёзд, что их считать не будем.Мой страшный сон – нашествие глаголовбез падежей, без точек с запятыми,пока повсюду полчищем монголов,шагает ночь по облакам пустыни.Как в ноябре, забыл, числа какого,родился я, крича на всю палату, —возникнет звук, от слова будет слово,родится стих без имени и даты.Наступит день и никого не спросит,пожар звезды окно моё согреет,но вдруг прочтёшь стихотворений осень,а в них – дожди то ямбом, то хореем.

«Мимо трамвайных путей, по домам и дворам…»

Мимо трамвайных путей, по домам и дворам,мимо бессчетных квартир, через всех персонажей,стрелки считают года, разделив пополам,в памяти важные даты со всеми что нажил.Падает пепел на стол, разговор ни о чем:этих закрыли менты, тот убит, этот вышел.Ангелы небо срывают, и белым врачомпадает снег за окном на дороги и крыши.Если была тут любовь, то в таком-то году —время живых пионеров, ночных кочегаров.Пасмурно. Падает снег, и на полном ходуветер из рук вырывает портрет Че Гевары.Дальше. Что ждет впереди до последней строки?Шепот тетрадных страниц. Мое соло в пустыне.Вечер, забросит над соснами звезд поплавки,точка в последней строке, как бездомный остынет.

Пейзаж

Мокрые улицы утром холодным и ранним,хмурится двор, словно племени дикого вождь,падают тучи в окно, как огромные камни,люди шагают вперед, наступают на дождь.Яблоки катятся с яблонь, и дни летят мимо,август арбуза наелся и ждет сентября.Выпей со мной за Россию, пускай нерушима,будет она, словно стены и башни Кремля.Сколько не сказано тостов, не поднято рюмок,лето прыщавым подростком спешит на урок.Дворник стоит под окном и, вздыхая угрюмо,Листья, упавшие низко, сметает в совок.Вот моя родина, много берез, затем поле,катится солнце в тумане кровавым пятном.Может быть, всё оттого, что я с севера, что ли,раз не люблю так ходить под раскрытым зонтом?

Алексей Молодцов

Студент Луганского университета им. Т. Г. Шевченко. Живёт в Луганске.

Вечером

– Костик!.. Кушать!

Костику показалось, что он услышал, как его звали, сквозь целую стену шумящей музыки. Он, в общем, этого и ждал, так как есть хотелось сильно и делать было нечего. Выключить свет, музыку, закрыть тетрадь, учебник, дверь. Уйти. В коридоре темно, и без света путь до освещенной кухни удлинился и расширился, его заполнила, уже густо-густо, синяя темь ноября – и вечерняя напряженная тишина. Не тишина ночного жилища, когда дыхание слышно в другом конце квартиры, дыхание спокойствия и прохлады. Нет, это была тишина вечера, натянутого, напряженного, почти вибрирующего, как басовая струна, оттого, что целый день кто-то ее беспрестанно и дико дергал, и, может быть, оттого, что без музыки, без каких-нибудь, хотя бы фоном шумящих звуков, для натоптанной головы эта тишина, липшая к стенам после хлопотливого дня, была разительно пустой, бесплодной и разгоряченной и ныла, как мозоль. Костику такая тишина не нравилась. Но так, по крайней мере, лучше, чем, бывало, в дни без света, когда весь этот железобетон панельных домов спальных кварталов полностью лишался хоть какого-то подобия души – электричества – и становился таким голым и неприкаянным, что нельзя было заниматься совершенно ничем. Ни почитать книжицу при горькой темной свечечке, ни помалевать комиксы, ни пораскладывать свои побрякушки, перебирая воспоминания. Тогда все время ежишься от наступающего холода, и хорошо, что человеку положено засыпать, когда силы зла властвуют над городом безраздельно.

Все это мелькнуло в Костиковой голове почти осязаемой внутри теплой догадкой, и она становилась все теплее по мере приближения к источающей свет кухне. И вот он уже уселся за стол лицом к печке и повернул голову к жирным огням в темноте окна.

– Не дозовешься! Сядет, нацепит эти уши и, – причитала мама, хотя сама только-только расставляла на столе тарелки с горячим пахучим борщом и потом нарезала хлеб. Костик встал и достал лук – его любит папа. И он явился незамедлительно, когда луковые головки и стебельки походили сочком и сбегавшими каплями воды после мытья, как будто умиляясь человеческому ужину и что их, сердечных, сейчас съедят.

Пока Костик уселся обратно и, сжавшись потеснее на большом широком сиденье уголка, пытался не дать своему честно накопленному теплу разлететься по комнате, то заметил, что лицо у мамы было как бы опухшее, губы напряженно сжаты уголками кверху, а глаза утяжелены веками, как снегом. Словом, мама устала. Папино лицо было, кажется, непроницаемо. Поглядев на стол, он подался к холодильнику, навстречу маме:

– Так, а как же это нам без лучка?..

Только открыл он дверцу – и все невольно глянули внутрь: где же это, в самом деле, лук? Но не прошло еще и секунды, и Костик не успел объяснить папе бессмысленность его поисков, и мама не успела прикрикнуть на папу, чтобы не мешался под ногами, и сам папа не успел сориентироваться в холодильнике, в котором продукты были расставлены прихотливо, чтобы его пустота не была такой откровенной, – как все они пропали, как все звуки приглушились, и создалось впечатление, что нырнул под воду. Короче, как раз в этот момент выключили свет.

– Вот тебе и добрый вечер.

Мама, уже несшая в это время последнюю тарелку борща, на ходу с разворота налетела на открытую дверь холодильника, и из-за этого огненный борщ пулей скользнул по виску папы.

– Ай, боже! Да сядь ты уже ради бога!

– Да сажусь, видишь, сажусь, – прицокивал папа.

– Та ну блин! Что это такое? – взорвался Костик, – вот выключали же недавно, да вчера выключали! Сколько можно? Они же там по очереди выключают…

– Веерно.

– Да хоть веерно, хоть как. Надоело, а, – тут до Костика дошло, что его отчаянные попытки выучить стихотворение пошли прахом, а куцего рефератика и вовсе как не было никогда. Он сокрушенно вздохнул и стал с силой придувать на горячее варево. Мама зажгла свечу.

– Ха-хах, Константин, да ты прав кругом. И тысячу раз прав, – смеясь и важничая, говорил папа, – да не в правоте тут дело!..

Костик разжевывал горячий ком капусты и не отвечал, но отвечала мама:

– Не в правоте? Так в чем же?

Папа издал слегка растянутый английский звук [ǝ], тем самым давая понять, что мама, как ребенок, при всей своей нетерпеливости, хватила слишком далеко, слишком резко, слишком открыто и слишком просто и что хотя он ее прекрасно понимает, но все же, ей-богу, взрослые себя так не ведут.

– Тут дело в силе. Вот навалится на тебя сила, и видно, что с ней не справиться, ты, не будь дурак, увертываешься, а нет – так терпишь. Никуда не бежишь…

– И некуда, – вставила мама.

– … и хитростью, умом берешь. Не все так складывается, как нам надо. И Москва не сразу строилась, – завершил папа и с хрустом надкусил луковицу.